Ловцы книг. Замечательный предел

– Тогда такое предложение. Я сейчас отмою руки и пойдём погуляем. Ты согласен? Было бы хорошо! Давно мечтаю пройтись тут спокойно, без спешки. Заодно отведу тебя в лучший на свете бар.

– Только мой руки подольше, пожалуйста, – серьёзно ответил Лийс. – Моё желание ещё раз увидеть картины не уменьшилось от того, что ты разрешил их забрать.

* * *

– Это лучшая в мире кофейня, – сказал Лийсу Миша, погладив закрытую дверь. – Хозяин гениальный бариста, я его обожаю. Причём он тут иногда появляется, вот тебе и «никаких изменений». Жалко, прямо сейчас его нет. А через дорогу пекарня. Я у них часто булки таскаю. И сейчас утащу.

– Это здание мэрии, – сказал Лийсу Миша, указывая на разноцветный, больше похожий на гигантскую авангардную скульптуру дом. – Я не застал те времена, когда её строили. Но друзья рассказывали, что эскизы заказали нескольким художественным школам, выбрали из каждого по фрагменту и поручили архитекторам придумать, как их соединить. Идея так всем понравилась, что потом по детским рисункам целый спальный район построили. Ты там бывал? Ой, сходи как-нибудь обязательно! Не могу гарантировать, что понравится, но будет зашибись интересно. Ты же не по какому-то одному, а по многим современным искусствам специалист. Район называется Новый, карты города есть почти в каждой кофейне. Далековато, но ты-то здесь можешь находиться подолгу, в отличие от меня.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – наш Бернардинский сад. Справа Тутовая аллея, слева Платановая. А почему ты не удивляешься? Ай, ну да, ты же нашу географию, наверное, плохо знаешь. Вильнюс, который сбылся, вообще-то северный город. Что говоришь? А, бывал там зимой? Ну, значит, про климат всё понял. А здесь холодных зим больше нет… то есть, не было. Не могло бы быть. Я не знаю, как об этом несбывшемся городе грамматически правильно говорить. Ладно, я хотел не о том, а о платанах с тутовником. Друзья рассказали, что зимы стали мягкими из-за них. Лет сто назад учёные узнали о том, какую власть над миром имеют деревья. Даже одно старое дерево способно на многое. А целая роща южных деревьев вполне может климат в городе изменить. И они рискнули поставить эксперимент. Посадили здесь платаны с тутовником. Молодые, но всё-таки не юные саженцы. С невероятными предосторожностями их с юга перевезли. Первые несколько зим при деревьях неотлучно дежурили ведьмы с какими-то хитрыми отопительными приборами. Чтобы всё сразу – и согреть, и уговорить. А лет через десять климат в городе стал ощутимо меняться. Морозов, говорят, с тех пор практически не было. Ну может, раз в год пару дней. Когда я здесь жил, платанов в городе было больше, чем лип и клёнов. И даже чем диких слив. А тутовник только здесь, в Бернардинском. Ну и, конечно, во дворах попадается, там, где кто-то из жильцов посадил.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – самая главная в городе лавка. Как минимум для меня. Здесь продаются кисти холсты и краски. То есть, больше не продаются, можно брать просто так. Ты не против, если я там немного пороюсь? Когда ещё будет время спокойно выбрать, а не хватать, что близко лежит.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – моё любимое зеркало. У меня здесь вечно времени ни на что не хватает, но я всё равно по дороге из лавки специально сюда сворачиваю, чтобы в нём отразиться. И ты давай отразись. Как – где? Да вот же прямо перед тобой! Ну да, совсем маленькое, но, если отойти от стены на два шага и встать на цыпочки, вполне можно вместить пол-лица. Надпись смог разобрать? Не понимаешь? Серьёзно? А, чтобы знать английский, тебе надо оказаться на территории, где это распространённый язык, и тогда само получается? Слушай, удобно! Я до сих пор в «Крепости» половину разговоров не разбираю, потому что, когда учился, балтийскую группу не брал. А переводится так: «На той стороне – реальность, где всё такое же самое, за исключением этого зеркала на стене». Дурацкая шутка, но у меня от неё всегда поднимается настроение. Нет, не моя. Я не знаю, чья.

– Это, – сказал Лийсу Миша, – портовые краны. Красавцы! А ночью с подсветкой – вообще чума. Знал бы ты сбывшийся Вильнюс получше, страшно бы удивился. Там же нет и не может быть порта, Нерис – слишком мелкая для судоходства река. А здесь её ведьмы уговорили. Понятия не имею как. Вроде, у них есть… была, не была власть над миром, как у наших адрэле, только как-то иначе оно работало, основная сила у них не в словах.

– Слушай, – сказал Лийсу Миша. – Я вот чего не пойму. Вроде мы с тобой так отлично гуляем. А что город пустой, и время стоит на месте, так я здесь не впервые, уже привык. Но на меня порой накатывают приступы ужаса. Не какие-то конкретные опасения, а просто иррациональная жуть. В книгах ТХ-19 часто описывают, как люди боятся темноты; я в детстве читал и не понимал, чего там бояться? В темноте всё такое красивое и необычное, зашибись. Да и позже не то чтобы понял, просто принял как данность, что их психика так устроена, и это иногда способствует созданию необычных волнующих книг. А теперь эта сраная психика почему-то у меня самого так устроена. Причём начала бояться, не дожидаясь наступления темноты. Был бы один, вспомнил бы, как здесь крестятся…

– Так называемое крестное знамение? – оживился Лийс. – Я учил на курсах повышения квалификации! Был уверен, в жизни не пригодится. Если хочешь, могу показать. Тебе троеперстие, двоеперстие, именословное перстосложение или простой латинский обряд?

– Чего? – опешил Миша (Анн Хари, который хоть и получил лучшее в Сообществе Девяноста Иллюзий гуманитарное образование, этих слов до сих пор не знал). И поспешно добавил: – Не надо, пожалуйста, перстосложения, всё не настолько плохо, говорю же, это если бы я был один. Я бы, собственно, и не жаловался, но подумал, лучше спросить: а ты здесь не чувствуешь страха? Необъяснимого ужаса перед тьмой, которая якобы хочет тебя поглотить?

– Нет, я ничего такого не чувствую, – ответил Лийс. И вдруг рассмеялся: – Я понял! Ты же просто к такой слабой объективной стабильности не привык! А я привык. Я даже частичное воплощение переношу вообще без проблем. Давно в музее работаю. А перед этим служил на границе. Естественно, мне нормально обладать объективной стабильностью зыбкого миража. А твоему организму такое в новинку. Отсюда и страх.

– А потом моя стабильность снова станет нормальной? – на всякий случай уточнил Миша (Анн Хари). – А то мне дома голову оторвут, если вместо меня вернётся какой-то зыбкий мираж.

– Да конечно станет. Я же внёс временные изменения. А постоянные, кстати, и не умею. Мы, пограничники, никого не стабилизируем навсегда. Но если ты страдаешь от приступов иррационального ужаса, могу вернуть твою обычную объективную стабильность прямо сейчас.

– Ну уж нет! – возмутился Миша. – Лучше ещё пострадаю. Какая, к лешим, стабильность, если мы пока даже до «Исландии» не добрались. А я тебе обещал.

* * *

• Что мы знаем обо мне?

Что я стою перед длинной глухой стеной на улице Башенной, Бокшто. Стена довольно высокая, в два человеческих роста, и начала нуждаться в ремонте примерно сто лет назад. На стене висит зеркало причудливой формы, видно, что кто-то старался, вырезал волну-завиток. На зеркальной волне-завитке надпись белыми буквами, так что поди ещё разбери (разберу): «On that side it’s reality where every thing stays the same except this mirror on the wall[13]». Я читаю и думаю: да вы что, издеваетесь? Ничего себе заявление. Я почти сержусь, я смеюсь.

Лейн, лето второго года Этера

Бар «Котята». «Котята»! – восхищённо повторял про себя Шала Хан, пробираясь по тёмному узкому переулку, безымянному, потому что он был просто сквозным проходом между участками, таких много в районе Сады. Название бара, где была назначена встреча, его очень смешило. Бар «Котята»! В старину так могли бы назвать портовый притон, чей хозяин ради поддержания с трудом заработанной дурной репутации время от времени запускает стаканом в докучливого клиента и грубо ругается на каком-нибудь потустороннем языке[14].

Напротив бара «Котята», – весело рассуждал Шала Хан, – должна быть молочная лавка «Старый алкаш», просто для равновесия. Или как у Грина – ресторан «Отвращение»[15]. Шикарное было бы место! Жалко, что мы даже в шутку не можем так заведения называть.

На этом месте Шала Хан остановился и огляделся по сторонам. Вокруг были только кусты и деревья, за ними – заборы и стены. Не похоже, что где-нибудь рядом находится бар. Пора признать, что он окончательно заблудился. Полный провал!

С одной стороны, это было довольно обидно: Шала Хан гордился, что знает Лейн, как родительскую квартиру, захотел бы, мог бы водить экскурсии по тайным его закоулкам и проходным дворам. Но в районе Сады эти знания бесполезны. Здесь даже местные теряются, оказавшись всего в десятке кварталов от дома. Совершенно обычное дело – заблудиться в Садах.

С другой стороны, отличное приключение – заблудиться в собственном городе до полной утраты представления, что здесь где. Шала Хан, будь его воля, всю ночь плутал бы, такие прогулки он обожал. Но в баре «Котята» его ждала Шоки Нава. Свинством было бы опоздать.

Поэтому Шала Хан сказал вслух:

– Я быстро найду бар «Котята».

Спасибо силе слова адрэле, через пять минут он уже был там. По дороге пришлось перелезть через два (невысоких, в Лейне других не ставят) забора, чтобы срезать путь по чужим дворам.

Снаружи бар казался обычным жилым двухэтажным домом, сложенным из пёстрых разнокалиберных кирпичей и крупных камней, на первый взгляд, хаотически, как придётся, но на самом деле в подобных строениях всё очень точно просчитано, выверен каждый миллиметр. В Садах таких домов много, они были в большой моде лет триста назад, когда район активно застраивался и засаживался под влиянием прогрессивной идеи философов-практиков Простой Новой школы, что у каждого горожанина, как у фермера, обязательно должен быть собственный сад.

В общем, бар отличался от соседних домов только вывеской, на которой была нарисована пара пушистых котиков с клыками как у вампиров из ТХ-19. В смысле, как их там изображают на рисунках и в кинофильмах, настоящих вампиров Шала Хан в ТХ-19 отродясь не встречал. В лапах у котиков были ножи для колки льда и бокалы, что логично – всё-таки бар.

Внутри бар «Котята» оказался уютнейшим местом – что-то вроде прабабушкиной гостиной, как Шала Хан её себе представлял: разномастные кресла с потёртой обивкой, удобные даже на вид, из аккуратных щелей в полу, специально проделанных комнатными садовниками, пробивались пряные травы, стены украшали репродукции из «Энциклопедии Потусторонних Чудовищ» и здоровенные фермерские топоры. Барная стойка выглядела грудой ящиков из-под фруктов и успешно создавала впечатление, будто конструкция вот-вот рухнет, хотя теоретически было понятно, что ящики надёжно закреплены. И потолок, конечно, обклеен мелкими зеркалами, по моде старых времён, когда каждый житель дальних окраин Лейна, где небо не зеркальное, как над центром, старался хотя бы в собственном доме компенсировать этот ущерб.

Народу в баре было не особенно много, но и не пусто, занята примерно треть столов. Шоки Нава сидела в дальнем углу у окна. Маленькая, смуглая, черноглазая, с крупным точёным носом и торчащими во все стороны завитками коротко стриженных тёмных волос, она была похожа на птицу. Шала Хан всегда при встрече с ней думал, что галка-оборотень в человеческом облике могла бы выглядеть как-нибудь так.

Увидев его, Шоки Нава просияла, вскочила, помахала рукой. Обняла, усадила, спросила:

– Ну что, всё-таки сам нашёл?

Шала Хан отрицательно помотал головой:

– Нет. Хотя очень старался. Вышел из дома часа на два раньше, все Сады вдоль и поперёк обошёл. Однако в финале всё равно пришлось помочь себе словом. А то ждала бы ты меня до утра.

– Да я бы сама не нашла, если бы не жила в двух кварталах отсюда, – призналась она. – Извини, что предложила здесь встретиться. Очень это место люблю.

– Так наоборот. Спасибо тебе за это. Вряд ли я бы сюда сам забрёл. И не узнал бы, что в Лейне в Садах есть бар «Котята». По-моему, очень смешно.

– Даже смешней, чем ты думаешь. Хозяйку бара зовут Ора Кана, мы с ней дружим ещё с детского сада; сами, конечно, не помним, но родители рассказывали, им пришлось договариваться забирать нас обеих по очереди, потому что при попытке нас разлучить мы начинали страшно орать. Ну ничего, поделили дежурства, потом им даже понравилось: то две дочки сразу, то как в прежние времена, ни одной. Мы так и выросли на два дома и в школу, конечно, тоже вместе пошли. И однажды на школьном празднике нам пришлось нарядиться котятами. Весь наш класс, по сценарию организаторов, должен был танцевать в костюмах котят. А мы с Орой Каной хотели одеться пиратами, как в нашей любимой приключенческой книжке. Мы теми пиратами грезили, мечтали в них превратиться, нам снились про это чудесные сны. А наяву ничего не вышло. Карнавал, а у нас костюмы котят. Но мы не сдались! Стащили на школьной кухне здоровенные хлебные ножи и стали с ними плясать перед всеми, грозно, как нам казалось, ругаясь непонятными словами из книжки: «Карамба! Зюйд-вест! Абордаж!» Сейчас понимаю, как взрослые волновались, что мы сами порежемся и, чего доброго, пораним кого-то ещё. Но они молодцы, даже виду не подали. Спокойно дали нам доплясать, аплодировали, как настоящим артистам, и только потом попросили отдать ножи поварам. С тех пор слово «котята» имеет для нас с Орой Каной особенный тайный смысл. Наши «котята» на самом деле пираты! Грозные и несгибаемые. Которые умеют настоять на своём и всех победить.

Шала Хан улыбнулся:

– Ну вы хулиганки.

– Ещё бы! Я этим танцем до сих пор немножко горжусь. Как почти настоящим подвигом. Поэтому Ора Кана назвала бар «Котята» в трудные для меня времена. Сказала, по крайней мере, мне будет где напиваться с горя, бить посуду и плакать – в книгах герои, пережившие катастрофу, часто делают так. Я к ней тогда действительно каждый вечер ходила, хотя так ни разу толком не напилась. И ни одной кружки не кокнула, я аккуратная. Иногда Ора Кана разбивала их за меня.

– Она настоящий друг.

– Это правда. – Шоки Нава отвернулась к окну. Спросила: – Ты же мою историю знаешь?

– Немножко. Как все, в самых общих чертах. Что ты во время дипломной практики пропала где-то в ТХ-19, но Лестер Хана, пусть она всегда будет счастлива, через несколько лет тебя отыскала и домой привела.

– Да, – кивнула Шоки Нава. – Спасибо ей и моей доброй судьбе. Всё тогда хорошо закончилось. Но остаться Ловцом я после этого не смогла. Не потому что так уж боялась снова застрять в ТХ-19. Не особенно. В меру. Ну и можно же просто сменить направление. Многие так поступают, если в выбранном секторе с ними стряслась беда. Но я тогда даже думать о потусторонних реальностях не могла. Ни о каких, включая приятные, вроде Эль-Ютокана, куда все наши ходят не работать, а развлекаться и отдыхать. Я хотела быть только в Лейне, точка. И носа отсюда никуда не высовывать. Собственно, до сих пор это так. Я даже по Сообществу с тех пор не путешествовала. Хотела, но у меня всё время находились разумные аргументы, почему не получится уехать прямо сейчас.

– Ну это точно преодолимо, – улыбнулся ей Шала Хан. – Для покупки билетов на поезд сила слова адрэле, подкреплённая страстным желанием, чисто технически не нужна.

– Да. Я сама уже твёрдо решила, что съезжу куда-нибудь в этом году. И сам видишь, сейчас не молча киваю, а вслух говорю. Значит, так будет. Давай, что ли, выпьем. А то пригласила тебя, а сама ничего не заказываю. Прости, дорогой.

Ушла к стойке и почти сразу вернулась с бокалами. Сказала:

– Мне летний сидр, а тебе покрепче. Лиловый ром из шамхумских горных фиалок. Говорят, они очень сладкие, почти аналог сахарного тростника. Я в крепких напитках не разбираюсь, но Ора Кана сказала, фиалковый ром отличный. И стремительно входит в моду. Скоро во всех барах Лейна будут его подавать.

– В «Контексте» он уже появился, – кивнул Шала Хан. – И в «Том Самом Месте». Но я ещё не успел попробовать. Слишком много работы свалилось. Не до крепких напитков сейчас. Но теперь всё, попался, никуда от этого модного рома не денусь. А он – от меня. Кстати, вкусный. И кажется не особенно крепким. Ну, известное дело, напитки – не люди, умеют врать.

– Дай попробовать, – попросила его Шоки Нава. Пригубила, вздохнула: – Всё-таки очень крепкий, хоть и кажется, будто его разбавили лимонадом. Ещё ни одному напитку не удалось меня обмануть! Так вот, дорогой. Почему я тогда потерялась в ТХ-19. Меня поймала чужая судьба.

– Я был уверен, «чужая судьба» это просто легенда, – удивлённо сказал Шала Хан. – Наследие старых времён, когда мастера Перехода исследовали иные реальности на свой страх и риск, в одиночку, без теоретической базы. И далеко не всё, чему становились свидетелями, умели правильно объяснить.

– Это бывает так редко, что может и дальше считаться легендой. Но я, что называется, сорвала банк. Уникальное стечение обстоятельств: на меня напали на улице, оглушили и ранили, я угодила в больницу; само по себе это не катастрофа, спасибо, что осталась жива. Я бы там полежала, пришла в себя и вернулась домой. Но пока я спала под воздействием каких-то местных лекарств, рядом со мной в палате умерла молодая женщина. И её судьба поймала меня.

– Сохрани меня бездна! – вырвалось у Шала Хана, хотя он раньше это выражение не употреблял. Просто было не надо, сам прекрасно справлялся со своими проблемами, без помощи бездны, чем бы она ни была.

– Ты не бойся, – мягко сказала ему Шоки Нава. – Ни за себя, ни за своих друзей. Вероятность подобного происшествия очень мала. Просто так уж всё для меня неудачно совпало: женщина была совсем рядом, когда умирала, я – без сознания, плюс воздействие лекарства ТХ-19, грубого наркотического вещества. Кроме меня за всё обозримое время от чужой судьбы пострадали ещё два человека. Один давно, в годы тайя, попался примерно так же, как я, а второй совсем недавно, он специалист по фонетике, проводил исследования в ТХ-19 и какими-то местными шаманскими заклинаниями себя нечаянно околдовал. Но он, кстати, вернулся в Лейн сам, без помощи Лестер Ханы. Значит, не так уж крепко его держала эта наколдованная судьба. В один прекрасный день он просто вышел из вагона пригородной электрички и на перроне грохнулся в обморок; впрочем, быстро очухался и побежал на работу, записывать и обрабатывать данные, пока память свежа.

– Поразительно, – вздохнул Шала Хан. И повторил: – Поразительно. Ничего этого я не знал.

– Ну так это же личные истории. Их без особой необходимости не разглашают. Мне рассказали, чтобы я знала, что не только со мной случилась такая беда. Впрочем, фонетик из своей истории тайны не делает. Он на этом материале кучу статей написал. Но ты же не читаешь ежегодные выпуски «Вопросов фонетики».

– Не читаю. Уже понял, что зря.

– Ай, да ну их! Не мучайся. Там иногда попадается полезная для переводчика информация. Но в основном – ужасная скукота. А те статьи выходили в прошлом десятилетии. Если хочешь, я тебе позвоню, когда буду дома, скажу, в каких именно выпусках. Чтобы ты всё подряд не читал.

– Буду бесконечно тебе благодарен, – улыбнулся ей Шала Хан.

Помолчали. Шоки Нава задумчиво вертела в руках почти полный бокал.

– Это, знаешь, странный и удивительный опыт, – наконец сказала она. – Когда живёшь, считая себя другим человеком. Называешься его именем. Помнишь всё, что случилось с ним с раннего детства. И совершенно не помнишь себя. У тебя чужие привычки, чужой характер, чужие проблемы, которых, при всей начитанности, даже в самых диких фантазиях вообразить не могла. Но в то же время ты – это именно ты. В смысле я.

– А как это устроилось чисто технически? – спросил Шала Хан. – Судьба судьбой, но неужели друзья и родные как ни в чём не бывало приняли незнакомку? Или ты стала выглядеть, как она? А в ТХ-19 ещё нужны документы. Всякие справки и паспорта.

– Тут интересно совпало. Или не совпало, а только так и бывает, когда тебя накрывает чужая судьба? На этот вопрос пока нет ответа. Слишком мало материала для исследований. Три доказанных случая, включая меня. А со мной было так. Меня выписали из больницы с документами умершей женщины, а её похоронили как неопознанную, неизвестную, которую никто не искал. Женщина, которой я стала, жила одна. Некому было выгнать меня из дома с криком: «Убирайся, где наша Оля?» Впрочем, возможно, это принесло бы мне пользу. Может, дошло бы, что я – не она. Но как было, так было. Я этой Ольгой почти пять лет прожила. Работала в библиотеке, иногда за деньги убирала чужие квартиры, чтобы покупать шоколад и дешёвый коньяк. Грустила по мужу, убитому на войне. И по маме, умершей от сердечной болезни. И одновременно была очень рада, что эти двое больше не терзают мне нервы, не мешают спокойно существовать. Это было тайное, стыдное счастье, о покойниках положено горевать и вспоминать о них только хорошее. Я считала себя настоящей злодейкой, усилием воли старалась о них тосковать, но в глубине души всё равно ликовала, что больше никто не может мной командовать, требовать, запрещать. В книгах ТХ-19 часто пишут про сложные чувства, граничащие с безумием, а я сама так жила. И ничего не забыла, вернувшись домой. У меня даже некоторые тамошние привычки до сих пор сохранились. К счастью, самые безобидные. Всего лишь прошу друзей приносить мне шоколад из ТХ-19, могу спать исключительно в одиночестве, а чтобы поднять себе настроение и успокоиться, мою окно или пол. Ещё поначалу меня постоянно подмывало соврать по мелочи; это быстро прошло, но я до сих пор помню, что чувствует человек, для которого ложь естественна и желанна.

– Желанна, – эхом повторил Шала Хан. – Надо же, так я вопрос не ставил. Думал, они могут лгать. Часто бывают вынуждены. Ещё чаще просто не думают, что говорят. А что ложь им ещё и желанна – это, пожалуй, открытие. Спасибо. Теперь буду знать.

– Поэтому, собственно, из меня получился такой хороший переводчик, – заметила Шоки Нава. – Я не только умом, а всем своим существом знаю, какие они. Безошибочно чувствую, как у автора в определённых местах сбивалось дыхание. И строю предложения так, чтобы оно сбивалось и у читателя – в тех же самых местах. Это помогает добиться полного погружения в вымысел, ради которого, собственно, мы и берёмся читать.

– Факт, – подтвердил Шала Хан. – То, что ты делаешь с книгами, иначе как чудом я не могу назвать.

– А это, сам видишь, никакое не чудо. Просто естественное следствие того, что я была человеком из ТХ-19. И всё моё тело знает и помнит, как это. Не одна только голова.

– Я так и думал, что это связано. Твоё мастерство и тот факт, что ты потерялась в ТХ-19. Хотя про чужую судьбу, конечно, не знал.

– Ну вот, теперь знаешь, – сказала она.

Встала, отправилась к стойке, вернулась с бокалом. Поставила его перед Шала Ханом. Спросила:

– Как тебе мой перевод? Только, пожалуйста, не будь слишком вежливым. Я сама знаю, что формально не придерёшься, хорош.

– Хорош, – эхом повторил Шала Хан. – Не надо быть слишком вежливым, чтобы просто констатировать факт. Очень сложная книга. Я читал её в оригинале. Это же наша с Та Олой и Дилани Аной добыча. Общая, на троих. Мы тогда нашли сразу много и поделили. Они предлагали мне забрать эту книгу и перевести её самому. Но я не решился. Побоялся испортить. Взял те, которые точно мне по плечу. И получается, правильно сделал. Ты перевела её лучше, чем я мог представить. Всё-таки мне пока до тебя далеко.

– Да не особо. Просто я старше и опытней. И постоянно работаю с переводами, а не мотаюсь туда-сюда. Плюс мой специфический опыт пребывания в шкуре женщины из ТХ-19. Но ты и так неплохо справляешься. Самое главное у тебя всегда получается. То, что я называю «тайным языком языка». Ты его как минимум чувствуешь. Даже когда не умеешь правильно передать. Поэтому я и попросила тебя почитать. Больше некого. Остальные, начиная с Та Олы, в восторге. А я сама никак не пойму, что мне не так.

– Интонация, – подсказал Шала Хан. – В оригинале она восходящая. Есть ощущение приближения к радости, даже когда речь идёт об очень печальных вещах. А у тебя нисходящая. И печальные вещи остаются печальными. Не обещают ничего сверх того, о чём говорят слова.

– Вот! – воскликнула Шоки Нава. – Точно! Я так и знала. Чувствовала, что есть какой-то косяк. С первой книгой Та Олы я более-менее справилась, хотя провалила все сроки. Зато получилось как надо. А этой я недовольна, – и сердито добавила по-русски: – Всю кровушку выпила из меня!

– Ничего, – утешил её Шала Хан. – Теперь тебе с этой книгой будет легко.

– Спасибо тебе за эти слова.

– Делаю что могу. Но интонация, если чётко знаешь задачу, действительно довольно легко исправляется. Это не ритм, когда целыми днями меняешь местами слова, выкидываешь предлоги и придумываешь отсутствующий в оригинале эпитет, который добавит два позарез нужных слога, не искажая смысл.