Тени горят ярче

Алиса напряглась. Шаг назад. Но не страх. Подозрение. Она изучала его, как зеркало, которое не отражает.

– Ты – тот, кто дышит?

Он покачал головой.

– Я – тот, кто слышит.

И в этот момент пространство сдвинулось. Ветер поднялся сзади. Без направления. Как будто кто-то сдул пыль с мира. Листья не шуршали – звуки задохнулись. Деревья замерли. Всё замерло. Кроме них.

– Пойдём, – сказал он.

– Куда?

– Туда, где тебя ждут. Где всё начинается. И заканчивается.

Алиса не сдвинулась. Ещё нет. Но внутри – уже шагнула. Потому что голос внутри неё, в пульсе шрама, уже знал дорогу. И этот человек – не враг. И не союзник. Он был Переходом.

И потому выбор уже был сделан.

В Сердце. В ней самой.

А теперь – всё должно начаться заново.

Они шли в молчании. Алиса – за ним, в шаге. Не ближе. Не дальше. Пространство будто отодвигалось – не уступая, а наблюдая. Деревья стояли плотно, как часовые, лишённые глаз. Их стволы выцветшие, шершавые, с живыми порезами смолы. Под ногами хрустели корни, и каждый шаг отдавался вибрацией в рёбрах. Воздух – тяжёлый, будто насыпан свинцом. Горький запах ржавчины вперемешку с сыростью напоминал разложение.

– Ты ведь не человек, – бросила Алиса, не глядя на него. Слова были не вопросом. Приговором.

Он не замедлил шаг.

– Ты тоже.

Слова резанули. Без злобы. Просто ровная грань. Она не оспаривала. Что-то внутри давно отслаивалось от человечности. Чувства обнажились, как провода. И когда он это сказал, она почти ощутила: да, ты права. Я – другое.

Они вышли на просеку. Пустое пятно в лесу. Когда-то – место, где стояла часовня. Маленькая. Каменная. Теперь – обугленные остатки фундамента. Камни покрыты мхом, будто пепел прошлого прирос к ним, как кожа. Ветер не касался их. И тишина была глухая, без эха. Как будто звук боялся потревожить то, что здесь осталось.

– Это было твоё первое пробуждение, – произнёс он. Его голос звучал глухо, как из-под земли. – Здесь ты вспомнила имя. Себя. Его. И то, что случилось.

Алиса замерла. Пальцы непроизвольно сжались. Под ногтями – чёрная пыль. Взялась откуда-то, где не было огня. Или он просто всё ещё горел в ней.

– А ты был там? – спросила она, всматриваясь в мрак между деревьями.

Он повернул голову. Без резкости. Плавно, как будто тело следовало за чем-то иным.

– Я всегда рядом. Когда рвётся ткань. Когда кто-то делает выбор.

– Какой выбор?

– Между правдой и болью. Между тем, что есть, и тем, что невыносимо знать.

Алиса провела ладонью по одному из камней. Он был тёплым. Под пальцами – выщербленные следы, будто ногти оставили их. Её? Или кого-то до неё?

– Я помню, – сказала она. – Он стоял в огне. В самой сердцевине. И не кричал. Просто смотрел. Ждал, когда я отвернусь.

– И ты отвернулась.

Она не извинилась. Только кивнула. И это «да» висело в воздухе, тяжёлое, как гиря.

– А теперь возвращаешься.

Он шагнул вперёд. Пальто на нём не шелохнулось. Камни под ногами остались неподвижны. Он был здесь – но не был частью.

– Почему ты тогда не остановил всё?

Он смотрел на неё. Спокойно. Неоценочно.

– Это не моя роль. Я слышу. Но не выбираю.

– Я не звала тебя.

– Нет. Но Сердце – да.

Имя прозвучало, как приговор. И как спасение. Алиса отшатнулась. Но не от страха. От понимания. Это оно вело её. Не он. Не воспоминания. Оно – жажда целого. Жажда возвращения.

– Оно хочет чего?

– Целое. Всегда. Оно не различает добро и зло. Только пустоту и полноту.

Алиса подошла к самому центру фундамента. Там, где когда-то стояла алтарная плита. Шрам на руке вспыхнул. Не болью. Светом. Пульс ритмично отдавался в груди, в висках, в пятках. Она чувствовала землю. Дышащую. Живую. Стерильную от времени.

– Что дальше? – выдохнула она.

Он приблизился. На расстояние дыхания. Пахло сырой кожей и гарью. Его голос стал тише.

– В городе осталось Пустое Место. Он оставил его тебе. Его голос – там. Его последняя мысль. Последний взгляд.

– И если я не пойду?

Он не ответил. Только шагнул назад. Воздух, где он стоял, задрожал. Листья зашевелились. Один за другим падали. Бесшумно. Как будто мир выдыхал его обратно.

Он исчез.

Алиса осталась. Одна. Но не пустая. Шрам горел. Тихо. Как догорающий огонь. И в этом свете она знала: всё началось. И выбора больше нет.

Путь к городу начинался с трещины. Не в земле – в воздухе. Как будто сама реальность здесь расслоилась, дрожала, теряла очертания. Алиса остановилась на краю пустоши. Её ноги ощущали почву – мягкую, пористую, влажную от тумана. Но впереди всё было иным. Пространство колыхалось, как пар над огнём. Иллюзия, казалось бы. Но внутренности сжались, как при падении с высоты. Интуиция не подсказывала. Она кричала. Беги. Поверни назад. Но тело не слушалось.

– Это оно? – прошептала она. Голос утонул в глухоте тумана.

Ответа не последовало. Но шаг вперёд уже начался. Почти помимо воли. Как будто кто-то взял её за руку – невидимый, холодный – и тянул. Или, может, она сама уже принадлежала этому месту. Тянулась к нему, как к старому шраму, который снова начал зудеть.

Она вошла.

Мгновенно – темнота. Не слепая, нет. Свет остался снаружи. А здесь царила другая темнота – с весом. Она дышала. Она шевелилась. Каждый шаг Алисы отдавался в пространстве, как будто оно слушало. Дома вырастали из мрака, как кости древнего чудовища, выброшенные из-под земли. Без окон. Без крыш. Как будто они сами выгорели изнутри. Обломки фасадов облезли, будто с них содрали кожу. Ветром здесь не пахло. Воздух стоял – густой, как смола.

В каждом вдохе – привкус знакомого. Пепел. Глина. Жар. Не настоящий – остаточный. Как аромат костра, давно погасшего. Алиса шла медленно. Настороженно. Каждый шаг будто ломал невидимую поверхность. Её ботинки оставляли следы – и те тут же исчезали.

Город не был просто заброшен. Он был… очищен. Как будто из него вырезали что-то важное. Сердцевину. Душу. Осталась оболочка – живая, но безликая.

На стенах – символы. Не нарисованные, а выжженные. Чёрные, глухие. Прямые линии, окружности, треугольники. Архетипы. Слишком точные. Они были не частью архитектуры – они были самой тканью места. Пульсация под ними совпадала с ритмом её сердца. Или наоборот – сердце подстраивалось под них.

Шрам на руке заныл. Но не болью. Он отзывался вибрацией. С каждым новым символом – как ток по венам. Её кожа помнила эти знаки. Как будто они уже были внутри.

Она остановилась у разрушенного здания, в котором когда-то был театр. Узнала его не по вывеске – её не было. Каменная арка над входом сохранилась. На ней – ещё один символ, похожий на спираль, закручивающуюся внутрь. Под аркой – тень. Живая. Пульсирующая. Она колыхалась в такт её дыханию. Или дыхание Алисы стало подражать ей?

– Это не просто здание, – выдохнула она. – Это сцена.

Шаг вперёд. Арка пропустила. Без скрипа, без сопротивления. За ней – провал. Ни дверей, ни пола. Только ощущение, будто ступаешь в пустоту.

Внутри – тишина. Но не глухая. В ней чувствовалось что-то ещё. Присутствие. Внимание. Всполох чужого тепла.

Пол был покрыт пылью. Но не осевшей – распылённой. Как после взрыва. Она закружилась в воздухе, как рой насекомых. Алиса шла сквозь неё, и каждый её шаг вызывал движение частиц. Пыль прилипала к коже. К ресницам.

На стене – зеркала. Шесть. Одно – разбито, трещины расходились, как молнии. Остальные – мутные. Но в каждом Алиса видела себя. Разную. В первом – обугленная. Во втором – исчезающая, как дым. В третьем – покрытая инеем, как покойница. В четвёртом – с пустыми зрачками. В пятом – без лица. В шестом – только силуэт. И всё это была она.

– Отражения? – прошептала она. – Или предупреждения?

В зеркале мелькнул силуэт. Позади. Прямой. Статичный. Человеческий. Но как будто вырезанный из бумаги.

Она резко обернулась.

Пусто.

Шрам пульсировал. Не болью. Зовом. Как метроном. Слушай. Смотри. Дыши.

И она поняла – город оживает. Он дышит ей. Его стены помнят. Это не руины. Это театр. Но спектакль – не окончен. Он только начинается. И сцена – её. Зрителей нет. Но тени смотрят.

Паутина воспоминаний сгустилась. Образы вспыхивали. Его ладони, покрытые сажей. Капли крови на лепнине. Пламя, отражающееся в стекле. Его взгляд – последний. Его шаг – назад. Её бег – вперёд.

Этот город не просто знал её. Он – и был ею. Местом, которое она оставила. Которое не простило.

– Я иду, – сказала она. Голос отразился в мраке. Но не эхом. Ответом.

И мрак дрогнул. Словно уступил.

Переход был незаметным. Не щелчком, не вспышкой. Просто в какой-то момент пространство перед ней перестало быть мраком – и стало улицей. Узкой, замкнутой, словно сама архитектура здесь отказывалась впускать или выпускать. Камни под ногами были кривые, истёртые – как зубы старого зверя. Слева вырастали стены массивных домов без окон, похожие на саркофаги. Камень был тёмным, пористым, будто напитанным плачем. Справа – остовы арок, прогнувшиеся под тяжестью времени. Листва здесь не желтела – она гнила прямо на ветках, сохраняя осеннюю мерзость. Цветов не было. Только тона – серый, пепельный, бурый. Как после пожара.

Алиса шла. Тяжело, осторожно. Каждый шаг гулко отзывался, как будто под ней была не улица, а пустота. Шрам бился, как второе сердце. В ушах стучало, в затылке зудело. Город отзывался. Или вспоминал.

– Ты ведь знала, что вернёшься, – раздался голос. Он не прорезал тишину – он слился с ней, как будто существовал здесь всегда.

Он был рядом. Не за спиной, не в небе. А где-то сбоку, внутри камня. Алиса замерла. Звук шёл от стены. Треснутая штукатурка, полосы ржавчины, будто кто-то оставил следы пальцев. Но это был не просто голос. Это был взгляд.

– Ты оставила здесь часть себя, – голос стал тягучим, как патока, в которой тонет воля. – Мы лишь вернули её. Ты знала, что не бывает выхода, если однажды вошёл.

Алиса подошла ближе. Камень холодил кожу. Под пальцами – биение. Сердце. Не метафора, не воображение. Что-то билось внутри стены. Или… она сама билась о неё. О своё отражение.

Внезапный треск. Щель. Узкая, будто лезвие. Из неё – всплеск воздуха, как удар кулаком в грудь. А потом – глаз. Один. Старый. Выцветший. Но живой. Он смотрел прямо в неё, не мигая, не двигаясь. Его взгляд не был враждебным – он был чужим. Совсем.

Алиса не закричала. Не отпрянула. Только сделала шаг назад. Её рука дрогнула, но осталась на камне. Стена затянулась. Щель исчезла. Но пульсация осталась. Сильнее. Ритмичнее. Будто теперь бились два сердца – одно в ней, другое в городе.

– Ты часть этого. Ты – мы. Мы – ты. Не бойся.

Эти слова не звучали. Они прожигали. Внутри. Не голосом – мыслью. Без языка. Без формы. Чужая, но впитавшаяся.

Улица продолжалась. За поворотом – шум. Не шаги. Механика. Скрип. Шарканье. Пауза. Снова – будто кто-то тащил мокрую ткань по железу, вяло, без силы. Алиса свернула.

Там были ворота. Высокие. Из чёрного железа. Приоткрытые. За ними – круглая площадь. Центр – выжженный постамент. Бетон почернел. От пламени или времени – неважно. Здесь что-то было. И исчезло. Или его заставили исчезнуть.

Она вошла. Тело напряглось. Инстинктивно. Как перед сценой. Вдоль стены – ряды фигур. Сидящие. С прямыми спинами. Без движения. Маски гладкие, серые, будто вылепленные из праха. Без отверстий. Без лиц. Ладони на коленях. Без жеста. Но с ожиданием.

– Зал. Публика, – прошептала Алиса. – Они ждут.

Она сделала шаг. Фигура в первом ряду наклонила голову. Плавно. Маска повернулась. Не смотрела. Просто признала: она – на сцене.

Второй шаг. Два силуэта дёрнулись. Синхронно. Шрам на руке вспыхнул. Острая боль прошила кость. Не от жара. От воспоминания. Узнавание. Имён, лиц, решений.

– Ты их знала, – донёсся внутренний голос. – И забыла. Но они помнят.

Кто? Почему? Её сердце колотилось. Не в груди. В горле. Имена были рядом. Но не поддавались. Как будто язык предавал.

Ещё шаг. Маски повернулись. Одновременно. Без скрипа. Без угрозы. Но в этом молчании была сила. Живое напряжение. Как перед падением. Алиса знала – за каждой маской лицо. Не случайное. Личное. Проклятое.

– Ты сделала выбор, – сказал голос. На этот раз он звучал отовсюду. Из тела. Из стен. Из самой земли.

Она сжала кулаки. Шагнула ещё раз.

Один из сидящих встал. Фигура вытянулась. Маска – чуть треснула. Из щели – высыпался пепел. Он упал на булыжник. Задрожал. Пополз. Как червь. Живой.

– Кто ты? – голос сорвался у неё с губ.

Он поднял руку. Указал. Прямо на неё. Но не в глаза. В руку. В шрам. Пальцы вытянуты, как обличение. Без ярости. С ясностью.

– Я – то, что ты сожгла. Я не исчез. Я стал городом.

В этот момент постамент вспыхнул. Не огнём. Светом. Белым, как соль. Как гной. Он не грел. Он резал зрение. Изнутри – голос. Мужской. Прежний. Проклятый.

– Алиса…

И небо над площадью вздрогнуло.

Звук оборвался. Не стих – исчез, как отрезанный ножом. Площадь застыла в безвременье, пропитанная сыростью и ожиданием. Воздух стал гуще, будто кто-то налил в лёгкие смолу. Алиса не двигалась. Стояла перед постаментом, как перед алтарём, чувствуя, что если сейчас сделать неверное движение – всё рассыплется. Или наоборот: начнётся.

Свет, только что вырвавшийся из камня, погас – мгновенно, не оставив ни отблеска, ни тепла. Но его след остался в глазах – белое пятно, мерцающее, как напоминание. Пульс в шраме ускорился, сбился с ритма, стал неровным, похожим на зов. Её собственное сердце словно подвязалось под чужое – древнее, тяжёлое, умирающее.

Фигура в маске, та, что ранее встала, опустила руку. Пепел под её ногами не остывал, не оседал. Он продолжал жить. Шевелился. Вился. Рисовал на камнях круги. Эти завитки двигались не от ветра – его здесь не было. Они двигались по воле. Алиса видела – это был танец. Не радость, не ритуал. Скорее – траур. Танец утраты. Танец боли. Танец тех, кто остался за границей.

Она медленно подошла к постаменту. Тело двигалось само, словно её втягивало внутрь сцены, которую давно написали без неё. Ступни ступали по камню, не издавая звука, как во сне. Пальцы дрожали, но не от страха. От узнавания.

Поверхность постамента была гладкой, выжженной. Ни символа. Ни букв. Только трещины. Они пересекались под углами, будто сеть, которую кто-то вытянул изнутри. Одна трещина – широкая, как прорезь в плоти, – слегка пульсировала. Дышала.

Она опустила ладонь. Камень был тёплым. На мгновение – почти живым. Внутри трещины шевельнулось что-то твёрдое. И вышло. Без сопротивления. Как если бы оно долго ждало. Маленький металлический фрагмент. Изогнутый. Потускневший. Кусок медали? Ключ? Или нечто третье? Алиса не знала. Но пальцы сомкнулись на нём автоматически. Холод металла прожёг кожу, как клеймо.

– Он всегда был твоим, – прошептал голос. На этот раз – другой. Не маскулинный. Не женский. Скорее – многоголосый, как если бы стены говорили. Или сама площадь.

Маски зашевелились. Без звука. Как по команде. Все одновременно. Не угрожающе – скорее, с ожиданием. Они не просто узнали её. Теперь – требовали. Ответа. Движения. Подтверждения.

Фигура с треснутой маской шагнула вперёд. Пепел под её ногами поднялся, вьясь, как дым из ран. Ритмично. В такт пульсу. Алиса встретила её взгляд. Или то, что осталось от взгляда. За трещиной в маске – глаз. Один. Пепельный. Искусанный сетью капилляров. Живой. Узнающий.

Она не спрашивала, кто это. Уже знала. Слишком многое в этом взгляде напоминало о ней самой – прошлой. Забывшей. Сожжённой. Брошенной.

– Если я соглашусь… – голос сорвался с её губ, будто чужой. – Что будет тогда?

Молчание. Глубокое. Не пустое – наполненное. В нём что-то рождалось. Глаз в трещине не моргнул. Но маска снова зазвенела. Легкий звук – как если бы внутри ползли трещины. Она крошилась. Сыпалась. Обнажалась.

И из неё – снова пепел. Он поднимался, касаясь лица фигуры, её пальцев, груди. Пепел шевелился, будто хотел сорваться с неё. Или наоборот – стать ею.

Алиса стиснула металлический фрагмент в ладони. Боль обожгла нервы. Изнутри постамента донёсся звук. Биение. Глухое. Не ровное. Тяжёлое. Сердце. Оно жило. Или умирало. Она не могла понять.

И в этом ритме – она услышала своё имя. Шепот. Мужской. Прежний. Голос из глубины.

– Алиса…

Она резко обернулась. Ворота – исчезли. Позади был только камень. Стена. Мрак. Город заперся. Путь назад закрыт. Остался круг. Маски. Постамент. Выбор.

А где-то внизу, под булыжником, застрявшим между прошлым и настоящим, билось то самое Сердце. Древнее. Мёртвое. Но не молчаливое.

И пульс шрама отвечал ему.

Фигура с маской, та, что вела глазами из трещины, не двинулась следом. Она осталась стоять возле постамента, замершая, как тень, от которой невозможно избавиться. Но другая – сидевшая прежде в углу полукруга, поднялась. Маска её была безликой, гладкой, как поверхность замёрзшего озера. На груди – след: пятно, похожее на ожог. Или печать. Или отметину.

Она двигалась беззвучно, как будто не ступала по земле, а скользила над ней. Пепел у её ног не отскакивал, не рассыпался – наоборот, собирался под подошвами, втягивался, как вода под корнями. В ней не было ни агрессии, ни вражды. Только направление. Путь. И Алиса – шла.

Они двигались вдоль заброшенного фасада. Стена была монолитной, серая, гладкая. Но воздух перед ней – вибрировал, как если бы сквозь плоть проступало другое тело. Фигура подняла руку. Указала. Никаких слов. Только пальцы. Алиса сделала шаг – и стена раскрылась.

Не исчезла. Не распалась. Просто отступила. Как плёнка, как вуаль, как последняя граница между сном и чем-то древним. За ней – коридор. Узкий, невысокий. Стены из тёплого камня. Свет – будто вытекал из них, не имея источника. И пахло: железом, гарью, влажной кожей.

Она шагнула внутрь. Пространство сразу сжалось. Позади – стена снова сомкнулась, как рана, затянувшаяся в одно мгновение. Дышать стало труднее. Воздух гудел. Лёгкие не принимали его – он был густым, пропитанным чем-то неотмоленным.

Коридор вёл вниз. Лестница, почти пологая, уходила глубже. Алиса шла, не касаясь стен. Но их тепло проникало в кости. Каждое касание взглядом отзывалось в шраме. Он жёг. Теперь – постоянно. Без ритма. Без пауз. Как пламя.

На стенах – знаки. Выцарапанные, угольные, меловые. Некоторые – детские. Один из них – её собственный. Она вспомнила: как-то, в детстве, она рисовала именно так. Треугольники. Кресты. И круг. Внутри которого – пепел.

– Это было, – сказала она. Но стены не ответили.

Дальше было темнее. Свет начал мерцать. Стены сужались. Приходилось идти боком. Потом – пригибаться. Пространство превращалось в утробу. Внутренность города. Или другого тела.

Она услышала звук. Скрежет. Тонкий. Как скрип зубов по стеклу. Затем – дыхание. Ровное. Не её.

Дверь.

Из дерева. Настоящая. Вырезанная вручную. На поверхности – круги. Множество. Они пересекались, образуя символ. Не руна, не знак. Что-то первичное. Пульсирующее.

Алиса вытянула руку. Дверь дрожала. Словно жила. Она не дотронулась – но та открылась.

Тьма за ней была живая. Внутри – тепло. Запах мёда. И гари. И… чего-то ещё. Воспоминания, замешанные на страхе.

Она вошла. За ней – дверь закрылась.

Зал встретил её дыханием. Не метафора – он действительно дышал. Влажный, горячий, как ротовая полость мёртвого зверя. Потолок был низким, своды – облупленными, местами пульсировали светом, как будто жилы под кожей. Алиса сделала шаг, и пол из камня поддался, будто пружинил. Он был тёплым. Мягким. Почти живым.

Вокруг неё – зеркала. Они не отражали, они копировали, но искажённо. В одном – Алиса стояла со сгоревшим лицом, в другом – с глазами, заменёнными пустотой. В третьем – она улыбалась, но рот был слишком широк, как у утопленницы. Пространство следило. Не наблюдало – именно следило. С жадным, слепым вниманием.

В центре зала – объект. Постамент, но не из камня. Его поверхность – плоть. Чёрная, натянутая, как после ожога. Вены – тёмные, вздутые. Из них сочился дым, как из разлома в земле. По периметру – тонкие трубки, уходящие в пол. Они били пульсом. Он совпадал со шрамом у неё на груди.

На вершине – углубление. Как вмятина под руку. И капля. Чёрная, маслянистая. Пахнущая медью и пеплом. Она медленно дрожала, будто ждала, когда кто-то дотронется до неё.

Алиса сделала полшага. Пространство среагировало: зеркала вспыхнули, осветив зал тусклым багровым светом. Внутри каждого появилось движение. Сначала неясное. Потом – чёткое.

Она.

Во всех. Но разная. В одном – в платье невесты, лицо покрыто кровью. В другом – с ножом в животе. В третьем – на полу, склонившаяся над детской колыбелью. Каждая из них смотрела прямо ей в глаза. Неумолимо. Обвиняюще. Как свидетели приговора.

Голос прозвучал отовсюду сразу:

– Ты пришла. Поздно, но не слишком. Здесь – решение. Или конец. Или оба.

Она не знала, чьим был голос. В нём было всё: женское шипение, мужской бас, детский смешок. Он не звал – он провозглашал.

Алиса подошла к постаменту. Почти вплотную. Жар исходил от него такой силы, будто приближалась к раскаленному железу. Но холод в животе был сильнее.

Тени закружились. На полу, как воронка. Они вытекали из зеркал, сцеплялись, переплетались. Напоминали сцены: обгоревшие стены, крики, чёрные силуэты на фоне огня. И снова – лицо. Одно и то же. Мужское. Пепельное. Искажённое.

Шрам на груди Алисы вспыхнул. Боль была режущей, электрической. Она пошатнулась – но не отступила. Её ладонь дрожала, но тянулась. Словно тело само знало, куда идти, раньше разума.

– Прикоснись, – прошептали тени. – Или уйди. Но не возвращайся. Не второй раз.

Она не спрашивала, что будет. Не было смысла. Внутри неё уже разрасталось знание, как опухоль. Это не выбор. Это неизбежность. Очищение или распад.

Пальцы легли в углубление. В точности. Как будто она уже была здесь. Или как будто постамент ждал только её. Капля под ладонью растеклась. И в ту же секунду – зал взорвался.

Свет. Шум. И она – среди зеркал, каждое из которых раскололось. А из осколков – вытекали образы. Её лица. Её крики. Её руки, запачканные в чёрной жидкости.

Одна из фигур вышла вперёд. Она – взрослая. Но без глаз. Из глазниц – дым. На груди – символ. Тот самый, из детских рисунков. Круг. Внутри – пепел.

– Это ты? – спросила Алиса. Но ответа не последовало.

Фигура протянула руку. Прикоснулась к её щеке. Кожа обожгла – но не от боли. От узнавания. Пальцы растворились. Исчезли. А Алиса осталась.

И шрам… затих.

Тишина вернулась не как покой, а как казнь. Алиса стояла, словно прибитая к полу. Зеркала – разбиты, но стекло не рассыпалось. Оно превратилось в чёрную массу, вязкую, похожую на нефть. Та шевелилась, как будто под ней дышало что-то, прижимаясь изнутри к поверхности.

Из одной такой лужи медленно поднялась рука. Детская. Узкая. Вся в ссадинах и с обломанными ногтями. Она потянулась к Алисе, застыв на полпути. Пальцы дрожали – не от страха, а от нетерпения. Алиса не двинулась. Ни шагу.

Голос. Рядом. Внутри.

– Ты почти там.

Она не обернулась. В голосе не было угрозы. Не было и облегчения. Только констатация. Как приговор врачу, произнесённый ровным тоном в палате реанимации.

– Кто ты? – спросила она.

– Я – не кто. Я – когда. Я – если.

Из-за остатка зеркального круга вышла фигура. Высокая, неестественно тонкая, сплетённая из пепла и дыма. Лицо скрыто сетью из серых нитей, как кокон. Но под ними – свет. Тёплый. Сердце. Открытое, как анатомическая модель. Оно билось – с её ритмом.

Алиса не отступила.

– Если ты не враг, чего ты хочешь?

– Твоего согласия. Или твоего отказа. Они одинаковы.

– Почему?

– Потому что ты уже выбрала. Просто ещё не признала.

Фигура протянула руку. Пальцы – длинные, без кожи. Только сухожилия и пепел. Внутри ладони – шрам. Зеркальный. В точности такой, как у неё на груди. Алиса невольно коснулась своего.

– Это не только рана, – сказал голос. – Это ключ.

Тени на стенах дрогнули. Сложились в круг. Внутри – сцена: девочка в белом платье стоит перед запертым склепом. У неё в руках – коробка. Она открывает её, а оттуда вырывается свет. Рвущий тьму на лоскуты.

Алиса смотрела, не мигая. Та девочка – это была она. Но не в прошлом. В потенциале. В возможности.

– Ты хочешь, чтобы я вспомнила? – прошептала она.

– Нет. Я хочу, чтобы ты признала: то, чего ты боялась, всегда было в тебе.

Шрам на её груди заныл. Словно бы отзываясь на зов. И в этот момент постамент снова подал голос. Но теперь не пульсом – а хрипом. В нём звучал детский плач, женский шёпот и мужской крик – всё разом.

– У тебя есть имя, – сказала фигура. – Скажи его.

Алиса сжала зубы. Имя стояло на кончике языка. Не то, которым её называли. То, которое она потеряла в огне. Слово, которое может вернуть, но не отменить. Потому что возвращение – это тоже форма гибели.