Тайна проклятого рода

Раньше казалось, что женщины – старая и молодая, что жители деревеньки будут волчице лёгкой добычей. Но вот уже месяц она пыталась прорваться сквозь странную, невидимую волчьему глазу и неощущаемую волчьим нюхом стену, прочно окружившую земли имения со смешным названием Малые Шарпенуаз.

А старуха оказалась хитра…

Посмотрев ещё немного вслед двуколке, волчица вернулась на едва заметную тропу, которую успела вытоптать, высматривая брешь в защитной стене. По ту сторону преграды вилась почти такая же тропка.

На свою тропу волчица выходила каждую ночь, разматывая нити силы, защищающие людей.

Старуха каждое утро латала прорехи, снова и снова. Как удавалось это ей, бессильной, лишённой магического дара, волчица не понимала. Злилась.

Впрочем, она умела ждать…

***

В Петербург получилось выехать только спустя неделю после именин. Тётушка и Сосипатра Осиповна торговались да рядились меж собой. Как женщины, хозяйством занятые, всё больше через письма да коротенькие записочки. Прошку-конюха из имения Земцовых вовсе загоняли.

Потом, придя к согласию, начали собираться. Тётушка к этому подошла со всей своей основательностью и неспешностью. Сама уложила Кате большой ковровый саквояж: подушку в него утолкала в цветастой ситцевой наволочке, одеяло, пусть и поплоше, но мягкое. Чайную пару да ложечку, и даже чайник с розанчиками, правда, с надколотым носиком.

– В дорогу пойдёт, – заявила тётушка, носик этот самый оглядевши. И долго наставляла Катю, чтобы сама на остановках-то поездных за кипятком не бегала, Ваньку посылала – даром, что ли, свататься собираются? И чтобы пирожков никаких не ела, особенно если чесночным духом от них несёт, потому как любят чесноком торговки тухлятинку приправлять.

Платья её уместились в саквояж поменьше. Да и было-то их немного: дорожное на смену, два – в Петербурге на выход. Платья эти справляли ещё при жизни матери, были они скромными, но дорогими и по последней, на тот момент, моде скроены. И оставалась надежда, что и по сейчас что-то подобное в Петербурге приличные барышни носят. Шляпка нарядная для столицы приютилась в картоньере, для пущей сохранности набитая Катиным же исподним. Она попыталась вытащить тайком бельишко, но тётушка, также тайком, его вернула.

Особо богатого гардероба у Кати не было, в пансионе не полагалось, старались сшить к выпуску, но выпуска не случилось, да и маменька… Девушка смахнула слезинки, укладывая по бокам шляпки ещё и перчатки. Ничего, она справится! Обязательно.

Двуколка Земцовых подкатила к особнячку их на рассвете – тётушка особо на этом настаивала, мол, раньше по потемкам ехать, позже – до потемок можно не успеть. Сосипатра Осиповна смотрелась вовсе фундаментально – в красном платье, в жёлтую, зелёную да синюю полоску. Синяя полоска удивительно сочеталась с синим же Жан-Ивановым сюртуком.

Тётушка обняла Катю, что-то запричитала, даже вроде как всплакнула, будто не в Петербург Катя едет, а как минимум в острог Сибирский на вечное поселение.

– В добрый путь! – Махнула она и пошире открыла калитку и двери дома. Всё по примете, пусть дом хранит в пути и ждёт. Всегда возвращаются те, кого ждёшь. Ну, почти всегда.

А вот как двуколка тронулась, началось…

Глава 6

– Голубушка, а не слишком ли роскошного оделась  для такого зряшнего путешествия?  – Сосипатра с сомнением оглядела лиловое дорожное платье  Кати и сжала губы  в куриную гузку.

Скромное платье-то скромное, но от пристального взгляда  Земцовой не укрылось  что шерсть на платье тонкая да хорошая, такую аккурат к Рождеству себе купила, платье для цервы сшить, чтобы по всей округе разговору было. И кружево на отделке дорогущее, и шляпка явно у петербургской модистки заказана, Груне до такого великолепия расти и расти. Да и матерьялов нету. А манто еще шелковое? А перчатки? – Поберегла бы такую красоту! Для праздника али к адвокату явиться. Зачем же в дорогу? Нерачительно это, голубушка. Беречь добро надо!

– У меня другое есть для праздника – отмахнулась Катя, стараясь не думать, что соседка напоминала ей то ли жука, то ли перину. Вроде ткань такую тетушка недавно присматривала наперники новые шить… – Чего беречь? Всю жизнь одно платье носить не будешь.

– Не скажи, голубушка –  Сосипатра даже подпрыгнула от такого рассуждения – ты скоро мужняя жена  станешь, тебе не о себе надо будет думать, о муже, да о семье. Мыслимое ли дело деньги на наряды пускать? Одеться можно и недорого, ежили вкус конечно есть – И со значением так посмотрела

– Куда мне до вас Сосипатра Осиповна! – поддела Катя – вкус не тот, да и модисток в имении нет. Вот и приходилось маменьке в Петербурге заказывать, чтобы хоть как-то обществу соответствовать, да на чужой вкус полагаться! – Соседка выпучила глаза не зная что ответить на такую дерзость. Катя обезоруживающе улыбнулась и продолжила – Привыкла я так.

– Вам теперь прежние привычки бросать нужно – со значение произнес Ванюшка-Жан. – У вас теперь семья будет и в обществе положение,  – и тоже со значением и гордостью на Катю посмотрел.

Катя вернула ему взгляд, в котором явно читалось все, что о положении и сватовстве она думает, потом  достала из дорожного мешочка маменькин роман и углубилась в чтение. Точнее делала вид, что читает, мысли ее были очень далеко.

Нет, то, что неволить тетушка ее не будет, силком под венец не поведет, она поняла. Но… Неволить-то по-всякому можно. Можно связать, да, припугнув, заставить. Можно слезами да вздохами, в которых Милослава, следовало признать, была мастерицею, уговорить.

И сможет ли она, Катенька, тетушке отказать, ведь правду та говорит, одни они на свете, никого-то у них нет, чтобы заступиться. И Ванюша, наверное, не так и плох…

Соседушка косо посмотрела на нее да отстала. У нее в голове тоже мысли всякие бродили нехорошие. О том, что на лавку бы да розгами, чтобы в ум девка вошла, да чужую пока никак не можно… Ничего, вот войдет в семью и тогда уж… Ну а жаловаться побежит, так кто мужнюю жену  слушать будет?

В Курске Сосипатра Осиповна отпустила бричку домой со строгим наказом ждать телеграммы о возвращении. Кучер кивал головой и прятал в бороду счастливую улыбку. Когда барыня уезжала по делам, у всего двора начинался праздник. Даже барин будто годков на двадцать  моложе становился. Отсутствие строгого надзора действовало живительно на всю усадьбу.

Билет взяли во второй класс, хотя Сосипатра, посмотрев на цены, очень настаивала на третьем и говорила, что это излишество и роскошество брать такие дорогущие билеты на такой короткий срок. И посидеть можно.

Катя, не споря, достала кошелек и купила билеты на троих, благо, тетушка деньгами ее предусмотрительно снабдила. Соседка это благосклонно приняла, но ворчать не перестала. Невмочно девице деньжищами такими распоряжаться, да на свои хотелки столько тратить. Посоветоваться надо, поговорить со свекровью до мужем, да по-ихнему все и сделать, как хорошей жене и полагается.

Катя даже не стала вслушиваться, полностью уйдя в свои мысли. Ворчанье Сосипатры напоминало ей гуденье мухи, никак не решающейся сесть на кусок сахару, и кружащей вокруг нее, кружащей. Под вечеру достала подушку, одеяльце и, порадовавшись тетушкиной предусмотрительности, прилегла спать.

А по утру их встретил Петербург.

Запахом раскаленного железа, шумом, воробьиным писком и той суетой, которая присуща лишь столичным городам.

Сосипатра Осиповна вместе с сыном были недовольны всем и разом: и Катиным видом слишком уверенным (по их мнению, приличной барышне надлежало  падать в обморок от страха и прятаться за широкой спиной потенциального жениха, мнящего себя мужем); и ценами, что на извозчика, что на нумер в гостинице. И катиным самовольством, когда она, услыхав, что Сосипатра берет только один номер, встала в позу и вытребовала себе отдельный.

Сосипатра Осиповна на это самоуправство вскипела, как самовар, разве что парок из макушки не пошел, да и то, только потому, что капором голова закрыта была. До самой адвокатской конторы она отчитывала Катю громким шепотом, намекая, что такой транжире вовек замуж не выйти, никому-то она не нужна будет.

– Ну, значит так тому и бывать, – соглашалась с ней барышня Волошина, радуясь, что тетушки рядом нет, и никто-то ей сейчас не указ. В связи с этим в голову Катенькину закрадывались вовсе крамольные мысли –  удрать от присмотра, съехать тайком в другую  гостиницу… Тем боле, паспорт у нее на руках имелся…

В адвокатской конторе было всё добротно,  респектабельно. Обитая зелёными обоями гостиная, точнее, приёмная с круглым столом покрытым зеленым сукном, коричневыми кожаными диванами и  двумя креслами. Стены украшали новомодные газовые рожки, а шторы были прикрыты тяжелыми бархатными зелеными портьерами золотистыми кистями. На полу лежал роскошный персидский ковёр в бордово-пожухлых тонах.

Сосипатра Осиповна мигом оценила убранство и легонько толкнула локтем сына в бок. Дескать, смотри, какая контора, в таких конторах только состояние оставляют! Не зря мы сюда пришли, ой не зря!

Служка, встречающий гостей в передней, велел обождать на диванах и скрылся за двустворчатой дубовой дверью  с золоченной табличкой «Адвокатъ г-нЪ Жеребцов И. А.», чуть дальше по коридору. Да еще и плотно притворил дверь приемной, словно боясь, что посетители следом просочатся.

Впрочем, не успели они расположиться и перекинуться парой слов, как служка вернулся и доложил преисполненным почтения голосом:

– Прошу- с, госпожа Волошина. Вас ждут- с! – И  с легким полупоклоном указал на двери.

– А вас попрошу остаться – не меняя позы осадил он сунувшуюся было Сосипатру. – Назначено только госпоже Волошиной.

– Как это только Волошиной??? – Вскинулась Сосипатра . – Мы, почитай, родня! Ванечка скоро мужем станет, неужто такое дело можно доверить только девице? Барышня здоровья хрупкого, умом не отягощенная, упустить может чего ненароком или подпишет чего не того!

– Назначено ТОЛЬКО  – слуга голосом выделил это «только» – госпоже Волошиной. Так указано в завещании. Господин Жеребцов всегда чтит волю покойных, и пользуется заслуженной репутацией честного человека!

Сосипатра окатила его презрением с головы до ног, но послушно вернулась на диванчик. Успеется еще… Пусть сначала огласят весь список . Адвокатский помощник презрение барыни проигнорировал, а то и вовсе не заметил. Должность такая. Еще на всяких презрительных внимания обращать.

– Душенька, ты сразу-то ни на что не  соглашайся, с нами посоветуйся, чай не чужие люди! – Громким шепотом сообщила она Кате, демонстративно косясь на слугу и поджимая губы в тонкую нитку. Тот сцену проигнорировал с еще большим равнодушием, чем вызвал в душе Сосипатры очередную волну негодования. Ишь, как оно! Родне не дают поприсутствовать. А ну как облапошат сиротку!

Ваня-Жан согласно чихнул.

Дождавшись, пока Катя выйдет слуга прикрыл на ней дверь и пошел вперед, к кабинету. Катя почувствовала как у нее холодеют руки и ноги а зеленые стены с модными газовыми рожками будто давят сверху.

– Прошу -с – Служка  отворил дверь и впустил посетительницу в кабинет, еще более респектабельный, чем приемная, с большим письменным столом, на котором красовалась  одинокая папка, почтовая шкатулка и пресс папье в виде имперского орла.

Глубокое кожаное массивное кресло для хозяина кабинета и чуть более скромное для посетителей стояли подле стола.  Бархатные портьеры были полностью раздвинуты и солнце, пробиваясь сквозь крону растущих за окном деревьев, ложилось на паркет ажурными зайчиками. У стены за креслом притулился добротный шкаф, крепкий, запертый на ключ. Скорее даже сейф, а не шкаф.

У стола стоял седеющий импозантный мужчина в строгом сером, даже несколько старомодном костюме с широким галстуком.

За спиной Кати с мягким стуком закрылась дверь.

– Прошу Екатерина Штефановна,  – мужчина символически подвинул девушке кресло для посетителей, неспешно уселся напротив и открыл папку. –  Давайте сразу приступим к делу. А дело у нас таково… Я уполномочен  донести до вашего сведения следующее: согласно завещанию вашей матушки Волошиной Елизаветы Архиповны, вам причитается наследство.  По описи – сто тысяч   рублей серебром, векселя Имперского банка на двадцать тысяч,  все на сохранении в сейфе Царкосельского Отделения Имперского банка. Так же к вам переходят все права на владение рукописями вашей матери, как изданными, так еще и неизвестными, буде установлено на них ее авторство. И еще вот…–  Нотариус, подождал пока Катя осознает  величину свалившегося на нее богатство и протянул папку .– Будьте любезны ознакомиться.

Екатерина дрожащими пальцами развязала тесемки и  пробежала взглядом по казенным бумагам. Все честь по чести, как и положено. Завещание, составленное за несколько месяцев до исчезновения матери. Гербовые бумаги: запись о браке Лизаветы Алабышевой и Штефана Волошина, запись о смерти   Штефана… Запись о смерти Лизаветы Волошиной, вдовы. Мадемуазель Фонтеналь могла гордиться ученицей, хоть Катя и прилежностью на уроках права не славилась, но волей-неволей знание впитала. До именитых делопроизводителей, далеко, конечно, но  в общих чертах суть бумаг она понимала.

Внизу же, под гербовыми бумагами, лежал плотный конверт. По конверту проскакивали синие искорки. Зелёная сургучная печать отсвечивала фиолетовой паутинкой. Магия. И зачем она здесь? Ведь совершенно незачем! Девушка нахмурилась и перевернула конверт. Оборотная сторона была абсолютно чистая, без  каких-либо пометок.

Катя отложила конверт в сторону, намереваясь с конвертом разобраться чуть позже, и подняла глаза на нотариуса. Тот молча протянул ей шкатулку. Затаив дыхание она  торопливо открыла маленький ларчик и замерла: в нем  лежало маменькино обручальное кольцо, то самое, купленное, как тетушка рассказывала, по случаю, в лавке иехима…

Затаив дыхание Катя аккуратно достало колечко и завороженно на него уставилось. Оно было простеньким совсем, но таким притягательным, будто гипнотическим, и  буквально отягивало взгляд от второй вещицы,  кулона с ярко -фиолетовым полупрозрачным кабошоном, заключённым в оправу в виде паучка.

Паучок вызывал смутную тревогу, даже вид его был неприятен. Да и не могла Катя припомнить, чтобы мама с таким украшением ходила.

– Буду носить в память о маменьке и папеньке!  – Сообщила она нотариусу, сама не зная, зачем.

– Примета плохая, – ответил он, хотя по виду и не сказать было, что нотариус Жеребцов в приметы верит.

Не ожидая плохого, Катя надела кольцо на безымянный палец левой руки.. А оно вдруг впилось в палец тысячей крошечных зубов, и в ответ на эту боль в глазах потемнело, а голова разболелась.  Девушка хотела закричать, но боль вся моментально отступила, как нет, будто привиделась.

Она всмотрелась в руку, заподозрив артефактную сущность кольца… Но  нет, смотрелось оно вполне обычно. Не долго думая и кулон на шею пристроила, раз маменька завещала, значит дорог он ей был.

– А дальше, – Жеребцов даже бровью не повел, – дальше у вас, Екатерина Штефановна, есть обязательства.

– Обязательства? – Катя напряглась.

В ее представлении обязательства непременно ассоциировались с долгами. И она бы не удивилась, если бы нотариус предъявил ей расписки… да на все наследство и предъявил.

Но мужчина спокойно продолжил:

– Да. У  вашей матушки был договор с издательством  на десять лет. Вы, как наследница и владелица всех ее рукописей, будете получать процент с продаж, но вам следует встретиться с издателем и переговорить. Перезаключить договор. Я понимаю, для девицы вашего положения  это непривычно, но… волею вашей матери, вашим представителем назначен князь Врановский Михаил Львович. Знаете такого?

Девушка покачала головой. Фамилия была знакома – старинный дворянский род, а вот имя не говорило ни о чём. Мать его ни разу не упоминала, да и никто не упоминал.

– Там в папке письмо, как я понимаю, к вашему опекуну, точнее, душеприказчику вашей матери- подсказал нотариус. Катя с сомнение повертела конверт. – Думаю, вам стоит связаться с его сиятельством.  – Непрозрачно намекнул адвокат. Катя заторможенно кивнула. –  Деньги можете получить в банке немедля.  И еще… Обычно я не передаю такие послания, но ваш издатель буквально ночевал у меня на пороге… В общем, вот…

Он протянул открытое письмо.

Катя Краем глаза выцепила фразы «любые условия», «прошу дать знать немедля» и «не пустите по миру, матушка» и приложила его к остальным бумагам. Мелькнула мысль, что прежде чем принимать любые предложения их лучше как следует обдумать.

– Если вам понадобиться моя помощь – милости просим – Жеребцов поднялся с места, всем своим видом показывая, что аудиенция подошла к концу,  помог Кате выйти из-за стола и проводил до двери.

В какой-то прострации она вышла из кабинета и подошла к плотно запертым дверям приемной. Совсем уже было собралась их открыть как услышала громкий голос соседки. Девушка прижалась к косяку и вслушалась.

– Так что Ванечка,  оженишься, в  строгости ее держи, с матерью советуйся во всем. Скажет, что ты ей не ровня. А ты ей и не ровня, ты,  Ванечка,  выше! Род наш  тоже старинный, царю-батюшке верой и правдой служивший. Честный, потому и капиталу особого нету. Честному сложно капиталу большую иметь, мы на сделку с совестью не ходили, род неблаговидностью не позорили. Опять же,  простили Катьку и на мать не посмотрели. Ить и матушка опозорилась, мыслимое ли дело убегом, отца родного ослушаться? Не таковские мы. Если б не мы, запропала б Катька, а так замужняя дама будет, в семье хорошей, уважаемая.

Муж семье глава Ванечка,  это испокон так было. Так что сразу с нее капиталец требуй, мы его сами досмотрим, да приумножим. Раз уж наследство,  пусть Катька в семью и вкладывается. И наследство пусть на счет тебе переведет, а то профукает, как есть профукает на наряды всякие. А так в целости будет и сохранности. Вот выйдет она, поговори и прям сразу  к нахтариусу этому и идите, пущай доверенности пишет!

Тетушка ее, умная женщина, не зря нас к ней приставила, чувствовала, что поможем да денежки сбережем, а из Катьки вся дурь и уйдет. Удумали еще пансионы всякие. Сидела б дома, за хозяйством следила, детей нянькала, вот и все счастье. Одни беды от пансионов и скандалу б не было, ежели б не пансионы проклятущие. Но ничего, мы это поправим. Будет мужняя жена. Ты, главное, построже с нею. А то поведет себя высоко, и забудет что мы ее облагодетельствовали, грех ее прикрыли жалеючи…

– Я так рассуждаю маменька – голос Ивана-Жана  налился невиданной доселе силой. – Уж коль она жена, то и наследство, как и приданое как есть мое. Как исстари было. А я уж сам буду смотреть, чтобы и с прибытком, и с пользою. Я человек добрый, маменька, я ее обижать да в черном теле держать не буду, но и продуть ничего не дам!  Ибо семья есть первейший оплот нашего государства и мне, как преданному подданому его, надлежит в этой семье главой быть и по правильному пути вести!

Сосипатра Осиповна в ответ на эту сыновскую тираду громко втянула воздух. Катя не выдержала, приоткрыла дверь на волосинку малую – только чтоб увидеть соседушек.

Лицо Сосипатры покраснело, и на сына она взирала с легким недоумением и сильным гневом.

– Чему вас в этих университетах учат, – возмутилась она.  – Что в Писаниях сказано? Что дети родителей почитать обязаны, и пока родители живы, во всем их волю исполнять.

– Так я, маменька, вашу волю и исполняю – вот, жениться готов, – дерзко возразил Ванюшка. – да и не серчайте вы, кто ж, окромя вас, у нас в семье капиталами распоряжаться может? Лучше подумайте, теперь вы себя порадовать сможете – шальку кашемировую прикупить, помните, у купца Андронникова в лавке примеряли, желтую, да в розанах китайских? – Пошел на попятную он.

Сосипатра Осиповна от такого предложения окончательно лицом побагровела.

–Шальку? -Просипела она. – Я ей сына, а сын мне шальку?

Катя едва сдержалась, чтобы дверь в тот момент не распахнуть и не огреть чем-нибудь по головам, что соседушку, что сына ее. От того, как соседи делили ЕЕ наследство, в груди разливалась черная ярость, а дыхание буквально перехватывало.

В голове носились и вовсе уж крамольные мысли о тетушке, которая сама не прочь была бы наследство получить. На коровок своих драгоценных…

– Никому нельзя доверять, – прошелестел в Катиной голове голос, и она сразу поняла: это голос разума.

План созрел мгновенно. Бежать! Оставить жадной соседке и ее не менее жадному сыну подушку с одеялом, да и шляпу, панталончиками набитую. Пусть прибытку радуются. А самой – бежать.

Разобраться с собой и с мыслями насчет тетушки…

Закусив губу, Катя на цыпочках отошла от двери.

В конторском коридоре было пусто и тихо.

Так же на цыпочках, она прошла до конца, выискивая дверь на черную лестницу. Кате повезло – дверь оказалась в небольшом закутке, от входа выглядевшим просто поворотом коридора, а на деле бывшем тупичком.

Дверь была не заперта.

Сжимая в руках папку и ларчик, она бросилась вниз по узким крутым ступеням и вылетела во двор особняка. Не останавливаясь, бегом кинулась к арке, выходящей на улицу. Поскользнулась на капустном листе, чуть не упала в кучу картофельных очисток, спугнула то ли мелкого кота, то ли крупную крысу…

Краем глаза заметив извозчика, почти мгновенно умудрилась подбежать к нему и на пролетку взобралась махом, безо всякой помощи. Горло у нее спазмом перехватило – то ли от страха, то ли от собственной смелости, и не понять было. Потому страшным шепотом скомандовала:

– К Врановским.

Извозчик, ничего не уточняя, тронул поводья… А потом рассказывал, что вез девицу, а особняку старого князя, наводившего ужас на весь Петербург, и от взгляда этой девицы   у него сердце в пятки уходило.

– Ведьма, как есть ведьма, – утверждал он и судорожно крестился.

– Ведьма, как есть ведьма! – Голосила Сосипатра Осиповна, осознав, что Катя сбежала, а куда – и не узнать…

Глава 7

Такой решительной – а главное, такой злой – Катерина себя никогда в жизни не ощущала. Злость вообще была для нее чувством новым, почти чужим, будто не ее собственным, а позаимствованным у кого-то другого.

Когда Катя была ребенком, воспитанием ее занималась, по большей части, тетушка – женщина кроткая, словно ангел без крыльев, которая, казалось, и вовсе не умела злиться. Она лишь расстраивалась и сокрушалась там, где другие, позабыв о светских приличиях, кричали бы и топали ногами.

В пансионе и мадам, и наставницы внушали девицам, что злость – эмоция совершенно непозволительная, что для юных барышень, что для почтенных замужних дам. Тех, кто осмеливался их разгневать, следовало не криком встречать, а окатывать ледяным презрением.

Катя поначалу не очень понимала смысл этого самого «ледяного презрения». Да и потом не особо прониклась. Ей казалось, что виновнику гнева оно будет как мертвому припарка – бесполезно и смешно. Гораздо эффективнее было бы высказать свое «фи» методом невоспитанной лавочницы…

Но кто она такая, чтобы бросать вызов светским условностям?

Полагалось окатывать презрением – и она усердно училась. Перед зеркалом. К последнему году пребывания в пансионе у нее даже начало получаться…

Но сейчас, трясясь в неудобном экипаже и вспоминая и Сосипатру Осиповну, и блестящий масляный кок ее несостоявшегося жениха, пересчитывающих ее, Катенькины, капиталы, Катя поняла: училась-то она плохо!

А вот скалкой бы этих двоих приложить… Или граблями. А то и дубьем, которым вооружались мужики, выезжая за границы имения. Это было бы в самый раз!

Раздражение накатывало волнами.

Даже не раздражение, а самое что ни на есть восхитительное бешенство. От него щеки горели, сердце колотилось, руки дрожали, а по телу растекались обжигающие волны.

– Тпру-у-у-у, барышня, приехали! – проорал извозчик, осаживая свою косматую лошаденку перед роскошным, почти дворцовым, фасадом. – Полтину извольте!

В другое время Катя, возможно, и оробела бы сунуться в подобное место без приглашения, да еще и хозяевам не представленная. Но, подгоняемая жгучей злостью, а еще – чем-то уже совсем странным и непонятным, она ловко соскочила на землю, задрав пышные юбки чуть ли не до колен и даже умудрившись не растерять свою поклажу.

Показалось ей, что две дамы с кружевными зонтиками, чинно шествовавшие мимо, поглядели на нее с явным неодобрением – то ли на всю ее персону, то ли на торчащие из-под юбок ноги. Опустив подол, Катя совсем по-детски показала им язык, хотя в голове тут же застучала мысль, что после такого – точно только в Шарпенуазы, сидеть там и не высовываться. Авось, перестанут судачить, как девица Волошина опозорилась в столице, языки показывая…

Впрочем, этот робкий писк разума мгновенно заглох, а сама Катерина решительно зашагала к беломраморной лестнице.

Она смутно припоминала, что во время учебы в пансионе кое-что о Врановском слышала. Да нехорошее. Мол, князь и стар, да силен… В том смысле, что имеет вес при дворе, то ли ведомство какое возглавляет, то ли тайную службу.