Кривляки

Рита Валеева

Кривляки

Кривляки. Кролик в шляпе

Где нет волшебства – там нет жизни. Миргали

Через месяц эти двое мальчишек полетят в космос без скафандров, а началось все – как всегда у них – с проделки.

– Что вы опять натворили? Город выглядит так, будто здесь война была!

Кирилл и Женя, запыхавшиеся, взъерошенные, только выдохнули:

– Потрясающе, да?

Ох. Три. Лучше бы они… два… пнули осиное гнездо… один. Big Bang! – и:

– Ой!

Маленький синий дом на окраине города аж подпрыгнул. Люди на улицах – многотысячная толпа в ночных пижамах, кто с лопатой в руках, кто с фонарем, – замерли и прислушались.

– Это из их дома бахнуло, – осмелился прошептать один из них и все, как по команде дрессировщика, повернулись в сторону, где жили Кривляки.

Синий дом, хоть и привык к постоянному и назойливому вниманию, но освещенный тысячами фонарями в ночной темноте, как рок-звезда прожекторами, съежился и натужно молчал, пытаясь скрыть ото всех происходящее в нем извержение вулкана.

– Ничего внутри у меня не взрывалось, а на предательски раскачивающиеся занавески не обращайте внимания! Сквозняки у нас, – всем своим видом говорил он. – Несмотря на своих жильцов, я все-таки порядочный дом.

И все же один звук – неожиданный для него самого – просочился в трещинку в старой раме окна и, долетев до людей, огорошил их. Горожане безмолвно переглянулись и пожали плечами: померещилось, ей-богу, померещилось. Да, всем сразу, ничего особенного. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Дышим, расслабляемся, считаем до тысячи. Только один из них не выдержал триллера и выкрикнул:

– Там кто-то всхлипнул!

Люди – невидимый дрессировщик щелкнул пальцами – рванули к неприступному забору Кривляк и, залезая друг на друга, облепили его в три слоя. Как раз вовремя: на их глазах дом, всегда шумный, многоголосый, живой, покосился и весь высох, будто в нем уже сто лет никто не жил. Горожане не сводили с него глаз, не шевелились и почти не дышали.

– Что за фокусы опять? – заворчали полудохлики, до слез в покрасневших глазах всматриваясь в окна, двери, щели дома.

Так они простояли до рассвета.

– Прочтем об этом в утренней прессе, спать хочется – говорили то тут, то там. – Пошли по домам, – уговаривали они то ли друг друга, то ли себя.

Никто не расходился. Дураков нет, уйти на самом интересном месте и утром, проклиная себя, слушать от других, какую феерию устроили Кривляки в этот раз, но когда после долгой ночи появилось солнце, они увидели, какую феерию устроили сами.

Нет-нет, это Кривляки, не они! Такое только им под силу, а не пятидесяти тысячам горожан. Несколько минут они смотрели вокруг себя, выпучив глаза и безмолвно открывая и закрывая рот.

За одну ночь весь город будто гигантские кроты перерыли – не было ни одного не тронутого миллиметра земли. Чего там земли – даже асфальт и брусчатку перегрызли и с десяток домов с места сдвинули.

– Так это Кривляки хныкали! Получили от мамы и разревелись, как маленькие девчонки, – радовались некоторые.

– Ух, в этот раз им они не отшутятся, – злились другие. – Вот появятся на улице – мы их по всему городу гонять будем! – они махали в воздухе кулаками, изображая, как нокаутируют мальчишек.

Но Кривляки не появились. Ни в тот день, ни на следующий. Очень скоро боевой дух горожан сменился на истеричную панику: что эти мальчишки задумали? Им слона в небо запустить – задачка на полчаса, что же они могут придумать за несколько дней?

Через три дня у многих нервно задергался глаз. Слухи, давно уже переставшие быть развлечением для скучающих домохозяек и превратившиеся в средство выживания, носились по всему городу, один невероятнее другого – и все в духе Кривляк. Улетели на Марс? Отправились в доисторические времена покататься на динозаврах? Или задумали стереть их город с Земли, карт и всех глобусов? Кто знает, что сейчас творится в их головах. И где они? Отсутствие Кривляк пугало больше их разрушительных фокусов и проделок.

На четвертый день горожане начали заикаться. К синему дому теперь мало кто приближался: его обходили за три улицы, будто он с фундамента до флюгера на крыше начинен динамитом. Только друзья Кривляк, расталкивая толпу журналистов – этих ничем не проймешь, лезут в пекло, будто у них тысяча жизней – прибегали к нему несколько раз в день, барабанили в дверь и, чертыхаясь, снова убегали искать мальчишек по всему городу и его окрестностям.

Кривляк нигде не было.

– Как корова языком с земли слизнула, – сказала бы их бабушка, но не могла: она еще ничего не знала о своих внуках-хулиганах и их исчезновении.

Хотя синий дом по-прежнему выглядел снаружи заброшенным, будто в нем не было ни людей, ни хотя бы приведений, внутри него жизнь еще теплилась. Эти четыре дня Маруся, маленькая сестренка Кривляк, бродила – до головокружения – по дому. Это же ее братья – они возьмут, да и появятся из воздуха прям перед ней. Расхохочутся, что так ее разыграли, обнимут и закружат по комнате, а она будет смеяться вместе с ними, верещать от радости и скажет, чтобы они больше никогда так не поступали с ней. Все станет как раньше. Не дождавшись их материализации из ничего, в полночь она падала в свою кроватку, которую смастерили для нее братья: покачивающуюся на невидимых волнах лодку, раскрашенную в желтый, красный и синий цвета, – чтобы проворочаться до утра.

Четвертой ночью она довертелась до того, что сама себя запеленала в тугой кокон и свалилась на пол за борт лодки. Не пискнув, Маруся выбралась из одеяла, сжала свои кулачки, и сама вся сжалась так, что покраснела до пяток. Она решилась. Все равно ей не уснуть, а бродить по дому в темноте, где нет ее братьев, было страшно. Маруся нашла в шкафу свои старые шерстяные носки, ставшие не по ноге маленькими, еле натянула их и на носочках, чтобы не шуметь, осторожно переступая скрипучие ступеньки, поднялась на второй этаж. Она часто шпионила за братьями – всегда безрезультатно – и знала характер каждой ступеньки наизусть. Вот это скрипит, а эта прогибается – не зная, можно потерять равновесие и скатиться с лестницы, обнаружив себя. Братья расставили ловушки на каждой – от всех этих психов, которые столько раз пытались пробраться в их комнату.

На втором этаже девочка, чтобы не выдать себя, затаила дыхание и попыталась снизить температуру тела до комнатной. Она подошла к единственной двери. Старая, иссохшая деревянная и еле держащаяся на петлях, она была надежнее, чем у сейфа в банке, и охраняла все секреты, припрятанные в комнате братьями.

Марусе не нужны были секреты. Звук их голосов, вздох, зевок, сошло бы и иканье – больше ей ничего не надо. Маленькая девочка приложила к двери сначала одно ухо, потом, поморщившись, второе, но и это не помогло: ни слова, ни звука. Словно за дверью была дыра, поглощавшая все звуки и не производившая никакого. Маруся до боли вжала ужо в дверь. Ничего. Она выдохнула весь воздух из своих маленьких легких и дернула ручку, та не поддалась. Постучалась – тишина. Девочка позвала братьев севшим от страха голосом. Они должны откликнуться – всегда откликались. Но не сегодня. Маруся содрогнулась всем телом и, не оглядываясь, словно убегая от чудовища с огромной черной пастью, пожирающего все хорошее в мире, скатилась с лестницы прямо в мамину спальню, запрыгнула в постель и прижалась к теплому и мягкому женскому телу. Вера обняла ее и прижала к себе покрепче. Она тоже не спала.

Через несколько часов дверь в комнате на втором этаже скрипнула и отворилась, двое мальчишек спустились вниз и мельком взглянули на себя в зеркало у входа. Вдохнули. Выдохнули. Раз, два, три… И толкнули дверь.

Глава 1.

Дверь в синем доме открылась, и по лестнице спустились два мальчика. В темно-серых костюмах, наконец-то, причесанные и – да-да! – в роговых очках с потускневшими стеклами они были похожи на умников больше, чем умники похожи на зануд. Любой, кто не знал их, увидел бы самых прилежных и самых скучных подростков на всем белом свете, но в городе не было таких, кто не знал Кривляк. Новорожденные, едва успев появиться на свет, старики, давно переставшие признавать своих близких, даже городской сумасшедший, считавший, что вместо голов у людей баклажаны, – все знали: хочешь веселья – не выпускай из виду этих раздолбаев, хочешь спокойствия – лети на другую планету.

– Хей-хей, посмотрите сюда!

Мальчики обернулись на стоголосый крик, но вместо человеческих лиц увидели наставленные на них стеклянные глаза фотокамер. Всю узенькую, кривую улицу, на которой стоял синий дом Кривляк, заполонили журналисты. Они вскочили со своих насиженных мест, как потревоженная стая птиц, и ринулись к мальчишкам.

Щелк-щелк-щелк – чуть не проморгали! Вырядились – еле узнаешь. Щелк-щелк – готово, фотографии для первых полос всех крупных газет в мире есть, можно расслабиться – за три секунды они славно заработали. Смотрятся забавно. Интересно, что они затеяли? Ай, да какая разница: об этом напишут репортеры, очередное шоу – чего еще ждать от Кривляк. Не стали бы эти наряжаться обычными школьниками, не задумай они самую грандиозную из всех своих проделок. Успевай только в кадр их ловить.

Мальчики потоптались, пожали плечами и отвернулись: им в школу пора, а тут эти щелкают зачем-то, – но вслед за фотокорреспондентами к братьям, словно из ниоткуда, подлетели репортеры. Зная, что с Кривляками нужно быть шустрыми, напористыми и всегда наготове, иначе останешься ни с чем, они тут же, перекрикивая друг друга, застрочили вопросами:

– Где вы были четыре дня? Что вы задумали?

– Кто-нибудь нашел книгу? Где она? Никто не сообщал о находке!

– Почему вы выглядите обычными школьниками – к чему такой маскарад?

Журналистов трясло. Они гонялись за Кривляками годами и сейчас впервые видели их так близко и задавали вопросы в лицо, а не вдогонку исчезающей тени: до этого дня едва мальчики видели репортеров, они каждый раз исчезали в никуда, оставляя тех с носом:

– Мы стесняемся разговаривать с журналистами. Мы же не звезды.

И вот, после тринадцати лет проделок, грохочущих на весь мир, они стоят перед ними – образцовые школьники, не иначе, такие вежливые, такие приличные. Такие скучные.

Мальчики разглядывали репортеров с тем же интересом, как те рассматривали их, и молчали. В крови журналистов бурлил адреналин, но в их фантазиях и мечтах о Кривляках, превратившихся в идею фикс, мальчишки вели себя иначе. Эти двое только топтались на месте и непонимающе глядели на всех. У кого-то мелькнуло сомнение: может, это все-таки не они? Кривляки не такие, никогда такими не были и не могут стать, даже вывернись они наизнанку. Эти прилизанные прически, очки, блестящие не по погоде ботинки – настоящих Кривляк стошнило бы от одного только вида самих себя в строгих костюмах, а озадаченные из-за шумихи вокруг себя взгляды не отрепетируешь и не сыграешь. Подозрение, что их опять разыгрывают, как это было уже сотни раз, когда им подсовывали фальшивые слухи – и они неслись толпой в обратном направлении от того места, где через мгновение и происходила настоящая феерия. Сколько можно вестись на розыгрыши Кривляк? Обрядили похожих мальчишек и подсунули им, чтобы самим незаметно сбежать от камер и вопросов.

Почувствовав себя дураками, журналисты расступились, и мальчики прошли мимо них. Теперь Кривляк увидели горожане, по своей воле, но против своего желания оказавшиеся в это раннее утро на улице: работа звала. Они притормозили и присмотрелись к школьникам, которые растормошили дремавших репортеров, и с большим трудом и еще большим недоверием узнали в этих правильных юношах Женю и Кирилла Гайсаровы. Многие, разинув рты, остолбенело замирали на месте. Скелет тираннозавра, бодро вышагивающий по пешеходным тротуарам города, не поразил бы их так же сильно, тем более, братья уже это устраивали. Отовсюду послышался надрывный шепот: "Женя и Кирилл! Это они! Гайсаровы!» Люди тянули шеи и пучили глаза, пытаясь разглядеть мальчишек, но глядя на скованную, немного неуклюжую походку, на их бледные невыразительные лица, никто не узнавал в них известных во всем мире фокусников-хулиганов, которые всегда уже одним своим видом подожженных петард провозглашали о неминуемых проделках – никто не удивился, если бы братья шли на ходулях или ехали на печке, но сегодня весь их внешний вид навевал уныние.

Нет, это не они. Невозможно так измениться всего за четыре дня. Сначала проделка – перекопанный город, потом их исчезновение и небывалая звенящая тишина четыре дня, и теперь – вот это. Что происходит, товарищи? Запустите к небо парочку слонов и бегемотов, чтобы мы успокоились.

Все придирчиво вглядывались в лица мальчишек, в их жесты, мимику, в каждое их движение, пытаясь найти хоть что-то от тех хулиганов, и бормотали: "Это не они" – но и журналисты, и прохожие потянулись за ними, словно зачарованные крысы за дудочником. Если они подстава, а настоящие Кривляки готовят в эту минуту где-то очередное шоу, эти два неуклюжих подростка – единственная ниточка к ним.

Не отводя взгляда от Жени и Кирилла, многие в толпе стали переговариваться, гадая, что же эти двое – или те – задумали. Братья по-прежнему озадаченно оглядывались на людей, следующих за ними, и молча встречали все вопросы, вежливо и кисло улыбаясь в ответ. Пай-мальчики, да только, но кого это обманет?

Чем ближе становилась школа, тем невероятнее делались догадки. За эти четыре дня Кривляки соорудили роботов-себя, чтобы самим в школу не ходить. Или нет, они достали не только горожан и всю планету Земля в целом, но и инопланетян: те похитили их и отправили в далекую галактику на непригодную к жизни планету, а вместо них подсунули своих – инопланетянских существ – чтобы мама мальчишек не подняла вселенский визг. А может, это всего лишь голограмма? Фиг знает, что такое голограмма, но вдруг они – это она? Или же…

Вдали появилось серое, невзрачное здание, обнесенное кругом бетонным забором, куда и шли Гайсаровы, а за ними – уже больше сотни людей, почти половина из которых – корреспонденты всех крупных СМИ мира.

Сиваева, учительница истории, смотрела в окно учительской: холодное солнце в бездушном синем небе. Крикливые птицы-попрошайки. Уроков в классе Гайсаровых у нее сегодня не было – скучный предстоит день. Сбежать что ли из кабинета по водосточной трубе? Соврать потом, что инопланетяне похитили… нет – Кривляки! В школьные ворота зашел – чтобы срезать путь через школу – раздраженный утром дядька. Еще один и запыхавшаяся тетенька. Сбежать из кабинета и из города. В пятнадцать лет она хотела прыгнуть в отцовский автомобиль и укатить за десять тысяч километров отсюда. Наверное, все в пятнадцать лет хотят смыться из своей унылой жизни в большую настоящую, там за пределами затхлого мирка и своей ограниченности. Не сбежала – уехала учиться. Вернулась. Смирилась. Потом появились эти смешные и неугомонные карапузы – и двадцатипятилетняя, уставшая от себя и от мира, учительница не заметила, как ей стало весело. Внутри, за запретами, за криками матери, за придирками, недовольством и «хорошие девочки так себя не ведут», она была таким же смешным и неугомонным карапузом, она была Кривлякой.

Из-за дальнего дома появилась толпа людей, учительница скользила по ней взглядом, пока не поняла, что это. Она приободрилась.

– О-ой, чую, грядет веселье. У кого сейчас урок в классе Гайсаровых?

Ткачев, учитель химии, еле слышно пискнул.

– Ясно.

Ткачев пискнул пронзительнее. Прошло почти восемь лет, как в школе появились Женя и Кирилл – семь изматывающих лет он жил в ожидании, когда у мальчиков начнется химия и уже год обучал их – и этот год был за десять. Он выглядел много старше своего возраста, худой, как скелет, бледный, рано поседевший, нервный – иногда он пугал детей одним своим видом.

– Что там? – спросил учитель биологии Сиваеву.

– Как это всегда бывает со Гайсаровыми: лучше увидеть своими глазами, чем слушать чужое косноязычие.

Учителя поспешили к окну. Вдалеке они увидели огромную толпу, надвигающуюся, как рой пчел, прямо на школу. Егоров, учитель биологии, прищурился, вглядываясь в нее.

– Что-то не вижу я наших милых хулиганов.

– О, они там, ручаюсь, – хохотнула учительница английского языка.

– Прям нашествие татаро-монголов. Устрашающе, – учительница истории достала из кармана телефон. – Надо сфотографировать – потом детям буду показывать на уроке про иго.

Ткачев пискнул снова.

– Ничего плохого не случится, – неуверенно сказала ему Сиваева. – Что вы сейчас проходите?

– Сегодня у меня в этом классе… – Ткачев осекся, его левый глаз задергался.

Директор школы в один прыжок оказался рядом с учителем и стал трясти его:

– Что?! Говорите! Что?!

Ткачев с трудом сглотнул и простонал:

– Лабораторная. С реактивами.

Это окончательно добило его, и он, обессилев, рухнул на стул.

– Начните новую тему, – посоветовала Сиваева.

– Да, начните новую тему, какую-нибудь безобидную, про то, почему неоновые палочки светятся, как дрожжи поднимают тесто… Да все, что угодно, хоть сказку про Золушку расскажите, – закивал директор.

– Дрожжи не трогать – мое! – крикнул учитель биологии. Директор только отмахнулся: учителя, требующие внимания, как малые дети, и психованные школьники с их надоевшими вечно ранимыми душами – как жаль, что в школе нельзя обойтись без них.

– Я не думаю, что вообще имею право обучать их химии, – еле слышно проговорил Ткачев, вторгнувшись в излюбленные мысли директора о мешающих создать величайшую школу всех времен учителях и учениках.

– Что?! Это ваша обязанность, а не право! Так что как не думали, так и не думайте – обучайте! – возмутился директор.

– Но я не хочу брать на себя ответственность перед школой… перед человечеством… перед планетой… Может, своими уроками я лишаю человечество шанса выжить?

Сиваева ободряюще похлопала его по плечу.

– Все, что этим мальчишкам нужно, они и без нас узнают, единственное, чем мы можем утешиться, что они не натворят ничего ужасного, пока сидят на уроках.

– То есть, они не взорвут школу, пока находятся в ней? – огрызнулся Юматов, учитель физкультуры в черной шапочке, натянутой до бровей.

Его крик повис в затихшей учительской. Ученикам они никогда не признаются, но все взрослые знают: даже учитель не может ответить на все вопросы.

Егоров нарушил тишину:

– Вообще, мне все чаще и чаще кажется, что половине учеников, не стоит говорить того, чему мы учим. После того, во что превратилась наша школа. Из-з Гайсаровых хулиганы со всего города пытаются сюда без мыла пролезть, а родители прилежных учеников переводят своих детей в другие – любые! – школы. Где та милая девочка, Саша Жукова? Школы же больше не принимают наших детей.

– Родители перевели ее в соседний город, в школу-интернат для трудных детей, – безучастно проинформировал директор.

Егоров кивнул.

– На той неделе один ученик спросил: какой длины должно быть лезвие ножа и куда лучше тыкнуть, чтобы человек умирал долго и мучительно. А потом они меня же на суде и обвинят, мол, научил.

Директор вздрогнул.

– Женя или Кирилл?! Кто это спросил? Кто?!

– Успокойтесь, это не Гайсаровы. Зачем им ножи – они и без них справятся.

Директор, не выдержав напряжения, стал ходить кругами по учительской. Учителя вжались в свои стулья и с опаской следили за ним: лишь бы не перегорел, лишь бы не спекся.

Нынешний директор был одиннадцатым за восемь лет, что братья провели в школе. Он, как и его предшественники, пытался поставить их на правильный, одобренный Министерством образования, путь юношества, но, как и остальные, потерпел полнейшее поражение. Все педагогические приемы и средства усмирения хулиганов оказались бессильны. Как-то он наказал их, отправив отрабатывать очередную провинность в столовую, а результат? На обед все школьники получили пиццу и пирожные с шипучкой. Как это произошло, если кухне выдали картошку, мясо и заварку, так и осталось загадкой, которую не смогли объяснить даже повара. Особенно выводило директора из себя то, что братья шли на наказание, как на праздник, но как заставить их не радоваться, он не знал. Поняв, что вреда от наказаний много, а пользы никакой, он оставил эти попытки. Собственное бессилие мучило его.

Выхода не было. Эта мысль поразила его. Он остановился посреди комнаты, его взгляд прояснился – он оглядел всех и спокойным, умиротворенным голосом произнес:

– Я больше не могу. Все кончено.

Теперь засуетились учителя.

– Что вы! Вы отлично справляетесь!

– Вы не можете уйти. Здесь опять такая чехарда начнется! Директором назначат одного из нас, – передернулись даже те учителя, которые любили Гайсаровых как своих детей.

– Мы все с ума посходим. Сколько можно!

Егоров подошел к директору, резко встряхнул за плечи и усадил на ближайший стул.

– Сядьте, успокойтесь. Регина, – обратился он к Сиваевой, – заварите ромашковый чай. – И снова повернулся к директору. – Возьмите себя в руки. Вы не можете уйти. Никто на ваше место не пойдет – управлению придется назначить кого попало. Школа просто развалится. Здесь же дети!

Директор беззаботно улыбнулся.

– Я и есть кто попало.

– Вы со странностями, да, – признался Егоров. – Но вы продержались больше всех. Вы молодец.

Директор снова сник.

– Куда мы без вас? Эта школа на плаву только благодаря вам, – продолжил Егоров, видя, что тот начал сдаваться. – Не время киснуть. Мне вот в кабинет нужен новый скелет: у моего красавчика уже весь череп в трещинах и ребра узелком завязались. У учеников складывается ложное представление о своем строении, – отшутился он, пытаясь взбодрить директора.

– Правильное у них будет представление – у них всех череп в трещинку.

Учителя переглянулись: ругает – значит, приходит в себя.

– Хорошо, я разрешаю выпотрошить Женю и Кирилла, – произнеся их имена, у него снова помутился взгляд. – Берите их скелеты.

Учителя слабо улыбнулись, предпочтя счесть это за шутку.

– Вот видите! У вас всегда есть какое-нибудь решение. Хотя вряд ли их скелеты подойдут – наверняка они у них из радия или с крыльями. А может, его вообще нет, – ответил Егоров. – И это все равно не решит вашу проблему с ними.

Директор встрепенулся

– Мою проблему? – возмутился он. – Мою? Будто только у меня с ними проблемы!

– Мне они нравятся, – еле слышно заметил Егоров.

Директор как маленький ребенок затопал ногами, все его лицо сморщилось, словно он сейчас разрыдается.

– Возьмите мой, – бесцветным голосом сказал Егорову Ткачев.

– Что?

– Возьмите мой скелет. Я и мой скелет выглядим примерно одинаково, – еле слышно сказал Ткачев. – Я могу раздеться и стоять в уголке вашего кабинета.

Это окончательно привело директора в чувство.

– Что за чушь вы несете?! – закричал он. – Я заявление не успел написать, а вы уже черти-что творите.

Директор выпрямился, отдышался и глянул в окно. Толпа уже приближалась к школьным воротам. Он выстоит – он уже три года директор, может, он каждый день проигрывает Кривлякам, но то, что школа еще жива – это его победа.

Химик в это время дрожащими руками достал из портфеля список необходимых химических веществ для лабораторной, глянул в него и снова пискнул.

– Прекратите пищать, как мышь. Меня это раздражает, – огрызнулся директор.

– У меня живот болит, можно я домой пойду? – Химик по рассеянности схватился за грудь.

Учительница английского прыснула:

– У меня ученики лучше притворяются.

– Никуда вы из школы не выйдите, пока учебный день не закончится, – отчеканил директор. – У вас только одна дорога: в класс.

Ни слова больше не говоря, он вышел из учительской и через минуту появился снова, везя перед собой большой – в пол своего роста – красный чемодан на колесиках. Порывшись в нем, он достал нужный пузырек.

– Живот, говорите?

– И голова. И сердце, – убитым голосом сказал Ткачев. – Что-то сильно бьется. Как в последний раз.

– У меня здесь есть лекарства от всего. От всех существующих и несуществующих болезней. Экспериментальные. Засекреченные. Завел эту аптечку в первую же неделю, когда меня перебросили из лицея в эту школу, – директор болезненно поморщился.

Юматов оживился:

– А от красных волос у вас там есть что-нибудь?

– Волосы все еще не отросли? – удивилась Савельева.

– Отрасли, – Юматов стянул с головы шапку. – Красными!

– А мне даже нравится – живенько так.

– Может, мне еще "спасибо" Гайсаровым сказать? – Юматов засопел от возмущения.

– Я думаю, они ждут извинения за то, что вы запустили в них классным журналом и обозвали ослами, только и всего.

– Я учитель! Я не должен перед ними извиняться. Тем более, что я прав: они спорили со мной на уроке.