Запертые двери

Он не понимал, где допустил ошибку, когда она превратилась в угрозу для всего, что он с таким трудом создавал. Словно переполненный стакан, готовый пролиться от одной последней капли. Возможно, весь его мир – построенный сначала ради жены и дочери, потом только ради дочери – теперь балансировал на краю. И для окончательного крушения не хватало лишь этой самой капли…

Мерцер раздавил сигарету в пепельнице, стилизованной под перевёрнутого брюхом вверх краба – подарке сотрудников к юбилею. Не сказать, чтобы безделушка приводила его в восторг, но он научился ценить любые знаки внимания, даже самые нелепые.

– Мистер Мерцер?

Он обернулся на сонный голос. В дверном проёме стояла миссис Уинторп – невысокая, шестидесятилетняя экономка, закутанная в ночной халат.

– Стив разбудил меня… Всё в порядке с Мелл?

– Мелл… – начал он, но, заметив мгновенную тревогу в глазах женщины, ставшей почти членом семьи, поспешил добавить: – С ней всё хорошо. Просто подумал, что ей не помешает горячая ванна и чашка чая. Простите за столь ранний подъём.

– Да что вы! – миссис Уинторп махнула рукой, приближаясь. – Ради Мелинды я готова пожертвовать любым сном, даже самым сладким.

– Благодарю вас.

– Всё будет готово через пятнадцать минут, – пообещала она, уже поворачиваясь к двери.

– Миссис Уинторп! – Эдвард задержал её. – Не могли бы вы, после того как наполните ванну, подняться к ней?

Экономка сделала шаг назад в холл, мягко покачав головой:

– Конечно, мистер Мерцер. Но, пожалуй, это должны сделать вы. Думаю, она ждёт именно вас.

Уголки его губ дрогнули в смущении. Сам же он промолчал.

Миссис Уинторп ответила тёплой, материнской улыбкой и удалилась, оставив его наедине с тяжёлыми мыслями и тикающими настенными часами.

7.

Мэри Рирдон, двадцатидвухлетняя студентка факультета высшего сестринского образования, обладательница огненно-рыжих волос и скромной россыпи веснушек на переносице, жила по простому принципу: не задавай вопросов о чужой личной жизни – и тебе отплатят той же монетой. Это правило создавало вокруг неё лёгкий ореол замкнутости, но до статуса изгоя не опускало. Её секрет заключался в природном обаянии – Мэри умела расположить к себе любого. Именно поэтому её неизменно выбирали представителем группы на всех студенческих мероприятиях. Преподаватели ценили её ответственность и активность, а однокурсники охотно перекладывали на её плечи все организационные хлопоты.

Сама Мэри считала, что у неё нет друзей – только приятели. Но какие! Одни звёзды кампуса: популярный диджей Джим Роквелл, слегка поблекшая надежда университетского бейсбола Майк Доннахью, талантливый, харизматичный и чертовски красивый Уолтер Кэмпбелл, светская львица, наследница миллиардного состояния Мелинда Мерцер. Эти люди составляли её ближний круг, с которыми она отправлялась в летние путешествия по живописным уголкам страны. И нынешний год не должен был стать исключением.

Её комната в общежитии отличалась от других лишь безупречной чистотой. Привычку к порядку Мэри выработала с детства – не благодаря матери, как большинство девушек, а из-за отчима. Хотя Тадеус Гришам вовсе не был добрым наставником. Жестокий тиран, он искренне верил, что побои – лучший метод воспитания, а ласка только портит характер и не формирует стержень. Так он объяснял свои методы Инесс Рирдон, матери Мэри. Девушка же понимала истину проще: Гришам просто не способен был любить кого-то кроме себя, не имея ни малейшего представления об эмпатии.

Мать Мэри винила дочь в уходе отца из семьи, пусть и не говорила этого прямо. Девочка прекрасно это понимала – по тому, как постепенно угасала материнская любовь. Исчезли добрые ночные поцелуи, любимая глазунья по утрам, расспросы о том, как прошёл её день. Теперь воспитателю приходилось самой привозить Мэри домой – мать всё чаще забывала о ребёнке.

После таких визитов миссис Альварес подолгу беседовала с Инесс на кухне, а маленькая Мэри, притаившись в комнате, ловила обрывки фраз. Воспитательница настаивала – девочке нужна заботливая мать, и если Инесс не справляется, стоит обратиться в опеку. Услышав это, женщина начинала рыдать и умолять не забирать ребёнка. Миссис Альварес в итоге уступала, говоря, что пусть уж лучше дома, чем в приюте, и уходила.

На две-три недели Инесс превращалась в образцовую мать, но затем всё возвращалось на круги своя. Однако настоящий кошмар начался, когда мать впервые пришла домой пьяной. Шестилетняя Мэри до сих пор помнила тот вечер – за полночь двое незнакомцев принесли бесчувственную Инесс и бросили на коврике с надписью "Добро пожаловать". Девочка, не сумев перенести мать на кровать, подложила ей под голову подушку, сняла туфли и пальто, укрыла одеялом. Ту ночь Мэри тоже провела на полу – казалось неправильным спать в постели, когда мать лежит под входной дверью.

Новым ударом стало увольнение Инесс с кожевенной фабрики. Теперь она целыми днями сидела дома, но внимания дочери не прибавилось. Вместо этого в квартире начали появляться мужчины – сначала по вечерам, потом и днём. По выходным мать либо отправляла Мэри "погулять", либо приказывала не выходить из комнаты. Девочка научилась тихо сидеть за дверью, прислушиваясь к пьяному смеху и звону бокалов, пока её детство медленно утекало сквозь пальцы, как песок в перевёрнутых часах.

Мэри запомнила тех мужчин по запахам. Одни несли на себе тяжёлый шлейф пыли с примесью чего-то горького (позже она узнает, что это был запах марихуаны). От других разило перебродившими фруктами – такой же кисловатый дух исходил от матери в те дни. Третьи источали едкий аромат пота, слегка приглушённый дешёвым дезодорантом.

Весенним пасмурным днём, когда Мэри исполнилось двенадцать, Инесс неожиданно привела домой незнакомца. Девочка насторожилась, но, увидев, что оба трезвы, а на лице матери играет давно забытая улыбка, немного успокоилась.

– Это Тадеус Гришам, – объявила Инесс. – Твой новый папа.

Мэри пробрала дрожь – не столько от этих слов, сколько от слащавого, детсадовского тона, каким мать их произнесла.

Конечно, мысль о чужом человеке в доме пугала её. Но радость перевешивала – впервые за много лет их жизнь начала напоминать нормальную. Даже подаренная Гришамом кукла (явно бывшая в употреблении и уже не подходящая по возрасту) вызвала у Мэри искренний восторг. Она горячо поблагодарила отчима, стараясь не гадать, откуда эта старая игрушка и кем была её прежняя хозяйка.

От Тадеуса, как и от родного отца, пахло древесиной – этот знакомый аромат успокаивал. Но к нему примешивался резковатый запах дрожжей. Как выяснилось позже, Гришам был страстным любителем пива и поглощал его в огромных количествах, оставаясь при этом трезвым.

Вскоре о Мэри снова забыли. Вспоминали лишь тогда, когда нужно было убраться (Гришам терпеть не мог беспорядок), сходить в магазин (в основном за пивом и вяленым мясом) или постирать одежду. Отчим работал плотником, но брал заказы лишь изредка, предпочитая целыми днями сидеть перед телевизором, сжимая в мясистой лапе очередную банку. Он почти не замечал девочку, односложно отвечал на редкие вопросы Инесс и чаще разговаривал с экраном, чем с близкими.

Но почти каждую ночь сквозь тонкую стенку доносились скрипы кровати и сдавленные стоны. Мэри зарывалась с головой в подушку, стараясь не думать, что там происходит.

Вскоре начались побои. Жестокие, методичные, без малейшего следа жалости. Любой пустяк становился поводом для расправы: недостаточно холодное пиво, остывший ужин, едва заметная складка на выглаженной рубашке. Кулак или раскрытая ладонь обрушивались на девочку с такой силой, что мир перед глазами погружался во тьму, в ушах стоял оглушительный звон, а по лицу растекалась горячая волна боли. Если она осмеливалась заплакать – наносились новые побои.

Безразличие матери, которая и сама регулярно получала от Гришама, заставило Мэри действовать. В четырнадцать, не дожидаясь переломов или серьёзных травм, она сбежала. Сначала из дома, затем из Эпсона, а через три недели – и из Теннесси.

Три недели она шла вперёд, мысленно представляя, как с каждым шагом расстояние между ней и домом увеличивается. Эта мысль придавала сил. Без денег, без запасной одежды, без знакомых, к которым можно было бы обратиться, она двигалась на запад. Когда голод становился невыносимым, стучалась в случайные дома. Одни хлопали дверью, грозясь вызвать полицию. Другие – чаще пожилые женщины – пускали внутрь, кормили горячим, разрешали помыться, дарили поношенную, но чистую одежду. Они расспрашивали, и Мэри честно рассказывала свою историю. В ответ она получала покачивания головой и тяжелые «охи», предложения вызвать социальные службы, однажды даже приглашение остаться навсегда. Но она неизменно благодарила и уходила.

Однажды ей открыл одинокий мужчина, после рассказа – кто она и чего хочет, – он предложил ей ужин и ночлег. Мэри отказалась. Было что-то неправильное в его взгляде и позе. Сегодняшняя Мэри была несказанно рада принятому решению своей более юной версии.

На шоссе у западной границы штата перед ней остановился подержанный, но ухоженный Ford. За рулём сидел парень, выглядевший едва ли старше совершеннолетия. Мэри открыла пассажирскую дверь:

– Подвезёте? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

– Куда путь держишь, детка? – Парень оценивающе окинул её взглядом, задержавшись на потрёпанной одежде и худенькой фигурке. Сам он был одет в выцветшие джинсы, потрёпанные кеды и серую майку, обтягивающую узкие плечи и крепкие, привыкшие к работе руки.

– Мне всё равно. Куда вам – туда и мне.

Его взгляд изменился – теперь в нём читалось заинтересованное любопытство.

– Забирайся. – Он кивнул в сторону пассажирского сиденья. – Только учти, я в Омаху. Тебя это устраивает?

– Вполне.

Дверца захлопнулась, старый «Форд» взревел двигателем – выхлопная труба явно требовала ремонта. Парень ловко влился в поток, пристроившись за грузовиком, гружённым сеном.

– Меня зовут Стэн, но друзья кличут Сьютом. – Он небрежно закинул левую руку за подголовник, управляя машиной одной правой. Эта самоуверенность почему-то заставила Мэри улыбнуться. Парень был симпатичным, с волевым подбородком и насмешливыми глазами. И, что важнее, казался настоящим – не таким, как те мужчины, что приходили к её матери.

– Я Мэри.

– Красивое имя. – Он ухмыльнулся. – Тебе подходит.

Комплимент был дешёвым, но от этого не менее приятным. Впервые в жизни Мэри почувствовала, что кто-то видит в ней человека, а не невидимку или обузу.

Он привёз её на ферму где-то на окраине Омахи. Стэн предложил пожить у них пару дней. Отец его оказался молчаливым, но добродушным мужчиной с потрескавшимися от работы руками. Мать же встретила Мэри с холодной настороженностью – взгляд её скользил по потрёпанной одежде и худобе, словно читая между строк всю её историю.

Через день женщина не выдержала.

– Ты думаешь, я не вижу, что ты за птица? – Она схватила Мэри за руку, когда та выходила из ванной. – Мой сын не для таких, как ты. Ищи простаков в другом месте.

Обида жгла горло, но хуже всего было видеть, как Стэн, стоя в дверях, не сказал ни слова.

Таким образом, Мэри снова отправилась в путь, у которого пока не было конца.

Ее скитания длились еще около двух месяцев. Города сменяли друг друга, пока дорога не привела ее к дверям приюта для девочек при монастыре. Там она осталась на следующие четыре года.

В один из первых осенних дней Мэри получила письмо от матери. Сама мать разыскать ее не могла – значит, не обошлось без помощи матушки-настоятельницы.

«Сожги его», – шептало внутри. «Не давай ей шанса снова тебя ранить».

Но настоятельница мягко положила руку ей на плечо:

– Прочти. Потом решай.

Конверт дрожал в пальцах. Гнев, страх, любопытство – всё смешалось в один комок.

Она разорвала край.

Конверт пах пылью и чем-то лекарственным – точно так же, как пахло в кабинете школьной медсестры. Буквы плясали перед глазами, но фразы врезались в память с пугающей четкостью.

Мать писала, что ей плохо без дочери, и умоляла вернуться. Тадеус Гришам к тому времени уже был мертв – его застрелили полицейские. После побега Мэри отчим полностью переключился на Инесс Рирдон. Он избивал ее ежедневно, пытаясь сделать "послушной женой".

Соседи вызвали полицию лишь через два часа после начала криков – вероятно, когда стоны Инесс окончательно помешали их вечернему отдыху за просмотром телевизора. Позже они уверяли журналистов, что давно собирались позвонить, так как крики в этом доме раздавались постоянно. На вопрос, почему не сделали этого раньше, внятного ответа не последовало.

Увидев мигалки у дома, Гришам в панике схватил охотничье ружье. Когда в дверь позвонили, он выстрелил без предупреждения. Пуля смертельно ранила офицера – тот скончался по дороге в больницу. Его напарник в ужасе отступил к машине, вызывая подкрепление.

Двадцать минут спустя дом окружили. Штурмовать не решались – Гришам держал Инесс в заложниках, пиная ее в спину и заставляя кричать: "Я не шучу! Попробуйте войти – и она умрет!".

Лишь через три с половиной часа переговоров спецназ взял дом штурмом. Отчим успел ранить еще одного полицейского в ногу, прежде чем его самого накрыло огненным шквалом.

«Мне так плохо без тебя… Вернись, пожалуйста».

Словно кто-то вывернул ей желудок. Пальцы сами сжали бумагу, но глаза упрямо бежали по строчкам:

«Перед смертью он сломал мне позвоночник. Соседи вызвали полицию слишком поздно. Теперь я в доме престарелых. Мне некому даже подать стакан воды».

Последняя фраза была подчёркнута с такой силой, что чернила прорвали бумагу:

«Ты ведь не бросишь меня?».

Мэри швырнула письмо на пол. Оно легло белым пятном на тёмные половицы.

– Она вспомнила обо мне только теперь?! – Голос сорвался на хрип. – Когда сама стала беспомощной? Когда ей некому даже сменить подгузник?!

Настоятельница молча подняла письмо, аккуратно сложила. Её морщинистые пальцы касались бумаги почти с нежностью.

– Прощение – великая сила, дитя.

– Нет. – Мэри вскочила, опрокинув стул. – Она не заслуживает прощения. И не заслуживает меня.

Два месяца она носила эти слова в себе, как занозу. А потом, в туманное утро, когда монастырь ещё спал, собрала рюкзак.

Полгода странствий по чужим городам и два пересечённых штата – и вот она в Массачусетсе. Год спустя – студенческий билет Бостонского университета в кармане. Казалось бы, годы скитаний и изломанное детство должны были оставить след, но Мэри училась с неожиданной лёгкостью, даже с удовольствием. Теннесси, Омаха, все прежние лица – всё это осталось где-то там, в другой жизни, о которой она не жалела ни секунды.

Но прошлое, как назойливый тень, всё же настигло её – не в событиях, а в их последствиях. Мужчины теперь существовали где-то на периферии её мира, за высоким барьером недоверия. Даже дружеские отношения она выстраивала с осторожностью, словно расставляя предупредительные знаки: "Дальше – опасно". Первое время находились смельчаки, приглашавшие на свидания, но после серии вежливых отказов они переключались на более доступных девушек, оставляя Мэри в роли "хорошего приятеля".

Ирония заключалась в том, что теперь никто не стоял над душой, требуя безупречного порядка. Но привычка, въевшаяся глубже сознания, заставляла её по-прежнему раскладывать всё по полочкам. Особенно когда появлялось свободное время. Соседкам по комнате она мягко намекала на необходимость соблюдать чистоту. Фэй Андерс воспринимала это с пониманием, а вот Барбара МакОлифф…

Барбара жила в вечном вихре вечеринок и флирта. Её угол комнаты напоминал поле боя после нашествия варваров – тюбики помад, флаконы духов, кружевное бельё… Сколько раз Мэри пыталась до неё достучаться – всё безрезультатно.

Сегодняшний день не стал исключением. Чулки, сброшенные под кровать, стремительное облачение в мини-юбку – и Барбара уже мчалась к двери.

– Барбара! – голос Мэри прозвучал как щелчок бича.

– Ой, прости-прости! Фред ждёт! – даже не оборачиваясь, бросила та.

– Нам нужно…

– Всё обсудим вечерком! Целую!

Захлопнувшаяся дверь, та оборвала разговор на полуслове. Как всегда. "Вечерком" Барбара либо валилась с ног от усталости, либо возвращалась на рассвете, пахнущая алкоголем и мужским парфюмом.

Мэри сжала кулаки, представляя, как собирает весь этот бардак и отправляет в мусорный бак. Прекрасная фантазия, но слишком опасная – в гневе Барбара напоминала разъярённую фурию.

Минуты тянулись, пока Мэри стояла, впиваясь взглядом в хаотичное гнездо соседки. Руки сами тянулись навести порядок, вопреки голосу разума. Она так и не призналась себе, что эта маниакальная тяга к чистоте – эхо прошлого. Эхо, оставшееся от Тадеуса Гришама.

8.

Джим Роквелл лежал на кровати в своей комнате кампуса, одетый и обутый, безучастно наблюдая за новостями CNN. Его сосед Бак Ноулз, такой же студент-стоматолог, уже как час отсутствовал – наверняка зависал у своей подруги. Как обычно, он вернётся под утро и проспит до вечера.

Час назад Джим принял душ, заказал пиццу c ветчиной и после плотного ужина решил заглянуть к соседям за парой DVD. За дверью явно курили – и явно не табак. В ответ на стук послышались приглушённые голоса, кашель и настороженный вопрос:

– Хто там?

– Полиция! – пробасил Джим. – Лейтенант Коломбо, отдел по борьбе с наркотиками.

– Коломбо работал в криминальном, идиот! – раздался узнаваемый голос Фреда Берда, теперь уже уверенный. Дверь открылась, выпуская клубы дыма. – Чего надо, Джим?

За спиной Фреда в дымовой завесе маячили фигуры. Кроме двух его соседей по комнате, присутствовали две девушки. Барбара МакОлифф – длинноногая чернокожая красотка, соседка Мэри Рирдон. С Фредом они встречались уже три месяца, но оба не отличались верностью. Рядом пристроилась Лори Фриденс – девушка средних во всех отношениях параметров: роста, внешности и комплекции. Её главный козырь – неумение говорить «нет», что и привлекало парней.

– Веселье на грани фола, – заметил Джим, окидывая компанию взглядом.

– Присоединяйся, – предложил Фред.

– Давай, Джим! – подхватила Лори. – На всех хватит!

– Заткнись, дура! – резко оборвал её Мирт Вудворт. – Ты ещё через окно начни кричать, приглашая желающих.

Барбара захохотала, тыча пальцем в Лори и передразнивая: "Ду-у-ура!"

– Не, ребята, я по делу.

– Да? – Фред произнёс это с явным отсутствием интереса.

– Хотел взять у тебя пару фильмов на дисках.

Фред кивнул, бросил "Ща" и захлопнул дверь перед Джимом. Пока тот ждал, по коридору прошли две девушки. Одну – Зои – Джим помнил отлично: имена симпатичных однокурсниц он выучил ещё на первом курсе. Вторую, кажется, звали Нэнси.

– Привет, Джим, – почти синхронно поздоровались они, замедляя шаг.

– Алоха, красотки. – Он одарил их фирменной улыбкой.

– У тебя крутое шоу, – задержалась Зои. – Ты классный диджей.

– Спасибо, Зои. Приятно слышать. – Внезапно перед глазами всплыл сегодняшний взгляд Джоанны, когда она ворвалась в студию посреди песни. По спине пробежали мурашки.

Нэнси постояла секунду и двинулась дальше, а Зои осталась.

– Я тут подумала… – она замялась, – может, сходим куда-нибудь сегодня?

Ещё пару месяцев назад Джим согласился бы не задумываясь. Но сейчас все его мысли занимала другая.

– Извини, Зои, сегодня никак – неотложные дела. – Он подбирал слова помягче.

– Понятно. – В её голосе явно прозвучала обида. – Тогда как-нибудь в другой раз.

– Да, в другой раз. – Оба прекрасно знали – другого раза не будет.

Как только Зои ушла, дверь открылась. Фред вышел, сунув Джиму два DVD.

– Это что? – Джим покрутил в руках футляры с обнажёнными девушками.

– Порнуха, дружище. А ты что хотел?

– Мне бы что-нибудь… цензурное.

Они замерли, изучая друг друга. Джим – с ироничной усмешкой, Фред – с раздражением и усталостью.

– Ладно, заходи сам и ищи свой "приличный" фильм. Если найдёшь.

Фред пропустил его в комнату, и Джим шагнул внутрь. Воздух был настолько густым, что напоминал туман, если бы не резкий травяной запах, отрицавший это сравнение. Лори тут же подскочила к нему, пытаясь сунуть самокрутку между зубов, но Джим отстранился её коротким "Отстань".

Подойдя к полке с дисками, он понял, что не сможет нормально рассмотреть названия – глаза слезились от дыма.

– Эй, Джим, твой прогноз не сбылся, – раздался голос Джонни Лютера, массивного парня с детским лицом.

– Что? – не понял Джим.

– Новичок. Он сделал из Доннахью фарш. Погасла "Новая Надежда Бейсбола"… или «загорелась». Это с какой стороны посмотреть, – пояснил Лютер.

Джим предпочёл не комментировать. Он наугад схватил два диска, поблагодарил Фреда и поспешил выйти.

Выбор оказался удачным: "Пункт назначения 2" и "Гарри Поттер и философский камень". Сам факт наличия поттерианы в коллекции Берда удивил Джима. Первый фильм был одним из его любимых ужастиков, но для сегодняшних планов не подходил – слишком много кровавых сцен. А вот история о юном волшебнике выглядела идеальным вариантом.

Прибравшись в комнате и распахнув окна, впуская ночную свежесть, Джим подготовился к романтическому вечеру. Мысль о поиске свечей быстро отпала – слишком долго. Окинув взглядом помещение и оценив обстановку как "достаточно уютно", он снова вышел, надеясь вернуться вскоре – уже не в одиночестве.

Поправив волосы и расправив плечи, Джим постучал в дверь квартиры, расположенной в квартале от его жилья. Ответа пришлось ждать дольше, чем он ожидал. Уже собираясь постучать повторно, он услышал сонный голос:

– Кто там? Кимми, это ты?

– Не совсем, – бодро отозвался Роквелл, расплываясь в улыбке.

– Джим? Что тебя привело ко мне в такой час?

– Может, сначала впустишь гостя, а потом будешь допрашивать?

Показалось, Джоанна замешкалась, прежде чем снять цепочку. Когда дверь наконец открылась, перед Джимом предстала уставшая, но по-прежнему прекрасная Джоанна. Её чёрные волосы свободно ниспадали на плечи, а белоснежная пижама лишь подчёркивала её хрупкость.

– Надеюсь, у тебя есть действительно важная причина для визита в… – она взглянула на часы, – …без пяти двенадцать?

– Причина не просто важная, Белоснежка. Она личная. Касается нас двоих.

– Что-то случилось в студии?

– При чём тут студия? Неужели между нами больше ничего нет?

– Например? – Джоанна скрестила руки на груди. – Если это очередная попытка за мной поухаживать, даже не начинай.

– Как же с тобой сложно.

– Главная причина всех сложностей в твоей жизни, Джим, это – ты сам. Я тут ни при чём.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты прекрасно понял.

– Понял только, что ты меня в чём-то обвиняешь. Хотя непонятно, в чём именно.

– Ты пришёл сюда ради этого абсурдного спора? – голос Джоанны дрогнул. – Тогда спокойной ночи.

Она попыталась захлопнуть дверь, но Джим успел подставить ботинок в прорезь.

– Отойди!

– Ни за что. Разговор ещё не окончен.

– Я его не начинала и не вижу смысла продолжать.

– А я надеялся, что мы посмотрим твой любимый фильм, – с победоносной улыбкой Джим помахал перед её лицом диском.

– Боже правый! – Джоанна резко оттолкнула его и, воспользовавшись моментом, когда отшатнулся, захлопнула дверь.

Джим схватился за ручку, но дверь уже щёлкнула на замок. Он замер, затем постучал снова.

– Джоанна… Неужели ты не любишь этот фильм? Все обожают "Гарри Поттера". – Пауза повисла в воздухе, но ответа не последовало. – Джоанна! Не поступай так. Я просто хотел провести время с тобой. Провёл бы тебя домой и даже не попросил бы чашку чая – даже шутя. Неужели ты позволишь этому дню закончиться с таким недопониманием между нами? Прошу, ответь!

Тишина.

Когда стало ясно, что монолог так и не станет диалогом, Джим глухо вздохнул. Он ещё немного постоял, прислушиваясь – не щёлкнет ли замок – затем медленно развернулся и побрёл к лестнице, оставляя за спиной надежду на столь желанное свидание.

Такого развития событий он не ожидал. Всё вышло глупо и даже комично – вот только смеяться совершенно не хотелось. Где-то в глубине души Джим ощущал свою вину, но не мог понять, в чём именно она заключалась.

Вернувшись в квартиру, он повалился на кровать и автоматически включил телевизор. Механически переключая каналы, остановился снова на CNN. Война в Ираке, смерть сыновей Саддама, а сам диктатор всё ещё скрывался… Мир продолжал сходить с ума, давая понять, что все его личные переживания – курам на смех.

Бессонница казалась неминуемой – мысли о провалившемся свидании заполонили сознание. Но сон настиг его неожиданно, в тот самый момент, когда Джим меньше всего этого ждал. И подарил не отдых, а кошмары. Если бы был выбор, он без колебаний променял бы эти видения на самую долгую ночь без сна. Но Морфей не играет в «Колесо фортуны»…