Тени горят ярче

– Пепел? – она обернулась. – Ты проверил?

– Да. И кое-что ещё. Следы микрокристаллов костной ткани. Человеческой.

Алиса сжала платок в руке. Пальцы побелели. Гари – не просто запах. Это кто-то. Это след жертвы. Кто-то был сожжён ради этого. Не метафора. Не миф.

Свеча качнулась. Не от их дыхания. От чего-то иного. Сквозняк, которого не было, подхватил огонь. Пламя вытянулось, коснулось потолка и погасло. На стене остались только тени. Две – от них. Третья – от чего-то незримого. Она двигалась. Независимо. Шагнула. Скользнула.

Алиса замерла.

– Не поворачивайся, – Дэмиен произнёс это так, будто знал, чем это закончится. – Не дай ей лица.

Тень между ними казалась женской. Волосы – как дым. Шея – вытянута, будто в предсмертной судороге. Её движения не были копией. Они были первоисточником. Их тени – отражением. Алиса подняла руку. Её тень осталась на месте. Но тень женщины шевельнулась, как будто звала.

– Это не отражение, – прошептала. – Это память.

Картина осталась позади. Но она чувствовала, как что-то в холсте стучит. Пульсация. Сначала редкая. Затем – в ритм её дыханию. Потом – в ритм его. В унисон. Картина дышала с ними. Или они – с ней?

Дэмиен наклонился ближе. Тени на стене слились. Его и её. И третьей – между. Женщина в пламени обнимала их. В прямом смысле. Её тень протянула руки, сомкнув кольцо. Узоры на стене стали плотнее. Появились спирали, как в старинных книгах алхимиков.

– Мы в ней, – прошептал он.

– Или она в нас, – выдохнула Алиса.

Он коснулся её руки. Осторожно. Но пальцы его были холодны, как металл. Она узнала этот браслет. Он снял его внизу, в фойе. Он не должен был быть здесь. Он не мог.

– Как он… – начала она.

– Я не надевал, – тихо ответил он.

И тогда тень Дэмиена наклонилась к тени Алисы. И прошептала. Но они молчали. Это были не они. Это были их образы. Алиса не слышала слов. Только движения губ. И знала – это было то же самое, что ей кричала женщина в пламени, когда она была ребёнком. В дыму. До того как всё исчезло.

Алиса сделала шаг назад. Тени растянулись. Свеча вспыхнула вновь. Коротко. Огонь лижет стекло картины. От него на рамке проявляется буква. М. Кровь? Воск? Или… то, что осталось внутри?

– Ты её чувствуешь? – её голос дрожал.

– Я чувствую тебя. Но ты уже не одна.

Он говорил это не как утешение. Как факт. Безысходный.

Тишина. Изнутри картины – стук. Раз. Пауза. Два. Пауза. Третий – длиннее. Это не шум. Это – сигнал.

Алиса прижала ладонь к холсту. Он был горячий. Настолько, что кожа могла обжечься. Но боль не пришла. Только образ. Пепельная бабочка, вспыхивающая на кончиках пальцев. Та же, что танцевала по подолу маминого платья, когда всё горело.

– Она хочет выйти, – прошептала Алиса. – Или хочет, чтобы мы вошли.

И тогда картина дёрнулась.

Механически.

Как дверь.

Но пока – не открылась.

Дэмиен не шевелился. Пламя свечи снова погасло, но его лицо всё ещё отсвечивало – не от света, а от чего-то внутреннего. Как будто он светился изнутри, но не теплом, а напряжением, наэлектризованным до предела. В нём сквозило ожидание – словно он знал, что следующая минута разделит их на до и после. Алиса стояла рядом. Она чувствовала, как воздух между ними становится плотным, насыщенным, как перед грозой. Между их телами – расстояние, но между их тенями – никакого. Их тени уже слились.

Нить натяжения была невидимой, но остро ощущаемой. Как волос, натянутый между пальцами мёртвого скрипача. Как лезвие. Одно неверное слово – и она прорежет плоть. Или память. Или само время, которое, казалось, застыло в комнате, не в силах двигаться дальше.

– Эту комнату надо запечатать, – произнёс он бесцветным голосом, в котором не было страха, но звучала необходимость. – Немедленно.

– Если мы это сделаем, – тихо, почти беззвучно, – картина начнёт гнить изнутри. Она не хочет быть запертой. Она уже пыталась вырваться. Дважды.

– Ты хочешь, чтобы она вырвалась? – его голос стал холоднее. – Чтобы она нашла выход через тебя? Через твою плоть?

Алиса не ответила. Его слова оставались в воздухе, как след от удара. Её взгляд скользнул к окну. Стекло запотело. За ним – ночь, вязкая, как нефть. В отражении окна – их двое. И третий силуэт. Чуть позади. Чуть выше. Как будто он стоял на уровне потолка.

– Ты это видишь? – её голос был чужим. Она не обернулась.

– Вижу, – коротко. Он подошёл ближе. Их плечи почти соприкасались, но температура тел не ощущалась. Только странный озноб, идущий изнутри. – Только я не знаю, кто это: она или мы… в том, чем можем стать.

Алиса провела пальцем по стеклу. Линия – как надрез. Изнутри стекло запотело вновь. Кто-то дышал. Не они. Вдох. Пауза. Выдох. Пауза. Ритм совпадал с их дыханием, но не исходил от них. Кто-то повторял их – с опозданием в полсекунды.

– Я больше не уверена, что границы работают, – она заговорила быстро, как будто боялась потерять мысль. – Между реальным и написанным. Между живым и тем, что только выглядит как живое.

Дэмиен молча вытащил из внутреннего кармана тонкий, аккуратно сложенный свёрток. Конверт был старым, края пожелтели, печать сломана. Бумага хранила в себе время. И что-то ещё.

– Я нашёл это у Марка. Под замком. Он сказал, что не знает, откуда оно. Или забыл.

Алиса взяла конверт. Он был тяжёлым. Пах старой бумагой и чем-то сладко-железистым. Как засохшая кровь. На обороте – инициалы: М.

– Опять она, – Алиса сжала кулак. Пальцы побелели. – Или это не имя. Это система. Структура. Обозначение всего.

– Мира, – спокойно произнёс он. – Или Матери. Или Музы. Всё сводится к ней. Всегда.

Её взгляд стал тяжёлым. Глубоким. Имя било в виски, как сигнал. Имя было ключом. Оно что-то открывало в ней – и нечто закрывало в нём.

– Ты знаешь, кто это?

– Нет. Но я слышал это имя от Виктории. Один раз. Она его выдохнула, как будто боялась оживить.

Мышцы на шее Алисы напряглись. Внутри всё сжалось. Она сделала шаг назад, как будто пытаясь вырваться из незримого круга. Комната вздохнула. Пыль с полок поднялась в воздух, закружилась. Потолок словно опустился. Тени на стенах ожили.

Картина потемнела. Ткань натянулась. Масляная краска стала плотнее. Внутри – движение. Алиса повернулась к полотну. Женщина в пламени казалась ближе. Ткань её платья колыхалась, будто в комнате дул ветер, но он не ощущался.

– У неё есть лицо, – прошептала Алиса. – Моё.

Дэмиен подошёл ближе. Он замер. На холсте – лицо Алисы. Узнаваемое. Только искажённое. Как будто кто-то рисовал её по памяти. Или по остаткам сна. Отражение, увиденное через воду. Искажённая версия истины. Та, что прячется за закрытыми дверями памяти.

– Это невозможно, – сказал он, но голос его дрогнул.

– Но это происходит.

Звук. Острый, как ноготь по стеклу. Раз. Пауза. Два. Три. Тишина. Звонкая, звенящая.

Алиса шагнула вперёд. Пальцы её тянулись к холсту сами. Она не чувствовала страха. Только узнавание. Зов. Она не знала, кто зовёт. Но знала, что откликнуться должна именно она.

– Алиса, нет, – его голос сорвался. Он потянулся, но не успел.

– Я должна, – её пальцы коснулись ткани.

Мгновенно – вспышка. Не свет. Видение. Женщина с лицом Алисы. Горит. И улыбается. Пусто. За спиной – Виктория. Молодая. Почти та же. Только взгляд другой. Слишком спокойный. В руках – кулон. Тот самый. В нём пульсирует свет. Живой. Красный.

Алиса отшатнулась. Вдох. Тело не слушается. Глаза горят. В висках – звон. Запах гари стал плотнее. Он не напоминал – он заставлял помнить.

– Она была здесь, – прошептала. – До пожара. И Виктория знала.

– Значит, Виктория лгала, – Дэмиен шагнул ближе. Его глаза потемнели. – Она знала всё. И возможно, она начала это.

Свеча вспыхнула сама собой. Восстановилась. Огонь вытянулся вверх. На стене – три тени. Все трое смотрят друг на друга. Тень женщины поворачивает голову. Теперь она смотрит на Алису. Прямо. Без искажений. Без маски.

Алиса шепчет:

– Она хочет, чтобы мы вспомнили. Всё. Даже то, что мы спрятали сами от себя.

Ночь за окном больше не казалась просто фоном. Она была чем-то живым. Текучим. Сознательным. Алиса смотрела сквозь стекло, но не видела улицу. Вместо привычных очертаний города там клубилась тьма – густая, как нефть, но текучая, как ртуть. Что-то шевелилось в ней, прячется за слоями света и отражений, пробирается сквозь стекло, как сквозь вуаль. Воздух в комнате стал вязким. В нём невозможно было дышать – лёгкие не раскрывались до конца. Пульс бил в висках, и каждый удар совпадал со странным внутренним трепетом картины. Мазки на холсте словно дышали – расширялись, собирались в узоры, как спазмы на коже живого организма.

Фигура женщины на полотне больше не была статичной. Она вытягивалась. Не телом – формой. Очертания стали чётче, тени – глубже. А за её спиной проступал второй силуэт. Пока ещё неясный, будто начатый, но не завершённый штрих. Уголь на сырой ткани. Человек в проекции. Или тень от будущего.

– Ты это видишь? – Алиса говорила почти шёпотом, но голос дрожал.

Дэмиен не ответил. Он подошёл к полотну, остановился в полушаге. Его пальцы вытянулись, но не коснулись холста – зависли над ним, как перед прикосновением к горячему металлу. С губ сорвался едва слышный выдох.

– Картина меняется. Под влиянием чего-то извне. Или… изнутри. Тебя. Она подстраивается под твою память. Или под то, что ты в себе не пускаешь.

Алиса опустила глаза. Она чувствовала, как вокруг неё уплотняется воздух, будто кто-то строит невидимую стену, слой за слоем, из воспоминаний, запахов и обрывков фраз. Она уже не различала, где страх, а где узнавание. В запахе гари, в отблеске свечи, в рисунке ткани картины – везде пряталась мать. Её голос, её прикосновение. Но теперь оно было другим. Застывшим. Как на вскрытии.

– Мы должны поговорить с Викторией, – сказала наконец. – Она знает. Она всегда знала. И если эта картина показывает то, что мы прячем, значит, она – часть картины.

Дэмиен смотрел на неё. В его взгляде не было страха. Только концентрация. Как у хирурга, замершего перед разрезом.

– Она не просто знает. Она участвовала. Я видел в архиве музейную запись: имя Виктории числится среди попечителей фонда ещё до того, как ты родилась.

Алиса вздрогнула. Сердце сжалось. Комната будто ответила на её пульс – стены дрогнули, потолок понизился. Свет от свечи выхватил контуры, которых раньше не было: трещину в стене, пятно на полу, отпечаток ладони у дверной ручки. Следы прошлого, ранее скрытые. Но не удалённые.

– Стук, – вдруг сказала она.

Раздалось три удара. Глухие, ровные. Дэмиен шагнул к двери. Замер. Его рука зависла над ручкой. Он медленно прислонился ухом к дереву. Молчание. Но было ощущение, что кто-то там стоит. И не двигается. Просто стоит. И ждёт.

– Это не Виктория, – сказал он. – Слишком тихо. Слишком выверенно.

– Не открывай. Если оно решит войти, замок не поможет.

Они молчали. Комната вновь наполнилась тем давящим присутствием. Картина стала центром. Всё в ней концентрировалось. Женщина на полотне больше не просто смотрела. Она наблюдала. Её взгляд двигался. Менял угол. Следил. За ними. За каждым движением.

– Она стала ближе, – прошептала Алиса. – Или мы – к ней.

Дэмиен кивнул. Он подошёл к столу и вынул из-под бумаг чёрный альбом. Потёртый, застёгнутый на серебряный крючок. Он подал его ей молча.

Алиса открыла. Первое фото – дом. Их дом. До пожара. Стены чёрные, как будто горели ещё до огня. Второе – женщина в профиль. Платье до пола, кулон на груди. Волосы – как у неё. Губы – те же. Только взгляд чужой. Третий снимок – Виктория. Смотрит в объектив. И в тот момент Алиса ощутила: на том снимке, в тот день, Виктория знала, что всё уже началось.

Четвёртое изображение – рисунок. Детской рукой. Пламя. Три фигуры. Без лиц. Подпись: «Она сказала, что мы останемся навсегда». Почерк Алисы. Детский, дрожащий. Как будто рука писала под давлением.

– Это… – она не договорила. Горло сдавило.

– Это не просто воспоминание. Это якорь. Кто-то встроил это в твою память. Как предупреждение. Или как сигнал для пробуждения.

Она встала. Подошла к холсту. Женщина на картине вытянула руку. Её ладонь была точной копией её собственной. Родинки, изгибы. Даже шрам от падения в девять лет.

– Она не показывает. Она возвращает, – прошептала Алиса. – Это не метафора. Это механизм.

В уголке комнаты, в тени, что не должна была быть, кто-то стоял. Не двигался. Но дышал. Алиса видела, как шевелится тень на стене. Независимо от пламени. Как будто кто-то зажёг свечу внутри стены.

– Она приближается, – сказала Алиса. – Нет. Она не приближается. Мы просто… опускаемся туда, где она всегда была.

Дэмиен смотрел туда же. Его голос стал глухим:

– Она уже здесь. Только теперь – снаружи картины.

Тишина в комнате не была пустой. Она звенела, как проволока под напряжением. Алиса стояла неподвижно, чувствуя, как воздух вокруг уплотняется. Было ощущение, что стены дышат – медленно, глубоко, со сдержанным усилием. Пламя свечи вытянулось в тонкую нить и застыло, будто его кто-то держал за невидимую нить сверху. Тьма в углах стала гуще, поглощая не только свет, но и звук, запах, саму реальность. Комната отрывалась от остального дома, от мира, от линейного времени.

– Нам нельзя оставаться здесь, – голос Дэмиена был глухим, но твёрдым. – Пространство больше не нейтрально. Оно стало частью механизма.

Алиса кивнула, но не двинулась. Её взгляд был прикован к картине. Женщина с её лицом теперь стояла, опустив руки, как будто больше не стремилась выйти. Но в этой позе было что-то настораживающее – не смирение, а выжидание. Хищное спокойствие перед прыжком. И ещё – тени. Их было трое. Одна повторяла Дэмиена, с точностью до поворота головы. Вторая – Алису, отставала в движениях на полсекунды. А третья… двигалась раньше. Она предугадывала. Она знала, куда повернётся Алиса ещё до того, как та это сделает. Тень не просто дублировала. Она вела.

– Она опережает нас, – прошептала Алиса, не отрывая взгляда. – Эта тень знает, что мы скажем. Она уже слышала.

– Мы в петле. Это повтор. Не в классическом смысле, не воспоминание. Это ритуал. Мы движемся по закольцованной траектории. Кто-то уже шёл этим путём. Возможно, мы же.

Он потянулся к столу и вытащил альбом. Листал его небрежно, но быстро, будто сдирая слои кожи с памяти. Его пальцы замерли на одной из страниц. Он развернул её к Алисе. Фотография. Лестница. Старая, с облупившейся штукатуркой. Свет пробивается сквозь узкое окно. На третьей ступени – девочка. В белом платье, спиной к камере. У её ног – шкатулка. Чёрная. Металлическая. С выгравированным знаком. Алиса узнала.

– Я не помню это, – сказала она, но голос выдал ложь. Дыхание участилось. Шкатулка была не из прошлого. Она была здесь. Внутри неё. Её память подступала, как прилив, от которого не скрыться. Вспышки. Земля под ногтями. Мокрая. Липкая. Голос. «Спрячь. Не трогай. Не открывай до звонка».

– Ты её закопала, – тихо сказал Дэмиен. – Чтобы забыть. Или чтобы никто не нашёл.

– Или чтобы никто не открыл, – прошептала она. – Даже я.

Он кивнул. Движение головы было тяжёлым. Он отвернулся к окну. Затем – снова к снимку. Его рука задержалась на изображении лестницы.

– Эта лестница не из особняка. Здесь другой свет. Камень старый. И… воздух другой. Это часовня. Та, что у северного холма. За забором, за полем.

Алиса вспомнила. Камень, покрытый мхом. Разломанный колокол. Шпиль, пронзённый зарослями плюща. Там всегда было холодно. Даже летом. Особенно летом. Дети из посёлка обходили часовню стороной. А она – ходила туда одна. Или думала, что одна.

– Мы пойдём туда, – её голос был ровным. Слишком ровным. – Сегодня. До полуночи.

– Сейчас. Потому что потом вход может исчезнуть.

Они оба обернулись к двери. Пламя свечи не мигало. Оно вытянулось в одну сторону, как будто реагировало не на сквозняк, а на движение за пределами пространства. Комната будто ждала их ухода. Или… их решения. Дверь заскрипела. Сама. Очень медленно. В проёме – пустота. Но Алиса знала, что она не пуста. Пространство за дверью теперь вело в другое место.

Они вышли. Не оглядываясь. Свеча осталась гореть. На картине, оставшейся в одиночестве, фигуры слились. Женщина в пламени больше не была одна. Рядом стояла девочка в белом платье. Она держала шкатулку. И на её шее – висел кулон Виктории. Только теперь он светился изнутри. Пульсировал, как сердце.

На полу комнаты медленно проступал круг. Нарисованный сажей. И внутри круга – буквы. Слишком древние, чтобы быть просто символами. Слишком точные, чтобы быть случайностью. Они ждали. Их должно было стать трое. Двое уже стояли на пороге.

Дорога к часовне тянулась, как затянутый шрам через землю. Они шли по ней не как путники, а как те, кого возвращают – не по их воле, а по долгу. Воздух вокруг не колыхался. Листья на деревьях казались высеченными из металла, неподвижными. Даже птицы, если и были где-то поблизости, молчали. Мир стал слушателем. Он замер, чтобы не мешать происходящему. Алиса ощущала, как земля под ногами слегка вибрирует, будто под поверхностью кто-то шепчет. Шаги отдавались не в ушах – в плоти. Каждое движение впечатывалось в реальность, как строка на глиняной табличке: навсегда.

Часовня выросла из земли, как выброшенная наружу кость. Камень её стен был чёрным не от времени, а от памяти. Архитектура простая, но в каждом изгибе чувствовалось – строили не для людей. Для кого-то другого. Может, для того, кто всегда смотрел сверху. Или снизу. Шипы плюща обвили стены, но не скрыли трещин. Наоборот – подчеркнули. Как вены на иссохшем теле. Витражи были выбиты. Не разбиты – именно выбиты, будто кто-то хотел вытолкнуть свет наружу. Дверь казалась закрытой. Но Алиса знала: она не была заперта ни снаружи, ни изнутри. Она была условной. Как иллюзия границы.

– Здесь, – её голос звучал, как уже произнесённый прежде. Дэмиен не спросил, откуда она уверена. Он чувствовал то же. Пространство не просто вело их – оно признавало их. Как свои элементы. Внутри часовни пахло камнем, как в старом склепе. Воздух был вязким, влажным, будто стены плакали изнутри. Алиса шла первой. Точно. Без колебаний. Под ногами хрустела пыль веков. Ступени, ведущие к алтарю, были стёрты, как от тысяч одинаковых шагов.

Алтарь напоминал саркофаг. Каменная плита в центре помещения, с выемкой посередине. Символы по краям – знакомые. Не по языку, по ощущению. Они не читались, но резонировали в костях. Алиса опустилась на колени. Пальцы провели по резьбе. Там был тот самый знак. Перечёркнутый круг. Узел. Зеркало. Замок. Она знала его не снаружи, а изнутри. Он был на внутренней стороне век. На внутренней стороне шрамов.

– Помоги, – её голос был глухой. Он не отдавался эхом. Часовня не отражала – она впитывала.

Дэмиен встал рядом. Вместе они сдвинули плиту. Та тяжело, но послушно подалась. Изнутри вырвался воздух – как из плотно запертого сундука. Запах воска, железа, мха, гнили. Внутри – полость. Чёрная, сухая. Идеально прямоугольная. В центре – углубление. Под размер. Под предмет, который отсутствовал. Но не был забыт.

– Где она? – спросил Дэмиен. – Шкатулка.

Алиса повернулась. Справа, у разрушенного амвона, между двумя камнями, торчал угол. Чёрный металл, тусклый. Как будто он дышал. Она подошла. С усилием вытянула предмет. Шкатулка была меньше, чем в воспоминаниях. Но плотнее. Она не звенела, не скрипела. Казалась цельной. Как кусок вечного материала.

– Я уже это делала, – сказала она. – В этой одежде. С этим камнем под ногами.

– Ты уверена?

– Нет. Но знаю.

Она положила коробку в выемку. Щелчок. Лёгкий, но от него вздрогнули стены. Камень под ногами задрожал. Где-то в глубине раздался низкий звук. Как гул в животе у живого существа. Сначала один. Потом второй, выше, резче. Как плач. Женский. Но не человеческий. Пульс Алисы ускорился, как будто реагируя на чужое дыхание.

– Всё началось, – произнесла она.

На стенах часовни проступили силуэты. Сначала – бледные пятна. Потом – формы. Лица. Без глаз. Рты приоткрыты. Все – в одном направлении. К алтарю. К ним. Дэмиен шагнул ближе. Его рука потянулась к Алисе – не защитить, а соединить. Они теперь были точкой активации. Не людьми. Не просто потомками. Участниками. Ключами.

– Мы открыли ткань, – произнес он. – Теперь она вспомнит нас. Не как образы. Как кровные.

Алиса посмотрела вверх. Под балкой, на самом краю свода, висел силуэт. Тёмный. Он не двигался. Но голова была повернута к ним. И в этом взгляде было узнавание. Не недоверие. Не страх. Признание. Как будто оно – наблюдало с самого начала. Ждало. И теперь могло начать следующее.

Шкатулка пульсировала. Как сердце. Только не живое. Архаичное. Механическое. Как будто внутри неё билось нечто старое, но не забытое. Алиса почувствовала, как кости под кожей вибрируют в унисон с её звуком.

– Это только первая часть, – выдохнула она.

– Открытие. Дальше будет сбор. А потом – соединение.

Их дыхание стало общим. Тьма в углах спустилась ниже. Руки без лиц тянулись к алтарю. Но не касались. Ждали. Ждали третьего. Тот, кто ещё не пришёл. Но уже проснулся.

Они не вернулись домой. Дом остался где-то по ту сторону – в прежнем мире, где стены ещё не умели слушать, где отражения оставались отражениями. Всё, что было до часовни, казалось другим временем. До. До пробуждения. До отклика.

Алиса сидела на полу библиотеки. Спина упиралась в старый книжный шкаф. Книги, раскиданные вокруг, лежали, будто их вырвали из снов. Пыль на корешках была не просто пылью – она была слоем молчания. Каждая страница, казалось, хранила дыхание того, кто однажды смотрел в глубину. Её пальцы дрожали, но не от страха – от того, что внутри неё открылось нечто большее. Движение вглубь. Шкатулка, даже покинутая, не осталась в алтаре. Она осталась внутри. Пульсация продолжалась. Как чужое сердце в её груди.

Дэмиен стоял у окна, но не смотрел наружу. Его глаза были направлены вглубь стекла, туда, где тень внутреннего отражения пересекалась с внешним мраком. Он не слышал улицы. Улицы больше не было. Остался только шум. Слои. Звуковые призраки из прошлого, настоявшиеся на молчании. Там, среди этих слоёв, он слышал имя. Не слово – вибрацию. Алису это имя тоже звало. Оно было старше их обоих. Старше даже самой часовни. Агата.

– Она пробудилась, – произнёс он, и воздух в комнате замер, словно признал истину.

Алиса не ответила сразу. В ней звенело. Внутри черепа. В кончиках пальцев. Она чувствовала: если сейчас приложить руку к полу, можно будет уловить отголоски той молитвы, что звучала в каменной утробе часовни. Как будто слова проникли в саму структуру здания и теперь жили под паркетом.

Она потянулась к старой кожаной тетради. Записная книжка Виктории. Заветная, исписанная символами и датами. Её кожа потемнела от времени, но не разрушилась. Бумага внутри была плотной, чуть шероховатой. Каждая страница отзывалась, будто она не бумага, а кожа. Алиса пролистывала её медленно, как священник – летопись, в которой каждое имя могло быть заклятием. Страница: «Агата». Трижды подчеркнуто. Рядом – слово: «сон». Ниже: «Не хоронить. Не касаться. Она спит – не потому, что мертва». И рисунок: зеркало. Треснутое. Под ним – пара глаз. Пустые. Белые.

– Виктория знала, – голос Алисы был хриплым. – Знала всё. Она писала это не как наблюдатель. Как участник. Она была рядом с Агатой в ту ночь.

– Агата, – произнёс Дэмиен, словно пробуя имя на вкус. – Это она?

Алиса подняла глаза. Но не на него. На портрет над камином. Женщина в чёрном. Глаза – не материнские. Стеклянные. Но теперь в них – движение. Едва заметный сдвиг. В уголке губ – напряжение. Как у человека, что готовится заговорить.

– Агата – не просто мать. – Алиса встала. – Она – замок. Или кукла. Или сосуд. Сначала я думала, что она погибла. Потом – что она спит. Но теперь я знаю: её роль началась после смерти. После вынимания души. Шкатулка – это не гроб. Это центр.

Дэмиен подошёл ближе. Его пальцы сжались в кулак. Он остановился рядом. Тишина между ними уплотнилась. Он знал: сейчас всё изменится. Если они продолжат – назад не будет.

– Если Виктория пыталась нас уберечь, – тихо сказал он, – почему она не уничтожила шкатулку?

– Потому что знала: уничтожить – значит, освободить. А удержать – значит, сдерживать. Пока одна из нас не станет новой шкатулкой.

Молчание. В нём – согласие. Признание. Вина. На полке, между книгами, появилась новая вещь. Её не было раньше. Небольшая шкатулка. Серебристая. С резьбой. Меньше той, что в часовне. Но плотная. Дэмиен потянулся к ней. Взял. Подал Алисе.

– Это вторая. – Он смотрел на неё, будто в последний раз. – Сбор. Тебе нужно вспомнить всех. Всех, кто был связан. Всех, кто погиб. Всех, кто молчал.

Алиса взяла коробку. Она была холодной. Металл как лёд. Пальцы онемели. В голове – вспышка. Воспоминание. Детский плач. Женский крик. Шёпот в темноте: «Собери нас. Поимённо. Без ошибок».