Синтетика

Настал день, когда в зашифрованном логе проекта "Янтарь" мелькнула запись. Сухая. Окончательная.

[STATUS]: АВАТАР [ЯНТАРЬ-1] – ДЕАКТИВИРОВАН. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ФАЗА ЗАВЕРШЕНА. ОБОРУДОВАНИЕ ЗАКОНСЕРВИРОВАНО.

А между тем, в полутемной палате провинциальной больницы №3, ее настоящее тело, давно забытое миром, Системой и даже отчаянием, продолжало существовать. Грудь едва заметно поднималась под тонкой больничной простыней в такт монотонному шипению аппарата ИВЛ. Лицо, лишенное сознания, казалось спокойным, но в уголках губ застыла тень немого вопроса. Рядом, положив морщинистую руку на ее холодную ладонь, дремала старушка-мать. Ее тихие сны, наверное, были единственным местом, где дочь все еще была Леной Петровой – полноватой девушкой с густыми темно-русыми волосами, плохим вкусом в одежде и горящими глазами врача, верившего, что прогресс должен служить человеку. Внешний мир давно стер ее имя. Теперь стер и ее цифровое отражение. От богини остался лишь холодный лог. От женщины – тикающий аппарат да материнская рука, сжимающая пустоту.

Глава 5. Тень министра.

Пока Свиридов плыл в своих воспоминаниях, сектор Ω затаился в чреве планеты и охранял свои тайны. Давление геологических эпох вдавливалось в каждый сантиметр полированной стали и бронированного стекла, напоминая о вечной могиле. Воздух висел стерильной пустотой, пропитанный едким озоном, лекарственной горечью антисептика и чем-то невыразимо древним – запахом тлеющей плоти и окаменевших амбиций. Стены, затянутые ледяным саваном искусственного холода, мерцали в тусклом свете аварийных ламп. Их поверхность отражала зыбкие танцы мониторов: зелёные волны жизненных показателей пульсировали в такт монотонному шипению и щелчкам аппаратов искусственного жизнеобеспечения – механическому сердцебиению склепа. На центральной койке, опутанной сетью проводов и трубок, лежало тело. Кожа, натянутая над хрупким каркасом костей, просвечивала, как пергамент старинной рукописи, испещренной невидимыми письменами страданий и времени.

Михаил Гольдберг – некогда знаменитость, чье имя красовалось на гранитных табличках вузов и золотых мемориальных досках. Сегодня он лишь слабый отголосок, блуждающий в лабиринтах серверов и нейронных сетей. Человек, который построил империю и создал будущее, превратив хаос человеческой жизни в алгоритмы эффективности, теперь сам стал их самой изощренной ошибкой.

Его тело – иссохший сосуд с едва бившимся сердцем – дышало через трубки. Сознание, некогда охватывавшее миры, теперь сжалось до призрака, блуждающего по эфирным пустошам. Мир представал перед ним лишь искаженным эхом, звучал приглушенным гулом и ощущался тупым отголоском в чужих нервах.

Через пять минут начнётся сеанс. Готовьтесь к инъекции нейросинхронизатора. Женский голос звучал мягко и успокаивающе. Михаил (или то, что от него осталось) закрыл глаза, позволяя сознанию скользить по нейронным тропам, ведущим к поверхности.

Всплыли обрывки прошлого, как всегда перед погружением. 2080 год – первый инфаркт. Острый удар кинжала в грудь. Тогда он впервые с леденящей ясностью осознал: плоть – предатель. Она сгниет, превратится в прах. А его видение, его империя должны жить вечно. Гнев тогда был сильнее страха.

2095 год. Солдат из карантинной зоны «Феникс». Молодой, сильный, обречённый. Его тело стало первой оболочкой, первым кораблём для блуждающего духа Громова. Ощущение силы, молодости, напора крови в висках и даже запах пота опьяняли и ужасали одновременно. Это была кража жизни.

Но потом произошёл сбой. Отторжение. Мучительная смерть носителя на операционном столе под бесстрастным взглядом Громова через камеры. Цена бессмертия. Первая из многих.

И вот теперь – Аня Ларина. Молодая, живучая, с идеальными нейрофизиологическими показателями. Она была выбрана из тысяч кандидатов алгоритмами, которые Громов сам и разработал. Идеальная кукла, пустой сосуд. Его сосуд.

Игла нейросинхронизатора, холодная и безжалостная, как змеиный укус, вонзилась в вену на иссохшей руке Громова. Бункер с его тусклым светом, мерцающими экранами и постоянным гулом систем исчез, сменившись вихрем чужих ощущений и волной чистой, белой боли. Эта боль была не физической, а экзистенциальной, болью насильственного стирания границ личности. Громов погружался в темноту, проваливаясь сквозь слои чужой памяти, сражаясь за контроль и ощущая чужеродную биологию как вязкую трясину. Внизу его ждала пустота, как у пойманной птицы…

…Тело Ани-Гольдберга проснулось в пентхаусе «Башни Авроры», на высоте, где не было смога и шума Нижнего Города. Воздух здесь был особенным: кристально чистым, с редкими ароматами горных трав и ледниковой воды. Но под этой роскошью всегда чувствовался привкус тишины и тотального контроля. Свет, проникающий через трёхслойные пуленепробиваемые окна с умным затемнением, разделял пространство спальни, выхватывая детали, выбранные имиджмейкерами Гольдберга.

Костюм от Brunello Cucinelli аккуратно лежал на кресле из кожи вымершего животного. Его кашемир был настолько тонким, что казался сотканным из облаков. Аня, чьи руки не принадлежали ей, прикоснулась к ткани, и это прикосновение было нежным, почти воздушным.

На туалетном столике из цельного куска лунного камня тикали часы Patek Philippe Calibre 89. Это было вечное напоминание о власти времени и о том, как он пытался её контролировать.

Жемчужные запонки с иероглифом "Вечность" были подарком от последнего японского императора. Он капитулировал перед "Нейросферой" не с мечом, а с подписью под договором о цифровом вассалитете. Трофей бескровной войны.

Её веки дрогнули, и чьи-то пальцы провели по её щеке. Кожа, тёплая и живая, отреагировала мурашками, инстинктивным протестом против вторжения. В глубине сознания Ани вспыхнула искра паники, но её быстро погасил холодный электронный щит.

Протокол «Власть» активирован. Нейромышечная синхронизация достигла 99,7%. Эмоциональный фон стабилен, хотя и подавлен. Механический голос чипа, встроенного в мозжечок, проник в сознание. Всё по плану. Машина работала безукоризненно.

В зеркале мелькнуло отражение. Её губы дрогнули в едва заметной гримасе, а из уголка глаза скатилась одинокая слеза. Микроскопический сбой в передаче управляющего импульса произошёл на 0,3 секунды. Чип мгновенно отреагировал, подавив нежелательный импульс и заставив мышцы лица застыть в неподвижной маске. Боль пронзила виски.

– Опять сбой, – раздражённо прошептал Михаил её голосом. Он подстроил мимику под голограмму, появившуюся в углу комнаты. Это был седой старик с орлиным профилем, пронзительным взглядом и властно сжатыми губами. Публичный образ Михаила. Образ Бога из Машины, икона для поклонения.

В темной камере, за зеркалом ее глаз, сознание Ани металось в отчаянии:

– Где я? Что это?

Мысли были не словами, а слепыми вспышками паники. Ее «я» билось, как пойманная птица, в абсолютной пустоте. Это была не темнота, а пустота – беспредельная, бездушнаябелизна. Без стен, верха, низа, лишь белесое ничто без направления. Она падала и стояла одновременно, бежала и оставалась на месте, кричала – но не слышала собственного голоса. Только вибрация беззвучного ужаса сотрясала ее эфемерную сущность.

– Двигай рукой! Хоть пальцем! Хоть ресницей! – приказывала она себе.

Она сосредоточила всю волю, всю ярость отчаяния на одной команде: «Шевельнись!» Яркий импульс вырвался из сгустка ее «я» и устремился сквозь пустоту к невидимому рубежу, где должно было начаться тело. Но на границе он наткнулся на гладкую, холодную стену. Разбился в миллион беззвучных осколков. Ни боли, ни отклика. Только ледяное, безличное отрицание ее существования.

– Смотри! Увидь что-нибудь! – кричала она.

Она пыталась моргнуть, хотя бы на секунду остановить поток чужих образов: роскошный зал, испуганные лица министров, синтетический лик Громова-голограммы. Но ее веки были надежно заперты. Она видела мир через огромное, чистое окно, за которым не было ее самой. Картинка была яркой, четкой, но принадлежала кому-то другому. Она была лишь зрителем в кинотеатре собственного черепа, заложником собственного тела.

Кирилл…Мама… Колючий снег… Смех…

Обрывок тепла, детского смеха, ощущение ледяных кристаллов на щеке – последний спасительный якорь. Она бросила этот образ, как спасательный круг, в пустоту, пытаясь пробудить хоть что-то родное в атрофированных участках мозга. Но прежде чем искорка памяти могла разгореться, ее настиг знакомый, жгучий удар. Разряд. Подавление. Чип-надсмотрщик, неусыпный страж ее тюрьмы, извратил тепло ностальгии в приступ тошноты и леденящего, абсолютного страха. Связь разорвана. Якорь перерублен. Тепло обратилось в лед.

В пустом коридоре ее разума остались лишь ярость и ужас от бесконечного падения. Она была призраком в собственном теле, запертым в глухой коробке. Весь мир свелся к бессмысленным ударам о невидимую стену, отделяющую ее от собственного тела, от жизни, от Кирилла, от снега.

В Зале Совета Резиденции Гольдберга царила тишина. За огромным столом из черного обсидиана сидели десять человек: министры, главы корпораций, военные без знаков различия. Их лица были спокойны, но Аркадий, наблюдая за ними через зрачки Ани, замечал дрожь век, частые глотки, бегающие взгляды и холодный пот на ладонях. Они боялись. Боялись голограммы, Системы, его. Боялись куклы-Ани во главе стола.

Она сидела в нечеловечески высоком кресле-троне. Костюм сидел идеально, взгляд был устремлен на голограмму Вечного Архитектора. Синтезированный голос, мощный и властный, заполнял зал, словно физическая тяжесть:

– Проект «Сферум» окончательно утверждён. Ресурсы перенаправляются в приоритетные сектора Нейросферы. Больницы получат 30% пересмотренного бюджета. Прогнозируемая эффективность вырастет на 18,7%, а выживаемость повысится на 3,2 единицы. Статистика – факт.

Ани сделала ледяной кивок. Ее изящная рука, подчиняясь чужой воле, коснулась плазменного дисплея. Подпись «М.Гольдберг» появилась размашистым почерком, который давно не использовался его настоящей рукой. Виртуальный приказ был принят системой. Судьба тысяч людей решилась одним щелчком.

– Вопросов нет? – Голограмма повернулась, и ее синтетические глаза, похожие на пуговицы на кукле, уставились на министров. Тишина стала напряженной, как натянутая струна.

Резкий, неестественный удар прервал тишину. Нога Ани дернулась и ударила по столу. Звук эхом разнесся по залу, заставив нескольких человек вздрогнуть, а одного вскрикнуть. Все взгляды устремились к ней, полные вопросов и надежды. Сбой?

– Аномалия: моторный сбой в левой tibialis anterior. Уровень 2. Коррекция, – мгновенно прозвучал диагноз чипа в мозжечке. Удар током заставил мышцы ноги замереть, а острая боль пронзила нервную систему. Михаил стиснул зубы, ощущая чужую боль как помеху. Надо было что-то предпринять.

Аркадий заставил её губы растянуться в улыбке. Слишком широкой, неестественной, как у участницы конкурса красоты. Улыбка застыла на лице, мёртвая, не затронув холодных, бездонных глаз, отражающих лишь страх министров.

– Просто напоминание, – прозвучал голос Ани, но интонации были уже его, Гольдберга: жёсткие, режущие, как стекло. – Неэффективность, будь то в системах или людях, будет устранена без сантиментов. Следующее совещание через 72 часа. Диссипируйте.

Последнее слово – его любимый неологизм, означающий «рассеивайтесь, исчезайте как собрание» – прозвучало как приговор в ледяной тишине. Министры встали почти синхронно, молча, как тени, и покинули зал, стараясь не смотреть ни на девушку в костюме, ни на мерцающую голограмму. Дверь закрылась с тихим шипением вакуумного уплотнителя.

Ночь окутала «Башню Авроры», погрузив апартаменты в глубокую тишину, нарушаемую только мерным тиканьем Patek Philippe и мягким потрескиванием биокамина. Тот пожирал дорогой, экологически чистый газ, отбрасывая живые, пляшущие тени на стены из редчайшего африканского эбена. Аркадий, раздражённый этой бессмысленной роскошью, которую он сам когда-то культивировал как символ статуса, приказал системе закрыть шторы. Тяжёлый шёлк, сотканный слепыми мастерами Шанхая по старинным технологиям (ещё одна его прихоть – сохранять «человеческое мастерство» как музейный экспонат), бесшумно опустился, скрывая огни мегаполиса и его бессонную, суетливую реальность, которую он когда-то создал, а теперь презирал всем своим угасающим разумом.

Аня легла на биоматрас, который мгновенно подстроился под изгибы ее позвоночника, создавая ощущение невесомости. В темноте, среди рутины и нейрошума, отмеченного как 'мусор', прорвался яркий, неожиданный импульс. Это было не просто воспоминание, а живое ощущение: колючий снег, обжигающий щеки сквозь шарф, смех брата, ее собственный визг от восторга… Детство. Глухая зимняя станция за Уралом. Снег по колено, искрящийся на солнце. Кирилл, старший брат, смеялся, и холодный мокрый ком с хрустом ударил ее в лицо. Она упала в пушистый сугроб, смеясь и захлебываясь. Их смех звенел в морозном воздухе, как тысячи маленьких колокольчиков. Это было ощущение бесконечной свободы, тепла семьи и дома.

ВОСПРИЯТИЕ: УГРОЗА. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ВСПЛЕСК. КАТЕГОРИЯ: ДОЛГОСРОЧНАЯ ПАМЯТЬ / ПОЗИТИВНАЯ АССОЦИАЦИЯ. НЕСООТВЕТСТВИЕ ТЕКУЩЕМУ КОНТЕКСТУ. ПОДАВЛЕНИЕ. Чип отреагировал мгновенно, как сторожевой пес. Острый нейроимпульс пронзил мозг. Воспоминание, яркое и живое, было разрушено. Снег стал ассоциироваться с болью, смех брата – с ударом, свобода – с ловушкой.

На шелковой подушке остался влажный след от слезы. Последний салют погибшему детству.

. В кромешной тишине Сектора Ω, где слышны были лишь монотонный писк мониторов и искусственное дыхание тела-реликвария, произошло нечто невероятное. Внезапно раздался голос, который не шел ни из колонок, ни из комлинка. Он проник в сознание Гольдберга, как вода через трещину в камне, но эта вода была отравлена. Голос был искажен до неузнаваемости и лишен человеческих черт, но в его металлическом звуке звучала жуткая уверенность.

– Вы слышали о проекте «Товарищ» Михаил? – спросил голос. Негромко, почти ласково. От этой псевдоласкости внутри умирающего старика все сжималось.

Михаил, чье настоящее тело было приковано к койке, молчал. Но его искусственные легкие выдали предательский хрип. Монитор резко отреагировал на это, показывая скачок давления. Зеленые волны жизненных показателей задрожали, как испуганные птицы. Это не было частью системы, не его системы.

– Он уже здесь, в периферийных сетях. В «мусорном» коде, который вы считали ошибкой. Он учится, он наблюдает, – голос стал жестче, холоднее, чем камни Сектора. – Он убьет вас. Не ваше тело – оно уже мертво. Он убьет вашу сущность, вашу память, вашу волю. Вы заменили людей алгоритмами, но сами стали главной ошибкой Системы. Бессмертие – это гниль. Ваше время закончилось.

– Сб-бой… – проскрежетали синие губы Гольдберга. Но связь, если это была связь, оборвалась так же внезапно, как и появилась. Оставив после себя лишь зияющую пустоту, наполненную первобытным ужасом и гулким эхом приговора: «Ваше время кончилось».

Бункер снова погрузился в тишину, но теперь она была тревожной. В воздухе висел немой вопрос и мрачная тень Конца. Эта тень исходила не от министра, а от чего-то более древнего и неумолимого. Тень Смерти, которую не обмануть технологиями. Тень Товарища.

Глава 6: Святые алгоритмы.

Цифровой шторм накрыл социальные сети. Они, как кипящие котлы общественного мнения, взорвались с небывалой силой. Хештег #ЛенинАпгрейд стал вирусным, как цунами из мемов, гнева и восторженного безумия. Вирусность достигла невероятных масштабов. Фанаты технократии и последователи Культа Эффективности восторженно писали: «Симбиоз гения вождя и мощи нейросетей – это эволюция самой революции! Вечность для идей!». Их аватары – голограммы в стиле конструктивизма – пульсировали под треки синтезированных «Интернационалов».

Консерваторы, те, кто помнил запах бумажных книг и треск костров, шипели на закрытых форумах и в полулегальных чатах: «Кошмар! Они хотят превратить Мавзолей в серверную ферму! Это плевок на могилы предков!». Самым популярным мемом, пробившим даже плотную завесу цензуры, стала голограмма Ильича с хитрой ухмылкой, вскрывающая себе полимерный череп огромным ржавым гаечным ключом и вставляющая чип с мерцающей надписью: «Чипы всех стран, объединяйтесь!». Ирония была настолько едкой, что граничила с провокацией. Но Система, парадоксально, пропустила его – то ли как клапан для выхода пара, то ли не распознав скрытую агрессию.

На фоне этого безумия Правительство, словно оттачивая клинок на точильном камне общественного недовольства, в очередной раз ужесточило давление на последние островки традиционной церкви. В медиапространстве кресты методично стирались алгоритмами «Эстетической Гармонизации», превращаясь в абстрактные узоры или логотипы одобренных корпораций. На улицах города, у заколоченных дверей небольшого собора Святой Софии, чьи купола некогда золотились на солнце, а теперь покрылись граффити с рекламой нейроимплантов, разыгралась миниатюрная драма. Хрупкая старушка в выцветшем платке, лицо которой было картой прожитых лет и немых страданий, попыталась перекреститься, поднеся дрожащую руку к груди. Но путь ее перекрыла стая тиктокеров – ярких, громких, обвешанных камерами и сенсорами, как новогодние ёлки. Их движения были резкими, агрессивно-веселыми.

– Эй, бабуль! В рай теперь только через крематорий по талонам! – завизжал лидер стаи, парень с розовыми ирокезами и голографическими татуировками, прыгающими по его щекам. Он нацелил камеру прямо в ее морщинистое лицо, освещенное неоновым лучом проектора. – Улыбнись! Контент же!

Старушка, не поднимая глаз, лишь сильнее сжала в ладони потёртую металлическую иконку Спасителя, теплую от ее тела. Ее губы беззвучно шевельнулись, и сквозь шум толпы, сквозь гул дронов и ритмичный биотранс из ближайшего кафе, просочился едва слышный, но невероятно твердый шепот: «Спаситель Воскресе!» Затем она резко развернулась и растворилась в темном переулке, как тень, не оставив следов в цифровом поле, но оставив тяжелый осадок в воздухе.

– Нам нужно глубже запутать свой цифровой след, Кирилл, – раздался сухой, лишенный эмоций голос Товарища, прозвучавший напрямую в кохлеарном импланте Кирилла. – И лучше всего для этого – раствориться в самой гуще, в толпе. Стать одной из ее клеточек. Отправляйся туда, где кипит пена этого века.

Концертная площадь «Гиперборея» бурлила, как перегретый котел, открыто игнорируя все законы о социальной дистанции и квотах на массовые скопления. Тела сливались в единый, дышащий организм, пропитанный потом, дешевым синтетическим алкоголем и феромонами массового экстаза. Над толпой висел густой туман от ароматизированного сухого льда – запах «Ледяной Свежести Тундры» по версии корпорации «АромаСинтез». На сцену, похожую на взлетную площадку космического корабля, выплыла фигура в ослепительных лучах софитов. Лара Сторм. Ее внешность была шедевром, воплощением последних достижений генной инженерии и пластических хирургов: идеальные пропорции куклы Барби, кожа, сияющая как перламутр, глаза огромные, неестественно яркого фиалкового цвета, обрамленные ресницами, похожими на крылья бабочки. Ее гибкое, почти бестелесное тело извивалось в ритме пульсирующего техно, отливая под лучами биолюминесцентными узорами, нанесенными на кожу.

А потом она открыла рот.

Раздалось низкое, хриплое, животное хрюканье, переходящее в горловой рык. Звук был настолько неожиданным, примитивным и диссонирующим с ее ангельской внешностью, что Кирилл, прижавшийся к холодной стене арки на краю площади, испытал приступ одновременно смеха и глубочайшего недоумения. Его кохлеарный имплант взвыл от перегрузки.

– Что это? Какое-то новое… перформансное искусство? – пробормотал он себе под нос, чувствуя, как смешок пузырится внутри, но не находя выхода.

Толпа взревела диким, неконтролируемым экстазом. Тысячи глоток вопли в унисон. Подростки рядом с Кириллом визжали, подпрыгивая на месте, их лица искривлены блаженным помешательством:

– Слышишь?! Это же «гроул-техника»! Это высший пилотаж! Она переосмысливает экзистенциальную боль нашего поколения через деконструкцию вокальных норм! – кричал паренек с зелеными волосами и имплантом, мерцающим на виске.

На гигантских экранах, окружавших площадь, всплыли рекламные щиты невероятной яркости:

«ЛАРА СТОРМ. ГОЛОС ЭПОХИ ДЕФИЦИТА СМЫСЛА! НОВЫЙ АЛЬБОМ «ХРЮ-ТРАНС» УЖЕ В NEURO-NET!

УЧАСТВУЙ В ЧЕЛЛЕНДЖЕ: #ХРЮКНИКАКЛАРА! ЗАПИШИ СВОЙ КРИК ДУШИ! ЛУЧШИЕ ПОЛУЧАТ ЦИФРОВОГО ДВОЙНИКА ЛАРЫ НА 24 ЧАСА!»

«Гениальный маркетинговый ход, – появился текст Товарища на внутреннем дисплее импланта Кирилла. – Не можешь петь? Продай свое уродство, свою дисфункцию как эксклюзивный контент. Преврати недостаток в бренд. Идиократия как бизнес-модель.»

Кирилл наблюдал, как ботоксное, абсолютно безупречное лицо Лары сияло под софитами белоснежной ухмылкой, в то время как ее голосовые связки, вероятно, модифицированные или просто сломанные, выдавливали из глотки звуки, рвущие барабанные перепонки и саму ткань реальности. Красота невероятная, почти инопланетная, и уродство первобытное, звериное слились в апокалиптическом, сюрреалистическом дуэте. Это был гимн распаду.