Посольство в Египет

Тхамареш… Кто из египтян смог бы долго жить в отрыве от родины? Сколькими нитями мы привязаны к долине Раса и великой реке, ее кормящей? Я хорошо знаю, каковы эти нити, сам некогда работал над их укреплением подобно многим поколениям жрецов до меня. Ведь в них сила и сплоченность нашего народа! Невидимые, они крепко держат нас на родной земле, не давая далеко уходить или надолго ее оставлять. Они же не позволяют нам переступить многочисленные запреты и обычаи, без которых немыслим порядок в государстве. Вот почему мне, досконально знающему это, легче чем другим соотечественникам жить вдали от родины. Родина… Она снится мне. Она слишком глубоко во мне и ничто не может ее во мне уничтожить! Я помню все, что со мною в жизни случилось, в том числе происшедшее на берегах Раса. Начиная с того возраста, когда я научился говорить.

Я родился в бедной атлантической семье и потому все свои надежды, как и прочие в моем положении, с ранних лет связывал с государственной службой. По этой причине среди высших чиновников и полководцев страны у нас большинство всегда составляли подобные мне. Но из меня не получился ни чиновник, ни офицер, хотя отец так хотел этого. Он дал мне традиционное атлантическое воспитание, строгое и изощренное по части развития природных задатков, а придачу подарил мне свое честолюбие, ибо ничего другого я от него унаследовать не мог. Последнее долгие годы в молодости донимало меня и мешало мне развиваться далее пока страсть к науке не вытеснила семейную склонность из души моей навсегда.

У меня были две младшие сестры, и потому как самый старший из детей я с детства отвечал, также как за себя, и за них. Однако, большее значение для меня, тогда еще мальчика, имело то обстоятельство, что ввиду бедности мы жили в деревне, среди туземцев, где жизнь была много дешевле и проще. Я с малых лет наблюдал природу и как мог ее изучал и запоминал. Мне приходилось играть с детьми аборигенов, разговаривать на их языке и гулять с ними. Они многому сумели научить меня, например, ловить рыбу, в том числе зубатку, что впоследствии я любил делать всю оставшуюся жизнь. Они, по существу, подтолкнули меня к освоению искусства левитации, которое жило во мне, вероятно, с рождения и до поры себя не являло. Это получилось случайно, в ходе игры, которая по местному называлась "большие шаги". Дети разбивались на две равные по количеству команды, которые чертили две линии примерно на расстоянии полусотни шагов друг от друга и затем каждый из команды делал с разбегу только один прыжок вперед от той точки, где приземлился его товарищ до него. Однажды, совершенно случайно, в прыжке я почувствовал как сила, идущая от земли поддержала меня, позволив пролететь в воздухе намного дальше остальных. Прыжок мой оказался вдвое длиннее, и товарищи мои торжествующе закричали, заранее радуясь нашей победе. С того дня, а мне едва исполнилось десять лет, и на долгое время вместе со мною любая самая слабая команда в этой игре побеждала. Почти два года все приписывали мои успехи необыкновенной прыгучести, пока однажды я не прыгнул от черты до черты из хвастовства и на спор. После этого все в деревне и дети тоже стали считать меня колдуном, а таких они всегда сторонятся. Так неожиданно закончились мои игры с аборигенами, но к тому времени они уже не влекли меня как в более ранние годы. Ибо главным своим делом я признал посещение школы при храме, что стоял в соседней деревне. Туда однажды отвел меня отец после того, как сам обучил меня письму, счету, арифметике и познакомив с нашей историей и преданиями. С того дня каждое утро на рассвете мне приходилось ходить в школу и вскоре после полудня возвращаться домой. Именно по дороге туда и обратно и пригодились мне навыки левитации, и я научился сильно экономить время в пути. Мои "большие шаги" постепенно увеличивались, достигнув ста – ста пятидесяти обыкновенных шагов. Оторваться от земли совсем и свободно лететь ее не касаясь я еще не решался, более того, мне даже мысль такая в голову не приходила. Но пока я учился в школе второй ступени и левитировал, отца перевели в город, повысив в должности. В деревне он был начальником местного почтового отделения, а, значит, отвечал за все грузы, провозимые по главной дороге, идущей по нашему берегу с севера на юг, в том числе и почту. Кроме того, как это было принято и делалось всеми, он подрабатывал писцом для жителей села, что ими особенно ценилось. Разумеется, он забросил это занятие, когда мы переехали в город. В том уже не было нужды и даже считалось бы позором при его новой должности. Теперь мы стали жить намного богаче, наняли кухарку и служанку по дому из аборигенов. Отец заведовал уже почтовым отделением целого городка и отвечал за порядок и спокойствие дороги на несколько дней пути к северу и югу от города. Он по местным понятиям считался заметным человеком, и горожане при встрече кланялись ему. Я к тому сроку делал немалые успехи в учебе, посещая школу при храме совсем рядом с домом. К пятнадцати годам я окончил школу второй ступени, которую, надо сказать, из аборигенов почти никто не мог осилить. Теперь я уже имел право занимать низшую чиновничью должность и пойти, например, по стопам отца. Гордый собою я рвался окунуться во взрослую жизнь и проявить себя, однако, видя мои успехи, все понимающий отец осадил мое рвение, желая мне блага. – "Учись дальше, пока есть возможность, – заявил он мне, – и тем прочнее будет твое положение в обществе". Мои учителя и наставники, жрецы монастыря, не принуждая меня, тем не менее, намеками, замечаниями или скупой похвалою незаметно склоняли меня к продолжению учебы и поступали совершенно правильно. Мне, тогда глупому юнцу, казалось, что, умея считать, читать, писать и немного познакомившись со сводом прочих знаний, я уже постиг все и однажды так и заявил одному из своих наставников, который в ответ только рассмеялся. Не откладывая это дело надолго, он тут же на многих примерах и обстоятельно разъяснил мне, насколько я не прав. Это произвело настоящий переворот в моем сознании, ибо с того дня я, наконец, понял, что знание безгранично и недостижимо до конца. К восемнадцати годам я окончил школу третьей ступени и передо мною опять встал выбор, хотя в действительности это случилось даже ранее того.

В моей жизни произошло неизбежное, то, что с каждым случается в юном возрасте и эта история, как я думаю сейчас, навсегда определила мою судьбу. Как-то, по поручению отца переступил я порог дома в другом городе, где жили давние его знакомые. Я прежде их не знал и в город не заезжал. Первым человеком, которого я увидел в этом доме была она, дочь хозяина дома, с которым дружил мой отец. В свои пятнадцать лет она стала настоящей красавицей и повела себя со мною отнюдь не как ребенок! Впоследствии я трижды ради нее приезжал в этот город и наши отношения уже не вызывали сомнений у ее родителей. Они не выказывали мне какой-либо неприязни и даже упрека, очевидно считая, что мы сами все решим. И поскольку они никак не вмешивались их дочь с нескрываемым интересом слушала мои рассказы, а все ее вопросы выказывали ее сообразительность и чувство юмора, которые я вполне мог оценить как человек, уже имеющий право учить детей. Она, как все девочки ее круга не училась в школе как я, но всему ее научил ее отец, получивший точно такое же образование, которое я к тому времени имел. Однако, в ней уже развилась женщина, и потому слушая меня, она по временам стреляла глазами и играла со мною и в эти моменты я чувствовал себя беззащитным перед нею. Никакого опыта общения с женщинами до встречи с нею у меня было.

Перед последним нашим разговором мы не виделись около месяца, и я всем сердцем стремился к встрече с нею, особенно если учесть то, что я мучительно ждал ее согласия. Сделав ранее ей предложение, я предоставил ей достаточно времени для размышлений и вот, замирая, вновь вошел в знакомый дом. Ее родители переглянувшись, вежливо поздоровались со мною и я прошел в ее комнату. В первый же решающий и самый искренний миг встречи в ее глазах я не прочел никакого чувства. Они были холодны и спокойны. Пожалуй, она в ту краткую встречу поначалу была немного смущена, затем стала насмешлива, когда в ответ на мой заветный вопрос резко мотнула головою из стороны в сторону. Ее соломенного цвета волосы, заплетенные по тогдашней моде в множество косичек, взлетели при этом движении, несколько нарушив тщательную укладку. Ее семья была арийского рода, но меня это нисколько не смущало: браки между арийцами и атлантами давно не были редкостью и не порицались, ибо и те и другие в Тхамареш считались равными друг другу.

Терзаясь, слушал я некоторое время ее болтовню, в то время как она, видимо, наслаждалась создавшимся положением. Заглядывая в ее глаза, я старался понять, искренна она или нет, но она отводила взгляд. Когда же, наконец, я задал главный вопрос, она ответила мне отказом, и это меня потрясло. Покидая ее дом и перебирая в памяти каждое слово нашего разговора и каждое ее движение, я размышлял о том, как могла эта девчонка, не знающая и десятой доли того, что знал к тому времени я, поставить меня в глупое положение? И честно я признался себе в тот вечер: это случилось потому, что я позволил ей это! Вначале мне стало очень тяжело, но разум быстро дал все объяснения и расставил все по местам и в итоге, буквально на другой день, я посмеялся над собою, посмотрев со стороны на всю эту короткую историю и на самого себя так, как это учили меня делать мои наставники. Это отношение к ней возникло еще в ее доме и, заметив перемену во мне и мою улыбку, она вмиг оставила свою игру, свою насмешливость и растерялась. Ее оружие на меня уже не действовало. Более мы ни разу не виделись, и я думаю, это правильно.

Несколько дней спустя мой наставник-жрец, внимательно посмотрев на меня, вдруг неожиданно заключил: вот теперь ты готов! С улыбкой он оставил меня в комнате для занятий, недоумевающего, но прошло несколько дней, и я догадался, что он имел в виду. Для меня опять наступило время делать выбор и все – учителя мои, друзья и родственники, – ждали моего решения. Я мог поступить на службу и рассчитывать на хорошую чиновничью карьеру, мог пройти курс военного обучения и стать офицером, а мог учиться далее. Однако дальше учились лишь те, что готовились к получению звания жреца, а это очень серьезно и не менее почетно. Отец, вполне понимая меня, не торопил моего решения и в то же время не принуждал бросать учебу. Напротив, по редким его замечаниям и гордости моими успехами я понял, что он совсем не против того, чтобы его единственный сын стал жрецом. Просто об этом он даже не мечтал. Однако я испытывал долгое время колебания и нерешительность: а вдруг я не смогу, а если не получится? Что же тогда я потеряю в итоге? Десять лет жизни. Но так ли много я теряю? Ведь в любом случае я приобрету новые знания, которые для меня в ту пору представляли сами по себе неоспоримую ценность. А десять лет жизни это не вся жизнь, многие бессмысленно проводят целую жизнь! Накануне важного решения жрецы храма и мой наставник неоднократно беседовали со мною: вначале, чтобы выяснить мои намерения, а затем, чтобы приободрить. Они, как я хорошо понимаю теперь, видели уже тогда во мне свою молодую смену и не торопясь, исподволь, подталкивали меня навстречу моей судьбе. Годы подряд они растили мой дух, шлифовали мой ум и видя, что труды их дали хорошие плоды, не хотели бросать меня. Прошло время, и то же самое я делал для своих учеников.

Да, после истории с той кокеткой я действительно был готов и потому сделал правильный выбор, вновь взявшись за учебу, со страстью окунувшись в мир науки и послушания. Ведь в самом начале жреческого обучения я принял обет и отныне подчинялся многим ограничениям и запретам. Дух будущего жреца должен пройти многие испытания, а без дисциплины не может в послушнике вырасти жрец. Едва я начал вновь обучение, как совершенно неожиданно, в возрасте всего сорока лет, умер отец, и наша семья оказалась на грани нищеты. Государство платило матери небольшую пенсию, но семье пришлось отказаться от кухарки, служанки и переехать в небольшой, скромный дом. Я как мог помогал им для чего время от времени с пращою охотился на мелких антилоп за городскими стенами. Мать не отказывалась от помощи друзей и родственников, которых вскоре прибавилось – старшая из сестер нашла себе мужа. Вдвоем матери и младшей сестре стало проще, я же не нуждался ни в чем, находясь на государственном обеспечении, и храм давно стал моим домом. Прошло еще два года и моя младшая сестра ушла в новую семью.

Я же насколько мог изучал все известные области знания, особое внимание уделяя медицине. Ранняя смерть отца оставила во мне глубокие сожаления тем, что его очень просто было спасти, если бы вовремя взяться за лечение. Вероятно, этим и объясняется мой жгучий и пожизненный интерес к медицине. Изучая много позже его болезнь по известным мне признакам, я поставил диагноз и мысленно избрал пути лечения, но только вернуть его уже не мог. Я охотно изучал звезды и древние атлантические карты Вселенной, поскольку мне полагалось знать, откуда и как явились мы на эту планету. Я со страстью постигал законы психологии, переданные нам переселенцами с Каннабиса и древнюю магию атлантов. И жизнь в храме всегда давала мне возможность с одной стороны сосредоточить все силы на учебе, а с другой стороны попрактиковаться в астрономии или медицине: ведь наши храмы всегда бесплатно лечили бедняков.

Год от году я становился собраннее, строже и внимательнее к тому, что меня окружало, постепенно входя в будущую свою роль. Жрецы-наставники тактично и умело помогали мне в этом. Ведь не только многое знать надлежит жрецу, но также должным образом вести себя. Мне еще предстояло научиться ходить, говорить и держаться соответственно будущему званию, а в том, что это произойдет уже не сомневались ни мои наставники, ни я сам! До вступления в касту жрецов, по окончании обучения мне еще предстояло пройти суровые психологические испытания. Сомнения терзали меня: а вдруг я недостаточно готов? Достоин ли я? Если достоин, то пусть сами боги скажут мне или явят свои знаки…

В ту пору мне часто приходилось заниматься астрономическими исследованиями в пирамиде неподалеку от столицы, и там я получил долгожданный ответ. Во время неоднократных бдений под звездным ночным небом у приборов я мыслью своей проникал в те далекие миры, которые пытался рассмотреть через древние приспособления, оставшиеся нам от Атлантиды, и эти миры порою откликались на мои приветствия. Я умом своим видел и слышал их, странные и непохожие на нас обитатели планет рассказывали мне то, чего я нигде не мог бы прочитать. В полной тишине ночи я обращался за разъяснениями к отеческим богам, и они снисходительно, порою намеками, мне отвечали. Впоследствии, годы спустя я понял, что они никогда не говорят смертным всей правды, но отмеряют ее только крупицами и в виде намеков, не предназначенных для глупцов. Такие их ответы недостойные их тайн не поймут, а достойные усвоят лишь то, на что хватает разума и не более того. Это необходимо и правильно, поскольку знание, несоразмерное разуму человека может принести великий вред!

Такие вот мысли и чувства теснились во мне в мои двадцать шесть лет, накануне посвящения в жрецы и первого значительного путешествия моей жизни.

Глава 2

ВОИН

Закон войны

1.Приняв решение, действуй до конца, не отступая.

2. Действуй всегда быстро и решительно.

3.Утверди власть свою в сердцах подчиненных (воинов), иная власть на войне ничего не стоит.

4. Береги в себе и своих воинах самое уязвимое, честь.

5.Порази врага в самое уязвимое место, лишив его чести.

(Из законов Одина)

Страна Тхамареш не переставала удивлять нас и месяцы спустя после нашего приезда. Вот взять хотя бы эту кошку, прабабку которой я привез с собою на родину, вернувшись из странствий. Удивительное животное! Все жители Тхамареш считали совершенно необходимым держать в доме кошку, порою и не одну и всегда окружали животных лаской и заботой. Есть отчего. Чуткие создания слышат даже передвижения скорпионов и ловят их так же легко, как грызунов и мелких змей.

Однажды придя в храм, чтобы навестить Тутэмноса, который тогда уже милостиво допускал меня к себе, я нашел его в лаборатории в окружении совершенно непонятных мне предметов, приспособлений и ящиков, в которых сидели кошки. Тотэнахт брал их и по одной помещал внутрь прибора. Чрезвычайно удивленный я спросил его о цели манипуляций и жрец как всегда прямо и доходчиво мне отвечал. Он, оказывается, давно пытался выяснить особенности кошачьей энергетики, чтобы потом по возможности применить открытия для пользы человека. Насколько помню, свои исследования он так и не завершил. В скором времени последовали неожиданные события и его надолго оторвали от науки государственные дела. Но я хорошо понимаю его стремления и признаю его правоту касательно кошек, которых он признавал совершенными животными. Мне же моя кошка нравится такою как она есть, точно так же как этот отрок, не первый год скрашивающий мое одиночество. Так сложилось, что они двое в настоящее время самые близкие мои друзья после Тутэмноса. Но он далеко, они же рядом и облегчают мою жизнь в перерывах между войнами с желтолицыми и охотами. В этой деревне и в этом доме, когда более некуда себя девать, я напиваюсь вина в одиночестве или с компанией и вновь погружаюсь в бездну всего немыслимого и невероятного для моих приятелей, но всего того, что в действительности произошло со мною в странствиях!

В первый же день моего пребывания в стране Тхамареш судьба столкнула меня с двумя египтянами недаром и неслучайно, как показала жизнь. Тот египетский офицер, что преградил мне путь к дверям тронного зала и с кем я дрался на мечах, оказался приемным сыном жрецу, который схватил мою руку, державшую меч. Оба впоследствии стали моими верными друзьями и учителями в деле освоения великой культуры их страны. Признаюсь, что был достаточно трудным учеником для них, поскольку долгие годы рядом с ними оставался варваром. Зато спустя двадцать пять лет я внутренне наполовину египтянин. Их великая культура как заветный сундук с сокровищами не сразу раскрылась для меня и только благодаря их терпеливой помощи за долгие годы я смог постичь ее. Однако теперь я уверен, что освоил лишь небольшую ее часть и возможно даже Тутэмнос не знает всего! Для этого надо родиться египтянином. Однажды, еще в начале нашей дружбы, Тотэнахт мимоходом и откровенно сказал мне, тогда еще молодому воину: "Ты варвар, но стремишься к культуре".

Связав меня с двумя египтянами, судьба сразу же едва не сделала нас врагами. И вот как это случилось…

После приема в тронном зале, где с нами недолго и приветливо беседовал фараон, мы весело и с облегчением получили свое оружие там, где его оставили и довольные увиденным, оживленно болтая направились в казармы, совершенно забыв о поединке у дверей тронного зала. Для нас то был сущий пустяк, но не таковы оказались египтяне! В тот день я и помыслить не мог о том, что мой недавний поединщик, честно исполнивший свой долг, уже заключен в тюрьму и ожидает казни.

Прибыв в казарму, мы принялись, как водится, праздновать свой приезд, а заодно и мою победу в поединке. В этом никто не сомневался, ведь все видели, что мне просто не позволили нанести последний удар. Мы уже немало выпили и пошумели, как вдруг в зал вбежал наш посыльный и громко, чтобы перекрыть шум сотен глоток, крикнул, что египтянин, с которым я дрался, посажен в тюрьму. Вмиг все стихло.

– Как?! – возмущенно вскочил я. – Ведь это я нарушил их закон, а в тюрьме он. Уж лучше я пойду вместо него!

Я бросился бегом на улицу и за мною последовали десятка три отборных бойцов, моих земляков. Недолго пробежавшись по улицам, мы остыли и задумались о том, как нам действовать. Я заявил им, что мы штурмуем тюрьму и затем вытащим оттуда египтянина, но убивать или калечить никого нельзя. "Ни в коем случае не обнажайте мечей!" – предупредил я своих товарищей. Согласившись с тем, мы дружно, уже шагом двинулись дальше, разыскивая городскую тюрьму. Мы поступили, как задумали, – ворвались в караульное помещение, обезоружили стражу, а чтобы египтяне не вздумали взяться за оружие связали всем руки и пошли искать моего знакомого.

Когда я вошел в камеру, то Монту-Хэт, – это я позднее узнал его имя, – в немом изумлении воззрился на меня и, предваряя его вопросы, я коротко объяснил ему ситуацию. Услыша мои слова он будто окаменел и сел, отвернувшись от меня, видом своим давая понять, что не желает меня видеть. Позднее я не однажды видел египтян такими, именно так они выражают свое категорическое неприятие, но в тот миг я возмутился его поведением: пойдем же скорее, ты свободен! Далеко не сразу я понял, что египтянин никогда не бывает свободен от груза разного рода обязательств, которые добровольно на себя принимает. Однако в тот момент я совершенно ничего не понимал.

–– Ты свободен, пойдем с нами, мы не дадим тебя в обиду!! – напрасно кричал я ему в лицо, но Монту-Хэт оставался глух ко мне и недвижим. Сообразив, наконец, что так ничего не добьюсь, я кликнул своих товарищей и, ухвативши упрямца за руки и ноги, мы вынесли его на улицу, а он продолжал отчаянно сопротивляться. Как вести его брыкающегося через столицу? Какие толки и какую реакцию местных жителей это вызовет? Мы плотно обвязали его одной длинной веревкой от груди до пят и, накрыв какой-то тканью, как покойника понесли на своих плечах.

С победными криками ввалившись в казарму мы развязали нашего дорогого пленника и посадили за стол рядом с собою, чтобы продолжить на время оставленное занятие. Пировавшие и совсем захмелевшие наши товарищи приветствовали нас с хохотом и шутками. Монту-Хэт сидел рядом со мною, но при этом будто отсутствовал, будто умер: взор его остановился и смотрел в пустоту, лицо окаменело, он ничего не слышал и никак не участвовал в общем занятии. Никто из нас не понимал, что случилось с ним и всем это жутко не понравилось, на какое-то время даже прекратился пир – ведь он испортил нам все веселье! Я обнял его за плечи и как мог объяснил, что совсем не держу на него зла и в том, что он попал в тюрьму виноват может я один, а он прав от начала до конца. Ведь поединок был честным, он исполнял приказ, это я ценил и понимал как воин. Так уж лучше мне идти вместо него за решетку.

В ответ на мои признания бедняга лишь головою покачал прошептав: "Нет мне оправдания – я обнажил меч во дворце фараона". Я вновь опешил, ничего не понимая, и тогда постарался напоить его нашим северным медом. Вскоре он опьянел, а затем и уснул прямо за столом. "Так оно лучше", – решил я, задумавшись о том, как лучше развязать мне этот узел. В тот же день после пира, вместе с друзьями обдумав положение нашего египтянина, мы приняли единственно верное решение, которое избавляло его от всякого наказания. Мы решили совершить обряд братания и сразу после того, весьма собою довольные разбудили Монту. Покуда он приходил в себя, мы сделали ему небольшой надрез на руке, так же поступил и я. Нацедив по нескольку капель его и моей крови в одну чашу, мы смешали ее с вином и я выпил половину. Моему побратиму успели объяснить, что и для чего мы делаем, и, когда он принимал чашу из моих рук, то выглядел вполне протрезвевшим и серьезным. Рассмеявшись, он выпил вино до дна, и под торжествующие крики всех присутствующих мы по-братски обнялись. К нам двоим приблизился наш жрец со словами: "С этого дня вы обязаны защищать друг друга и любить подобно братьям, а иначе позор вам обоим!" Мой египетский побратим понимающе поклонился жрецу и впервые улыбнулся мне. Вновь все закричали и на радостях отправились пировать. Однако, едва начавшись гульба прервалась. В зале вдруг воцарилась тишина, все головы вдруг повернулись к дверям, где стоял и строго смотрел на нас тот самый египетский жрец.

– Монту-Хэт, – громко произнес он почему-то на нашем языке, – ты должен вернуться туда, откуда тебя увели!

Мой новый побратим встал и, будто влекомый невидимой силой, медленно двинулся к старику. Но тут подскочил я и в два прыжка настигнув его, схватил за руку со словами:

– Я никуда не отпущу своего побратима. Теперь мы всюду будем вместе и в тюрьме тоже.

– Это правда? – обратился жрец к Монту, и тот согласно кивнул. Лицо жреца выразило удивление, и вертикальная морщина пролегла на лбу.

– Это многое меняет, – в размышлении промолвил он и повернулся к двери, чтобы уходить, но тут оборотился к нам с последними словами.

– Монту-Хэт! Я сейчас отправляюсь к фараону. Теперь он сам решит твою судьбу, а пока останься здесь.

Жрец величественно удалился, а мы вернулись к своим удовольствиям еще не понимая, какой переполох и смятение устроили в сложном египетском этикете и общественном мнении столицы.

На следующий день к нашей казарме подкатила легкая египетская колесница с двумя воинами. Один из них спрыгнул наземь и был препровожден ко мне и моему новому другу, так как пожелал нас видеть. Было раннее утро, но в Тхамареш все важные дела совершаются именно в это время. Мы же двое, после вечернего пира едва проснувшиеся и еще не пришедшие в себя, только успели умыться. Нас окликнули, мы обернулись и увидели офицера дворцовой стражи, знакомого Монту. Последний стоял напротив нас, строгий и непроницаемый как все египтяне, и громко произнес на языке арьев.