Записки осуждённого

Сначала садится «смотрящий», его друзья – наиболее авторитетные братья, ну и «мошенники», так как именно они в основном и обеспечивают достойное питание для всех. Но это не значит, что у них привилегированные большие порции, порции, как у всех других. Вторыми садятся все остальные. Если есть за многолюдностью третья очередь, то в нее садятся уборщики с «непорядочными» статьями и те, кто не вместился во второй очереди. Каждый знает этот порядок и соблюдает его, и хоть никто об этом вслух не говорит, но ревностно к нему относится. Тех, которые норовят влезть не в свою очередь, и тех, которые, не считаясь с другими, берут себе еду побольше и пожирнее – быстро пресекают и высмеивают.

Приготовлением пищи у нас занимался бывший шеф-повар одного из ресторанов в Сочи украинец Володя. У него была серьезная статья по наркоте, сам он дурь не употреблял, но тем не менее, у него была 4-я часть статьи 228. В принципе, это непорядочная статья среди зеков. «Барыг» презирают. Но за него позвонили серьезные люди с Донецка, поэтому он был наравне со всеми. Человек он был с интеллектом, образованный, коммуникабельный. К тому же готовил реально вкусно. Я одно время нес послушание повара в нашем монастыре и мне нравилось готовить. К тому же было скучно без дела. Поэтому я стал постепенно помогать нашему кулинару в приготовлении салатов, нарезке овощей и т. д. Время пошло быстрее и интереснее.

Я даже внес свое новшество, учитывая, что большинство из нас были с хорошим аппетитом и ходили весь день, мягко говоря, с легким чувством голода (Володя мог начать готовить и в 12, и в 14, и в 17 часов), я стал готовить «сухарики». «Хозовский» хлеб все равно никто не ел, но его все равно брали у баландера, он обычно стоял пару дней, часть его съедалась, а остальной – засушенный и заплесневелый – отдавался обратно. Мне показалось это расточительством, поэтому каждое утро после получения паек на всех, а это было в среднем три булки, я одну булку оставлял, а две другие нарезал мелкими кубиками в большой пищевой бокс. Если же хлеб был сырой, то я со всех трех сначала срезал самые пропеченные части булки и корочку, резал на кубики, а мякоть оставлял к обеду – она к этому времени подсыхала. Нарезав хлеб таким образом, я потом его солил, перчил, добавлял «роллтон» и специи. Перемешав, в конце добавлял растительное масло – все, блюдо готово! И эти «сухарики» шли «на ура». Задумывались они мною, чтобы их добавляли в первые блюда или в салаты. Но их всегда употребляли, не дождавшись обеда. Таким образом, я нашел себе ежедневное занятие.

Ну вот и промелькнули первые два месяца, меня опять забрали на этап в суд, чтобы продлить мое пребывание в СИЗО, еще на такой же срок. В этом этапе все было уже привычным, ничего необычного не случилось. Запомнилось только мое знакомство на ИВС с одним застройщиком-строителем, моим коллегой, у нас было много общих воспоминаний. Выяснилось, что мы даже и «пересекались» на воле. Он был невысок и пузат. На его добротную синюю рубашку, купленную наверняка в фирменном магазине, была надета темно-зеленая безрукавка с пуговицами, не совсем сходившаяся у него на «экваторе». Может, когда-то он обладал шевелюрой, но теперь об этом можно было только догадываться. Он был довольно умным человеком и звали его Дмитрием. Мы с ним много разговаривали о разном. В том числе я ему рассказал, какой у нас в хате замечательный повар и в каком ресторане он раньше работал, на что он мне ответил:

– А, знаю, знаю, бывал я в том кабаке, готовили там удивительно вкусно, но еще удивительней оказался там представленный мне счет. Я помню, глядел на него, решив, что официант ненароком прибавил к причитавшейся с меня сумме сегодняшнюю дату: день, месяц и год в цифрах…

– Ну а что ты хочешь, – сказал я, – олимпийский Сочи…

Посмеявшись, мы потом поменяли тему разговора и долго в дороге толковали о бизнесе и специфике строительства многоквартирного жилья. Приятной неожиданностью стало то, что он по приезде в СИЗО поселился в нашей хате.

С тех пор мое свободное время наполнилось добрыми спорами и дискуссиями на тему предпринимательства. Тогда я впервые задумался над вопросом, что же все-таки привело меня в цугундер. Дима дал мне почитать книгу «Психология предпринимательства». И я загорелся написать книгу о личном опыте, своих ошибках, об управлении рисками. И с этих пор я стал собирать материалы для своего сочинения.

В первую очередь, огромную помощь мне оказал мой сын. Я заказывал через него интересующую меня литературу, и он мне ее добросовестно присылал. Во вторую очередь, я делаю поклон всем мошенникам, аферистам, осужденным по экономическим статьям бывшим чиновникам и даже главам районов, которые поведали мне свои истории из своей бурной жизни, и я их литературно изложил в своем труде. Сбор материалов у меня занял почти год, но об этой книге я расскажу в свое время. Молитвы, псалтирь, помощь в приготовлении обедов и конспектирование материалов для книги – заняли все мое свободное время. Вскоре последовало бытовое изменение – меня и еще семерых человек вдруг неожиданно переселили в другую хату с номером восемь два.

9

Мы и раньше слышали, что в хате восемь два ведется ремонт, и эта камера раньше предназначалась для… но я обещал не рассказывать подробно об иерархии заключенных, и поэтому умолчу, для кого она резервировалась… Пересилили туда нашего «залюдским», его ближайших сподручных и двух «мошенников», одним из которых был и ваш покорный слуга. Меня взяли не за красивые глаза, а за то, что я, подсуетившись, купил на свои деньги плазму – телевизор. Покупка мне обошлась в 13000 рублей.

Когда мы очутились в новом этом помещении (не поворачивается язык сказать «камере»), мы все опешили от увиденного и не стали сразу разговаривать от нахлынувших эмоций. По сравнению со старым пристанищем это был 4-звездочный отель. Хата была чистая, после хорошего ремонта, просторная и светлая. Стол-общак – это не криво сваренный из листа железа стол, а огромная, широкая кухонная столешница, выполненная под «мрамор». Рядом стоял фирменный широкий холодильник «Шарп», дизайн которого включал в себя деревянные декоративные детали и ручку, они улыбались в лакированном экстазе… Новые полки над столом поражали своей белизной. Наш взгляд переместился на свежепокрашенные шконки с новыми матрасами и постельным бельем. В комнате было светло от большого пластикового окна, через которое лучи солнца падали на отшлифованный деревянный дощатый пол. Санузел был просто «королевским», он был даже облицован довольно приличной плиткой. До конца же нас сразило наличие сияющего белизной унитаза с умывальником, и хромированный смеситель. Стену над умывальником украшало красивое зеркало… Наш «залюдским» скрутил свое мясистое лицо в улыбку и произнес:

– Недурственно, братки, ох как недурственно!

Сразу хочу отметить: и тогда, когда вошли, и в дальнейшем перенаселения в этой хате не наблюдалось, всегда здесь жило не больше восьми-десяти человек. Несколько портила впечатление от увиденного работающая видеокамера, прикрепленная под потолком, по ней мы поняли, что это обиталище для осужденных содержится в таком великолепии как образцовая камера, для показа приезжающим комиссиям. Это «всевидящее око» мы сразу завесили полотенцем, и менты нас предупредили, что им придется периодически писать рапорты. Мы на это пошли и брали эти взыскания на себя по очереди.

Обустроившись, распределив между собою шконки, мы наконец повесили на одну из стен купленную мною «плазму» – всё! – «сиди – не хочу!». На таком расслабоне наш кулинар передал бразды правления по готовке пищи мне. Для меня готовить обеды было в радость, мой наставник по кулинарии наслаждался безделием и просмотром телевизора.

Вскоре последовало еще одно значимое и радостное событие для меня – к нам заселили еще одного сидельца, который в дальнейшем стал мне добрым другом, его звали Станиславом. С этим человеком связана моя судьба на все годы отсидки. У него была тоже экономическая статья, и он оказался истинно верующим человеком, как и я, поработавшим трудником в одном большом монастыре. У нас сразу сложились с ним откровенные, дружеские отношения. Он часто рассказывал всем о своем монастыре, показывал на открытках виды обители. Сам он не лез назойливо к окружающим с разговорами о вере, но всегда обстоятельно и доходчиво отвечал на вопросы интересующихся. Он ежедневно читал Псалтирь по две кафизмы в день, выполнял утреннее и вечернее правило. Глядя на его живую православную веру, и я стыдился отлынивать от молитвы. Я был нерадивым и ленивым в отличие от него.

В условиях «крытки» он все равно постился по средам и пятницам, но большие, длительные посты соблюдать не представлялось возможным. Скажу немного наперед: такой порядок воздержания у него был в дальнейшем всегда, чуть позже он стал поститься и в понедельник – по монастырскому обычаю. Видя, что если какой-то человек унывает или что кто-то искренне тянется к вере, Станислав писал для такого своим каллиграфическим почерком текст 90-го псалма на тетрадном листе. Написанный таким образом «Живый в помощи» потом запаивался в ладанку и ее носили на шее вместе с православным крестиком как святыню. Он предупреждал, чтобы к этому псалму все относились с благоговением, а по истлении или порче листка – его не выбрасывали, а сжигали. Таких 90-х псалмов он за время отсидки, по моим примерным подсчетам, написал около сотни. Вот такой близкий человек появился в моей жизни.

Что касается моего распорядка дня и моих занятий, то он был примерно таким: вставал утром всегда рано. Пока все спали после «ночной жизни», делал зарядку. Физкультура была немудренной – это обычно 250 отжиманий от пола за шесть подходов и 30–40 приседаний. Так я занимался два дня подряд, после такое же время отдыхал. Чуть позже просыпался Стас, и мы с ним молились, поочередно читая утреннее правило и одну кафизму по Псалтырю.

Приносимую баланду на завтрак мы не брали, а зачастую заваривали овсяную быстрорастворимую сладкую кашу. Пили крепкий чай или кофе. Примерно к одиннадцати братва начинала просыпаться, но не все. С добрую половину людей просыпалось только к полудню. Я же около одиннадцати утра начинал готовить обед. Наверное, стоит подробнее остановиться на этом аспекте моей деятельности.

О сборе денег на продовольствие уважаемый читатель уже знает. Когда определялась сумма, мы садились вместе с Володей и определяли закупку – ассортимент и объем продуктов. «Дачка» заказывалась примерно один раз в десять дней.

В первую очередь записывали «насущку», т. е. самое необходимое – это чай, сахар, соль, специи, хлеб (на сигареты собиралась отдельная сумма с курящих). Следом шли кофе, быстрорастворимая каша на завтрак, картофельное пюре в расфасовке, пополнялись запасы «бич-пакетов», то есть завариваемых кипятком лапши и супов (Доширак, Роллтон). Подсолнечное масло мы покупали раз в месяц в пятилитровой канистре. Далее по значимости шли мясные продукты – это куры гриль 7–8 шт, полукопченная колбаса, обязательно бралось сало – 3–4 кг. Из овощей: уже отваренный картофель в мундире – 3–4 кг; свёкла – 2 кг; морковь – 3 кг; лук репчатый –5 кг; чеснок, зелень. Капусту покупали всегда в максимальном количестве, она шла на салаты, засолку, на щи и борщи. Не забывали приобретать томатную пасту, горох, рис. Это все была основа закупаемых продуктов.

Если деньги еще оставались, то брался кетчуп, майонез, сливочное масло, колбасный сыр, яйца. Десерт представлял из себя «печенье в клеточку» (то есть вафли), обычное печенье, сгущенное молоко. Надо было не забывать и о «бытовухе» – заказывалось мыло, стиральный порошок, средство для мытья посуды. Вот примерно такой ассортимент продуктов закупался раз в 10–12 дней.

Теперь разрешите рассказать о нашем примерном меню. Основой любого нашего стола было вкусное, наваристое, густое первое блюдо, и притом с обильной порцией на каждого. Купленная зелень – укроп, петрушка, циума – ставилась в баклашку с водой и накрывалась влажной хлопковой тканью, обычно это тонкое полотенце или часть простыни. Если за влажностью ткани следить, то есть ее периодически смачивать – утром, днем и на ночь, – зелень остается свежей целую неделю.

Все скоропортящиеся продукты размещаются в холодильник, а овощи необходимо хранить открытыми – на полу или наверху кухонного шкафа для просушки. В полиэтиленовом пакете они очень быстро сгнивают. Я коснулся хранения продуктов неспроста, потому что это очень важно. И вот как происходило само приготовление пищи.

Я брал десятилитровый пищевой пластиковый контейнер, наливал воды на две трети (не доливая до верху 15 см). Опускал в воду два кипятильника, обязательно закрепляя, чтобы их верх был над водою, и начинал чистить и шинковать овощи. Вода закипала примерно через час. За это время я успевал почистить от кожуры картофель, порезать его. Почистить лук, морковь и мелко нашинковать. Для горохового супа я еще с вечера заливал горох водой для разбухания – тогда он быстро сваривается. Отрезав половину курицы, я разделывал ее вручную, отделяя мясо и кожицу от костей, курятину нарезал ножом на кусочки, кости не выбрасывались, они шли на бульон.

После того, как вода закипала, если готовился гороховый суп, туда загружал подготовленный с вечера горох, ждал, когда он сварится до полуготовности и вода снова закипит, потом клал в кастрюлю косточки для навара, порезанное мясо и овощи. Вместо копченостей добавлял в приготовляемый суп мелко порезанную полукопченую колбасу. Когда все отваривалось, я солил, перчил по вкусу, добавлял посыпуху «Роллтон» и хмели-сунели, после окончательной дегустации засыпал порезанный укроп и петрушку. Чтобы суп настоялся, оставлял закрытую крышкой кастрюлю на час.

Если на ужин выдавали к баланде соленые огурцы, я их использовал на приготовление рассольника. Готовил я разные супы и мясные щи. Но все особенно любили мой борщ. Ну все примерно знают, как его готовить, поэтому я не буду приводить подробностей, только скажу, что использовалась томатная паста, а свекла за неимением терки мелко нарезалась. Украинец Володя мне раскрыл маленькую тайну украинского борща: когда борщ почти готов, берется белое сало, очень мелко его нарезается, желательно, чтобы оно было как после мясорубки. Полученная эта полупаста-полукусочки опускаются в уже сваренный борщ… М-м-м… пальчики оближешь!

К первому блюду делался салат, нарезались сыр, колбаса, сало. К этому времени голодные братья, сверкая глазами, уже ходят вокруг полукругами. Аромат приготовляемой пищи давно уже сделал свое «черное дело» – слюноотделение. Но порядок не нарушался: сначала за стол садилась первая очередь, а потом и все остальные. В конце концов, хватало всем, первое было густое и наваристое, но с добавкой бывали проблемы.

Освоил я и засолку капусты, делал ее с бураком – красную, делал и обычную – белую. Шинковал сразу 2–3 кочана и засаливал в пластиковом пищевом ведре. Это позволяло разнообразить стол винегретами и салатами.

Обычно садились обедать где-то к трем часам дня, когда все уже проснутся и проголодаются. Ужин бывал по-разному: кто-то ест «по личности», то есть сугубо свое, кто-то заваривает «бич-пакеты». Если приносил баландер приличную «баланду», некоторые ели и ее. Как я уже говорил – это обычно была уха или каша с котлетой, но иногда нас «баловали» и отварной картошкой.

Ну вот, дорогой читатель, я и обрисовал продовольственный вопрос в СИЗО на крытке. Что касается моего распорядка, то заканчивал я готовить обычно в час-два дня. Потом читал или выписывал материал к написанию книги, смотрел телевизор и общался с братвой. Со Стасом у нас было много тем для разговоров. Он рассказывал о жизни в монастыре и о желании отдать всего себя Богу после отсидки. Как я уже говорил, мой друг всегда писал 90-й псалом всем желающим, особенно люди вспоминали о Боге перед оглашением приговора, и тогда Стас без работы не оставался, они сами просили его дать им написанную молитву.

Периодически менты взбадривали все хаты «шмоном». Нас выводили на общий продол (коридор), в наше жилище заходили человек пять сотрудников, с ними оставался наш «залюдским». Обыск был довольно щадящим. Охранникам это было нужно больше для своей отчетности перед начальством, но кое-что, конечно, изымалось. В первую очередь конфисковывались: кухонная примитивная заточка, снимались со стен фотографии, постеры с блудницами, ну и конечно…, э-э-э, чуть не проболтался. Ну, кто сидел, тот знает, а я обещал некоторые тайны не открывать. Скажу просто намеком – после изъятия «этого-самого» потом вся хата трудилась всю ночь для восстановления этой вещи, а кто-то лишался вязаного свитера…

Так вот, продолжу. При таком досмотре-шмоне мы все сумки (здесь их называют «баулами») выносим с собой в коридор из камеры. Сотрудники для острастки все в хате переворачивали, как говорится, «вверх дном». Из кухонных шкафов вынималось все содержимое, матрасы откидывались, наволочки с подушек снимались, по всей площади пола искались «курки» с «запретом». Вынесенные сумки тоже досматривались. Но особо, повторюсь, сотрудники не лютовали.

Зайдя после обыска назад в хату, заключенные, мягко говоря, скорбели и опечаливались, жилое пространство сотрясалось ненормативной лексикой в адрес сотрудников. Я же после трех таких шмонов, потеряв в них свои орудия производства – кухонные заточки, пришел к выводу, что надо пользоваться легальным пластиковым ножом. Им вполне можно было нарезать овощи и все остальное.

В составе братвы у нас произошли некоторые изменения. Наш «залюдским» получил свои 11 лет и уехал на строгий режим. На его место был выбран его друг Леха. Он был высоким, крепко сбитым детиной, довольно суровым на вид. Но, несмотря на довольно угрожающую внешность, он был справедлив и порядочен. Все мы с удивлением узнали, что через некоторое время наш бывший «смотрящий» за хатой не сохранил своего авторитетного статуса в лагере, а угодил в непорядочную массу осужденных. Подробностей я приводить не хочу, потому что причины такого перемещения достоверно не известны. Вообще, тюрьма и лагерь хорошо учат безмолвию и молчанию. Ох, сколько болтунов при мне «заехало» туда, куда не стоит «заезжать», и все из-за своего языка. И назад дороги оттуда в порядочную массу уже нет. При мне был такой случай: поехав в очередной раз на этап с одним нашим братом из хаты, мы в поезде разговаривали «за жизнь» с ехавшими с нами «малолетками» (это заключенные, которые перешли по достижении 18-летнего возраста во «взрослый» лагерь из колонии малолетних преступников). Один «пепсикольный» поинтересовался:

– Как у вас в хате, чем вы занимаетесь?

И мой товарищ сказал о себе неосторожно одну маленькую фразу, в ней не было ничего запретного и крамольного у зеков, но она была лишней. Все сидевшие рядом с нами как бы и виду не подали на такой ответ. Разговор перешел на другую тему. А по приезду назад в СИЗО на него «наехал» наш «залюдским», который и сам получил «втык» от вышестоящих. Даже ставился вопрос о переводе провинившегося в другую хату. Но хорошо, что все-таки как-то этот вопрос утрясли. Вот что такое неосторожное слово.

По своему приезду назад я узнал, что к нам подселили двоих человек. Первым был мой коллега по строительству. У него было запоминающееся прозвище – «Циркач». Его он получил уже в тюрьме за то, что он на воле выполнял крупный подряд по реконструкции цирка в одном большом городе. При сдаче этого объекта в эксплуатацию что-то пошло не так, и вот Коля (это его настоящее имя) оказался здесь, в местах не столь отдаленных. Как здесь говорят: «припарковался на четыре года». Он был лет на пять старше меня, имел респектабельный вид, но при этом имел несколько обрюзгший и с лишним весом организм. Сказывалась, наверное, болезнь, которой он страдал. Неоднократно я видел, как он принимает таблетки целыми горстями. Лицо его было ни чем не примечательно, если не считать его проницательных, умных глаз, смотрящих при разговоре на собеседника. Его тонкие русые волосы редко бывали в порядке, так как он имел привычку причесывать их пальцами, когда о чем-то размышлял. Запомнилась мне и деталь его одежды – он всегда надевал под джемпер рубашку, один из уголков воротника которой всегда вылезал и торчал, как обвиняющий перст… В целом он был человеком приятным, умным и начитанным.

Как-то, увидев, что я конспектирую книгу о маркетинге в бизнесе, он мне сказал:

– Влад, знаешь, что значит настоящий маркетинг?

– Ну давай, Колек, блесни знанием, – ответил я.

– Одна известная фирма, выпускающая известный бренд зубной пасты, пригласила маркетолога. Тот сказал: «Я увеличу продажи без дополнительных затрат, но хочу долю от прибыли». Этот вопрос обсудили на совете директоров и согласились отдать ему 25 % от прибыли за продажи дополнительного объема продукции, но с четким условием – не потратить ни цента на дополнительные затраты. И что же он им предложил? Он просто увеличил в тубе зубной пасты диаметр отверстия. Расход пасты увеличился у потребителя, продаж стало больше.

Вот из таких историй и была составлена моя книга, надеюсь, она будет многим полезна.

Второго поселившегося у нас звали Игорьком. Игорешка заехал по 105-й статье (убийство). Он был невысок и спортивен. На его мужественном, суровом лице испытующе сверкали зеленые глаза, под тонким ртом выдавался вперед квадратный подбородок. Молчаливый, несколько настороженный, он вкратце поведал о себе следующее…

«Делюга» его была несколько необычная, оказывается, кто-то в Москве застрелил бизнесмена, ехавшего в своем «Лексусе» со скоростью 160 км в час. На ходу, при такой скорости попали в полуоткрытое тонированное окно, и тот умер от единственного выстрела. Наш новый сосед по хате сообщил, что это отнюдь не он, а ему это преступление приписывают недобросовестные следователи. Мы, конечно, безоговорочно верили ему.

Как-то он посмотрел на мое отжимание на полу и спросил меня:

– Ну а хотя бы раз 80 сможешь?

– Неа, – ответил я, – в лучшие времена отжимался не больше шестидесяти раз, а сейчас только 40 за подход.

Он, промолчав, после добавил:

– Я тоже иногда отжимаюсь.

– А сколько ты сможешь отжаться, – поинтересовался наш Володя-украинец, стоявший рядом с нами.

– Да так, по-разному, – скромно ответил Игорь.

– Ну а все-таки, сто сможешь? – не унимался Вова.

– Да, наверное…

– Может, покажешь? – не отступал кулинар.

– Да что я, в цирке, что ли? – сурово ответил невинно обвиняемый.

– Ну покажи класс, пожалуйста, а?

Короче, наш бывший повар, передавший готовку мне, обладая недюжинным красноречием, с трудом упросил молчаливого Игоря отжаться на счет.

– Ну ладно, считайте вслух, – согласился наконец Игорь.

…После второй сотни все, кроме спящих, завороженно сгрудились возле атлета… После пятой сотни – разбудили всех спящих… После семиста вся хата хором начала считать… Игорь поставил точку на тысячном отжимании! Молча поднявшись, он скинул майку и пошел под душ. Восторженные возгласы не утихали еще с полчаса…

Подходил уже конец шестого месяца моего пребывания на «крытке». Наконец меня этапировали для оглашения приговора. За день до моего суда привезли на Мацестинский ИВС еще одного сочинского застройщика, но на свой суд он не попал, так как ему стало плохо от сердечного приступа, и его увезли на скорой.

Меня отвезли на судебное заседание, определялся срок моего наказания… Что можно сказать? Мне было горько и стыдно видеть собравшихся пострадавших дольщиков. Я, конечно, виноват – потерял доверенные мне деньги, не выполнил договорные свои обязательства. Какие были причины? А нужно ли о них говорить? Получится как самооправдание. Я стоял за решеткой, понурив голову, и выслушивал в свой адрес насмешки и проклятия. Я не злился на них, так как чувствовал свою вину. В предоставленном мне слове я немногословно покаялся перед ними, попросил прощения и стал ждать определения суда. Суд огласил приговор – семь лет лишения свободы на общем режиме. Такой расклад меня не удивил, я ожидал большего.

Вернувшись с этапа, я стал ожидать отправки на ПФРСИ. Мое отбытие не заставило долго ждать, через пару недель меня предупредили охранники, что завтра я отъезжаю.

Я так свыкся со своими товарищами, что предстоящий этап после получения приговора я воспринял с грустью. Но делать нечего – и вот мой «крайний» день вместе с уже почти ставшими родными соседями по камере. Мои «баулы» собраны, они стоят между шконками на полу. Наши с «залюдским» спальные места рядом, мы все собрались у нас в проходе. По кругу ходит большая кружка с крепким чифирем, так, по негласным законам, принято здесь провожать отъезжающих на этап. Слышится скрежет открывающейся железной двери, через «кормушку» увидели, что за мной уже пришли сопровождающие охранники.

Все стали со мной прощаться, жать руки. И вдруг… откуда-то сверху слетает изображенная на плате Богородица с Предвечным Младенцем. Этот плат плавно опускается на мою большую сумку, с которой я уезжал. Все вокруг аж ахнули от удивления и неожиданности.