И всюду слышен шепот Тьмы

– Apa[9], прошу, ты обещал мне! Ты сам рассказывал мне о нашем клане, именно из-за твоих слов я решила связать свою жизнь с археологией, пожалуйста, мне нужно знать больше…

– Это не наш клан, а мой! Ты не принадлежишь клану Такка, Зоэ-Моник, ты наша дочь, моя и Элайн! Мы – свободные существа. Клана Такка больше не существует, и я рад, что ты не знаешь, как именно мы существовали в нем, я рассказывал только хорошее потому, что хотел помнить лишь его, но, начав копать глубже, можно найти то, с чем не под силу справиться. Не знаю, почему ты так стремишься разбередить старые раны, но молю, Моник, остановись сейчас. Именно благодаря этой странной одержимости мы с твоей мамой решили прекратить подкармливать интерес к клану Такка. Я обещал тебе поискать бабушку и деда, и я сдержу слово, но не проси ничего большего, это невозможно.

Каждое слово хлестало плетью по лицу и душе, заставляя их нещадно гореть от боли. Укол совести и стыда, словно раскаленный меч, прошел сквозь тело, расплавляя разгоряченную плоть. Изменил бы отец свое мнение, знай правду? Но правда была в том, что Моник не могла ее поведать. Эгон Гобей, отдав половину души любимой, лишился большей части способностей и на удивление был тому рад. Он не смог бы помочь, даже если бы захотел.

Мужчина чертыхнулся про себя, он знал, эти слова были ложью, но не ведал, что еще сказать, чтобы переубедить дочь.

Зоэ-Моник сжалась, обняв себя за плечи, кутаясь в шерстяную кофту, ощущая себя меньше микроба в и без того скромном пространстве лавки.

Эгон не считал ее причастной к клану, и это причиняло почти физическую боль. Девушка росла на байках и легендах о таинственном клане теней, мнила себя законной его частью, важной частью отца, и именно это чувство, как ничто иное, делало ее ближе к Эгону. Стыд сменился злостью от несправедливости, но при взгляде на отца Моник испытала и горечь сожаления.

Вампир молча смотрел в сторону лавки, потирая шею. Может быть, он силился придумать, как сгладить острые углы, но слова никак не шли с языка. «Была бы здесь Элайн, она бы нашла способ все исправить», – набатом била мысль в голове мужчины, в то время как его дочь надеялась, что матушка об этом не узнает вовсе. Вынести разочарование и в глазах Элайн сейчас было бы девушке не под силу.

– La fille[10]… – начал было Эгон, но девушка перебила, не глядя на отца, спросив хриплым голосом:

– Давай купим свежих цветов матушке по дороге домой?

* * *

Ярко-красные маки напоминали юбки загадочных и далеких танцовщиц, замеревших в ожидании аплодисментов, и стояли теперь посередине еще не накрытого к ужину обеденного стола. Моник Гобей большим и указательным пальцами сжала нежный лепесток, будто боясь причинить боль, кончиком ногтя она подчерпнула черные семечки из центра цветка и облизнула приятно пахнущий мак.

Элайн занялась готовкой, изредка поднимая голову и улыбаясь словам супруга, который увлеченно делился хорошими новостями, рьяно жестикулируя. Ужин притягивал ароматами, но Моник, несмотря на пустоту в желудке, была не голодна. При одной только мысли о еде нутро сворачивалось узлом. В молитве разум Моник тоже молчал, все, что она могла попросить у Господа, не смог бы выполнить даже Всевышний.

– Что-то вы притихли.

Ни супруг, ни дочь не прокомментировали слова Элайн, только Эгон, посмотрев на дочь, пожал плечами.

– Как твой первый день в лицее, ma petite[11]? – накалывая на вилку кусочек соленой сельди, спросила Элайн Мелтон-Гобей, внимательно наблюдая за реакцией дочери и супруга. Моник ковырялась в тарелке, размазывая картофельное пюре вперемешку с бобами в густой подливе.

– Все хорошо, anya[12]. День пролетел незаметно.

Элайн отметила, что дочь специально ответила на венгерском языке, преследуя известную лишь ей цель, будто злится за что-то на французский, что само собой казалось несуразным.

– Тебе стоит больше практиковаться во французском, чтобы не отставать от сверстников, если, конечно, ты еще хочешь заниматься криптоэтнологией[13], – притворившись, что не заметила странного поведения дочери, ответила Элайн Мелтон-Гобей, отправляя в рот не до конца растолченный пышный картофель, и подняла брови, подавая знак Эгону. Мужчина хотел что-то сказать, и в этот момент входная дверь медленно отворилась с тихим скрипом петель. Моник, пребывающая в собственных мыслях, не услышала звука, но насторожилась, увидев повернувшихся в сторону выхода родителей.

– О-о-о-о, ну что за идиллия, quelle beauté, – пропел незнакомый женский голос, и её шаги оповестили, что семья Гобей теперь в доме не одна. Эгон инстинктивно соскочил с места, со стоном сдвинув стул, но незнакомка подошла ближе, замахав руками, будто это было совсем необязательно.

– Что вы, продолжайте трапезничать. Я не займу у вас много времени. Двери были открыты, вы не ждали гостей, понимаю, но я считаю своим долгом знать соседей в лицо.

Женщина была обычным человеком, в былое время это решение стало бы фатальным для нее, но мир опережает скорость света, а потому без страха и сомнения незнакомка прошла в глубь комнаты, проведя пальцем по поверхности столешницы, проверяя ту на наличие пыли. Элайн вторила супругу, сложив руки на переднике, который забыла снять после приготовления еды, и кивнула гостье.

– Приятно познакомиться. Меня зовут Элайн, это мой муж Эгон и наша дочь Зоэ-Моник. А вы…?

Моник поражалась выдержке матушки и отца, которые не только не выгнали нахальную гостью, но и сохранили дружелюбие. Сама она почувствовала легкое раздражение и недоумение, держась настороженно, наблюдая за Элайн, застывшей на месте, словно восковое изваяние.

– О-о, diable[14], прошу прощения, меня зовут Анн-Мари Кревье, я живу на ферме coucou[15], ближайшая ваша соседка. Извините за столь позднее вторжение, но меня одолело любопытство.

Гостья держалась так, будто все эти земли принадлежали ей, а она была ни больше ни меньше чем королевой Франции или бывшей актрисой, ее изображавшей. Некогда красивое лицо избороздили морщины, но серые глаза смотрели живо и пристально, прическа уложена на старый лад – фонтанж, когда накрахмаленные кружева высоко поднимали пряди тронутых сединой волос. Несмотря на пигментные пятна на руках женщины, кожа казалась ухоженной и бархатистой, а элементы одежды умело сочетались между собой. Мадам Анн-Мари Кревье явно обладала вкусом, но и скверным характером, что изрядно омрачало картину.

– Любопытство можно посчитать восьмым смертным грехом, Анн-Мари.

– За мою душу не переживайте, дорогуша. Ее давно растрясли черти по дороге в ад, – парировала женщина, заставив хозяйку сжать зубы так, что под кожей заходили желваки. Впрочем, гостья не обратила на это внимания либо же сделала вид, направившись к телефонной трубке.

– Я могу позвонить от вас? У нас на ферме нет телефона, обычно мой дорогой сынок возит меня в центр к подруге, но он еще не вернулся. Кажется, дети сейчас работают больше, чем мы в свое время, спаси Господь его душу, гнут спину на чужих людей, нет, чтоб матери помочь, а?

Вопрос не предполагал ответа; Эгон перебил Анн-Мари, пока она вновь не начала безостановочно рассказывать что-либо, и предложил ей воспользоваться телефоном. Моник наблюдала, как женщина осторожно набирает цифры указательным пальцем с длинным ногтем, чертыхается, ошибаясь, и начинает сначала. Подавив улыбку, девушка начала жевать уголок губы, посмотрев из-под бровей на родителей, взглядом которых можно было бы резать сталь.

– Diable! – воскликнула гостья, бросив трубку с нескрываемой злобой, исказившей лицо.

– Что ж, мы рады, что вы нашли время познакомиться с нами, но мы хотели бы доесть свой ужин, – как бы намекая, сказал Эгон Гобей, указуя рукой на входную дверь, но женщина никуда не торопилась.

– Как невежливо с вашей стороны не предложить мне хотя бы стакан воды. До моей coucou так далеко идти, а я все же уже не так молода, как ваша прекрасная дочурка.

Закатив глаза, вампир направился к крану выполнить волю надоедливой соседки, а Зоэ-Моник, заслышав упоминание о себе, едва заметно улыбнулась. Серые глаза женщины, не мигая, уставились на девушку, отчего волоски на коже Моник поднялись; Анн-Мари залпом осушила полстакана воды, по-прежнему не сводя взгляда с дочери Гобеев.

– Почему вы называете свою ферму кукушкой? У них у всех есть имена или только у вашей? – вдруг осмелев, спросила Моник Гобей, невзирая на предостережение на лице матери.

– О, mon oiseau[16], у всех, естественно, но откуда же вам это знать, если вы ночуете здесь вторую ночь. Какая ты красивая девушка, настоящая pupe[17], моему сыну бы понравилось твое общество. Заходи в гости как-нибудь, я вас познакомлю.

От этой лести Зоэ-Моник густо покраснела, опустив взгляд, чем вызвала смех гостьи, похожий на кряканье утки. Эгон и Элайн переглянулись, осознав, что женщина откуда-то знает о том, как давно они стали хозяевами фермы, без слов споря, кто следующий попытается выгнать Анн-Мари.

– Извините, но сегодня был тяжелый день, и мы очень хотели бы провести время семьей. Как вы уже заметили, переехали мы совсем недавно, столько дел, но будем счастливы, если вы посетите нас в другой день.

– Ха! Черта с два вы будете рады меня видеть, вампир, не стоит врать, я стара, но не глупа. Анн-Мари не любит и не терпит обмана. Ладно, я уже ухожу. Ах да, дитя, имя вашей фермы gelinotte[18].

Подмигнув Зоэ-Моник напоследок, женщина поспешила спуститься вниз, Эгон Гобей отправился следом, чтобы проводить ее и убедиться, что в этот раз все двери и калитка точно заперты. Устало опустившись за стол, Элайн отодвинула тарелку, окончательно потеряв аппетит. Минута прошла в полном молчании, как вдруг трубка телефона подпрыгнула на подставке, издав печальную трель и заскрежетав. Испуганно подпрыгнув на месте, мать и дочь переглянулись, но интерес все же взял верх, и Элайн подошла к голосившему аппарату, к которому, судя по всему, еще предстоит привыкнуть.

– Слушаю.

Ведьма так и замерла с трубкой в руке, не произнося ни звука. Моник Гобей подошла к матери, осторожно положив руку той на плечо.

– Тишина. Я ничего не слышу. Алло, кто это? Джи, это ты? Хм, сбросили.

Короткие гудки оповестили о завершении звонка, но как только трубка коснулась аппарата, телефон снова зазвонил. Элайн с раздражением схватила трубку, с силой прижав к уху, и выкрикнула:

– Алло!

Моргнув, она будто разом сбросила всю враждебность, коротко ответив согласием и передала телефон дочери, отходя к столу. Моник удивленно приняла трубку, с осторожностью прикладывая к уху.

– Эй, алло, Зоэ-Моник – это ты?

Узнав голос говорившей, девушка просияла, вжав пластиковое устройство с такой силой, что ухо отозвалось тупой болью.

– Арлетт?

– Да! Привет, фух, мы нашли тебя, какое счастье, Леони тоже рядом, сегодня ночуем у меня! Я выспросила у знакомых номер фермы, где вы поселились, ты не против, надеюсь?

– Нет, конечно же нет! Рада вас слышать. Что-то стряслось?

Задав вопрос, Зоэ-Моник повернулась, чтобы взглянуть на матушку, которая с интересом смотрела на нее, храня на губах улыбку. Эгон Гобей наконец вернулся, увы, к уже остывшей пище. Родители о чем-то тихо переговаривались, чему Моник была только рада, значит, меньше подслушают ее разговор с подругами.

– Все в порядке. Мы просто решили узнать, как ты. Наш договор в силе, ну, по поводу сыграть как-нибудь вместе и твоего поступления в музыкальный клуб?

– Да, несомненно. Спасибо, что позвонили. Поговорим завтра в лицее?

– Не забудь взять с собой гитару!

Почувствовав через трубку неловкость собеседницы, девочки радостно взвизгнули и поспешили попрощаться. Улыбка невольно растянула губы Зоэ-Моник, она еще мгновение стояла с трубкой в руках, пока голос отца не вывел ее из транса.

– Кто тебе звонил? Те девочки, с которыми ты сегодня познакомилась?

Девушка кивнула, выразив желание отправиться к себе в комнату и немного поиграть на гитаре перед сном, вдохновленная звонком, стершим разом все негативные мысли. Инструмент привычно лег в руку, пальцы умело перебегали по грифу, создавая медленную, но вместе с тем душевную мелодию. Моник мурчала под нос слова песни, когда в комнату вошла Элайн, звонко постучавшись в косяк приоткрытой двери. Музыка стихла, когда матушка села рядом с дочерью, заправляя той карамельные пряди за уши.

– Выходит, уже нашла подруг? Это прекрасно, Зоэ-Моник. Мы же говорили, что все будет хорошо. Пригласи их как-нибудь в гости, я хочу с ними познакомиться, когда мы освоимся.

– Правда-правда, можно?

Ведьма кивнула, любуясь своей взрослой и в то же время юной дочерью. Серо-зеленые глаза Моник светились, и сердце Элайн пропустило удар. Женщине всегда казалось, что Эгон с дочерью куда ближе друг другу, но в том, что эта мысль огорчала ее, не признавалась даже самой себе. В глубине души раны от потери Манон и Зоэ до сих пор саднили, Элайн с самого начала желала именно дочь, чтобы исправить свое прошлое, открыть для нее тот уголок души, в котором скопилась нерастраченная любовь. Но поняв, что девочка отдает предпочтение отцу, ведьме пришлось научиться довольствоваться малым.

– Спасибо, мам!

Поцеловав Моник в лоб, Элайн накрыла ее одеялом, пожелав доброй ночи. Девушка не запротестовала, позволив матушке уложить себя как маленькую, напротив, вопреки всему вдруг почувствовала необходимость в подобной заботе не только для Элайн, но и для себя самой. Пока она засыпала, в голове еще звучала плавная мелодия, обещающая надежду и солнечный теплый день.

Глава 3

«Нет. Этот запах, он кажется знакомым. Нет, нет, нет, только не это», – резко Зоэ-Моник вбирает ртом воздух, смердящий затхлостью, гниением и еще чем-то неизвестным, распахивая глаза. Девушка касается своего лица, перебирая дрожащими пальцами по коже, чтобы удостовериться, что веки ее действительно открыты. Беспросветная тьма заставляет усомниться даже в собственных намерениях.

Едва сдерживая набегающие слезы, дыша тяжело, с придыханием, она кусает губы до крови. Металлический привкус заполняет рот, утопая в густых запахах, ощущающихся даже на языке, этого проклятого места. Как выбраться, куда идти, а главное, каким образом сделать хотя бы шаг в месте, где вязкая тьма обволакивает, липнет словно вторая кожа. Моник медленно поднимает руку перед собой в попытках нащупать хоть что-нибудь, но сомневается, в самом ли деле сделала это или так только кажется.

Страх пробирает до костей, но как проснуться, как вернуться в свою постель? Неуверенно девушка делает шаг вперед, замирая на месте, когда под голыми стопами ощущается прохладная жидкость, быть может, вода, по крайней мере ей хочется думать именно так. Маленькими шажочками Моник движется вперед, но картина вокруг не меняется, лишь в ушах раздаются слабые шлепки босых ног о влажную поверхность.

«Все равно что оказаться внутри собственной тени», – думает Зоэ-Моник Гобей, продолжая слышать звук шагов, неожиданно для себя понимая, что стоит на месте. Волоски на коже поднимаются от осознания, что не она является причиной этих звуков, которые с каждой секундой искажаются все сильнее, теперь напоминая трение сотен мохнатых лапок друг о друга, разбавляемое короткими щелчками и трескучими стонами. Что бы там ни было, оно приближалось.

Дочь хозяина теней и кровавой ведьмы делает единственно посильное в данной ситуации – бежит, поскальзываясь, выставив перед собой руки, прочь, как можно дальше от пугающих до дрожи звуков. Даже если сновидение гоняет Моник по кругу, это лучше, чем стоять на месте, ожидая, когда смерть вонзит в твое тело острые когти. Скрежет и щелчки остаются на фоне отголосками, на миг девушка ликует, похвалив себя за расторопность, пока нечто невидимое не встает на пути, удерживая на месте.

Словно переплетение тонких лесок или нитей, густо смазанных клеем, заставляет Моник Гобей остановиться, сковывая любые движения. Она вскрикивает, насколько хватает воздуха в легких, пытаясь вырваться, но, кажется, лишь сильнее запутывается в призрачной паутине. Паника нарастает; девушка чувствует на щеке и губах липкие следы, запах гниения сбивает с ног, вынуждая глаза слезиться, тошнота накатывает волной, но Моник не сдается, ногтями и зубами разрывая нити. Позади вновь слышатся редкие щелчки, но уже через мгновение создается ощущение, что теперь они раздаются со всех сторон, рассеиваясь по всему периметру ничто.

«Нет, нет, нет, не надо, я не хочу!»

«Пожалуйста…»

* * *

Толчком выныривая из сна, Моник села в своей постели с тяжелым рваным дыханием, не узнавая собственный хриплый голос, по-прежнему шепчущий «нет, не надо, нет». Секунда ушла на то, чтобы понять, где она находится. Из окна блеклый свет пробуждающегося солнца, еще уступающего мраморному серпу луны, заставлял плясать на поверхностях причудливые тени. Страх еще блуждал по венам девушки. Дрожа, она окинула взглядом комнату, убеждаясь, что больше ей ничего не угрожает, по крайней мере сейчас.

Зоэ-Моник запустила пятерню в волосы, распутывая пряди, и заметила тонкую полоску света у двери, которая, медленно отворяясь, впустила в комнату свет, начавший подминать под себя остатки сумерек, покрывалом лежащих на полу, стенах и шкафу.

– Доброе утро. О, уже встала, lève-tôt[19], чудесно, завтрак на столе.

Элайн Мелтон-Гобей уже хотела выйти из комнаты, но остановилась, придерживая дверь.

– Все в порядке, детка? Выглядишь так, будто не сомкнула глаз ночью. Ты не заболела?

– Нет, все в порядке мам, просто дурной сон. Что у нас на завтрак? Запах потрясающий!

Моник выдавила улыбку, спуская ноги с кровати, на всякий случай проверяя, нет ли на полу воды, и перевела тему, чтобы матушка не продолжила задавать вопросы, на которые она не смогла бы ответить. Ведьма улыбнулась на заявление дочери, вытирая влажные руки о передник.

– Овсяная каша с медом и фруктами. Еще минутку, и подам бриошь. Ах да, хорошие новости: отец починил твой велосипед.

При упоминании Эгона входная дверь хлопнула, стук сапог оповестил о его приходе, и Элайн поспешила удалиться, оставляя на щеке супруга невесомый поцелуй. Моник прошла в ванную, плеснула в лицо ледяной воды и замерла, глядя на закручивающуюся вихрем струю, чувствуя, как тяжелые капли стекают по ее лицу, зависая на самом краю подбородка. Вид, должно быть, у нее неважный, девушка в самом деле чувствовала себя изможденной. Сколько еще кошмары будут продолжаться, как долго она сможет вытерпеть это? Взгляд непроизвольно поднялся к полке, куда, как Моник Гобей знала, разбирая вещи, она положила бритву. «Нет, не сейчас, неудачное время, может быть, позже», – как мантру прошептала девушка, насильно отворачиваясь, ощущая легкий зуд не заживших полностью ран на внутренней стороне бедра.

Приведя себя в порядок и переодевшись, Моник нашла родителей в кухне, они смотрели в окно, выходящее во двор; Эгон обнимал за плечи Элайн, склонившую голову к нему, казалось, между ними происходил немой диалог, и Зоэ-Моник почувствовала себя лишней в этой идиллии. Собственная дефектность резко контрастировала с представшей взору картиной, будто сломанная только что купленная игрушка, которая должна бы петь и танцевать, но механизм запуска оказался неисправен. Сглотнув горькую от досады слюну, скатившуюся камнем на дно желудка, девушка заставила себя отпить из стакана приторно сладкий сок и, поправив на плече чехол с гитарой, поспешила к выходу.

Уже у дверей ее настиг окрик матери и отца:

– А как же завтрак?!

– Не могу, уже опаздываю! Хорошего дня!

Слезы жгли глаза всю дорогу до ворот калитки, пока Зоэ-Моник с гитарой на спине вела велосипед, и только выйдя за пределы территории дома, она позволила себе обернуться, взглянуть на место, ставшее домом. Девушка знала, что родители не виноваты в том, что с ней происходит, она не должна избегать их, сторониться, это было нечестно, но ненависть к самой себе толкала на отчаянные действия, ноги сами несли прочь. Утерев рукавом короткого пальто слезу, ужалившую щеку, Моник оседлала механического скакуна, стараясь сосредоточиться на дороге.

* * *

Леони Шарбонно и Арлетт Пинар уже стояли у входа в лицей, когда Моник Гобей загнала велосипед на специальное парковочное место и, улыбнувшись девочкам, махавшим ей, направилась к ним.

– Ты не забыла про гитару!

Воодушевление Леони было заразительно, она переминалась с ноги на ногу, будто стоя на иголках, чем позабавила подруг. Шарбонно подняла за лямки тканевый черный чехол, украшенный наклейками с черепами, космонавтами и дерзкими надписями, продемонстрировав, что и она не забыла про уговор.

– А в литературном клубе вы тоже состоите?

– Что? Читать?! Нет уж, у меня face de cul[20], по-вашему?

Арлетт прыснула, пихнув подругу локтем, когда один из преподавателей прошел мимо, одарив девушек недовольным выражением лица.

– Что это значит? Face… – попыталась повторить Зоэ-Моник, до колик рассмешив Леони, обхватившую свой живот и согнувшуюся от смеха пополам. Приобнимая за плечи Моник, Арлетт поспешила увести подругу подальше от входа, чтобы за подобные выражения им не прилетело от взрослых.

– Как ты поняла, Леони нашу любовь к литературе не разделяет. Но я – состою, когда надумаешь, покажу, где тут у нас библиотека. На этой неделе обсуждаем «Тартюфа» Мольера[21], как прозаично, в таком-то месте.

Несколько раз послав сигнал бровями, указывая на лики святых вокруг, Арлетт Пинар улыбнулась подруге, выпуская ту из объятий.

– Я просто знаю занятия поинтереснее!

– Бесконечно торчать на всяких вечеринках тоже надоедает, Леони! – осадила Арлетт Пинар подругу, пожавшую плечами, будто и не расслышала комментария.

– Вечеринках? – несмело переспросила Зоэ-Моник, перекатывая новое слово на языке, снимая чехол с гитарой с одного плеча, перебегая взглядом с одной девушки на другую.

– Это позже. Ну что, встретимся после уроков и вместе пойдем в кабинет месье Тибо? Мы будем ждать тебя на нашем месте.

Указав кивком головы на скамейку, где и произошло их вчерашнее знакомство, Арлетт отсалютовала рукой у виска и направилась в глубь лицея под звон колокола, оповещающий о начале занятий. Леони Шарбонно демонстративно указала рукой на входную арку, пропуская вперед Моник, чтобы девушка не заблудилась и не отстала.

– Идем. Первый урок у нас общий, я проверила.

* * *

К концу занятий внимание Зоэ-Моник все больше рассеивалось, мысли блуждали за пределами кабинета, опавшими листьями кружась вокруг скамейки, к которой после звонка она должна была спуститься. «И зачем только послушала девчонок и взяла гитару?» – сокрушалась она, ведь совершенно очевидно, что под пристальным взглядом незнакомцев девушка не сыграет и ноты. Может быть, улизнуть, а позже придумать какое-то оправдание? В этот раз получится, но не вечно же ей прятаться и искать отговорки.

В конечном счете Арлетт и Леони просто не захотят больше дружить с ней, а лишиться этого Моник не желала. С грустью вздохнув, подперев ладонью щеку, девушка перевела взгляд к воротам, где вчера стояли парни, один из которых приветливо помахал ей. Перед глазами вдруг возник его образ, размытый силуэт с копной светлых кудрявых волос. Интересно, где этот парень сейчас? Чем занят? Возможно, в эту самую минуту незнакомец так же, как и Моник, блуждает взглядом по двору, вспоминая ее образ в окне.

Нет, скорее всего, парню нравятся такие девушки, как Жюли, – красивые, ухоженные, знающие, чего хотят от жизни и каждого дня, идеальные. Моник бросила взгляд на Жюли, сидевшую вполоборота и подмигивающую друзьям, пока учитель отвлекся, записывая что-то на доске. Никто не захотел бы встречаться с тем, кого пытается убить собственная тень, кто наносит себе вред и кому ненавистно само существование. Лишь тот, кто сломлен сильнее, чем она, либо достаточно отважный для подобного подвига, либо слишком глупый, но когда одно мешало другому? И все же разве желать любви – преступление, даже для таких существ? Может, только это чувство, объединяющее магнитом осколки разбитых сердец, способно все исправить. Может быть, достаточно для счастья одного бьющегося сердца на двоих?

* * *

Именуемый музыкальным клубом кабинет практически не отличался от остальных, разве что казался просторнее из-за меньшего количества мебели. Вместо учительской парты стояла трехногая доска с изображенными от руки нотами и стул, развернутый к ученикам спинкой вперед, а восемь узких парт разбросаны по комнате согласно инструментам, должным звучать определенным образом, будто в настоящем оркестре. Молодой грузный мужчина ходил из угла в угол, рьяно жестикулируя перед студентами, когда Арлетт Пинар, Леони Шарбонно и Зоэ-Моник Гобей вошли в кабинет. Свободных стульев оказалось два, но девочек это не смутило. Леони пропустила вперед Моник, уступив ей свое место на последней парте в конце клуба, аргументировав это тем, что для игры на скрипке необходим хороший слух и две руки, а плоский от постоянного сидения зад еще никого не украшал.