Не чувствуй ко мне любовь

Я даже не удивлен.

Молчание тянется, как струна. Я не отвечаю сразу, просто ощущаю, как напрягается челюсть. И вдруг, словно кто-то срывает предохранитель, голос сам выходит – грубее, чем надо:

– Почему только Марту? Не доверяешь Ану? Или сомневаешься в моём профессионализме? Ты же видел личное дело и знаешь, с чем я имел дело.

Он не моргает, не колеблется – смотрит прямо в глаза. Голос звучит спокойно, но в нём есть та тяжесть, которую понимаешь только на собственном опыте.

– Считай это мужской солидарностью. Я не идиот, Алексей. Вижу, как ты до сих пор на неё смотришь. И знаю, что это значит – быть рядом с тем, кто уже не твой и никогда им не станет. – Тихо вздыхает, и я понимаю, что вижу его таким открытым и человечным впервые. – Это не обвинение. Это просто боль. Я понимаю. И поэтому говорю – лучше держись подальше, пока это не уничтожило тебя изнутри.

Я отвожу взгляд. Не потому что мне стыдно – просто он говорит слишком точно, прямо в тот нерв, который я годами закатывал под кожу.

– Марта меня едва выносит, – говорю, переводя тему. – Это худшее назначение из всех возможных. Мы либо поубиваем друг друга, либо сойдем с ума. Возможно, в один и тот же день. Она не примет это.

Арсен чуть усмехается, устало, почти по-дружески, но без облегчения.

– Тогда назначь кого-то из своих, – говорит он резче, но хмыкает, увидев, видимо, мою реакцию. – Она – сложная, неудобная, с острым языком и тяжёлым характером. – продолжил Арсен. – Но не глупая. Если поймёт, что угроза реальна, не станет возражать. Особенно если ты не начнёшь ей указывать, как жить. Просто будь рядом. Тихо. Незаметно. Не на передовой – в тени. Но всегда на шаг ближе, чем опасность. Авось и не откусит голову.

Я киваю медленно, стараясь сразу собрать мозаику. Где она бывает, как передвигается, с кем контактирует. У неё, скорее всего, нет никакого фиксированного плана – спонтанность у таких в крови. В отличие от Аны, Марта вряд ли живёт по графикам. Придётся перестроиться. Думать гибко. Чувствовать – ещё острее. Я, конечно, не особо рад «переквалифицироваться» из начальника СБ в частного телохранителя, но что-то в глубине души подсказывает, что другого я на эту роль тоже бы не допустил. Слишком многое вскрылось после файлов, присланных Глебом.

– Конкретика? Где, когда? Какой режим? – спрашиваю в надежде, что мне не придется выяснять все это лично с ней.

– У неё несколько выездных встреч, пока всё в городе. Работа дома, иногда – на выезде. Подключим доступы, передам тебе план, координаты, пусть даже примерные. Машина служебная будет, свою не свети. Оружие при тебе. Всё стандартно – но больше интуиции, меньше устава.

Он делает паузу, а потом добавляет – уже без тени улыбки:

– Главное – держи её в фокусе. Они захотят ударить не по слабому месту, а по самому громкому. А Марта, как ты понимаешь, никогда не говорит шёпотом. Оставь кого-то, в ком уверен, исполняющим и назначь проверку, нам нужно постараться опередить их.

– Уже. Ребята копают.

Он удовлетворенно кивает и смотрит на меня с молчаливым вопросом: есть вопросы? Вопросов нет, поэтому я выхожу из кабинета и иду по знакомому коридор. Свет здесь другой, словно стал чуть тусклее. Воздух гущe. На губах – привкус несказанного. В голове – её лицо. Вспышка. Ироничный прищур. Движение, от которого становится тревожно, будто по телу пробежал электрический ток.

И почему-то появляется мысль – неуместная, дикая:

А что, если она не жертва? Что, если она сама – огонь, от которого всё давно горит?

В охранке передаю дела, документы, установки заместителю, кто будет выполнять мои обязанности, пока я примеряю шкуру личного телохранителя. Последний раз окидываю взглядом кабинет, мониторы, провожу рукой по раме картины и выхожу. Кто знает, как надолго это все затянется?

Воздух пахнет горячим асфальтом и выхлопом, небо затянуто лёгкой дымкой, будто вечер не может определиться – стемнеть ему или остаться прозрачным. На парковке под ногами скрипит гравий. У машины я останавливаюсь, на секунду приникаю к металлу ладонью – просто чтобы зацепиться за реальность.

– Алексей.

Голос доносится сзади. Тихий. Знакомый. Такой, от которого сердце сжимается в старой, почти ушедшей боли. Я разворачиваюсь. Ана стоит в нескольких шагах. Волосы собраны, пальцы нервно сжаты в замок. В глазах – странная смесь вины, нежности. И… спокойного света, которого раньше не было.

Я замечаю это сразу. Она изменилась. Стала мягче – не слабее, нет. Просто… будто перестала бороться с миром. Как будто кто-то наконец обнял её так, что она поверила – не уйдёт. И в этом её лице, в этих глазах – я вдруг вижу Арсена. Не буквально, но чувствую, что он там, в ней. А она – в нём. Что-то сжимается в груди.

– Можем поговорить? – спрашивает она, делая шаг ближе.

Я молча киваю. Она мнётся. Долго подбирает слова, будто каждое из них – лезвие, которое может порезать.

– Прости. Я должна была сказать всё раньше. Не тянуть. Не давать надежду. Не убегать. Просто… тогда всё навалилось. Всё завертелось. Ты мне правда нравился. Честно. Я не собиралась играть или держать тебя «на всякий случай». Я просто… не знала, чего хочу и хочу ли, а когда поняла – оказалось слишком поздно.

Я слушаю, как её голос дрожит, но не ломается. Она говорит искренне, без оправданий, без просьбы о прощении – просто делится тем, что сжималось у неё внутри. И чем дольше она говорит, тем яснее становится: она его любит. По-настоящему. Тихо, глубоко, без страха.

И это всё, что мне нужно знать.

– Ты счастлива? – спрашиваю я, не дав договорить, просто и прямо, глядя ей в глаза.

Она кивает. Медленно, будто боится, что я не выдержу ответа. Несколько секунд молчания. Я должен бы кивнуть, отпустить, уйти, но что-то внутри не даёт. Наверное, всё-таки хочу, чтобы она знала.

– Я… – начинаю, чувствуя, как пересыхает горло. – Знаешь, я ведь немного злился, может, даже ревновал. Не знаю, я был уверен, что влюблен. Без пафоса, тихо, внутри. В какой-то момент мне просто вдруг стало ясно: вот она – та, с кем мог бы быть дом. Не в смысле стены, посуда и тёплый свет, – усмехаюсь. – А… что ты – мой дом. Хотелось верить, что дождусь, что однажды всё сложится. Что пустота внутри меня наконец заполнится теплом, согреет…

Она смотрит на меня долго – с болью и одновременно с мягкостью. С тем самым сочувствием, которое не унижает, а делает сильнее.

– Алексей…

– Я знаю, – поднимаю ладонь, показывая, что не закончил. – Прости, я не буду давить и напоминать, я принял твой выбор и счастлив, что вы… – дальше мне не удается продолжить.

Она делает шаг ближе. Говорит уже тише, с надрывом:

– Тогда… просто подумай. Может, ты влюблён был не в меня, а в идею – что я символ? Символ твоей мечты – о доме, о семье, о месте, где всё спокойно, где тебя ждут. Может, я напомнила тебе образ той, кто мог бы стать частью этого? Потому что ты никогда не говорил это вслух, но это всегда было в тебе. Видно в каждом твоём взгляде.

С этими словами она отступает – не убегает, не отворачивается. Просто уходит – спокойно, без драмы. А я стою, смотрю ей вслед, и чувствую, как что-то внутри перестаёт болеть. Или, может, просто немеет. Символ, образ… В голове всплывает забытый, спрятанный на задворках памяти образ девушки, светловолосой, хрупкой, которую я когда-то спас. Прикосновение которой я могу вспомнить даже спустя три года. Она держала меня за руку, а я чувствовал… я снова чувствовал. Но образ стирается и рассеивается, исчезает как вспышка. Осознание пронзает слишком остро. Может, Ана права и в ней я видел не ее, а хотел вернуть то мгновение, когда впервые смог снова чувствовать? Когда впервые осознал, от чего я бежал и что искал?

Дома – тишина. Слишком знакомая, чтобы ранить, но всё ещё неуютная. Я прохожу вглубь, бросаю ключи, снимаю куртку. Взгляд падает на фотографию отца, которую я так и не снял со стены. Он стоит на крыльце, в той самой военной куртке, которую я потом носил. Рядом – я. Ещё ребёнок. Слишком серьёзный, чтобы быть юным. Слишком наивный, чтобы быть солдатом.