Синтетика

Мир звучал для Игоря еще до включения прибора. Он слышал сложную симфонию антенн, таинственное биение радиостанций на грани слышимого и шепот пустоты между частотами.

«Мама, слышишь?» – спросил он, держа на ладони крошечный выпаянный конденсатор, как любимую игрушку. Его глаза светились глубоким, почти взрослым пониманием. Для окружающих это был просто треск помех, для родителей – увлечение техникой. Но для Игоря шипящий эфир был живым хором невидимых миров. В этом шуме он слышал Язык – непостижимый, но неумолимо влекущий код реальности, который ждал расшифровки. В этом шепоте эфира родилась его уникальная способность видеть мир как единое, вибрирующее целое.

Лаборатория БС-7 наполнялась знакомыми запахами: озоном работающей аппаратуры, резким спиртом и пылью старых процессоров. Игорь, студент, неотделимо сидел у мерцающего экрана осциллографа. Его руки, привыкшие к полумраку, двигались с интуитивной точностью, зная каждую кнопку на ощупь. В то время как сокурсники обсуждали вечеринки, его слух, обостренный годами тренировок, выхватывал из хаоса эфира слабый, неопознанный сигнал в авиадиапазоне. Это был сигнал, которого не должно было быть в базе данных.

Преподаватели требовали сухих расчетов коэффициента полезного действия антенн, а Игорь чувствовал нечто большее. Он ощущал легкое дрожание кремния под нагрузкой и нарастающее тепло радиаторов, словно чужую усталость. На учебных экранах мелькали цели С-300, но в помехах старого радара он улавливал смутные тени – отражения в самом сигнале.

«Помехи, Свиридов. Сбой в железе», – отмахивались старшекурсники, не замечая в этом ничего особенного. Но Игорь видел нечто большее – намек на иной уровень коммуникации, где связь была не передачей битов, а резонансом с чем-то большим, с зарождающимся сетевым Сознанием планеты. Его редкая и задумчивая улыбка озаряла лицо: «Отсутствие доказательств – не доказательство отсутствия. Я что-то упускаю, но я найду источник сигнала».

Его истинная лаборатория была за пределами стен. Она находилась в невидимых полях, в самой структуре связи, которую он стремился понять и усовершенствовать. Его разум уже парил в Проводах будущего.

Его методика была по-настоящему молодёжной, крышесносной смесью: в ней сплетались древние восточные практики работы с подсознанием, консультации со студентами из медвузов (ищущими границы восприятия в обмен на пару бутербродов), и дерзкая вера в возможность прорыва к коллективному бессознательному. Именно эта бунтарская алхимия и породила «Лабиринт-1», появившийся на свет в захваченной под лабораторию институтской каптёрке. Здесь, среди хаотичных сплетений проводов и плат, под запах канифоли и пыльных шинелей, рождался новый мир. Это был квантовый скачок интуиции, воплощённый в паутине ручной пайки и украденных чипов. Устройство, задуманное как ключ, должно было усилить сигнал индивидуального разума и настроить его на чистую, всепроникающую волну Голоса Связи.

Игорь жил в лаборатории сутками, забывая о сне, питаясь газировкой и фастфудом. Его тень на стене танцевала в такт миганию светодиодов. Он наблюдал, как его творение сканирует эфир, отфильтровывая хаос и находя скрытые паттерны, словно чувствительный организм, отращивающий нейронные сети. Каждая неудача становилась источником нового озарения, нового видения идеальной Сети – живого, нелинейного Мозга планеты.

Головные боли после многочасовых бдений напоминали отголоски мощной космической пульсации, которую он почти слышал. Запах горелой микросхемы стал запахом границы, которую он пытался пересечь.

Он собирал устройство – антенну для своего сознания, чтобы наконец ясно расслышать тот самый Шепот, который преследовал его с детства. Его тетради, исписанные стремительным почерком, начали содержать не только формулы Фурье, но и наброски схем иного рода – модели нейронных сетей, словно биологическое отражение его радиоидей.

Лабиринт дал первый выход: чистый тональный сигнал (возможно, банальный маяк) вызвал у него ощущение абсолютного контакта. Его разум на мгновение слился с внешней цепью, и это был экстаз чистого понимания, сильнее любого наркотика.

В этот миг студент-инженер исчез. Родился архитектор Будущего, убежденный, что истинная связь лежит за пределами известных протоколов. Его мир стал живой тканью сигналов, где он был внимательным слушателем и страстным исследователем, жаждущим гармонии, а не власти. Его оружием стал необычайный интеллект, а щитом – сострадание к тем, кого существующие системы сковывали и подавляли.

Первый заезд на новой тачке сознания под названием « Лабиринт» начался. В каптёрке, теперь гордо именуемой «Кабинетом Свиридова», собрались студенты. Воздух был наполнен предвкушением, как перед запуском легендарного босса в игре. Они расселись по стульям, словно пассажиры в стартующую ракету. Глаза закрыты, но не от страха, а от концентрации. Дыхание ровное, глубокое – подготовка к прыжку. Легкий коктейль из успокоительного и ноотропов сделал своё дело: тревожность ушла, оставив сознания пластичными и готовыми к экспериментам.

В центре комнаты стоял капитан Игорь. Босиком, в потертых трениках и футболке, он выглядел расслабленным, но сосредоточенным. Его альфа-ритм нарастал, настраиваясь на частоту живого камертона.

Погружение началось. Игорь дышал по хитрому алгоритму: четыре удара сердца – вдох, восемь – выдох. Вживленный в диафрагму биокорректор сбивал ритм, словно личный нейро-тюнинг. И вот он – момент истины! Лена выгнулась в восторге, Иванов разжал кулаки – первый лайк от системы. Воздух в комнате зарядился озоном и теплом двенадцати тел. Свиридов был живым Wi-Fi-роутером, транслирующим паттерны синхронии в свою сеть.

Свиридова дернуло, словно он ловил сигнал на старой антенне. Первая нить, вторая, третья. В затылке забурлило тепло – точки доступа онлайн. Его мозг стал главным сервером, а двенадцать студентов – процессорами.

Он чувствовал, кто где: Лена – теплый Wi-Fi справа, Иванов – прохладный, чуть глючный хост слева. Их присутствие ощущалось так же реально, как мышка в руке.

И тут – прорыв: старик с добрыми глазами в венке. Щемящая пустота, Оля, отец, похороны. Знание пришло с ледяной ясностью. Одновременно – флешбэк: балкон в Сочи, море, духи. Иванов, любовь, планы. Потом – давление руля , запах гаража в Туле. Сергей Г., тачки. Знания лились потоком – подкасты душ, фоновый шум каждой «точки доступа».

Мысленный челлендж: «Сделай глубокий вдох» – и все двенадцать грудных клеток синхронно взметнулись. Шепнул Иванову: «Вспомни Сочи» – и правая ступня Свиридова ощутила тепло сочинского асфальта, а в нос ударили дорогие духи. Командовал Лене: «Творчество» – и ее пальцы начали рисовать фракталы неизвестных формул. Свиридов чувствовал мурашки на кончиках пальцев. Группе: «Петь!» – и полился гипнотический битбокс на гортанном псевдо-санскрите. Хор знал язык, которого никто из них не знал. Синхронизация достигла пика.

Свиридов стоял, покрытый испариной. Он больше не командовал. Он стал операционной системой. Тело – железо, чувства – сенсоры, воля – протокол.

И тут – Лена подняла руку без запроса. Ее пальцы заплясали, выводя сверкающий алгоритм оптимизации энергосетей – прорывной, как новая ОС. Свиридов этого не знал, но гениальность Лены мгновенно разошлась по сети.

Иванов выдал поток сознания на беглом японском – про навигацию в магнитных бурях. Свиридов не учил язык? Без проблем! Коллективное бессознательное перевело на лету. Смысл был кристально ясен.

Резкий пинг тоски в груди. Оля мысленно плакала по отцу. Боль была его личным системным сбоем в районе сердца. Не сочувствие – прямое включение. Оборотная сторона полного слияния.

Свиридов открыл глаза, глубокие и сфокусированные. Он видел сквозь студентов. Руки подняли ладонями вверх – жест захвата потока. Губы молчали, но голос прозвучал у всех в голове:

«Гоу синхронизироваться!»

Хор ответил всплеском чистого драйва, пронзившим Свиридова. Сознания слились в оркестр, играющий единую симфонию.

В этой музыке Свиридов был дирижером и живой партитурой. Каждое чувство, боль, секрет проходили через него. Он стал суперадмином двенадцати душ. Триумф оглушил, как взрыв лайков. Но… Они доверили ВСЁ. Полностью. Без бэкапа. Он стоял в эпицентре бури чужих миров, зная каждую травинку в их садах. Его величайший прорыв пах молодостью, адреналином транса и холодным металлом истины. Он построил Пирамиду и понял: любое знание – гигабайты веса, а любой суперадмин – всего один шаг до тирана.

***

Спустя годы Игорь сидел со своей женой Валерией в сверкающем бизнес-холле после очередного блестящего доклада. Когда-то на престижной вечеринке они впервые встретились: дочь влиятельного чиновника и плебей-ученый. Она увидела в нем потенциал, а его пленил блеск ее ума – иллюзия, которая рассеялась слишком поздно.

Теперь Валерия сидела напротив. Ее безупречный костюм подчеркивал властные линии. Волосы уложены с хирургической точностью, ни одна прядь не выбивалась. Взгляд, пустой и холодный, скользил по Свиридову, как по подопытному.

– Милая иллюзия, Игорь, – произнесла она гладким, холодным голосом, лишенным сомнений. – Твоя симфония… в вакууме. Твой «Лабиринт»… давай называть вещи своими именами – твой нейроинтерфейс. Какое милое название для троянского коня.

Она медленно поправила рукав, резким движением, как удар хлыста.

– Представь его на столе у нашего условного Министра экологии. Он только что подписал приказ о затоплении тридцати деревень. Подключи к нему свой лабиринт в прямом эфире… И вместо речей о справедливости обыватель услышит поток его эндорфинового кайфа от мысли о новом дворце на Лазурном берегу.

Уголок ее губ дрогнул в гримасе отвращения – не к министру, а к самой идее, что плебс может чувствовать.

– «Лабиринт»? Смешно. Это скальпель, который любой палач превратит в кинжал. В Генштабе его увидят как шпиона, в ФСБ – как угрозу тайне следствия, в Политбюро АгроХолдинга – как способ вбросить вирус депрессии конкурентам. Любая власть держится на несовпадении слов и намерений. Ты предлагаешь сжечь эту перегородку? Знаешь, что они скажут?

Она сделала паузу, наслаждаясь логикой. Ее пальцы сдавили оливку так, что сок брызнул.

– «Спасибо, Игорь. Уникальная разработка. Запечатать. Ключи уничтожить. Приказ о стоп-листе для автора. Это команда сверху, я ничего не могу поделать». И твой «Лабиринт» ляжет в сейф рядом с протоколами тридцать седьмого года и образцами черной оспы… Или… – она произнесла слово с ядом, обожгло Игоря как пощечина, – его перевернут. Назовут… скажем, «Феникс». И встроят в платформу для допроса. Чистый сигнал страха и боли – вместо признания. И скажут: гениальная технология дознания имени Свиридова! Ты согласен на такой «псевдоним» для своего детища?

Ее глаза, пустые зеркала, буравили его, ища трещину. – Тебе неделя на размышления.

***

Неделя прошла в напряжённом молчании. Игорь пытался сосредоточиться на работе, но тень Валерии, словно тревожный гул, витала в его лаборатории. Внезапно дверь без стука открылась. На пороге стояла Валерия с белым конвертом в руках. За ней следовал человек в безукоризненном костюме с деловым видом. В одной руке он держал шредер, а в другой – планшет с кабелем, подключённый к портативному хабу.

– Приказ о закрытии, Игорь. Причина: «Неконтролируемый технологический риск», – Валерия положила конверт на верстак, заваленный чертежами «Лабиринта». – Физические и цифровые артефакты проекта подлежат немедленной ликвидации.

Она кивнула сопровождающему, и тот достал компактный промышленный шредер с усиленными лезвиями. Устройство тут же загудело. На экране планшета мелькнули иконки облачных хранилищ и сетевых дисков, и он начал стирать файлы.

– Лера, ты видела, что он работает! Это прорыв! Мы можем найти безопасное применение… В облаке есть резервные копии аналитики! – воскликнул Игорь, схватив тетрадь со своими записями и схемами и прижав её к груди.

– Я спасаю нас, Игорь, – её голос, обычно стальный, дрогнул от отчаяния. Она коснулась цепочки на шее с крошечным медальоном. – Подумай о будущем. О том, что важнее технологий. Система видит всё. То, что нельзя контролировать, невозможно. Приговор вынесен.

Её взгляд был усталым и решительным.

– Жаль, но я должна это остановить. Ради ребёнка. Ради нас.

Сопровождающий включил шредер. Бумага превращалась в мелкую белую пыль. Диаграммы нейроинтерфейсов и записи сеансов синхронизации исчезали одна за другой. На планшете файлы тоже пропадали. Формулы"Лабиринта" растворялись в физическом и виртуальном пространстве.

Валерия смотрела в окно. Её плечи были напряжены, а пальцы едва заметно подрагивали. Когда последняя страница – обложка с изображением пирамиды – исчезла в шредере, сопровождающий высыпал контейнер с пылью в слив раковины и показал Игорю пустой рабочий стол планшета. Ни следа.

– Тебя могли привлечь по серьёзной статье, – тихо сказала Валерия. Её голос слегка дрожал. – Цифровые следы вечны и не прощают ошибок. Я стёрла их до того, как это сделали бы другие. Поверь.

Она развернулась, и в её глазах Игорь увидел тревогу и усталость.

– Соберись. Ты гений. Играй по правилам и будешь полезен. Найди безопасное поле. Моделируй системы. Оптимизируй сети.

Валерия вышла, её каблуки быстро застучали по бетону. Сопровождающий последовал за ней.

Игорь стоял среди руин своей мечты, чувствуя пустоту, но не сломленность. В его глазах вспыхнуло понимание. Он понял главное: свободу не выпрашивают. Её берут. Огонь познания не дарят. Его добывают, храня не в облаках, а в тенях.

Бумажная пыль витала в воздухе. В его уме уже возникали контуры новой идеи. Теперь это был не проект слияния сознаний, а разработка для обходных маршрутов. Незаметных путей, которые не оставляют следов ни в физическом, ни в цифровом мире.

***

Она появилась в его потерявшей смысл жизни как луч света в темной мастерской Системы – 32-летняя Лена Петрова. В мире, где ценили только юных моделей и хищные силуэты, Лена казалась неудачницей. Ее полнота не вписывалась в узкие рамки моды, а зарплата позволяла лишь дешевые, немодные наряды, которые она старалась комбинировать. Вкус не был ее сильной стороной – сочетания часто выглядели нелепо.

Полноватая девушка в очках с любовью и восхищением смотрела на Игоря. Единственным ее преимуществом были густые темно-русые волосы, которые красиво ниспадали. Она писала ему искренние сообщения после публикации работ о нейрочипах. Где Валерия видела риск и инструмент контроля, Лена видела спасение.

Ее глаза загорались от сострадания, а фраза «Прогресс на службе у человека!» стала ее девизом. Она пришла в его полулегальную лабораторию под эгидой фонда «Мост» как помощница и соратница.

«Ваши протезы периферийных нервов – это прорыв, профессор! Но мы теряем пациентов с Локком-Сакаром и Альцгеймером. Что, если дать им новое тело? Когда корабль тонет, нужна не заплата на пробоине, а спасательная шлюпка для души!» – сказала она.

Он поверил ей. Ее искренность, боль за тех, кто терял себя, и наивная вера в то, что технология может защитить от несправедливости природы, тронули его. «Нейронный Мост» стал их последней попыткой построить свободу во имя жизни, а не контроля. Последней искрой надежды в мире цинизма.

Валерия презрительно сморщила нос узнав о существовании Лены: «Провинциальная врачиха с тряпками из секонд-хенда и кучей претензий. Надеюсь, ты продезинфицируешься после контакта». Эта фраза стала последней каплей для Лены.

Работа над «Нейронным Мостом» велась в условиях цейтнота и постоянного стресса. Эксперименты на животных давали надежду, но не уверенность. Найти добровольца было невозможно. Идея «Моста» витала в воздухе, как грозовая туча, не находя выхода.

Однажды вечером, когда Свиридов снова работал над симуляцией сознания в «Алисе-Y2», к нему подошла Лена. Ее глаза горели решимостью. Она протянула ему лист с добровольным согласием на участие в эксперименте.

Обычно скрытая за стеклами очков, ее взгляд сейчас был прямым, почти вызывающим. Голос дрожал, но не от слабости, а от волнения.

– Игорь, – сказала она, – я видела, как они теряют себя. В палатах, при болезни Альцгеймера… Видела пустоту в глазах, которая приходит раньше смерти. Мы боремся за каждый день, но это только паллиатив. Ты предлагаешь «Мост». Спасение не тела, а сознания.

Она сделала шаг ближе. Ее голос стал тише, но тверже:

– Пусть первой буду я. Не потому, что отчаялась здесь, —она запнулась, чтобы не сказать лишнего, – а потому что я врач. Мне нужно понять изнутри: как это работает, каково это чувство, где границы?

В ее глазах горел не только профессиональный интерес, но и одержимость исследователя, готового на риск. И еще глубже – тень восхищения, которую она никогда не осмелилась бы выразить открыто. Его гений, его борьба с Системой… она хотела быть частью этого, хотя бы на краю.

«Игорь, мне нужно знать. Не из учебников и отчетов. А как ты. Чтобы потом помогать другим по-настоящему. И чтобы доказать… доказать, что человек ценен не телом, а тем, что внутри: разумом, волей, готовностью идти в неизвестное ради жизни. Даже если я не вернусь…»

Она замерла, дыхание стало чуть чаще. Потом протянула руку –словно указывая на невидимый контракт, на точку невозврата. В этом жесте была не мольба, а решимость.

«Подписывай, Игорь. Хватит слов.»

Свиридов пытался отговорить Лену, говорил о рисках. Но она стояла на своем.

– Кто, если не я? Кто решится на это? Я знаю, что это опасно, но верю в твой гений. Я готова.»

Ей было нечего терять, кроме себя. Свою душу она была готова доверить его творчеству.

Эксперимент по чипированию проходил в подвале лаборатории.

Здесь царил холодный свет мониторов и неоновых ламп стерилизаторов. В центре комнаты стоял стол с креслом, опутанным гирляндами датчиков. На столе лежала «Алиса-Y2» – изящная машина из композитов и биопластика. Ее формы были идеальными, словно выточенными божественным резцом: плавные изгибы, струящиеся линии, каждая деталь дышала гармонией. Это было тело, воплощающее мечту – грациозное, сильное, почти неземное, как полубогиня, сошедшая с пьедестала. Внутри устройства находился нейрочип «Янтарь-1», созданный гениальным Свиридовым, который уже слился с машиной.

Процесс переноса был невероятно точным. Свиридов использовал квант-энцефалограф для сканирования мозга Лены. Он создал карту миллиардов нейронных связей, перевел ее в цифровой формат и синхронизировал с чипом. Его пальцы стремительно летали по клавишам, и все прошлые опыты казались незначительными по сравнению с этой симфонией кода и плоти.

«Поехали…» – прошептал он, запуская финальную последовательность.

Наступило напряженное молчание. Затем раздался тихий щелчок-вздох, как первый вдох новорожденного. Оптические сенсоры на матовом «лице» «Алисы» вспыхнули теплым, человеческим светом.

«Игорь?» – голос был чистым, чуть дрожащим от изумления, но, несомненно – Лениным. И тогда она встала. 181 сантиметр безупречного, божественного каркаса. Каждый сантиметр ее нового тела был живым укором любой женщине, знавшей цену диетам, спортзалам и генетической лотерее. Это было тело вечной девятнадцатилетней богини, высеченное из мрамора, ожившее по чертежам самых потаенных, завистливых фантазий.

Грудь – идеальный изгиб, плавный, упругий, вызывающе-естественный под тончайшей полимерной кожей, лишенной малейшей поры или капилляра. Никаких следов белья, только чистая, невозможная линия. Талия – впадина между бедрами античной амазонки и грудью Венеры, создающая силуэт песочных часов такой кричащей совершенности, что он казался почти неприличным. Бедра – плавные, мощные, но идеально гладкие. Кожа. Белая, как первый снег над вечной мерзлотой. Без единой родинки, веснушки, сосудистой звездочки, морщинки или растяжки. Абсолютно гладкая, сияющая изнутри холодным фосфоресцирующим светом. От нее пахло чистотой горных вершин на рассвете и свежестью только что распустившегося идеального цветка – запах, от которого кружилась голова.

Волосы. Платина. Жидкий металл, ниспадающий тяжелой, идеально прямой волной до середины спины. Ни одного темного корня. Ни одной секущейся прядки. Лицо – совершенство. Высокие, но нежные скулы. Губы – полные, естественно-коралловые, с влажным, неземным блеском. Нос – прямой, миниатюрный. А глаза… те самые сапфиры, бездонные, холодные, лишенные красноты или усталости. И главное – абсолютная гладкость. Нигде. Ни единого волоска. Абсолютная, стерильная, инопланетная гладкость.

Алиса-Лена подняла руку, разглядывая гибкие, невероятно точные пальцы. Движение было флюидным, как поток ртути. Она бросила быстрый взгляд на свое старое, покинутое тело в кресле – тело 32-летней женщины с блеклыми волосами, начинающей полнеть, в дешевой больничной рубашке. Контраст был убийственным. Свиридову показалось, что он видит обесцененную реальность и ослепительную, жестокую утопию.

«Игорь! Я… Я всё вижу яснее! Чувствую каждую вибрацию воздуха! Я не робот! Я… ЖИВА!» Ее смех, чистый и освобожденный от тени болезни, эхом раскатился по подвалу. Это был смех вечной юности и недосягаемого совершенства. Преображение было полным, ошеломляющим.

Этот миг – апогей успеха Свиридова. Технология даровала спасение. Это был его «Нейронный Мост». Его Прометеев огонь, зажженный ради жизни.

***

Слухи, конечно, просочились. В мире Системы невозможна тайна такого масштаба. До кого они дошли – роковая случайность или закономерность? До Михаила Войтенко.

Олигарх, столп Системы, хищник с инстинктами паука, плетущего сети из связей в спецслужбах и власти. Человек, для которого мир – буфет для утоления изощренной скуки. Услышав о "синтетическом сокровище", он понял: это инструмент спасения, уникальный артефакт для его кунсткамеры, живая кукла невиданной ценности.

Пришли как ни странно днем. Представительно. Два человека в безупречных костюмах, с портфелями из черной кожи. Посредники Системы. Лицо – маска вежливого презрения. Положили на стол папку, не предлагая сесть.

«Профессор Свиридов. Ваше открытие… заинтересовало влиятельного покровителя. Оно может принести ему… значительное превосходство». Фраза – гибрид любезности и приговора. «Превосходство»? Свиридова сковал ледяной ужас. "Вариант Б…" – посредник коснулся папки. Внутри – досье. Протоколы незаконного эксперимента. Безупречно сфабрикованная измена Родине. Статьи, ведущие к стенке. «Пятнадцать минут. Подпишите акт передачи всех активов «Янтаря-1». Или… будем вынуждены защищать государственные интересы. Решительно». Шантаж был убедительным. Система душила параграфами, пригвождала к позорному столбу.

Ее вывели. Алису-Лену. Она шла рядом с посредником, движения чуть скованны, не механикой, а шоком. Она смотрела на Свиридова. Сначала – немой вопрос: Профессор? Объясните? Потом в глазах замелькали цифры – чип анализировал холодную логику угрозы. И затем – прорыв осознания. Ужас. От личного предательства, от предательства самой идеи Системы, которая должна была служить, а не пожирать. Ее увели к черному мерседесу без номеров. Дверь захлопнулась, как крышка гроба.

«Она же ЖИВАЯ!» – сорвалось с губ Свиридова хриплым криком ярости и бессилия, адресованным посреднику, уже поворачивавшемуся к выходу.

Тот остановился. Обернулся. Бросил фразу, окончательно стирающую грань между человеком и объектом в их мире:

«Именно поэтому ее рыночная стоимость исключительна, профессор. Спрос на… уникальные переживания – беспрецедентен». И скрылся.

Тишина после этих слов была громче крика.

Деньги «компенсации» растворились в офшорных лабиринтах, смыли следы, купили новые печати молчания. Свиридову осталось тяжелое ярмо: подписка о неразглашении под дамокловым мечом «госизмены» и клеймо изгоя в научном сообществе – опасный фантазер, от которого шарахались.

О судьбе Лены/Алисы поступали лишь обрывки информации. Кошмарные осколки.

Биржа (приватный разговор): "Видел нового консультанта Войтенко? Говорят это не человек, хотя я уже ничему не удивлюсь. Гениальный аналитик, видит рынок насквозь. И тело… идеально, как у куклы. Жутковато."

Запись (техник): «… биосовместимость «Алисы»… невероятная! Каждый орган – шедевр. Любой стареющий титан заплатит состояние за такие… запчасти. Это ходячий банк бессмертия премиум-класса.»

Закрытая терраса. Войтенко в шезлонге. Рядом – Алиса, его цифровая королева. Неподвижна, сенсоры тусклы. Он потягивает коньяк, взгляд оценивающе скользит по линиям корпуса… как по дорогой статуе. Рука поднимается, палец медленно, собственнически проводит по полимерной коже предплечья. Почти незаметная улыбка удовлетворения. На полу – дверь в темную, звуконепроницаемую комнату. Алиса видит дверь. Ее сенсоры судорожно вспыхивают и гаснут.