Тени горят ярче

Алиса замерла. Воздух в комнате сгустился. Липкий, тёплый, как перед грозой. Запах – сладковатый, почти гнилой. Она сделала шаг. Подошла к старой картине. Глаз следил за каждым её движением. Подняла лезвие. То самое, которым снимала засохшие слои. И провела по холсту. Осторожно. Но глубоко.

Ткань треснула. Изнутри – шипение. Как будто вскрыла нарыв. В воздух вырвался дым. Сначала тонкий, серебристый. Потом густой, серый. Он не пах. Но кожа реагировала. Мурашки. Жжение в глазах. Алиса отпрянула. Дэмиен поднял руку – не прикасаясь, просто преградив путь. Туман скользил мимо него. Но не трогал. Только Алису.

Тени в дыму извивались. Как образы. Силуэты. Одна – высокая. Узкие плечи, обвитые дымом. Вторая – с длинными руками, лицо искажено. Третья – без глаз, но с улыбкой. Алиса замерла. Они тянулись к ней. Не с угрозой. С ожиданием. Признанием.

– Они – отклик, – прошептал Дэмиен. – То, что хранила картина. Теперь – увидели тебя. Они помнят.

– Почему я? – голос её дрожал. – Почему не ты? Или она?

– Потому что ты – пустая. А пустота – единственное, что способно вместить полное.

Алиса стиснула зубы. Рука дрожала. Но не от страха. От напряжения. От переполнения. Она сделала шаг назад, к новому холсту. Он сиял. Свет – не отражённый. Внутренний. И в нём – движение. Картина дышала. И с каждым её вдохом что-то внутри неё становилось яснее.

– Если я закончу, – произнесла она. – Она войдёт в меня?

Дэмиен не ответил. Но глаза его сказали всё. Алиса повернулась к столу. Мазки ложились один за другим. Глубокие, как порезы. На предплечье у неё вспыхнули узоры. Символы пульсировали. Тот же, что на холсте. Тот же, что в дыму. Она знала: завершение – это не конец. Это – соединение. Слияние. Или отторжение.

Картина позади дрогнула. Старый холст – треснул. Из него хлынул чёрный пепел. Он не рассыпался. Он двигался. Как змея. Алиса схватила свечу. Бросила в пепел. Тот загорелся – синим пламенем. Воздух наполнился шумом. Пульсом. Тени затанцевали.

Алиса закрыла глаза. Она не боролась. Не принимала. Просто стояла. Центр круга. Сосуд. Но не пустой. Свой. Пепел упал. Тени растворились. Комната стихла.

Холст перед ней сиял. Не угрожающе. Как свеча в гробнице. Спокойно. Она поставила точку. Последний мазок. И поняла – она переписала. Не картину. Себя.

Дэмиен подошёл. Глаза его были влажными. Он смотрел. Долго. Молча.

– Она больше не смотрит, – сказал он наконец.

– Нет. Теперь я смотрю. И вижу. И запоминаю.

Она не улыбалась. Лицо было спокойным. Почти мёртвым. Но внутри – что-то впервые билось ровно. Как ритм сердца, которому больше не нужно прятаться.

Дверь за её спиной всё ещё была открыта. Сквозняк прошёлся по коже, оставив после себя ряд гусиной дрожи. Алиса не обернулась. Она чувствовала: за порогом пространство изменилось. Дом будто перестроился. Сдвинул стены, перевернул углы. Воздух напоминал подземелье, не от холода, а от плотности. Он обволакивал, не пропуская свет. Знаки на запястье пульсировали слабым жаром. Словно звали.

Она прошла мимо Дэмиена, почти не касаясь плечом. Его рука сжалась в кулак, но он не остановил. Знал: то, что она делает теперь – вне его воли. Даже вне его понимания. Алиса двигалась, будто слышала музыку, которую никто не играл. Каждый шаг – отмерен. Порог следующей комнаты встретил её холодом. Комната была иной. Никогда прежде она не существовала. Но она знала: должна быть здесь.

Овальные стены. Куполообразный потолок. Без окон. Без источников света. Но всё видно. Неестественно. Как будто свет исходил из самих предметов. Контуры обострены. Чёрно-белое. Как негатив. Всё, что внутри, проступало как рентген: стол, витрина, кресло, покрытое пылью. В стеклянном ящике – предметы. Сначала случайные: клочок ткани, монета, обломок дерева. Но чем дольше она смотрела – тем отчётливее они вспоминались. Платок с выжженным углом. Детский башмачок, расстёгнутый. Фрагмент холста с обугленным мазком. Символ. Тот самый. Как на её коже.

На дальней стене – портрет. Виктория. Молодая, почти девочка. Тонкие губы, строгий подбородок, острые скулы. Глаза – с прищуром. Не злые, но слишком внимательные. Плечи напряжены, словно вот-вот что-то произойдёт. Рука прижата к груди, а на пальцах – кровь. Не явная. Намёк. Алиса подошла ближе. Портрет не двигался. Но он жил. Он смотрел. Как свидетель. Как судья.

– Что ты хочешь мне сказать? – прошептала она.

Ответа не было. Но в отражении стекла за портретом – вспышка. Силуэт. Женщина. Движение. Алиса резко обернулась. Позади – никого. Но ощущение взгляда осталось. Не просто взгляд. Оценка. Тонкий холод скользнул по позвоночнику. Она коснулась стекла. Холодное. Но не мёртвое. Отдающееся пульсацией, как кожа.

– Ты была первой, – произнесла она. – Или последней из тех, кто решился.

Слова исчезли в глухой тишине. Но в воздухе появился звук. Едва слышный. Нота. Дрожь. Почти музыкальный шорох, как перо по металлу. Алиса снова повернулась к витрине. Вещи изменились. Платок – теперь с вышитой монограммой. Башмачок – с буквой R. Не просто имя. Послание. Ребекка. Её мать. Или её проекция. Холст внутри витрины – с новым мазком. Красным. Словно свежий порез.

Колено дрогнуло. В теле откликнулись воспоминания. Не как образы – как запах. Дым. Влажные стены. Горячий пол. Крик. Тот, что она забыла, но он всегда был в ней. Алиса отступила. Сердце забилось неритмично. Но в этом сбое – правда. Очищение. Она опустилась на колени. Ладонями к полу. Холодный паркет отзывался эхом. Он знал шаги. Он помнил. Он не забыл день, когда всё началось. День, который сжёг будущее.

В этот момент дверь за её спиной закрылась. Не хлопком. Плавно. Самостоятельно. Комната погрузилась в темноту. Осталось только свечение портрета. Лицо Виктории светилось тусклым фосфором. Её глаза не выражали угрозы. Только вопрос. Алиса встала. Спокойно. Медленно. Она подошла к картине, сняла её со стены. Вес был не как у холста. Тяжёлый. Почти живой. Она перевернула его. Обратная сторона – с заплатой. Скрытая часть. И в этот момент поняла: этот холст уже был частью другого. Он когда-то скрывал нечто. Или кого-то.

Алиса взяла кисть. Кровь на кончике пальца – тёплая, будто её ждала. Она провела линию. Одну. Красную. Чёткую. Через глаз. Через центр. Через воспоминание. Портрет дёрнулся. Комната содрогнулась. Стены среагировали, как кожа. Пол – как кость. Стук. Пульс. Внутри дома – сердце. Оно проснулось.

Алиса поняла: она не была чужой. Не была пленницей. Она – часть конструкции. Наследница. Жрица. Хранитель. Её имя ещё не вписано, но место уже определено. Тени, что жили под полом, в щелях, за зеркалами, больше не прятались. Они ждали. Они увидели. И она – начала говорить их языком.

Снаружи, в коридоре, Дэмиен стоял неподвижно. Его ладонь лежала на стене. Сквозь камень он чувствовал биение. Не звук. Ритм. Глубокий. Древний. Он закрыл глаза.

– Она открыла дверь.

И в лесу, за стенами особняка, там, где гнёзда висели на сухих ветках, вороны впервые за десятилетие закричали. Не от страха. От отклика.

Комната сменилась, как сон. Мгновение назад – портрет, витрина, тишина. Теперь – ступени. Каменные, истёртые, ведущие вниз, в самое сердце дома. Алиса стояла на пороге, словно у границы между плотью и тенью. Под ногами – узор, высеченный в камне: три круга, вписанных друг в друга, и надлом между ними, как рана, запекшаяся временем. Символ был древним. Но она знала его. Не как учёный знает письмена, а как организм – яд, однажды спасший от смерти. Он повторялся в ней. На запястье. В снах. В страхах. В каждом решении, что привело её сюда.

Она сделала шаг. Камень под ногой отозвался глухим звуком, будто вглубь дома кто-то ударил в барабан. Второй шаг – и воздух стал плотнее. Дышать стало сложнее, будто сама атмосфера проверяла: достоин ли её дыхания. С третьим шагом пришёл запах. Острый, мокрый, как железо, оставленное под дождём. Не просто копоть и влага. Это был запах сожжённой истины. Как если бы кто-то пытался уничтожить воспоминания, но они выжили, превратившись в призраков.

За спиной дверь исчезла. Не захлопнулась – исчезла. Больше не существовала. Пространство отвергло её, как тело – вылеченное, но отравленное лекарством. Теперь путь был только вперёд. Лестница освещалась сама. По краям каждой ступени – тонкая полоска света, едва различимая, как след от когтя. Он пульсировал, как кровь под кожей. Алиса не прикасалась к стенам. Но чувствовала: если коснётся – их боль станет её. Или она услышит чужие голоса. Слишком отчётливо.

Внизу – зал. Круглый, как глаз. Потолка не видно. Лишь свечение. Не лампа. Не огонь. Оно не исходило от чего-то – оно просто было. Свет без источника, как взгляд изнутри. В центре зала – пьедестал. На нём – холст. Пустой. Но плоть под её ногтями начала зудеть. Реакция была телесной, инстинктивной. Как у зверя, почуявшего свою добычу – или своего хищника.

По периметру стояли фигуры. Шесть. Женские. Или то, что осталось от женской формы. Закутанные в плотные платки. Только руки – видны. Жесты. Пальцы на губах. Кисть на животе. Ладонь у сердца. Не просто позы – команды. Архетипы. Молчание. Память. Защита. Их лица невозможно было разглядеть. Но каждая из них была ростом с Алису. Каждая – казалась ей знакомой, до боли. Словно когда-то она уже стояла в их кругу. Или заменит одну из них.

Она сделала шаг к центру. И почувствовала, как между фигурами сместился воздух. Не ветер – давление. Лёгкое, как прикосновение к затылку. Холст на пьедестале был пуст. И в то же время – наполнен. Он дышал. Влага проступила изнутри, медленно растекаясь. Капля. Затем мазок. Красный. Не краска. Кровь. Ткань оживала под её взглядом.

Она не прикасалась. Но холст уже знал её. Изображения начали проявляться сами. Как воспоминания, к которым она не обращалась, но которые не забылись. Занавеска, пламя, взрыв стекла. Женский крик. Ребекка – девочка. Горящая. А рядом – женщина. Стоящая в тени. Не мать. Но та, что позволила. Виктория. Глаза её были сухими. Но руки – дрожали.

Алиса встала напротив. Сердце билось не в груди – в горле. Её запястье зажглось. Без боли, но резко. Символ на коже пульсировал. Выступила кровь. Без раны. Сама. Кровь памяти. Она подняла руку и коснулась холста. Ткань была тёплой. Живой. Она провела пальцем. И всё остановилось.

Тени за спиной шевельнулись. Ткань с лица одной из фигур соскользнула. Молча. Без ветра. Лицо – её собственное. Но старше. Измождённое. С морщинами. Глаза – без слёз. Но в них – всё. Понимание. Печаль. И воля. Эта женщина не была её будущим. Она была её возможностью. Дорогой. Ценой. Платой за то, чтобы знать правду и не отступить.

– Ты – я? – спросила Алиса. Голос сорвался, как первая спичка на морозе.

Молчание. Но в груди – ответ. Да. Эта – одна из её граней. Та, что выжила, отказавшись от жалости. От любви. От чужих решений. Та, что сказала: «Теперь я решаю, кто достоин остаться.»

Холст перед ней изменился. Больше не воспоминания. Отражение. Она увидела себя. Не лицо – сущность. Как будто картина вывернула её наизнанку. Показывала не, кем она была, а кем станет, если сделает следующий мазок.

Из-под пола донёсся гул. Пульс. Сердце дома билось уже не в глубине – в её груди. Оно звало. Подчиняло. Или приглашало. Она не могла понять, где заканчивается её желание – и начинается его воля.

Алиса подняла кисть. Рука дрожала. Но не от страха. От того, что всё это – правильно. Не безопасно. Но необходимо. Первый мазок был не красным. Чёрным. Как бездна. Как утроба. Как истина, от которой уже не отречься.

Он впитался в холст. И из темноты вышло имя. Её. Но не то, что дали при рождении. То, что выковал дом.

Имя, от которого начнётся новая картина.

Когда имя проступило из чёрной глубины холста, оно не состояло из букв – оно пело внутри неё. Низкий резонанс шёл от костей, обволакивал дыхание, распускался под кожей, как чернильное пятно в воде. Это не было имя, которое можно произнести – но оно знало, кем она была, кем станет, и кем больше не смеет быть. Каждая клетка тела отзывалась на него, как на зов матери, от которого невозможно спрятаться. Оно зафиксировало её в этой точке бытия, как клеймо, как пророчество, как безмолвный приговор. В ней родилось ощущение, будто ей позволили вспомнить то, что она никогда не знала.

Фигуры по кругу зашевелились. Плавно, синхронно, будто под единый внутренний ритм. Одна из них – та, что первой показала лицо – подняла руки. Не молитва. Не приветствие. Скорее – дарование статуса. Алиса ощутила: её приняли. Без слов. Без вопросов. Остальные опустились на колени. Они не кланялись – они признавали. Её. Её путь. Её решение. Теперь она была не свидетель. Участница. Узел на древней нити.

Холст пульсировал. Поверхность трепетала, словно кожа на животе спящего зверя. Образы вновь оживали. Сначала размытые. Затем – резкие, болезненно чёткие. Горящий холл. Сквозняк, гудящий сквозь трещины в оконных рамах. Девочка – Ребекка – в полуспущенной ночной рубашке, волосы спутаны, лицо чёрное от копоти. Она бежит, кричит. Где-то позади – шаги. Женщина. Виктория. Алиса никогда раньше не видела её так ясно. Рот приоткрыт. Глаза не в панике. В выборе.

– Почему? – вырвалось. Не голосом. Душой. На языке, которого она не знала, но понимала.

Ответа не было. Но взгляд Виктории изменился. Тот, на холсте. Она будто услышала вопрос. И отвернулась. Резко. Как от удара. Образ задрожал. И в этот момент стены зала издали долгий, глухой стон, словно глубинные камни перестали дышать.

Из щелей между плитами поползли тени. Они не текли – ползли, цепляясь за всё живое. Плотные, вязкие, чёрные, как деготь. Алиса не отшатнулась. Но всё внутри напряглось. Они тянулись к ней. К её ногам. К её решению.

– Я не боюсь вас, – выдохнула. – Не теперь.

Одна из теней замерла перед ней. Стала вертикальной. Приняла форму. Без черт. Только очертания головы. Плеч. И пустота на месте глаз. В этих провалах – отражение. Дэмиен. Он стоял где-то выше. В коридоре. Руки сжаты. Он говорил. Тень шепнула:

– Он не знает. Но чувствует. Слишком близко. Слишком поздно.

Тень растаяла. Алиса сжала пьедестал. Холст изменился вновь. Теперь – лестница. Сгоревшая. Чёрные ступени. Идущая вниз – мать. Алиса узнала силуэт. Но лицо было размыто. Искажено жаром. Как будто само пространство отказывалось помнить.

– Ты хотела, чтобы я забыла, – прошептала Алиса. – Но ты ошиблась. Я помню. Даже если лгал каждый. Я помню.

В ответ – толчок. Вибрация. С потолка посыпалась пыль. Фигуры напряглись. Одна – старшая Алиса – шагнула вперёд. Поддержка. Без слов. Жест. Признание. Алиса сделала вдох. Подошла к холсту. Подняла руку. Третье прикосновение.

Мазок был белым. Первый свет в этом месте. Он разрезал чёрную ткань, как лезвие. Из глубины проступила дверь. Настоящая. Не образ. За ней – свет. И голос. Мужской. Её узналось до боли. Дэмиен. Он звал. Но не её. Он звал прошлое.

Алиса шагнула вперёд. Мир вокруг сжался. Фигуры исчезли. Зал погас. Холст – больше не холст. Он стал вратами. Алиса исчезла за порогом. И тьма за её спиной наконец замерла. Ожидая возвращения. Или конца.

Темнота не поглотила её – она приняла. Мягко, как тёплая вода, затягивающая вглубь. Не страх, а тишина. Не провал, а переход. Алиса не падала. Она шла. Сквозь пространство, где не было ни времени, ни горизонта. Только пульс. Ровный, мерный, как дыхание чудовища, спящего под землёй. Этот ритм был знаком. Он бился в её запястье, вибрировал в полах, жил в стенах – сердце дома отзывалось на её выбор.

Она шла по жиле. Не коридору – вене. Живой артерии, наполненной воспоминаниями, тревогой, забытым светом. Пространство сжималось и расширялось, как лёгкие. Она чувствовала: дом знал о ней всё. Он вел её, но не принуждал. Он показывал то, что она готова увидеть. Алиса шла в центр.

Свет возник не снаружи – изнутри. Из груди. Он не ослеплял, но делал пространство ясным. Её шаги были неслышны, но каждый оставлял за собой лёгкое мерцание. Под ногами – пепел. Мелкий, как пыльца, с примесью золы и сухих слёз. Она провела рукой по стене. Камень был тёплым, почти горячим, словно за ним билось сердце. Он поддался. Задрожал. И прошептал. Не словами – ощущением. Согласие.

Появился коридор. Изогнутый, как позвоночник. Стены – дыхание дома. Потолок – изгрызанный временем. Пол – будто промокший пергамент. Она шла, не сомневаясь, хотя с каждым шагом что-то в ней терялось. Осторожность. Иллюзии. Ложная безопасность. И на этом месте, на границе старого и нового, перед ней выросла дверь.

Старая. Деревянная. Обугленная. На поверхности – те же круги: три, вложенные друг в друга. Только теперь – внутри четвёртый. Тот, которого прежде не было. Его нельзя было увидеть. Но можно было почувствовать. Он отзывался болью в висках и тяжестью в лёгких. Как новая истина, требующая платы.

Она не толкала. Дотронулась. Пальцами. Дверь не заскрипела – растворилась. Без звука. Как если бы ждала этого веками.

За ней – комната. Без окон. Потолок терялся в дымке. На полу – круги золы. В центре – стол. Простой. Дерево, изъеденное червями. Два стула. Один – пуст. Во втором – мужчина. Спиной. Склонён над пеплом. Не пишет. Просто сидит, как будто ждал. Его плечи вздрогнули, но он не повернулся.

– Это ты, да? – тихо.

Алиса вошла. Тени отразились на полу. Пол треснул. Словно что-то в основании дома изменилось. Дэмиен поднял голову. Повернулся медленно. Лицо – уставшее. Но не испуганное. Взгляд – прямой. Узнающий. Глубокий, как вода в колодце.

– Я чувствовал. Как будто что-то во мне умирает, когда ты уходишь. А потом оживает, когда ты приближаешься. Дом… Он живёт тобой.

Она подошла ближе. Между ними – стол, усыпанный пеплом. Он шевелился от её дыхания. Как будто собирался обратно в буквы. Алиса провела пальцем по слою – и под ним вспыхнуло сияние. Огрызок былой записи. Воспоминание о словах, сгоревших задолго до них.

– Ты видел то, что я видела? – спросила она.

– Видел фрагменты. Обрывки. Но больше – чувствовал. Боль, которую не мог назвать. Образы, которые не мои. Я думал, схожу с ума.

– Это не безумие. Это дом.

В углах комнаты начали шевелиться рисунки. Сначала простые линии. Затем – лица. Её. Его. Ребекки. Виктории. И в центре – пустое. Без черт. Без имени. Без сути. Оно пульсировало. Оно требовало быть заполненным.

– Мы оба на этой стене, – сказал он. – Но ты – огонь. А я – пепел.

– Нет. Ты был искрой. Я просто догорела.

Пепел на столе вспыхнул. Из него поднялось тонкое пламя. Бесцветное. Прозрачное. Но в нём – отражения. Вспышки. Комната, наполненная светом. Девочка с лентой. Женщина в белом. Виктория. И дверь. Та самая. Закрывающаяся. Дэмиен стоит на пороге. Он не входит.

Он вздрогнул. Его голос стал шёпотом:

– Я помню. Это было раньше. До всего. До проклятия. До картины.

Алиса кивнула. Слёзы не текли – их не осталось. Но в сердце дрогнуло тепло. Непривычное. Человеческое. За её спиной шевельнулась стена. Дом слушал. Ждал.

– Тогда давай узнаем, – сказала она. – Что случится, если мы больше не убегаем.

Они взялись за руки. Пламя между ними вспыхнуло. Не обжигая. Соединяя. И в глубине пепла начал проступать новый силуэт. Не пророчество. Не предупреждение. Возможность.

Пламя между их ладонями трепетало, становясь всё ярче. Не от жара – от ясности. Оно не жгло, а проясняло. Как бы стирая границы между прошлым и настоящим, между тем, что они знали, и тем, что боялись понять. Всё, что скрывалось за дымкой памяти, медленно начинало проступать сквозь ткани времени, и Алиса чувствовала, как напряжение в доме меняется. Он перестал ждать. Он начал подстраиваться. Как зверь, что принюхался к новому запаху и теперь замирает – перед прыжком.

Тонкий свет начал стелиться от их пальцев по полу, словно след, оставляемый шагами света. Он втекал в трещины, оживлял угасшее, пробуждал забытое. Пепел дрожал. В нём вспыхивали отголоски – как искры в темноте, неуловимые, но несущие форму. Вокруг них тени начали вращаться. Медленно. Беззвучно. Не угрожающе, а обрядами. Они были частью механизма, приводимого в движение не временем, а истиной. Древняя сцена начинала разворачиваться заново.

– Мы изменили что-то, – прошептал Дэмиен, и его голос, казалось, стал эхом, вплетённым в ткань пространства.

Он смотрел на стены, где теперь проступали новые образы. Они больше не были просто зрителями. Теперь – творцы. На гладкой поверхности проступали не просто картины – воспоминания, сцены, отрезки жизней, сплетённые в спираль. И в центре – они. Алиса и Дэмиен. Но образ был зыбким. Он не застывал. Он искал форму.

Алиса отпустила его ладонь и подошла ближе к стене. На поверхности проступали слои, как кольца на срезе дерева. Один – Виктория, у дверей. Лицо её в полутени. Руки – в чёрных перчатках. Огонь в её глазах – не страх, не раскаяние. Решение. Второй слой – Ребекка, спящая, свернувшись калачиком, как котёнок, на коленях женщины в чёрном. Ласка и жертвенность. Третий – силуэт мужчины. Высокий. Спокойный. Лицо его было в тумане. Но ощущение – как будто он наблюдал за всем. И ждал чего-то – или кого-то.

– Это ты? – спросил Дэмиен. Его голос стал тише.

– Нет. Но он знал нас. Был рядом, когда всё началось.

Из глубины стены вышли шесть линий. Серебристые. Как жилы под кожей. Они переплетались, сходились, расходились, но неизбежно возвращались в одну точку. Центр. Алиса. Её рука задрожала. Она узнала схему. Это не просто хроника. Это структура. Дом показывал не то, что было. То, что сплелось. Переплетение судеб, решений, ошибок и откровений. Каждый узел вёл к ней.

– Это не только о прошлом, – сказала она. – Это о том, что будет, если мы не сделаем выбор.

– Или сделаем не тот.

Дом, казалось, услышал. Пульс стал гулким. Стены дрогнули. Свет сжался. Картины затуманились. Пространство изменилось. Как перед грозой. Воздух запах гарью. Сладковатой. Слишком знакомой.

– Он чувствует, что кто-то входит, – шёпотом сказал Дэмиен. – Здесь кто-то чужой.

Алиса напряглась. Шагнула назад. Из трещин стен начала сочиться копоть. Пламя, которое прежде было ясным, стало чёрным. Оно не погасло, но испачкалось. Образ на стене дрожал. Лица искажались. Изнутри проступала фигура. Женская. В кольце огня. Лицо – как вырез из зеркала. Пальцы на цепочке. Кулон покачивался. Маятник судьбы.

– Виктория, – произнесла Алиса. Но не с ненавистью. Не с болью. С тем пониманием, которое приходит, когда всё остальное обрушилось. – Она нашла путь. Или была впущена.

– Она идёт сюда?

Алиса кивнула. – Не чтобы признать. Чтобы разрушить. Она не хочет правду. Она боится её.

Из-за стены послышался глухой стук. Трещина пошла по полу. Тени, вращавшиеся вокруг, остановились. Одна из них рассыпалась, как высохшая ткань. Пространство стало зыбким. Дом колебался. Он ждал выбора. И в то же время боялся, как всякая живая сущность, потерять то, что держит его форму.

Алиса сжала руку Дэмиена. – Нам нужно быть первыми. Говорить до неё. До лжи. До вымысла. Пока дом ещё слушает.

В этот миг пламя в центре комнаты вспыхнуло. Высоко. На краткий миг – ослепительно. Всё замерло. И тогда из-за двери – шаги. Медленные. Злые. Цепкие, как когти по камню. Каждый шаг вытягивал из стен звук. Память. Вина.

Они обернулись одновременно.

И дом выдохнул.

Тайна входила в комнату.

ГЛАВА 11. ЖЕНЩИНА В ПЛАМЕНИ

Свеча на подоконнике дрожала, будто её облизал холодный ветер. Алиса стояла перед картиной, не касаясь, но слишком близко, чтобы не чувствовать. Запах – старая сажа, железо, воск – вился по комнате, как шлейф воспоминания, которого она не звала. Картина не изменилась. И в то же время изменилась всё. Фигура на холсте – «Женщина в пламени» – будто стала резче, будто ткань, которую она держала, колыхалась от сквозняка. Только в комнате не было ни одного открытого окна.

Позади послышался шаг. Один. Чужой. Но знакомый. Дэмиен остановился рядом, не прикасаясь. Просто стал её тенью.

– Здесь холодно, – его голос был тихим, слишком ровным. – Но ты дрожишь не от температуры.

Алиса не ответила. Пальцы едва касались подола рамы. Она ощущала тепло. Настоящее. От холста. Будто кто-то – или что-то – дышало с другой стороны. Треск внутри ткани был еле слышным, но он был. И сердце её – в такт. Это не просто картина. Это ловушка. Или врата. Или след. От неё – от той, что была здесь до неё. От матери? От женщины в пламени? Она больше не могла различать.

– Она живая, – произнесла с усилием. – Она чувствует.

Дэмиен молчал, изучая рамку. Его пальцы скользили по резьбе, пока не наткнулись на знакомый узор. Волна, повторяющаяся, как дыхание. Алиса замерла. Тот самый узор, который она выцарапывала на коже в детстве, в тёмных коридорах, чтобы чувствовать: хоть что-то под её контролем.

– Откуда ты это знаешь? – её голос был глухим.

– Я не знаю, – он сжал челюсть. – Я видел такой же в Париже. Под рамою картины с подделкой. Но пигмент был тем же.