Ловцы книг. Замечательный предел

– Я же сам хотел, – напомнил ему Самуил. – Но это не значит, что можно обойтись без глинтвейна. Где он? Веди!

– Так уже пришли, – улыбнулся Миша, толкая ближайшую дверь с таким усилием, что Самуил сразу кинулся помогать.

Но помощь не понадобилась, дверь и так поддалась. Переступив порог, Миша выкрикнул что-то вроде «блишут[11]», в его исполнении это незнакомое слово прозвучало как сказочное заклинание, Самуил даже внутренне приготовился во что-нибудь превратиться, но превращаться всё-таки не пришлось.

Миша сразу рванул куда-то вглубь помещения, а Самуил застыл на пороге, разглядывая обстановку. Здесь были тёмно-синие стены, на которых висели афиши, плакаты и какие-то старые карты, схемы улиц неведомых городов. Над барной стойкой сияли лампы, почти не освещавшие зал. В тёмных углах притаились столы и кресла с диванами, мягкие и удобные даже на вид. Отличное место, если бы сразу прямо здесь оказались, Самуил решил бы, что каким-то неведомым образом вернулся в Лейн.

– Сейчас, минуту, – сказал ему Миша, разжигая огонь под огромной кастрюлей. – Я его подогрею. Невозможно в это поверить, но глинтвейн немного остыл.

Голос его звучал так восторженно, словно он всю жизнь мечтал об остывшем глинтвейне, как о великом сокровище, и вот наконец смог его обрести.

Самуил сразу вспомнил, как в пиццерии «Голод и тётка» Юрате им объясняла, что здесь еда всегда остаётся горячей, потому что в несбывшейся вероятности нет времени, а значит, не происходит никаких изменений, если их не внесёт кто-то пришедший извне.

– Это что же, тут время пошло? – спросил он.

– Вот и я о том же подумал, – энергично кивнул Миша (Анн Хари). – Но пока больше думать на эту тему не буду. Чтобы на радостях не свихнуться. Мне нужна нормальная голова.

– Ладно, – кивнул Самуил. – Тогда я тоже не буду. Благо здесь проще простого отвлечься от размышлений о времени. Хорошее место. Спасибо, что взял с собой.

– Тебе спасибо! – воскликнул Миша.

– Мне-то за что?

– Да просто за то, что таким уродился. Так легко оказалось тебя сюда привести! Мне тут здорово не хватало компании. Это же наша «Исландия». В смысле, так бар называется. Мы здесь встречались с друзьями. А теперь прихожу и сижу один. Но сейчас-то не один, а с тобой. И грею нам Инкин глинтвейн. Это такое огромное счастье, что плохо в меня помещается. Но поместится, куда оно денется… Так, всё. Выключаю. И наливаю. Сейчас попробуешь. Теперь твоя очередь невыносимое счастье терпеть.

Счастье оказалось вполне выносимым. Ну, Самуил, как известно, здоровый лось. Он буквально через пару минут снова обрёл дар речи. Пришлось! А куда деваться, если допил глинтвейн и хочешь ещё.

– Сам наливай, – ответил Миша. – Мне, если что, не лень. Просто хочу, чтобы ты сам прикоснулся к кастрюле. Вдруг ей это полезно? В смысле, нам всем.

– Ты думаешь? – удивился Самуил, оглядываясь в поисках черпака.

– Слева, – подсказал ему Миша, – лежит на подставке. Ничего такого я, конечно, не думаю. Просто пробую наугад. Никогда не знаешь, что станет последней каплей. Какая малость нас воскресит.

– Воскресит, – повторил Самуил (Шала Хан). На родном языке не решился бы. А на лживом чужом – легко.

– Я сам в такое не верю, – усмехнулся Миша (Анн Хари). – Всё-таки жизнь, а не книжка с хорошим концом. Но верить необязательно, главное – действовать. Пробовать, пробовать, пробовать. А если не помогает, придумать, что сделать ещё. Но кстати! Смотри, вы здесь побывали. Ели пиццу у Тётки. Юрате, ты, Надя и Тим. И после этого – необязательно вследствие, я просто не знаю, но мало ли – что-то явственно сдвинулось. Разные интересные вещи стали происходить. Я пришёл с вами в сбывшийся Вильнюс и вспомнил, как в несбывшемся зажигал. В Эль-Ютоканском Художественном музее, по слухам, планируют выставку наших картин. Дома в Лейне у Саши поселилась здешняя кошка, тьфу-тьфу-тьфу на неё, заразу, вечно спать не даёт. И глинтвейн в кастрюле, сам видишь, немножко остыл. И ещё много всякого… нет, не буду рассказывать. Я сейчас слишком счастлив для серьёзного разговора. Лучше как-нибудь дома. Заодно и проверю, что получится сформулировать, а чего произнести не смогу.

– Договорились, – кивнул Самуил. – Если что, я напомню. Ты свой последний телефон ещё не разбил?

– Будешь смеяться. Его Бусина три дня назад уронила с подоконника, метко, прямо в сад на каменный стол. Хорошая кошка. Помогает мне поддерживать репутацию буйного разрушителя. Поэтому у меня опять новый номер. Сейчас, погоди.

Он огляделся, наконец отцепил со стены открытку, изображавшую девчонок с трубами и плакат на четырёх языках «Осенний Огонь». Зашёл за барную стойку, долго там рылся, нашёл карандаш. Записал размашистым почерком цифры, такие крупные, что еле вместились в три строчки. Отдал Самуилу. Сказал:

– Вот это я классно придумал. Мой лейнский номер на несбывшейся здешней открытке. Пусть она теперь в твоём доме лежит.

– На стену повешу. Возле кровати. Чтобы каждый раз, просыпаясь, сразу видеть её.

– Совсем отлично. Спасибо! «Осенний Огонь» – это такой ежегодный концерт, точнее, масштабная импровизация, продолжавшаяся почти целую ночь. Великое было событие. Я застал несколько самых последних Огней, где играли уже только наши, местные, человек пятьдесят. А когда-то на «Осенний Огонь» приезжали сотни музыкантов со всех концов света, чтобы вместе сыграть на площади перед нашей Большой Филармонией. Там заводились знакомства, начинались романы, подписывались контракты, рождались идеи и выпивались моря вина. Но самое главное – музыка. Неповторимая, невоссоздаваемая. Разрешалось записывать только фрагменты, ни в коем случае не всё целиком.

– Вот это обидно.

– Обидно. Но правильно. На то и настоящее чудо, чтобы было нельзя его повторить. Это все понимали. И музыканты, и публика. Уж на что меломаны буйные, а никто ни разу не попытался схитрить. Ты допивай давай поскорее, нам тут, по моим расчётам, не очень долго осталось. Добавку лучше прямо сейчас налить. А хочешь, пойдём погуляем? Ты же совсем мало видел.

– Только улицу, на которой та пиццерия.

– Ну вот. А здесь – зашибись!

Пошли гулять прямо с кружками, допивая на ходу горячий глинтвейн. Самуил пытался смотреть во все стороны сразу, а Миша – рассказывать одновременно обо всём. Оба не преуспели, но им всё равно понравилось: бывают неудачи слаще побед.

У распахнутых настежь ворот Бернардинского сада Миша горько вздохнул:

– Вот и всё.

Самуил в первый миг не понял – какое может быть «всё», мы же так отлично гуляем! А потом полез в карман за сигарой из Тёнси. Сказал:

– Я её приберёг для Юрате. Но Юрате в «Крепости» не было. Видимо, так проявилось её милосердие. Нам сейчас точно нужней.

– Слушай, тема! – одобрил Миша, затянувшись зелёным дымом, горьким как морская вода. – Натурально спасение. А то каждый раз, когда назад возвращаюсь, повеситься хочется… да ну нет, ещё чего не хватало! Дурацкое выражение. Но настроение, мягко говоря, так себе. Не представляешь, как меня задолбало. Терпеть не могу грустить.

– Я в ближайшее время выберусь в Тёнси, – пообещал Самуил. – Долго откладывал, но сигары закончились, эта была последняя. А Юрате их любит. Не могу её подвести. На твою долю брать?

– Наверное. Раньше я их не курил. Для меня это было слишком. Чересчур хорошо. В обморок падал примерно на третьей затяжке. А теперь даже после пятой хочу ещё.

– Значит, надо, – заключил Самуил. И вдруг рассмеялся: – Слушай, а кружка из бара никуда не девалась. Это я, получается, несбывшуюся посуду стащил?

– Получается. Знаешь, о чём я думаю иногда? Если наша реальность однажды всё-таки сбудется, меня в «Исландии», чего доброго, поколотят и вышвырнут за порог. Мало того, что я украл у них кошку и опустошил винный погреб, так ещё и половину посуды домой уволок.

– Половину?

– Да чёрт его знает. Наверное, всё-таки меньше. Но каждый раз что-нибудь с собой уношу. Я, конечно, не верю, что это поможет, но важно не верить, а делать. Ну, я это уже говорил.

* * *

• Что мы знаем о читателях?

Что без читателей (их восприятия) нет и книг. Как ветер есть, пока дует, так и текст существует, пока его кто-то читает, вкладывает своё внимание, опыт и смысл.

• Что мы знаем о читателях?

Что читателям с нами, наверное, сложно. Как минимум многим из вас. Вон как Миша (Анн Хари) говорил про огромное счастье, которое плохо в него помещается. В этой книге не одно только счастье, тут много чего намешано, но что её содержимое мало в кого вот так с ходу поместится – факт.

• Что мы знаем о читателях?

Что многие (хоть и не все) читатели – люди, представители цивилизации ТХ-19, уроженцы Терры, Земли. А значит, по изначальному замыслу, созданы для радости и познания, для игры и любви. В режиме «мучиться и, по возможности, мучить» эта штука скверно работает. Неэффективно и очень недолго. Так что имеет смысл не откладывая, вот прямо при жизни попробовать до изначального замысла себя дорастить.

Подсказка: помните, как в начале первого тома Юрате учила свою новую группу дышать и ходить? Вдох макушкой (с вниманием на макушке), выдох и вдох ладонями (с вниманием на ладонях), выдох ступнями (представлять, как воздух выходит из них прямо в землю), а потом снизу вверх, повторить, повторить, повторить.

Вильнюс, январь 2022

Самуил (Шала Хан) устал. Уставал он так редко, что это состояние казалось ему скорей удивительным, чем неприятным. И как всякое необычное ощущение, хотелось его пережить, распробовать, растянуть. Поэтому, расставшись с Мишей, Самуил не сразу вернулся в Лейн, а пошёл вниз по улице, сперва сам не зная, а потом уже зная, куда. Туда, где роща, пруд и тропинка, где растёт друг Юрате, огромная старая ива с двойным стволом, дерево, которое с первого взгляда так его полюбило, как только весёлые духи из Тёнси умеют любить. Самуил давно хотел навестить эту иву, но опасался показаться назойливым, надеялся, что новый приятель сам подаст ему знак. То ли приснится, то ли позовёт человеческим голосом, то ли притянет к себе, как магнитом и внезапно возникнет у него на пути. А сейчас, когда он так устал, что глаза на ходу закрывались, всё наконец стало просто. Хочешь – делай. Зачем какие-то знаки? Не сомневайся. Иди.

Шёл недолго, благо роща была в центре города, хотя окружавший её район выглядел дальним пригородом; «Почти как у нас на окраине Козни», – невольно подумал Шала Хан (Самуил). Впрочем, глупо сравнивать Вильнюс с Лейном, они совсем не похожи. И вообще находятся в разных мирах. «Я, – напомнил себе Самуил, – сейчас в ТХ-19. Реальность для настоящих героев, так все Ловцы говорят. Она нам настолько чужая, что не только для постоянной работы, а даже для короткой командировки мало кому подойдёт. Сюда, между прочим, наши философы ходят изучать экстремальную теологию, причём не столько смотреть на храмы, обряды и ритуалы, сколько в почти безнадёжных попытках понять, как у здешних людей в самых разных культурах раз за разом возникала концепция „ада“, на какой опыт они опирались и чем вдохновлялись тогда. И в этом конкретном городе столько кричали от боли, что непонятно, как он вообще уцелел. Столько крови пролили, что на целое море хватило бы. На несколько страшных бездонных морей. А всё равно в голову лезут сравнения. Совершенно нелепые. Вильнюс – не Лейн. Ужупис даже отдалённо не смахивает на Козни. И проехавший мимо автобус не похож на трамвай. И зима здесь суровая, у нас таких не бывает», – говорил себе Самуил (Шала Хан).

Но это не особенно помогало. Всё равно ему нравился этот город и низкое тёмное зимнее небо над ним, и морозная ночь, и пологий склон, и замёрзший пруд, и тропинка вдоль берега. А больше всех – высоченная старая ива с раздвоенным толстым стволом и перекрещенными ветвями, образовавшими почти правильный ромб. Увидев её, Самуил так обрадовался, что побежал, хотя ботинки ужасно скользили, он только чудом не грохнулся в заиндевевшую ледяную траву. Поскользнулся уже возле самого дерева, обеими руками ухватился за ствол, и это было так похоже на объятия после долгой разлуки, что Самуил чуть не заплакал от счастья (и не от него одного). Явно удивлённое его смятением дерево спросило практически человеческим голосом (нет, конечно, но Самуилу так показалось): «Эй, ты чего?»

– Я ничего, я в порядке, – вслух ответил дереву Самуил. – Просто я человек. Для человека любовь не только радость, но и смятение. К тому же у нас обострённое чувство времени. И при этом всегда куча дел! Я не приходил к тебе больше года, хотя очень хотел. Это необъяснимое противоречие довольно характерно для человеческого поведения. Да ты сам всё про нас знаешь, наверное. Давно живёшь рядом с людьми.

Сказал, а потом осознал, что говорит с ивой на своём родном языке, как будто они встретились в Лейне. Впрочем, дереву по идее без разницы, оно же не слова понимает, а то, что за ними стоит.

– Я сегодня страшно устал, – сказал Самуил. – Но пошёл не домой, а к тебе. Получается, правильно сделал. Думал, что не помню дорогу, но нашёл тебя с первой попытки. Как же я этому рад!

– Устал так садись, – откликнулось дерево. – Можешь со мной поспать.

Говорить с этой ивой было так же просто, как с уроженцами Тёнси. Легче лёгкого слышать и понимать.

Самуил уселся на дерево в том месте, где ствол раздваивался, развалился как в кресле, закрыл глаза.

– Ты прекрасный, – сказал он дереву на своём языке. И добавил по-русски: – Лучше всех в мире. – И по-литовски, вспомнив, как Дана его учила делать комплименты местным девчонкам: – Gražiausia pasaulyje[12]!

Так и сидел долго-долго. Но не замёрз, хотя приёмы Рамона Марии Лодброга затруднительно применять в полусне. Просто, когда дремлешь на дереве, сам немножко становишься деревом. А старые большие деревья не мёрзнут зимой.

Самуилу почти приснилось (поди отличи сон от яви, когда явь так похожа на сон), что они с этой ивой близкие родичи, выросли из общего корневища, просто в разных мирах. Для деревьев, кстати, подобные связи обычное дело, во сне Самуил это знал как нечто само собой разумеющееся, ничего не пришлось объяснять. Деревьям вообще не нужны объяснения, у них в этом смысле всё просто: на что направишь внимание, то и будешь с полной ясностью знать. Например, что родича-иву зовут Эш-Шшон (это имя надо молчать и думать, настоящие имена деревьев никогда не произносятся вслух). Он прожил на свете уже триста четырнадцать человеческих лет и плевать хотел на смену реальностей, его корни по-прежнему в той земле, куда когда-то воткнули юный росток и сказали: «давай, живи». То есть, – знал во сне Самуил, – земля вокруг этой ивы теоретически несуществующая, несбывшаяся. Но на практике нет ничего реальней этой земли.

Будь его воля, Самуил так и спал бы – до утра, а может до самой весны. Но проснулся от чьей-то улыбки, как от звонкого смеха, потому что для дерева человеческие улыбки довольно громко звучат. А проснувшись, снова стал человеком и растерянно озирался, вспоминая, где он находится, как сюда вообще попал. С интересом разглядывал женщину в белом спортивном костюме – я её, кажется, знаю. Хорошая. Надо бы с ней поздороваться. Но на каком языке?

– Что, пришёл на свидание? – весело спросила Юрате, и тогда Самуил наконец её вспомнил. Всё сразу встало на место и улеглось в голове. Он кивнул:

– Что-то вроде. Получается, с вами обоими. С деревом и с тобой.

– Ну ты шустрый! – рассмеялась Юрате. – Ишь, свидание ему подавай!

– Подавай, – безмятежным эхом повторил Самуил. – Сам понимаю, что хочу невозможного. Но это нормально, я всегда хочу невозможного. Просто так, ни на что не надеясь. И сейчас не надеялся. Но ты здесь. А я не готов.

– К чему ты не готов? – удивилась Юрате.

– Так к свиданию же! С тобой. Пришёл как дурак без подарка. Мою последнюю сигару из Тёнси мы с Мишей нынче ночью скурили. После того, как посидели в «Исландии». Нам было очень надо. Прости.

– Ничего, – отмахнулась Юрате. – Твои сигары у меня ещё с прошлого раза остались. Могу угостить.

Уселась рядом, похлопала рукой по стволу, сказала иве:

– Рада, что ты не скучаешь, друг.

– Угощай, – решил Самуил. – А то сначала «Исландия», потом это дерево. Я задремал, и какой мне приснился сон! Проснулся, а тут уже ты. Слишком сильное счастье. Невыносимое. Надо срочно это дело перекурить.

– От сигары из Тёнси невыносимого счастья только прибавится. Мне не жалко, но ты сам говоришь…

– Так оно же совершенно другой природы. Два таких разных счастья друг друга удачно уравновешивают. И оба легче переносить. Когда я это понял, моя жизнь стала гораздо проще. По крайней мере, как видишь, не чокнулся до сих пор.

– Это тебе только кажется, – усмехнулась Юрате, прикуривая сигару. – Но вообще, конечно, прекрасные у Ловцов из Лейна проблемы. Как справиться с невыносимым счастьем, не прекращая его испытывать. Нет слов.

– Ну, положим, не у всех такие проблемы. Мы же разные, – напомнил ей Самуил. – Только и общего, что все странные. Но каждый по-своему. Лично я до сих пор не встречал хотя бы двоих похожих друг на друга Ловцов.

Юрате кивнула, протянула ему сигару, спросила:

– В «Исландию» Миша тебя привёл?

– Ага. Сам привёл и мне же сказал спасибо. За то, что это оказалось легко.

– Так ещё бы. Миша как раз бесился, что не может водить туда толпы друзей и знакомых. Даже меня всего два раза удалось провести.

– Всё-таки, – вздохнул Самуил, – удивительно, что ты по собственному желанию не ходишь туда-сюда.

– Удивительно не это. А что я иногда там бываю. И вообще хоть где-то да есть. И теперь уже прочно. Надёжно и основательно. Не мерещусь сама себе. Спасибо тебе за это.

– Именно мне?!

– А кому же. Мощная штука ваш правдивый язык! С тех пор, как ты год назад здесь, на этом же месте сказал, что я есть во всех вариантах будущего, много чего интересного успело произойти. А с остальным как-нибудь разберёмся. Жизнь – вечная. Время есть.

– Я рад, – улыбнулся ей Самуил. – Если что, за тебя я бы умер, ни о чём не жалея, и сразу же снова родился адрэле из Лейна, чтобы было кому ещё раз за тебя умереть. Но, справедливости ради, мне тогда было очень легко говорить. Знаешь, что это значит?

– Знаю. Что ты – лось здоровенный. Оглоблей не перешибёшь. И что я тебя обожаю.

– Вообще, я имел в виду, что и без моих слов всё отлично сложилось бы. Но твоя трактовка мне нравится больше. Пожалуйста, обожай!

Юрате укоризненно покачала головой, улыбнулась, задумалась. Наконец сказала:

– Ты знаешь что? Сперва поживи подольше. Не спеши умирать.

– Ну, вообще, я так и планировал. Если уж повезло родиться Ловцом из Лейна, глупо такое на середине бросать.

– Хорошо. А потом родись в Тёнси. По идее должно получиться. С учётом того, какие страшные тысячи их сигар ты в этой жизни скурил!

– Получится, не сомневайся. У меня в ту жизнь, можно сказать, уже лежит приглашение. Как на праздничный бал.

– Вот и отлично, – заключила Юрате. – Через пару тысячелетий я тебя там найду. И вот тогда у нас с тобой всё получится. Для таких как я ничего нет лучше, чем крутить романы с весёлыми духами, точно тебе говорю.

Самуил (Шала Хан) закрыл лицо руками и долго молчал. Думал: хорошо, что я так сильно устал. И всё ещё сонный. И до сих пор чуть-чуть дерево. А то бы сейчас, чего доброго, зарыдал. Наконец сказал:

– Умеешь ты назначать свидания.

– Умею, – согласилась Юрате. – Я ещё и в ежедневник обязательно запишу.

* * *

• Что мы знаем о деревьях?

Что они могут жить одновременно в двух (или больше, если сами так захотят) разных мирах.

Пока мы читаем (и пишем) фантастику о чудесных параллельных реальностях, их обитатели живут рядом с нами. Их на этой планете, слава богу, всё ещё больше, чем нас.

• Что мы знаем о деревьях?

Что они не просто «тоже разумны», не «почти как люди», а круче. У старых деревьев сознание более развито, чем у среднего человека. И чем у не среднего. Вообще никакого сравнения нет.

• Что мы знаем о деревьях?

Что люди обращаются с ними даже хуже, чем с собой и друг с другом (куда, казалось бы, хуже, но всегда есть куда). Каждый раз, когда человек рубит дерево, он разрушает ещё один мост между собой и чудом. Чем меньше таких мостов, тем сильнее становится ад.

Ад – это (в том числе) жизнь без возможности чуда. Угадайте, что тут у нас.

Лейн, весна второго года Этера

– Её первое слово было «прости», – сказала Сарелика Та Митори. И улыбнулась так растерянно и беспомощно, словно ей не девять с хвостиком сотен, а одиннадцать лет.

– И как, простила? – спросил Ший Корай Аранах.

– Так давным-давно. В ту же ночь, когда она у меня появилась. А как могло быть иначе? Это не та проблема, которую нам с Там Кином надо срочно решать.

– Но какую-то надо? Кофе – дело хорошее. Однако вряд ли ты только ради него меня позвала.

– Мне не нравится имя.

– Ого! У девчонки уже появилось имя?

– Не знаю. Наверное, да. Она била себя в грудь кулачком и вопила: «блясаши», «блаваши». У всех детей поначалу с произношением просто беда. Но я всё равно поняла. Девчонка считает, что её зовут Бла Саваши. И я, с одной стороны, понимаю Там Кина. Это имя – его добыча. Все забывают имена, которыми нас называют в потусторонних мирах. А Там Кин запомнил. Ему было важно. Он… она это имя из своей прошлой жизни сюда сквозь смерть принесла.

– Ну так да, – подтвердил Ший Корай Аранах. – Ещё какая добыча! Ничего себе чудеса! Лично я до сих пор ни о чём подобном не слышал. Вообще никогда.

– Вот, – кивнула Сарелика Та Митори. – С одной стороны, добыча и чудо. А с другой, мне страшно так её называть. Это имя из Шигестори. Из потусторонней реальности, где люди постоянно воюют, убивают друг друга. И самого Там Кина убили там.

– Там Кин любил Шигестори, – мягко сказал Ший Корай Аранах. – Почему – я не знаю. Не понимаю. Но любил, это факт.

– Да. Я тоже не понимаю. Он и сам, по-моему, не очень-то понимал. Вроде ужас кромешный. Волосы дыбом. Там Кин среди ночи подскакивал с криком, когда ему снилось, что он в Шигестори. А потом наяву туда возвращался. По собственной воле. Потому что сам захотел. Ему казалось несправедливым, что у людей в Шигестори настолько короткая, трудная жизнь и такие прекрасные книги, которые даже читать почти некому, там мало грамотных, детей из простых семей первым делом учат не буквы складывать, а драться, прятаться и стрелять. Тиражи – сотня-две экземпляров, книги – это предметы роскоши, ими обставляют офицерские клубы и квартиры начальства, чтобы было красиво, как на старинных картинах про мирную жизнь. Только потому и существуют издательства. И офицерам не возбраняется сочинять на досуге, хобби не хуже других. И они пишут. Как они пишут! А, ну кому я рассказываю, ты же все находки Там Кина из ТХ-04 читал.

– Ещё как читал. Всегда удивлялся, сколько в этих книгах – как бы поточней сформулировать? – потустороннего вечного света. О котором эти люди-убийцы по идее не могут знать.

– Да. Там Кин говорил то же самое. Слово в слово. Он так рассуждал: мы не можем ни изменить этот мир, ни спасти оттуда писателей, но раз мы читаем их книги, значит, они жили не зря.

– Правильно рассуждал.

– Правильно. Но не в одних книгах дело. И даже не в первую очередь в них. А в любви. Там Кина туда как магнитом тянуло. Уходил в этот ад, сияя, как на свидание. И возвращался оттуда счастливым. Без Шигестори он тосковал.

– Да Ловцы вообще странные, – улыбнулся Ший Корай Аранах. – Хрен их поймёшь. «Ужас! Кошмар! Чудовищно! Я там всё ненавижу! Завтра опять пойду!»

– Так всё и было, – подтвердила Сарелика Та Митори. – А теперь это имя из Шигестори. Оно мне не нравится. Там Кина так называли, когда убивали. А он девчонке… себе его в новую жизнь приволок.

– Но именно это и хорошо! – воскликнул Ший Корай Аранах. – Его имя – победа. Над смертью и над забвением. Там Кин умер, но всё равно вернулся к тебе. В полной памяти, это огромная редкость. Ничего не забыл. А что не в том виде, в каком уходил – это, конечно, проблема. Но лучше уж так, чем просто уйти насовсем.

– Тоже об этом думала, – кивнула Сарелика Та Митори. – Но всё равно мне не нравилось имя. Хорошо, что тебя спросила. Ты меня убедил. Ладно, хочет быть Бла Саваши, пусть будет, всё равно же настоит на своём. Могу даже называть её «генералом». За хорошее поведение. Или наоборот, за плохое? Когда слишком громко орёт.

Лейн, весна второго года Этера

Дом Таиры Аши, начальника трамвайного депо города Лейна, стоит практически на берегу моря, через дорогу от Рыжего пляжа, названного так из-за яркого цвета песка. И в саду вокруг дома почва песчаная, по идее, не плодородная, но там всё так буйно растёт и цветёт, что соседи, спросив разрешения, водят туда знакомых, как в ботанический парк. Причём Таира Аша ничего из ряда вон выходящего для своих растений не делает, не покупает им специальные удобрения, поливает только когда спохватится, что дождя давно уже не было, зато хвалит их каждый день. С такими задатками он мог бы стать выдающимся фермером; впрочем, жизнь длинная, может и станет ещё. А пока его угодья – почти сто семьдесят километров рельсов, четыре маршрута, тридцать восемь разноцветных трамваев и старинное (тысячу лет отмечали недавно, в шестом году айна), но прекрасно оборудованное депо. Плюс двухэтажный дом бирюзового цвета буквально в ста метрах от моря и три сына, хотя он никогда не был женат. Просто Таира Аша так любит детей, что они у него появляются; мы уже говорили, что в Сообществе Девяноста Иллюзий это вполне обычное дело, а всё-таки редко случается, чтобы у ещё совсем молодого одинокого человека было аж трое детей.