Не чувствуй ко мне любовь

Глава 4

Марта

Выходной пах яблоками и корицей. Ана как-то умудрялась даже в этом холодном и бездушном доме создавать атмосферу семейного уюта – то свечами, то пледом, то просто голосом, в котором всегда было немного тепла и покоя.

Я сидела на полу, облокотившись на диван, с чашкой имбирного чая в руках. Ана возилась на кухне, а Майки – её младший брат – строил на ковре что-то между космической станцией и супермаркетом из лего.

– Ну? – спросила она, выходя с миской орешков. – Давай. Говори, как там первая волна?

Я усмехнулась и отпила чай.

– Вирусно пошло. Один блогер уже сделал на это обзор с заголовком «Почему все ненавидят Арсена Давыдова – и почему зря». Тон нейтральный, но подложку мы ему аккуратно слили, так что формально – ни к чему не подкопаешься. Комменты везде живые, активность хорошая. И, кстати, в одной из статей на «Компре» уже откатились – мол, «данные требуют дополнительной проверки».

Ана удовлетворённо кивнула.

– Ты волшебница.

– Нет. Просто хорошо знаю, как устроен этот мир. И как он любит глотать яркие заголовки, особенно когда за ними стоит хоть капля правды. Мы им дали другую правду – живую, настоящую. С людьми, историями, эмоциями. Это работает.

– И это только начало, – тихо добавила Ана, глядя в окно. – Не так ли?

– Как много он знает о моей деятельности?

– Это не моя тайна, Марта, я только намекнула, что ты можешь помочь, – с волнением говорит Ана, думая, что я злюсь.

– Хей, Банана, если ты доверяешь ему, то можешь рассказать. Но добавь, что все, что за повесткой, я буду делать ради тебя, потому что эта мразь, Джемаль, за все, что сделал тебе, заслуживает побираться, а лучше сидеть за решеткой, если я найду за что.

– Я доверяю Арсену, но тут вопрос твоего доверия.

– Я доверяю тебе, Банана. – подмигиваю ей, чтобы успокоить. И решаю сменить немного тему. – Только не говори Арсену, что я почти получаю от этого удовольствие.

Она рассмеялась.

– Он и так догадывается. Сказал, у тебя глаза горели, когда ты про свою стратегию рассказывала.

Майки вдруг поднял голову от своих построек.

– Ага. Потому что когда делаешь что-то важное, внутри зажигается лампочка. Так папа говорил.

Мы обе замерли на секунду, а потом тихо переглянулись. Ана сжала губы, быстро моргнула. Я осторожно улыбнулась.

– Твой папа был умным, – сказала я. – Майки, ты сам скоро начнёшь говорить такие штуки, и мы будем записывать за тобой цитатник.

– Уже начал, – фыркнул он и снова уткнулся в лего.

Небо за окном было пасмурным, но в комнате было тепло. Настоящее. Я потянулась за орешком и, будто вскользь, добавила:

– Кстати… Я ж тебе так и не рассказала, что встретила того типа из бара.

Ана повернулась ко мне, прищурилась.

– Которого?

– Ну Ана! Ханжа, мистер «вы своим поведением провоцируете мудаков». Оказывается, это ваш охранник. Алексей. Имя еще такое. Ему сутану и приставку «отец» для полного образа.

– Что?! – она прыснула и приложила руку к губам. – Да ты шутишь?

– Хотела бы. Я когда к Арсену приходила, видела его на входе, не пускал меня в офис. Сначала подумала, еще один грубиян, а потом – узнала. Мы чуть не сцепились. Опять.

Ана покачала головой, хихикая:

– Лёша… Неожиданно. Ты точно не путаешь?

Я не ответила, лишь приподняла бровь в стиле «что происходит?».

– Лёша, значит?

– Просто… такое совпадение. Он хороший, правда. Немного… мрачный, но внутри – золотой человек.

И тут я мысленно дала себе подзатыльник.

– Не-е-ет, только не говори мне, что это тот самый Лёша? Серьёзно?

Она вдруг замолчала. Посмотрела на чашку в руках.

– Да, он. – Ана изменилась, выглядела расстроенной и будто виноватой. – Он был очень деликатный, поддерживал, когда всё рушилось. Заботился. Тогда мне казалось, что я должна сначала разобраться со своей жизнью. Я так ему и сказала, что, возможно, позже… Но потом всё завертелось. Арсен, Майки, мы… и всё стало по-другому.

– Ана, ты не виновата, ты не давала ему четкой надежды или обещания…

– Я просто исчезла для него. Без объяснений. Иногда думаю, что повела себя ужасно.

– Он всё ещё… – я замялась, – как он ведет себя?

– Он вежлив, но не смотрит в глаза. Думаю, я его сильно ранила.

Мы обе замолчали. В комнате стало чуть тише, как будто даже Майки уловил настроение.

Я смотрела на чашку, чувствовала, как в груди что-то нехотя сжимается. Этот Алексей – как сгусток недосказанного. Грубый, колючий, но… честный. Такой, с кем нельзя играть. А я последние годы только и делала, что играла. В смелую, в сильную, в неприкасаемую.

– А что, если… – начала я, и тут Майки снова произнес с каким-то то ли негодованием, то ли какой-то скрытой болью:

– Вы опять про любовь? Вечно вы про любовь. Можно просто один день не думать о ней? Все равно все уходят, – как-то грустно он произнес последнюю фразу, отчего защемило сердце. Мы думали, что ему проще далась потеря родителей, но в последнее время он стал все больше замыкаться в себе.

Мы встретились с Аной взглядами. Я протянула руку и сжала ее плечо. Она тряхнула головой и шепотом сказала:

– Последний месяц он будто сам не свой, то злится, то замыкается в себе и ни с кем не хочет говорить. Только с Арсеном ведет себя как раньше.

– Может, стоит его снова показать психологу или попробовать поговорить.

– Нам назначено. А поговорить… не уверена, что я сама готова найти правильные слова, да и он обижается. Думаю, ему тяжело дается появление Арсена, переезд, в саду хоть и сменили эту грымзу, но он все равно грустный постоянно. И спрятал динозавров всех.

Я оглянулась на Майки, который переключился с конструктора на планшет. Я подошла к нему, взглядом спросила разрешения сесть рядом, он кивнул.

– Что у тебя тут?

– Смотрю комиксы.

– А как ты думаешь, кем бы я была во вселенной супергероев?

Майки долго, внимательно разглядывал меня и со всей своей детской непосредственностью выдал:

– Халк!

– Эээ, – я опешила, ведь ждала что-то по типу женщины-кошки или супервумен, но логика Майки никогда не поддавалась моему пониманию. Иногда я думаю, что он умнее и мудрее всех нас вместе взятых, несмотря на то, что ему всего пять лет. Он не раз удивлял нас своими умозаключениями. Поэтому я вытягиваю руку в зеленой блузке и с искренним любопытством уточняю: – Потому что я большая и зеленая?

– Нет, потому что ты очень умная, добрая, но если тебя кто-то рассердит, ты его сокрушишь.

Вот о чем я говорила! Не в бровь, а в глаз, малыш. Мы засмеялись втроём. И я вдруг почувствовала, что несмотря на усталость, на страхи, шум внутри, на тревоги – здесь, сейчас, мне спокойно. Хотя бы на минуту.

Алексей

Плотный день вымотал сильнее, чем предполагал. Бумаги, совещания, срочные запросы сверху – всё навалилось разом. Хотел только добраться до машины и выключиться. Молчание и руль – единственные две вещи, что не лезут с вопросами. В такие моменты хотелось только одного – тишины, сесть в машину, включить двигатель, уехать. Не важно куда. Главное, чтобы подальше от шума чужих голосов.

Я вышел на парковку, машинально скользнул взглядом по припаркованным авто. Старая привычка: считывать обстановку, отмечать движение, чужие ритмы. И взгляд сам собой остановился на ней.

Она стояла у своей машины, чуть сгорбившись, прижимая телефон к уху, с тем выражением на лице, которое можно увидеть у человека, когда мир рушится. Пальто нараспашку, волосы растрёпаны, ключи дрожат в пальцах. Марта была в ярости. Металась между дверью и капотом, бормоча себе под нос что-то убийственное. Судя по жестикуляции – машина не заводилась.

Я должен был пройти мимо. Так было бы логично. Мы с ней держались друг от друга на дистанции. Взаимная антипатия была деликатно оформлена в холодное безразличие. Но что-то внутри кольнуло. Не жалость – скорее, внутренняя потребность, на уровне рефлекса. Вмешаться. Убедиться, что всё в порядке.

– Проблемы? – спросил, останавливаясь на безопасном расстоянии.

Она даже не посмотрела, только вздохнула и ответила холодно, резко, как обухом по лбу:

– Всё под контролем. Я не в категории тех, кого нужно спасать. Сама справлюсь.

Я чуть опустил голову, стирая раздражение со взгляда. Но оно остро щёлкнуло внутри, как затвор. Не от обиды, а от того, как быстро и с какой яростью она взвилась на обычную фразу. Как будто предложение о помощи – это обвинение. Как будто забота – это проявление власти.

– Если ты воспринимаешь любую протянутую руку как угрозу независимости, – медленно проговорил я, – может, дело не в тех, кто протягивает, а в тебе самой? В том, что ты за каждую доброту готова вгрызться, как будто защищаешься от нападения.

Ответа не последовало. Только упрямо сжатые губы. Я пожал плечами и направился к своей машине. Но через несколько секунд услышал сзади её голос. Уже без яда.

– Подожди.

Я обернулся. В её голосе появилась хрипотца, усталость, надлом, которых раньше не было.

– Я не хотела быть грубой. Просто… иногда сложно. Когда слишком часто тебе предлагали помощь, которая оборачивалась коротким поводком, сложно отличить искреннюю помощь от контроля. А я с контролем покончила.

Я кивнул. Без комментариев, без анализа. Просто кивнул и открыл перед ней пассажирскую дверь.

Молчали почти всю дорогу. Она уставилась в окно, будто в стекле можно было найти ответы. Я делал вид, что сосредоточен на дороге, но на самом деле неотступно чувствовал её – запах, тепло, напряжение в теле. Словно она была не человеком, а тонкой струной, натянутой до предела, на которой играют слишком грубыми пальцами. Бессознательное упрямо пыталось подкинуть какое-то воспоминание, ощущение дежавю, но на уровень сознательного не удавалось вытащить ни образа, ни картинки. Только запах и щемящее чувство.

Когда мы подъехали, она повернулась ко мне и твёрдо сказала:

– Здесь останови. До дома дойду сама.

– Я довезу до подъезда, – возразил я, не глядя.

– Алексей, – в её голосе была сталь. – Я не маленькая. Доберусь.

Я хотел сказать, что это глупо, но промолчал. Она не просила моего мнения. Она никогда не просит. Но я злился. Не на нее, на себя. Потому что опять сдался, подчинился её диктату независимости.

Она выскочила из машины с тем же упрямым движением плеч, будто снова доказывала миру, что ей никто не нужен. Я остался сидеть. Не заглушил мотор, но и не уезжал. Чего я жду? Что-то внутри скреблось. В бою мы называли это ощущение чуйкой «за секунду до».

И я понял, что не давало покоя на уровне инстинкта: дверь подъезда уже была приоткрыта, а сейчас вслед за ней заскользили две фигуры. Две тени – быстрые, слаженные, в капюшонах. Всё стало на место. Слишком быстрые, слишком тихие. Не просто жильцы.

Рефлекс сработал раньше мысли. Я бросился к двери. Внутри было тихо. Даже слишком тихо. Стрелка лифта не двигалась, значит, пошли по лестнице. Я начал подниматься – шаги тихие, отточенные, но в сердце уже стучала ярость. И вдруг – женский крик. Один, резкий, как хлопок хлыста. И сразу – тяжёлые шаги вниз.

Двое неслись по лестнице, как дилетанты. Один из них не успел уклониться от неожиданности – я ударил его коленом в живот и сразу кулаком в челюсть, второй отскочил, но я, резко развернувшись, схватил его, прижал к стене, приподнял и сдавил горло.

– Кто вас послал?

– Не знаем… серьёзно… просто… просто шугануть… бабу… – просипел тот, едва ворочая языком, я сжал горло сильнее и приподнял его выше. – Нам не говорят имена…

Я отпустил. Он рухнул и, спотыкаясь и откашливаясь, побрёл вниз, забив на корчащегося товарища. Я же снова побежал вверх.

Марта сидела на лестнице, в тени, сжавшись в комок. Пальцы дрожали, лицо скрыто рукой, во второй что-то крепко сжато, а плечи подрагивали так, что казалось – она вся может рассыпаться. Я приблизился, стараясь говорить спокойно.

– Это я. Всё в порядке. Я рядом.

Она вздрогнула, подняла на меня глаза – в них было столько ужаса, боли и злости на саму себя, что я на секунду замер. Но почти сразу всё исчезло. В глазах появилась пустота, сухость, отточенная до автоматизма маска.

– Всё нормально, – выдохнула она. – Спасибо. Я справлюсь.

Она поднялась. Неустойчиво, но гордо. Я шагнул было вперёд, но она остановила меня жестом. Её голос был спокоен и холоден.

– Спасибо за помощь, но дальше не нужно. Я в порядке.

И это стало последней каплей.

– На тебя только что напали, – сорвался я. – Перестань строить из себя бастион. Я не твой враг. Я просто хочу помочь.

Марта смотрела на меня молча. Долго. В этом взгляде была не гордость – усталость. Сломленная осторожность, страх довериться.

– Я войду в квартиру и буду в безопасности. Этого достаточно. Спасибо тебе. Правда.

Я почувствовал, что теряю контроль. Меня захлестнула бессильная злость, которую я давил в себе долгое время.

– Ты сотрудник компании, где я отвечаю за безопасность, – процедил я сквозь зубы. – И если ты вляпалась в какие-то разборки, которые могут бросить тень на фирму, я обязан знать.

Это была манипуляция. Но и правда в ней тоже была. Только сказанная холодно, без намёка на участие. Её глаза вспыхнули. Не так, как раньше, не презрением. Скорее – пониманием.

– Я поняла. Всё в порядке. Ничего, что угрожает репутации компании и ничего, с чем бы я не справилась. Доброй ночи, Алексей.

Она открыла дверь на этаж и скрылась внутри. Я остался на лестнице, среди пустых стен, с бешено стучащим сердцем и мучительным ощущением, что между нами есть что-то большее, чем просто антипатия. Что-то, что растёт, сжимается, вытягивает нервы, и, рано или поздно, должно будет взорваться.

Резкий вечерний воздух ударил в лицо, когда я вышел из подъезда. Дыхание было сбито, сердце глухо отзывалось в груди – не от драки, не от нагрузки. Я знал, как тело реагирует на выброс адреналина, знал, как кровь гудит после напряжения. Но сейчас в этом гуле была иная природа. Химия эмоций. Злость, прорвавшаяся в одиночестве.

Я сел в машину и захлопнул за собой дверь, резко, гулко. Секунду сидел, глядя в тёмное ветровое стекло, как будто оно могло дать ответ. Руки сжались на руле. Захотелось рвануть с места, как на учениях, на пределе оборотов. Но я не тронулся.

Сначала – мысль. Такая тихая, упрямая.

На что ты злишься?

Не на нападавших – таких я видел десятки. Шестерки, безликие, нанятые на грязную работу. Не на сам факт нападения – я к этому чаще всего готов. Работа такая: предугадывать риски, защищать людей, думать о худшем. Нет. Злился я на другое.

На то, как она снова вытолкнула меня из своей реальности.

После всего – её вот это режущее: «Спасибо, я справлюсь». Эта ледяная вежливость. Маска, из которой не вырывается ни крик, ни слабость. Я знал таких женщин. Гордых. Выдрессированных болью. И всё же с каждой встречей с ней во мне что-то рвалось. Как будто я тоже должен был что-то доказать. Себе? Ей?

Я завёл двигатель, повернул руль и выехал на проспект. Поток машин двигался лениво, вязко. Внутри всё гудело от несказанного, и я сделал то, что умею лучше всего – перешёл в режим.

Работа. Конкретика. Контроль.

На ходу активировал гарнитуру и нажал вызов:

– Глеб, это я.

– Алексей Сергеевич? Слушаю.

– Мне нужны записи с камер в районе Чистяков, конкретно адрес скинул в чат. Подъезд. Входная группа и прилегающая территория. С сегодняшнего вечера, где-то с 20:00 до 21:30. Есть возможность вытащить?

– Посмо-о-отрим. Так, знаю место. Камеры висят, насколько помню, муниципальные плюс пара частных. Можно попробовать. Пару часов – и скину, что найду.

– Хорошо. И ещё.

Я говорил чётко, отрывисто, но спокойно. Внутри – уже не злость. Сбор данных. Холод.

– Там двое. Мужики, спортивного телосложения. Один в сером, второй в чёрной куртке, в капюшонах. Лет по тридцать. Вели себя не очень слаженно, значит, работали если не впервые, то все равно недолго, дилетанты. Надо понять, кто они. Вытащи лица, что удастся, пробей по базам. Счета, судимости, связи. Кто мог платить.

– Принято. Уточню, можно ли пробить частные транзакции. Это сложнее, но попробую подключить нужных людей. Понадобится ордер – обыграем, как внутреннюю проверку по линии угроз.

– Спасибо. Счёт – мой.

– Как всегда.

Связь прервалась. Я сжал руль. Сердце билось ровно. Работа включалась, как механизм: бесперебойно, хладнокровно, без прикрас. Только факты, только логика. Это была моя стихия. Единственное, что позволяло не тонуть.

Квартира встретила полумраком и тишиной. Я снял куртку, зашёл на кухню, включил свет. Сварил кофе, решил добавить кардамон. Долгое время меня от него тошнило, напоминало о Сирии и о том, что осталось там. Но сейчас мне захотелось ощущить этот вяжущий землистый вкус, то ли камфоры, то ли эвкалипта. Хотелось что-то, чтобы сбалансировать горечь. Потом вместе с чашкой прошёл в кабинет и сразу включил монитор. Через пять минут на экране отобразились первые папки: видео, архивы, распознавание лиц. Глеб работал быстро.

Я нажал на первое видео. Подъезд, нечеткое зернистое изображение. Видно, как к дому подходит Марта, оглядывается через плечо. За ней – двое. Идут не вплотную, но синхронно. Тени на асфальте длинные, маскируют движения.

На следующей камере видно, как они заходят за ней, один задерживается на площадке, другой сразу уходит вверх. Потом и первый за ним следом.

Я перемотал назад, нажал паузу и сделал скриншот. Потом ещё один, когда один из них повернулся к объективу – нос, линия подбородка, щека. Этого хватит для сравнения.

Папка «Распознавание» уже обновлялась. Один – в базе. Ранее судим за грабёж, условный срок, последние два года без официального трудоустройства. Второй – пробивается.

В чате от Глеба мелькнула строка:

«Первый – Дмитрий Юров, 1989 г. р. Второй пока в работе. Есть подозрение, что работали по заказу. Деньги на карту Юрову поступили с дропа. Разбираемся».

Я откинулся на стуле и запрокинул голову. Потолок смотрел на меня белым молчанием. Всё складывалось слишком аккуратно. Слишком по сценарию, как будто кто-то не просто хотел напугать, а проверить – насколько далеко может зайти.

Я открыл ещё одно видео. Там, где она шла. Быстро, целеустремлённо. Прямая спина, твёрдый шаг. Как будто не замечает опасности. Или делает вид, что не замечает. Что-то достала из сумки, не сбавляя ход.

Глупо. Безрассудно. И до отвращения знакомо.

Я выключил экран, но перед глазами всё ещё стояло её лицо. Сначала – испуганное. Потом – собранное и закрытое. Словно просить помощи – это признаться в поражении.

И почему-то именно это злило сильнее всего. Потому что я знал: если она ещё раз скажет «я справлюсь», – я не выдержу.

Я встал, прошёл к окну, долго смотрел на уличный свет, расплывшийся в лужах асфальта. В этом городе у каждого свои тени. И если я собирался защищать её, даже вопреки ей самой и здравому смыслу, мне нужно было начать с этих теней. И сделать это быстро. Пока не стало поздно.

Глава 5

Марта

Ключ вошёл в замочную скважину с хрустом. Щелчок замка. Рука на автомате потянулась к выключателю, и тусклый, тёплый свет залил прихожую. Тишина квартиры обволокла, как старая, знакомая одежда – немного колкая, но своя.

Я закрыла дверь и замерла, опершись лбом о панель сбоку. Три вдоха. Медленно. Глубоко. Как учила Ана: через контроль дыхания – контроль сознания. Не дрожать, не анализировать, не возвращаться к лестнице, к его голосу, к сжатию запястья, к пальцам, которые так уверенно держали меня за руку, словно это что-то значило.

Я включила в голове другой режим – практический. Прожить, не задумываясь. Разобраться с последствиями и с тем, откуда они обо мне узнали, потом. Всё потом. А сейчас… Сбросить пальто, поставить сапоги в угол. На автопилоте пройти в ванную, включить воду. Пусть течёт – звук льющейся воды всегда помогал заглушить шум в голове. Пока она наполняла воздух паром, я приготовила старую футболку и домашние штаны с пингвинами. Ни кружева, ни шелка – только комфорт.

Вода обжигала плечи, стекала по лопаткам, уносила следы сегодняшнего вечера. Но не забирала тревогу. Не смывала взгляды тех двоих. Не глушила голос Алексея. Особенно последнюю фразу, швырнутую, как крюк:

«Ты сотрудник компании… если ты вляпалась в какие-то разборки… я обязан знать». Ох, милый мой, знала бы я последствия какой именно это разборки. И кто именно вычислил меня. А главное – как! Но мысли снова вернулись к нему.

Он сказал это холодно, даже грубо, но я уловила – за этой формулировкой скрывалось другое. Желание. Злость. Привычка защищать. И, может быть, страх. Но я не могла себе позволить искать подтексты. Не с ним. Не сейчас. Мне нужно быть осторожнее, потому если он со своей правильностью и принципиальностью вычислит… хотя почему меня это должно волновать? Из компании не уволят и никого не удивят, Арсен в курсе. Сдаст органам? Еще неизвестно, не полагается ли мне медаль. Тогда почему я не хочу, чтобы он узнал?

На кухне я разогрела замороженный суп. Ела медленно, не чувствуя вкуса, просто чтобы желудок не скрутило посреди ночи. Всё по схеме: поесть, умыться, включить что-нибудь фоновое. Не вслушиваться. Не чувствовать. Отпустить мышцы, чтобы их снова можно было сжать, если понадобится.

Когда упала на диван, тело будто бы сдалось. Руки осели вдоль бёдер, голова откинулась назад. И именно тогда… прорвало.

Боль подкралась не криком, не рыданием. Она возникла молча, но как-то тотально – из каждой клетки, из внутреннего, упрямого «сама справлюсь», которое я повторяла себе, как заклинание.

А я ведь хочу быть нужной. По-настоящему. Не как удобная деталь, не как выгодная партия, не как красивая ширма. А как человек. Сильная – да. Но и живая. Чувствующая. Ошибающаяся. Но нужность – это всегда риск. Потому что стоит кому-то решить, что ты ему важна – и ты снова в клетке. Под контролем. В схеме. С планом, который составляешь не ты.

Я уже была там. Я была проектом своих родителей. Девушкой, которой не позволено хохотать на людях, носить алое, любить кого попало. Я помню, как стирала с губ помаду, потому что «слишком вызывающе». Как прятала смех, чтобы «не позорить семью».

Я сбежала от всего этого, хоть и через боль и риск. Но я пережила это и стала другой. Стала Мартой Побединской. Я выковала из себя броню, научилась говорить «нет», кричать, дерзить, быть неудобной. Я обжилась в роли, где нужность – это только мой выбор. Где я сама решаю, кого пустить ближе, а кого – нет.

Алексей… Он сбивает этот порядок. Даже молча. Особенно молча. В его взгляде нет снисхождения или попытки перевоспитать. Но в нём – сила. Та, которая может подхватить, защитить, наверное, и обнять – прижать так, что ты впервые за годы не почувствуешь, что держишь себя в одиночку.

Это пугает.

Потому что если я позволю – если сделаю шаг навстречу и захочу проверить – вдруг он тоже решит, что может мной распоряжаться? Что может указывать, что мне делать, куда идти, когда просить помощи? Я не верю больше в безусловную заботу. У нее всегда есть цена. Сначала мягкая, потом ощутимая и в конце – удушающая.

Я не готова. Я не умею быть слабой. Даже когда боюсь.

Всё внутри подрагивало – не от ужаса, не от шока, а от напряжения, которое нельзя сбросить. Я смотрела в потолок и пыталась уговорить себя, что всё под контролем, что эти двое исключение из правил, что Алексей ошибается. Меня же не могли вычислить. Всё это мелочь. Обычное происшествие. Уличные хулиганы.

Но внутри знала – ложь. Вся эта маска «я в порядке» трещала. И если бы он снова оказался рядом, если бы сейчас посмотрел так, как смотрел сегодня… я, может быть, впервые не смогла бы отвернуться. Именно поэтому – он не должен видеть меня слабой. Никогда.

Даже если внутри – всё давно в руинах.

Алексей

Арсен вызывает меня в кабинет. Прохладный рассеянный свет падает под острым углом, словно намеренно разрезает пространство. Он стоит у окна, руки в карманах, выпрямлен, будто собран из стали, всё как обычно. Я вхожу, чувствуя, как воздух между нами становится плотным. Вчера я отправил ему короткий отчет о происшествии. Марта может считать сколько угодно, что все в порядке и это не имеет отношения к делу, но я уверен, что это следствие ее нынешней работы.

Он поворачивается ко мне без лишних прелюдий, глядит прямо.

– Алексей. Спасибо, что сообщил. Я думаю, ты должен продолжить заниматься Мартой.

Я не сразу понимаю, или, может, просто не хочу понимать. Веки опускаются чуть медленнее, чем нужно. Где-то внутри поднимается что-то острое, скребущее.

– Охранять её, – уточняет он, и мне кажется, я заметил блеснувший огонь в его глазах. Это сбивает с мысли. – Ане я уже нашел, лишним не будет, раз у нас тут провокация и открытая война, теперь, как видишь, возникла необходимость оберегать и Марту. Думаю, Холаевы смогут перейти черту. Они вложили слишком много в этот конфликт, чтобы уйти ни с чем. А Марта лезет глубже, чем им удобно. – Он резко замолкает, будто выдал что-то лишнее, но маска уверенности возвращается на лицо быстро. – И раз уж ты начал…