Тени горят ярче

– Алиса, – выдохнула она. Но внутри – другое. Боль. И знание. Это – маска. Настоящее имя глубже.

Свет в зале потускнел. Пространство сжалось. Фигура шагнула ближе, её сердце било в такт – всё громче. С каждой секундой оно поглощало пространство вокруг. Стены дрожали. Пол трескался.

– Назови себя, – потребовал голос. – И ты увидишь. Всё.

Из разлома в полу поднялся дым. В нём – лица. Сотни. Тысячи. Женщины, дети, старики. Те, кто умер. Те, кто звал. Те, кого она не спасла. Они не обвиняли. Они ждали.

И среди них – Виктория. Стоит. Живая. В платье, пропитанном пеплом. На шее – медаль. Та самая. Сердце. Расколотое. В её глазах – страх. И надежда. И то, что было похоже на прощение. Или на осуждение – граница тонка.

Алиса шагнула в дым.

– Я – та, кто помнит.

И тогда всё вокруг вспыхнуло – не светом. Памятью. Она ворвалась в тело, как огонь в здание. Болью. Лаской. Очищением.

И пепел… растворился.

Алиса шла по убывающему свету, как по кромке между снами. Неосвещённые ступени вели вниз, в сердце воспоминаний. Каждый шаг отзывался в её теле болью, будто она спускалась по своим нервам, по слою за слоем – к самому центру страха.

Пахло мёдом, пеплом и железом. Стены сужались, искажаясь, будто коридор был живым существом, пульсирующим в ритме её шагов. На стенах – отпечатки ладоней. Детские. Старческие. Свои. Кровавые и чёрные, как следы снов, забытых после пробуждения.

Впереди открылась дверь. Старое дерево. Изъеденное временем, но целое. Символ сердца, расколотого на две половины, словно предупреждение, был выжжен прямо в центр. Он бился в такт её дыханию.

Алиса толкнула дверь. Она не скрипнула – просто исчезла. За ней оказалась комната, полная памяти.

Каменные стены были обиты тканью – старой, выцветшей. Потолок терялся в темноте. Одинокая свеча горела посреди круглого стола. Пламя её не дрожало, будто в комнате не было воздуха. Рядом – чашка. Кровь. Её запах тянулся тонкой нитью. Горький. Живой.

В кресле сидел человек. Или то, что от него осталось. Фигура, будто высохшая в кресле, как тряпичная кукла, набитая золой. Он не двигался, но его сердце – стучало. Глухо, как колокол в тумане. Каждым ударом – отклик в груди Алисы.

– Ты пришла, – прошептал он, не поднимая головы.

Голос был сломан временем. Но не чужой. Слишком родной, чтобы быть реальностью. Она слышала его в снах. В голосе матери, которую не помнила. В крике, сорвавшемся с губ тогда, в огне.

– Кто ты? – спросила она, подходя ближе.

Он не ответил. Только медленно поднял голову.

И под кожей – пустота. Воронка. Лицо отсутствовало, но изнутри светилось сердце. Настоящее. Человеческое. Прозрачное, пульсирующее, в котором вращались символы – знаки, фамилии, даты. Её дата.

– Я – то, что осталось, – сказал он.

Он протянул ей коробку. Ту самую. Маленькую, с вырезанным кругом и знаками по краям. Она видела её на алтарях, в воспоминаниях, в зеркале. Но теперь – она была реальной.

– Это конец? – спросила Алиса.

Он покачал головой.

– Это начало без иллюзий. Начало, в котором ты решаешь, кем стать. Не кем быть – а кем стать.

Алиса взяла коробку. Её пальцы не дрожали. Кожа на ней – треснула. Из трещин – не кровь, а пепел. Он медленно стекал на пол, впитываясь в камень.

– Что, если я откажусь?

– Тогда ты останешься той, кем не являешься. Ты проживёшь дальше – как оболочка. А сердце… – он замолчал. – Сердце умрёт без имени.

Алиса медленно открыла крышку.

Внутри – тьма. Густая, плотная. Как будто время сложилось в точку. Из неё – не вырывался свет. Из неё вытекал голос. Её собственный.

– Я – помню.

И тогда – вспышка. Вспышка памяти. Сцены, смазанные и чёткие: Виктория с письмом в руке. Пепел на лице. Крик, что прорезал небо. Алиса в белом. Девочка с зеркалом. Мать. Руки, сжимающие медаль. Ритуал. Пламя.

Пламя, которое не жжёт, а очищает.

Из углов комнаты вышли тени. Не жуткие – человеческие. Молчаливые. Они несли в руках предметы: ключ, маску, письмо, нож. Каждая вещь – фрагмент.

– Это всё ты, – сказал человек в кресле. – Без фильтра. Без защиты.

И она – признала. Не увидела. Не узнала. Признала. Себя. Свой выбор. Свою вину. Свои кости. Своё имя.

Тень медленно шагнула вперёд и положила зеркало у её ног. Алиса наклонилась. В отражении – не она. Девочка. С глазами из золы. Та самая, что открывала коробку. Теперь – она жива.

Алиса выдохнула. И комната исчезла.

Комната исчезла, но Алиса осталась. Не исчезла, не проснулась. Она стояла – босая, дрожащая – посреди пустоты, в которой не было ни потолка, ни пола, ни горизонта. Только густой, вязкий туман, как варево из снов, в которых не находят выхода. Он обвивался вокруг неё, лизнул кожу – и замер. Словно сам не знал, что делать с её телом, теперь, когда она стала настоящей.

Перед ней – зеркало. Без рамы. Просто стекло, парящее в пустоте, как воронка. Оно отражало её, но и нет. Лицо – родное, но сдвинутое. Угол глаз чуть шире. Под веками – пепел. И волосы не чёрные, а серые, как дым. Но самое страшное – взгляд. В нём не было страха. Только знание. Страшная, холодная ясность.

Рядом с отражением – другой силуэт. Виктория. Тоже без выражения. Её пальцы касались медальона, но взгляд был направлен на Алису. Мальчик рядом с ней держал в руках куклу без лица. В другой – письмо. Лист дрожал, будто от ветра, которого не было.

Виктория шептала. Алиса не слышала слов, но понимала. Слова прожигали сознание напрямую:

– Ты можешь спасти нас. Или погубить. Но ты должна вспомнить всё.

Свет прорезал туман. Как клинок. Он расколол зеркало, и его осколки повисли в воздухе, как звёзды в созвездии прошлого. В каждом – фрагмент: дом, пылающий огнём. Девочка, бегущая босиком. Крик. Медаль. Вода. Кровь. Тишина.

Под её ногами материализовался круг. Не алтарный, а личный. Он был выложен из шрамов. Из её собственных. Каждый изгиб – напоминание. В центре круга – книга. Обугленная. Открытая на пустой странице.

И голос. Он пришёл не извне. Изнутри.

– Пиши. Не ложь. Не вымысел. Не покаяние. Правду.

Алиса опустилась на колени. В книге – не чернила. Её кровь. Ладонь снова треснула. Пепел и капли сливались на бумаге. Она не плакала. Только писала. Имя. Настоящее. Не то, что дали. А то, что забрали.

Тень сзади дышала. Смотрела через плечо. И когда последняя буква легла на страницу – раздался гул. Город проснулся. Не просто шумом. Стоном. Он чувствовал, что кто-то назвал истину. И не отвернулся.

Книга закрылась. Сама. Исчезла. В её руке – остался ключ. Не от двери. От сердца. Своего. Чужого. Всех сразу.

Впереди открылся проход. Он вёл вверх. Но ступеней не было. Алиса поднялась. Просто – шаг за шагом. Воздух становился легче. Туман отступал. Где-то звенела цепочка. Где-то трещал лед.

Она вышла на крышу. Ночь – уже другая. Светлая. Но не от луны. От сердец. Внизу – улицы. Пустые. Но в окнах – лица. Люди. Их много. Все смотрят вверх.

И среди них – Виктория. Впервые – без маски. На шее – пустое место. Кулон исчез. Вместо него – знак. Сердце. Не разломанное.

Алиса кивнула. И шагнула.

Падение не было падением. Оно было вздохом. Теплом. Возвращением. Она не упала. Она оказалась там, где должна была быть.

Сердце билось. Снова. Настоящее.

ГЛАВА 10. СЕРДЦЕ ДОМА

Свеча вспыхнула с сухим треском, будто костяной палец чиркнул по кремню. Комната погрузилась в зыбкий полумрак – тёплый, но неуютный, как дыхание призрака в затылок. Запах воска смешался с тонкой примесью гари, и в этом аромате чувствовалась предчувствие чего-то незавершённого. Алиса стояла у картины, но глаза её были прикованы к зеркалу напротив. Стекло подрагивало от пламени, тени на его поверхности двигались сами по себе – не в такт свечам, а словно по чужому сценарию.

Дэмиен молча наблюдал за ней из полутени. Его фигура была почти сливающейся с фоном, но взгляд – холодный и внимательный – горел, как лезвие скальпеля. Руки скрещены на груди, челюсть сжата. В этом молчании было что-то настораживающее: будто он не просто следил за ней – он ждал момента. Того самого. Тишина между ними была гуще воздуха.

– Ты не должна была этого делать, – голос прозвучал мягко, но под ним пряталось железо. Он не повысил тон, но каждое слово резало по коже.

Алиса не обернулась. Кончики пальцев скользнули по раме. Шершавое дерево, в углах – скопившаяся пыль. Внутри – тонкие, едва различимые линии. Узоры. Не просто случайные. Они повторялись. Она чувствовала, как сердце начинает колотиться. Нет, не от страха. От узнавания. Эти линии она рисовала бессознательно с детства – на запястьях, на краю блокнотов, даже на запотевшем стекле в ванной.

– Ты показала картину Марку, – Дэмиен подошёл ближе. Его дыхание скользнуло по её затылку. Холодное. Как из погреба.

– Он имел право знать, – ответила она. Ровно. Отстранённо. Как хирург перед разрезом. Но внутри всё обрушивалось. Марк? Ушёл? Почему? Что он узнал?

– Он больше не может знать, – голос стал тише, как будто он говорил сам себе. – Он отказался. От всего. От меня. От картины. От тебя.

Она медленно опустилась на корточки перед рамой, будто хотела укрыться. Её ладони вжались в пол, как будто только так она могла остаться здесь, не раствориться в сумраке. В углу рамы что-то блеснуло. Царапины. Глубокие. Почти невидимые. Но они были – такие же, как шрам на её запястье. Как будто время и плоть – одно и то же.

– Ты знал, – не вопрос. Констатация. – Ты знал, что я видела их. Ещё до картины. До всего этого.

– Я не знал, – тихо. – Я… подозревал. Но не хотел верить. Не хотел втягивать тебя глубже. – Он сделал шаг, но не приблизился. – Но ты уже внутри.

– Внутри чего? – Она подняла голову. В её глазах – не страх. Гнев. Печаль. Что-то сломанное, но всё ещё горящее.

– Это не картина. – Он говорил медленно. – Это зеркало. Она отражает не то, что перед ней. А то, что в нас. И иногда… это отражение слишком реальное.

У неё перехватило дыхание. Как будто слова ударили под рёбра.

Она встала, не глядя на него. Пыль на коленях. Холод в ладонях. Она шла к двери, как к спасению. Но на пороге остановилась.

– Я не хочу быть частью этого.

– Уже поздно, – он не сдвинулся с места. Но его голос стал другим. В нём появилась почти нежность. Почти забота. – Она выбрала тебя.

Алиса вышла. Но ощущение, будто что-то осталось за спиной, не исчезло. Наоборот – усилилось. Как будто часть её души осталась в той комнате, в раме. Или в зеркале.

Дэмиен остался один. Он подошёл к картине, провёл пальцем по раме. Где раньше была пыль, теперь – след. Буква «М». Или просто шрам. Но его рука дрожала.

Он посмотрел в зеркало. Там отражалась тень. Женская фигура. В платье, в огне. У неё было лицо Алисы.

Ночь. Париж. Комната Алисы. Шторы шевелятся, хотя окно плотно закрыто. Ткань касается подоконника, как холодные пальцы. Слышится скрип паркета – будто кто-то прошёл мимо.

Алиса сидит на постели, прижав колени к груди. Руки – сжаты в кулаки. На запястье – свежий след от ручки. Те же узоры. Они вернулись. Она не помнит, как нарисовала их. Но чувствует – с каждым разом линии становятся точнее. Будто кто-то ведёт её рукой.

Стук в дверь. Один. Второй. Молчание.

– Не надо, – шёпот. Сломанный.

Дверь открылась. Дэмиен вошёл без стука. Его тень легла на пол, вытянулась, соединилась с её. Он сел рядом. Не прикасаясь. Не говоря. Просто был.

– Я вижу её. – Её голос едва слышен. – Даже с закрытыми глазами. Она горит. И всё время смотрит на меня. Как будто я должна… вспомнить.

Он взял стакан воды со столика. Подал ей. Пальцы коснулись. Дрожь. Между ними – тишина. Но она была наполнена.

– Ты должна научиться отличать настоящее от отражения, – наконец произнёс он.

– А если отражение – настоящее?

Он подошёл к зеркалу. Провёл пальцем по стеклу. На секунду его лицо стало двойным. Как будто внутри – другой он. Темнее. Тише. Опаснее.

– Тогда мы оба уже мертвы.

Свеча мигнула. Потухла.

Тьма опустилась, как вуаль. И пахла лилиями. И гарью. И чем-то ещё. Тем, что невозможно назвать. Но можно почувствовать. Внутри кожи.

Свет больше не возвращался. Комната осталась в темноте, плотной и вязкой, как застывшее дыхание. Алиса не двигалась. Её ноги были плотно прижаты друг к другу, пальцы вцепились в край матраса. В этом мраке всё было ощутимее: каждый шорох, пульс в висках, собственный запах – соль, немного краски, и та едва уловимая нота лилий, которой пропитался воздух. Холод проникал под кожу не снаружи – он поднимался изнутри. Как будто в её груди разливался лёд. Он не сковывал, но создавал напряжение. Чувство, будто ты стоишь на краю чего-то огромного и молчаливого, и только глубина смотрит на тебя в ответ.

Дэмиен не зажигал свет. Он, как и Алиса, понимал: некоторые вещи становятся ближе, когда исчезает граница между светом и тенью. В этой грани можно услышать правду. Или хотя бы то, что от неё осталось. Он подошёл ближе, медленно, не создавая звуков. Каждый его шаг был выверен, почти священен. Он сел на тот же край кровати, где сидел раньше. Но теперь между ними не было пустоты. Тишина пульсировала. Воздух между телами – будто замкнутое пространство перед грозой.

– Расскажи, – произнёс он. Голос глухой, не требовательный, но без возможности отступить. – Что ты почувствовала, когда впервые увидела её?

Он не сказал «картину». Не сказал «женщину». Только «её». Этого слова было достаточно, чтобы в теле Алисы вспыхнула дрожь. Она прикрыла глаза. Из темноты внутри поднялся огонь – тот, что сожрал её детство. Языки пламени обвивали фигуру женщины. Лицо её менялось, но взгляд оставался: изучающий, внимательный, такой, будто знал, что Алиса станет частью этого, задолго до неё самой.

– Я не испугалась, – сказала она, и голос её звучал как треснувшее стекло. – Я… вспомнила. Не картину. Не её лицо. Вспомнила чувство. Будто я уже держала кисть, чтобы нарисовать это. Как будто я уже жгла этот дом. Я знала, как пахнет её кожа. Как скрипят половицы в том зале. Я знала, как заклинание пульсирует под пальцами. И это было до встречи с тобой. До Парижа. До того, как я узнала, что картина существует.

Он не удивился. Только глубже вдохнул, склонив голову. Ладони сомкнуты в замок – белые костяшки на фоне тьмы казались почти мраморными.

– Потому что ты была там, – произнёс он. – Или потому что часть тебя никогда оттуда не уходила.

– Кто она? – спросила Алиса, не открывая глаз. Так было легче. Без его взгляда, без света. Только голос и пульс в груди.

– Она – не женщина. Не совсем. Она была когда-то. Её имя забыли, но след остался. Сильный. Чистый. Он въелся в дерево, в холст, в каждый мазок. Картина – это не произведение. Это сосуд. – Он сделал паузу. – И ты – тот, кто может разорвать её форму. Или влить в неё новое.

Алиса медленно открыла глаза. Линия горизонта за окном была чёрной, как тушь. Тени качались на стенах, будто не принадлежали предметам. Как будто у вещей появилась собственная воля. Её дыхание стало прерывистым.

– Я не хочу быть сосудом. Я не хочу быть ничьим каналом.

– Я знаю, – голос его стал мягче. – И именно поэтому ты нужна. Потому что ты сопротивляешься. Не гонишься за силой. Ты чувствуешь боль. И не хочешь её.

Она встала. Не резко – будто боялась, что от движения что-то треснет. Подошла к окну. В стекле – её отражение. Бледное лицо, напряжённые губы. И ещё один силуэт позади. Но это был не Дэмиен. У отражения позади не было глаз. Только две впадины. В них темнота была глубже, чем ночь снаружи.

Она резко повернулась. Комната пуста. Только он – сидит, не двигается.

– Она за мной следит, – тихо.

– Она ждёт, – так же тихо. – Но только ты решаешь, впустить ли её.

Алиса провела рукой по запястью. Узоры стали ярче. Как будто их нарисовали огнём. Они не жгли. Но отдавались в голове – звоном, похожим на ритм биения сердца.

– Что это? – прошептала она. – Что это за язык?

– Это не язык. Это память. Коллективная. Как шрам в культуре. Её рука дотянулась до твоей. И теперь ты помнишь. Через кожу. Через кисть. Через краску.

Она опустилась на стул. Колени дрожали. Губы пересохли. Было ощущение, будто вся влага ушла из тела. Только внутри – движение. Что-то ворочалось в груди. Её собственное отражение? Или нечто третье, пробуждённое?

– Почему я?

– Потому что ты уже была в огне. И не распалась.

Алиса закусила губу до крови. Вкус железа вытеснил страх. Она поднялась. Резко. Подошла к зеркалу. Посмотрела. Там стояла она. Но в уголке губ – чёрная тень. Как от золы. И глаза – чуть шире. Чуть темнее.

– Я не хочу стать ею.

– Тогда напиши её заново, – сказал Дэмиен.

Она повернулась.

– А ты кем был для неё?

Он не ответил. Слишком долго молчал. Потом: – Тем, кто не смог удержать.

Алиса вглядывалась в его лицо. И впервые увидела боль, выточенную временем. Он не боялся. Он уже давно всё отдал. И теперь предлагал выбор не из милости, а потому что другого пути не осталось.

– Если я откажусь, – спросила она, – что будет?

– Тогда кто-то другой откроет дверь. Виктория, например.

Имя резануло по памяти, как бритва. Её запах. Её голос. Улыбка, в которой пряталось острое. Алиса напряглась.

– Она хочет?

– Она копирует. Ты – создаёшь. Ей не нужна истина. Ей нужна власть.

Алиса шагнула вперёд. Подняла руку. Коснулась зеркала. Поверхность дрогнула. Как вода. В глубине промелькнула вспышка – лицо женщины, чьи волосы пылали. Её губы двигались. Но звук не пробился. Только дрожь в костях.

– Я не боюсь, – сказала Алиса. – И если я должна пройти через это, я пройду. Но на своих условиях.

Дэмиен медленно подошёл. Встал позади. Не касался. Но тепло от его тела обволокло. Его тень соединилась с её. И в отражении они на секунду слились в одну фигуру. И эта фигура шептала. Ей. Но слов она не слышала.

Сквозь стену донёсся хрип. Не голос. Ветер. Или дыхание холста. Где-то внизу в доме хлопнула дверь. Картина, оставленная в мастерской, содрогнулась. В углу рамы треснул лак. Алиса отпрянула. Зеркало почернело.

– Началось, – произнёс он.

– Я готова, – ответила она.

И знала: после этой ночи ничто не будет прежним.

Ночь выдохлась, но рассвет не пришёл. За окнами не было даже тусклого серого – только вязкая, беспросветная чернота. В доме исчезло время. Минуты не тикали, а застывали в воздухе, как капли масла на стекле. Алиса стояла в коридоре босая. Не помнила, как встала. Как вышла из комнаты. Халат, сползший с плеча, казался чужим. Кожа под ним – как пергамент. Чувствительность обострилась. Каждый сучок пола, каждая капля влаги в щелях между досками отзывались в теле. Воздух был густым. Пропитанным пылью, плесенью, гарью и чем-то ещё – сладковатым, подгнившим, похожим на запах мокрых цветов, забытых в запертой комнате. Лилии.

Её шаги не звучали. Перила лестницы под пальцами – липкие, как будто кто-то держался за них слишком долго. Древесина под ладонью пульсировала, будто дышала. Она не смотрела вниз – только вперёд. Каждый поворот – как щелчок замка. Она не знала, зачем идёт. Но знала, куда.

Мастерская. Дверь приоткрыта. Изнутри тянет теплом, но не уютным – липким, навязчивым, как жара в заброшенном храме. Алиса толкнула дверь ладонью. Петли издали стон. Воздух внутри другой. Он плотнее. Он живой.

Картина висела на месте. Но она изменилась. Свет исходил изнутри холста – мягкий, как у фонаря под водой. Центральная фигура двигалась. Не резко. Едва заметно. Как дыхание. Не просто образ – нечто обитающее. Линии на холсте менялись. Переписывались. Пульсировали, как рана. Алиса застыла. Она не моргала. Не дышала. Женщина внутри смотрела на неё. И не просто узнавала – звала. Но не голосом. Внутренним гулом, как зов крови.

Она подошла ближе. Пальцы дрожали, но не от страха. От памяти. Что-то внутри откликнулось. Как будто клетки узнавали мазки. Как будто она уже держала эту кисть. Уже проводила эти линии. Алиса протянула руку. Касаться не собиралась. Но пальцы коснулись нижнего края рамы. Дерево тёплое. Слишком. Как человеческая кожа. И – влажное. Ладонь прилипла. Она дёрнулась. Посмотрела – рука в тёмном. На коже – тянущаяся клякса. Медь. Кровь. Свежее.

– Это не моё, – прошептала она. Но внутри – возражение. Или знание.

Ты – начала. Теперь – заверши.

Голос появился без звука. Он не принадлежал Дэмиену. И не женщине. Он был глубже. Древнее. Словно иссечённый временем камень говорил изнутри стены. Алиса замерла. Рука ещё тянулась вперёд. И тогда – из-под рамы выползла тень. Тонкая. Слишком живая. Как щупальце, как язык дыма. Она тянулась к её стопам. Дотронулась до пальцев. И провалилась внутрь. Холод ударил в грудь. Сердце остановилось на мгновение. Потом – новый ритм. Чужой. Синхронизированный с биением света на холсте.

Алиса зашептала – не слова, а ритм. Как мантру, которую не знала, но повторяла. Её глаза наполнились влагой. В ней отражался огонь. Тот самый. Из прошлого. Или из будущего.

– Покажи мне, – сказала она. – Не как врагу. Не как жертве. Как равной.

Ответ был резким. Молнией. По комнате – стук. Слева – ткань. Шевелится. Без сквозняка. Алиса обернулась. В углу – силуэт. Висящий. Ноги касаются пола. Пальцы – вытянуты. Женщина. Та самая. Но теперь – не в огне. В пустоте. Глаза – чёрные воронки. Рот открыт. Из него – тьма, текущая, как нефть. Она исчезла, как только Алиса встретилась с ней взглядом.

Алиса не закричала. Только сказала:

– Этого недостаточно.

В холсте что-то треснуло. Свет стал резче. Изображение колыхнулось. И вывернулось. Алиса увидела себя. Маленькую. В комнате, которую она не помнила – и помнила слишком хорошо. Стены – из пепла. В руках – кисть. По руке стекает кровь. На холсте – та же женщина. Только без лица. Пустота вместо черт. И вдруг – черты начали складываться. Лицо становилось её.

– Ты видишь это? – спросила она.

Голос – за спиной. Дэмиен. Он вошёл бесшумно. Глаза его были тёмными. Но в них – не страх. Печаль. И нечто похожее на гордость.

– Вижу. Впервые – не её. А тебя.

– Тогда это и есть мой выбор. – Голос Алисы стал ровным. – Не разрушать. Не подчиниться. Переписать.

Дэмиен подошёл ближе. Его шаги звучали глухо, будто он ступал по холсту.

– Ты готова?

– Нет. Но начну.

Она повернулась к столу. Он был завален холстами, бумагой, тюбиками. Алиса села. Кисть нашлась в руке сама. Её пальцы двигались без усилия. Как будто давно этого ждали. Первая линия – грубая. Вторая – изломанная. Но в ней была правда. Не из памяти. Из сердца.

Позади – картина. Пульсация утихала. Не исчезала, но наблюдала. Ждала. Алиса знала – за каждым мазком следят. Но теперь она не пряталась.

Лицо, которое рождалось на новом холсте, не было зеркалом. Не было предсказанием. Оно было возможностью.

И впервые за долгое время ей не хотелось бежать.

Кисть скользила по холсту, как скальпель по плоти. Алиса не выбирала цвет. Не думала. Она просто шла за тем, что уже было внутри. Мазки рождались из боли, из жара под кожей, из тех снов, что прятались под слоем дневной памяти. Каждый раз, когда кончик кисти касался ткани, она чувствовала, как дрожит воздух. Он отзывался эхом внутри грудной клетки, будто холст соединён с ней сосудами, как пуповиной. Это было не рисование. Это было вспоминание. Словно она не творила, а вытаскивала наружу то, что всегда там было – и лишь ждало, чтобы его увидели.

Из глубины изображения вырастали контуры: обрубленные плечи, шея, вытянутая в напряжении, как перед криком, который не позволили сорваться. Рот, полуоткрытый, будто застывший между мольбой и приказом. Один глаз – мутный, другой – чёрный, как воронка. Алиса не контролировала форму. Но знала, что создаёт. Это было существо. Женское. Но не женщина. Больше. Глубже. Словно сама боль, ставшая плотью. Картина больше не была отражением. Она становилась вратами.

Позади – лёгкий скрип. Шаг. Треснула доска. Она не обернулась. Но знала: Дэмиен подошёл. Его дыхание лёгкое, но глубокое. Сдержанное. Как у хирурга, наблюдающего операцию, в которой поставлено всё. Он стоял в метре, не ближе. Не хотел мешать. Но и уйти не мог.

– Ты теряешь черты, – его голос был хриплым. – Это правильно.

– Нет, – выдохнула она. – Я очищаю. До сути. До костей.

Мазок – резкий, угловой. Цвет – почти чёрный, но с синим, как синяк. В этот момент её пальцы онемели. Кисть двигалась сама. Она не управляла ею. Только позволяла. И вдруг – вспышка в груди. Не боль. Отклик. Как будто существо из холста коснулось её изнутри. Алиса отшатнулась. Сердце бешено забилось. На холсте появился символ. Она не помнила, чтобы рисовала его. Спираль, рассечённая вертикальной чертой. Пульсирующая.

Из угла комнаты что-то зашевелилось. Старая картина. Полуразрушенная. Фрагмент. Только глаз. Один. Он моргнул. Чётко. Резко. Как будто живое существо смотрело на неё сквозь холст. Линии зрачка сдвинулись. Изображение вглядывалось. Не просто смотрело. Видело.