Не чувствуй ко мне любовь

Я сжал зубы. Ни один мускул не дрогнул. Я по крайней мере надеялся на это. Она смотрела на меня, как на врага. Я смотрел в ответ. Рука с правами застыла в воздухе. Борьба в тишине. Кто первый отведёт взгляд. Кто первый дрогнет.

– Марта! – позади нас раздался знакомый голос.

Арсен Давыдов. Смотрел с удивлением, потом с лёгкой усмешкой.

– Пропусти её, Алексей. Она ко мне.

– Конечно, – коротко кивнул я. – Извините за задержку.

Она не ответила. Просто прошла мимо, даже не взглянув. Её аромат остался в воздухе – лёгкий, свежий, не резкий. И всё же почему-то знакомый. Я поймал себя на том, что узнал его. Как будто этот запах когда-то был частью чего-то важного, значимого, даже если память не выдаёт подробностей.

Я остался стоять у поста, глядя в мониторы, делая вид, что сосредоточен. Кофе остыл. Люди продолжали проходить, мелькали лица, пикали карты. Всё шло своим чередом, как и должно. Но внутри всё изменилось. Пульс стучал в висках громче, чем шаги в коридоре. В пальцах чувствовалось напряжение – знакомое, почти боевое. И причина была не в опасности. Просто она снова сбила мой внутренний баланс. Марта.

Она раздражала меня до невозможности. Энергией, самоуверенностью, этим безапелляционным правом быть яркой. Но этим же и притягивала. Не внешний блеск, не походка и не макияж. А то, как она умела быть живой. Живее меня.

«…женщин, которые живее вас»

Она не просто была «не мой тип». Она была напоминанием о том, от чего я ушёл. О том, что слишком долго живу, цепляясь за дисциплину, за распорядок, за контроль, потому что всё это – единственное, что даёт мне ощущение стабильности. Стоит отпустить – и я снова потеряю опору. А я уже терял и больше не уверен, что смогу собраться, если снова рухну.

Она – хаос. Я – структура.

Но почему тогда я снова стою и думаю, как бы всё могло быть, если бы я… просто улыбнулся?

Глава 3

Марта

Мы шли рядом, но казалось, будто между нами километры. Арсен шёл спокойно, уверенно, с этой своей фирменной полуулыбкой, как будто мир ему давно всё простил. Я чувствовала, как кровь пульсирует в висках. Не потому что злилась – просто держалась на готове. Смотрела на него – пристально, прямолинейно, чуть прищурившись, будто мысленно говорила: я слежу за тобой, понял?

Он глянул в мою сторону и хмыкнул. Легко. Почти тепло.

– Всё хорошо, Марта. Я не кусаюсь.

– Пока, – сухо ответила я и отвернулась. Он меня знал. И знал, что лучше не лезть.

У лифта он привычным движением потянулся к кнопке. Я тут же отступила на шаг:

– Я пешком. Фигура требует постоянной работы. И потом – воздух на лестницах лучше, чем в лифтах.

Он усмехнулся, не комментируя. Сколько себя помню – всегда шутками прикрывала свои страхи. Замкнутое пространство – один из них. Арсен этого, кажется, не знал. Или сделал вид, что не знает. В любом случае – я не собиралась ему объяснять.

Поднявшись на нужный этаж, я остановилась перед стеклянной перегородкой приёмной. Внутри – Ана и Арсен. Их разговор был почти интимным, но без налёта пошлости. Он смотрел на неё так, как я раньше видела только в фильмах. Она что-то сказала – он улыбнулся и поцеловал её в макушку. Легко. Как будто это было естественно, как дышать.

Меня резануло внутри. Но не от зависти – от одиночества. От того, как редко я видела такие вещи – не напоказ, не «для ленты», а по-настоящему.

Я не хотела вмешиваться. Почти уже развернулась, когда он заметил меня.

– Заходи, Марта, – голос уверенный, но без нажима. – Нам есть о чём поговорить.

Проходя мимо Аны, я подмигнула ей и шепнула губами: счастье тебе к лицу. Она кивнула, глаза её засветились.

Кабинет был просторным, почти стерильным. Панорамные окна, стекло, металл, дерево. Всё говорило: «Мы знаем, кто мы».

– Значит так, – начал Арсен без предисловий, когда дверь закрылась. – У нас проблема.

– Присаживайся, Марта. Как здоровье, как душевное равновесие – всё в порядке? – язвительно бросила я, усаживаясь в кресло.

– Ты бы не пришла, если бы было иначе, – отрезал он с той же иронией. – И со скромностью, кажется, тоже проблем нет. – Он ухмыльнулся и сразу перешел к делу. – Холаевы. Развернули масштабную пиар-атаку в медиа, копают под нас, пытаются обрушить все, что мы построили. Статьи, колонки, намёки, якобы утечки, переманивание клиентуры и партнеров. Всё построено на грязи, и всё подано так, будто правда. Наш имидж проседает, акции падают, контракты разрываются. Нам срочно нужен кто-то, кто умеет не просто «писать», а копать и формировать повестку. Кто умеет вытаскивать из болота и ставить на пьедестал. Нужна ты.

Я подняла бровь. Что он знает обо мне? Но быстро откинула мысль, потому что одно только имя вызверило меня до потери контроля.

– Холаевы? Серьёзно? Эта мразь, – я подскочила с места, вспомнив этого урода, который испортил Ане жизнь в прошлом и которого я готова собственноручно придушить за то, что он сделал пару месяцев назад. Но тогда вмешался Арсен, за что я ему накинула пару баллов. Когда Джем домогался Ану, Арсен, по рассказам, хорошо припечатал его к стене, а потом сдал полиции. Холаев старший вытерпеть не смог, разорвал многомиллионный контракт, но тогда мы подумали, что на этом вендетта завершена. Но, видимо, прогнивший плод упал с прогнившего от корней дерева. И кто знает, только ли они за всем этим стоят. – Чего они хотят? – продолжила я, возвращаясь на место и успокаивая дыхание. Хотя уверена, ненависть и отвращение четко субтитрами все еще отражались на моем лице.

– Кровной мести? Денег? И желательно тех, которые отбираются, а не зарабатываются, – он хмыкнул. – Информационная война началась. И я не хочу, чтобы она переросла в нечто большее. Ты – журналист, Ана рассказывала, что ты хороша в этом деле и не только в этом, – он подчеркнул последнее слово, а я снова задумалась, как много Ана ему рассказала о моей работе. – Нам нужно не оправдываться, а формировать нарратив. Наступать. А если он не успокоиться, потопить его официально, не замарав свои руки.

Я на мгновение замерла. Профессиональная искра во мне дрогнула. Мне нравился вызов, но я не была наивной. Под таких сложнее копать и порой может совсем не понравиться то, что найдешь. Но теперь, когда Ана с Арсеном, а Джем не получил достойного наказания, у меня есть личный интерес в этом. Сперва сохранить то, что дорого, а потом разрушить окончательно то, что представляет угрозу.

– Хорошо. Первое: нужно понять, какие СМИ они уже купили или где у них связи. Второе: аудит всей внешней коммуникации вашей компании – от пресс-релизов до клипов в соцсетях. Третье: вместо «мы хорошие» – показываем конкретные кейсы, людей, проекты. Истории. Не лозунги, а настоящие лица. Медийный портрет компании должен быть живым. С эмоциями. С фактурой. Тогда он начнёт работать против их лжи. Ну и последнее – я хочу работать автономно. Без корпоративных заморочек, без пресс-службы, которая будет править каждую запятую. И без имен.

Арсен слушал внимательно. Долго о чем-то размышлял, что-то потыкал в телефоне. Но потом кивнул.

– У тебя будет всё, что нужно.

– Даже если мне придётся лично пообщаться с Холаевыми?

Он усмехнулся. Откинулся в кресле и задержал изучающий взгляд на мне. Думал, я дрогну? Если он начнет меня отговаривать, я запущу в него этим нервирующим маятником.

– Тогда стоит подумать о твоей безопасности. Охрана? Насколько далеко ты способна зайти? Я думал, ты не «светишься».

– Я и есть охрана, – бросила я, не показывая удивления и игнорируя последнее предложение, но внутри всё щёлкнуло. Мне стало… интересно. Опасно, но интересно. Я знала, что могу пренебречь безопасностью, лишь бы докопаться до правды, вывести на чистую воду все мерзости. Азарт всегда перевешивал инстинкт самосохранения. Я с наработанными знакомствами и способностью открывать даже закрытые двери (ну, точнее находить черный ход), могла далеко зайти.

Арсен никак не прокомментировал мой ответ, лишь сжал губы, потом выпрямился и подъехав на кресле ближе к компьютеру, что-то напечатал. Потом, будто случайно вспомнив, что я все еще здесь, поднял взгляд на меня и с улыбкой произнес:

– Оформим пока в PR-отдел для отвода глаз, если что-то проскочит. Зайди к Евгении, введи в курс дела, которое должно быть на поверхности. Обсудите детали твоей автономной работы. Мне же нужны результаты, те, которые только ты сможешь предоставить. Остальное обсудим лично, когда появится необходимость.

Не дожидаясь моего ответа, даже элементарного кивка, он снова вернулся к экрану. Нет, все же надо с Аной поговорить, где под этой толщей льда прячется тот, о ком она мне прожужжала все уши. Я молча, но не тихо, встала и прошагала к выходу.

Аны не было в приемной, поэтому я написала ей сообщение: «Нам нужно выпить. Не сегодня, но скоро. У меня очередная война», и ушла искать кабинет Жени.

Вечер навалился густо, как шерстяной плед, которым накрываешься не для уюта, а чтобы не разлететься на части. За окнами – стеклянный мегаполис, в котором все кому-то что-то доказывают. А я – снова на передовой. Только теперь не в редакции, не в кабинете с кожаным креслом, видом на ночной город и ощущением, что вся эта роскошь может в любой момент обрушиться, а в уютной квартире Аны. После их переезда к Арсену, она предложила мне пожить в их квартире. Я сперва отказывалась, но потом мы снова повздорили с соседкой, и я съехала.

Я устроила себе мини-кабинет в бывшей комнате Майки. Пространства немного, но хватало – стол, старый торшер, стул с перекошенной ножкой. На столе – ноутбук, дополнительные экраны, чашка с остывшим кофе, стикеры и бумаги, раскиданные будто в хаотичном порядке, но я знала, где что находится и могла найти закрытыми глазами. На экране – подборка статей, выстроенных в цепочку, как следы на свежем снегу.

Заголовки громкие, будто кричат в лицо:

«Империя Арсена Давыдова: что скрывается за фасадом инноваций?»

«Бывшие сотрудники рассказали, почему ушли из Davidov Group»

«Слишком хорошо, чтобы быть честным? Разбираемся в бизнесе Арсена Давыдова»

Я хмыкнула – не от удивления, от узнавания. Стиль – до боли знакомый. Мнимо-объективный, с акцентом на «вопросы общества» и «независимую аналитику», но сквозит личной ангажированностью. Тон – хищный, выжидающий. Написано, будто разными авторами, но словесные обороты, расставленные акценты, даже ритм – выдают единого кукловода. И я знала, кто мог стоять за этим. Мы с ним даже когда-то спорили о границах дозволенного в журналистике. Костик, Костик, что же ты не угомонишься никак? И когда вылезешь из своей песочницы…

Я отметила жёлтым абзацы, в которых особенно отчётливо звучала манипуляция. Инсинуации, подталкивающие читателя к нужному выводу, даже если на бумаге – ничего конкретного. Старый трюк: заставь сомневаться – и тебе не придётся доказывать.

Если хочешь разрушить чью-то репутацию, не обвиняй напрямую. Просто посей зерно недоверия. Я это знала. Меня этому учили. Я через это прошла. А теперь – я могла использовать всё это против них.

Я выдернула блокнот. Бумага всегда давала ощущение контроля – экран лишь множит хаос. Ручка скользила по строкам, и в голове выстраивалась схема: кто заказал, зачем, через кого пошло, какую цель преследует. Я набрасывала тезисы, формулировала возможный ответ. Не в лоб – изящно, с расчётом. Посмотрела на наброски… Надо заказать чертову пробковую доску.

Слишком часто меня называли эксцентричной, слишком громкой, непредсказуемой. Но за этим фасадом всегда была холодная, чёткая структура. Просто я не всегда показывала, как глубоко умею копать. Открыла сайт с интеллект-картами, пока будем работать так.

План:

Создать серию материалов под новым авторским брендом. Не от имени компании, а будто от независимого аналитика или журналиста.

Фокус – не на Арсене как личности, а на людях вокруг. Работниках, клиентах, бенефициарах проектов. Истории реальных перемен.

Контент – острый, визуальный, с эмоциями. Фото, короткие видео, нарративные интервью.

Параллельно – нейтрализация «грязных» источников. Подготовить несколько разоблачений: кто заказывает тексты, кто публикует. Подключить проверенные связи в медиа.

Создание «теневого» канала на YouTube или Instagram* – якобы независимого, где всё это будет разгоняться.

Я остановилась, перечитала и почувствовала, как внутри будто щёлкнуло – вспышка адреналина, тонкий электрический заряд, растёкшийся по венам. Азарт. Смысл. Что-то первозданное, настоящее. Всё стало чётче, как будто мир повысил резкость.

Журналистика никогда не была для меня просто работой, если не считать короткий этап с глянцем в журнале Style, где я больше развлекала, чем писала по-настоящему. Во мне всегда была битва. Иногда грязная, часто неблагодарная, но всё равно моя. Битва за то, чтобы у кого-то не дрогнул голос перед тем, как нажать кнопку «публиковать». За то, чтобы дать слово тем, кого обычно не слушают. Или, как сейчас, чтобы вытащить на свет тех, кто привык прятаться за фасадами роскоши, улыбками и пресс-релизами.

Официально я светская журналистка, несмотря на то, что еще учусь. Лёгкие колонки, репортажи с вечеринок, интервью с теми, кого читают ради картинок, а не смыслов. Никто не сомневается в этом образе – и зря. Потому что за этой мишурой скрывается то, что я никогда не выносила на всеобщее обозрение. Я обнажаю тайны сильных мира сего. Вывожу на чистую воду тёмные дела тех, кто привык считать себя неприкосновенным. Я рушила империи, из-за моих материалов прокуроры открывали дела, а люди, уверенные в своей безнаказанности, оказывались за решёткой. И никто до сих пор не знает, кто стоит за громкими разоблачениями. Моё имя никогда не фигурирует. Так я плачу им за то, что сделали со мной. Так я подбираюсь к тому, кто сделал это со мной.

Я слишком хороша в расследованиях, чтобы оставлять следы. А жизнь беззаботной тусовщицы – идеальное прикрытие. Улыбки на вечеринках, бокал шампанского, фотографии с богемой – всё это лишь маска, позволяющая подбираться к тем, у кого есть секреты, и вытаскивать их наружу.

Иногда я думаю, что мне даже нравится эта игра. Быть незаметным хищником в мире, где все уверены, что ты милый кролик. Но у этой игры всегда есть цена. Иногда я чувствую её дыхание за спиной – в звонках с незнакомых номеров, во взглядах, которые задерживаются на секунду дольше, чем нужно. Бывает, кажется, что за каждым светским фужером шампанского может скрываться яд. Но я всё равно продолжаю, потому что умею, потому что не могу иначе.

Именно поэтому, когда поняла, что у Аны с Арсеном всё становится серьёзно, я сделала то, что делаю лучше всего, – проверила все. Проверила его и его компанию до основания. Но, к моему удивлению, ничего не нашла. Только старый след: в начале пути отец Арсена был связан с какими-то мутными партнерами, но резко оборвал все контакты, потерял деньги, фактически обрушил развитие бизнеса на годы. Тогда я решила: либо он изначально не знал, с кем связался, либо, когда осознал, выбрал все же честный путь, даже ценой всего.

С этого момента я выдохнула. Империя Арсена Давыдова не построена на костях и махинациях. Не на крови. А значит, я могу спокойно смотреть Ане в глаза.

Я провела ладонью по холодному стеклу, глядя на своё отражение, в котором лицо сливается с огнями ночного города. На миг кажется, что это уже не совсем ты.

«Зачем мне всё это?» – мелькнула мысль.

А потом я ответила себе сама: «Потому что если я промолчу, выстрелит кто-то другой. Громче. Грязнее. И чаще всего в невиновного».

И в этот момент я снова знала, зачем живу. Неважно, принимают ли меня.

Телефон загорелся.

Сообщение от Аны:

"Ты справишься. Ты всегда справляешься. P. S. Жду тебя в субботу".

Я усмехнулась – коротко, беззвучно. Её вера всегда была единственной и безусловной. Иногда даже пугающе слепой. Как щит, который держат над тобой, даже когда ты сам бы уже бросил его на землю. Или как нож – острый, направляющий: вперёд, через страх, через сомнения.

Я провела пальцами по клавишам. Вздохнула.

– Ну что, ребята. Поиграем в информационную войнушку?

Курсор замер на чистом документе. Я открыла новую вкладку и начала писать.

Алексей

…Пыль. Ветер гонит песок по пустынной дороге. В ушах гудит, будто изнутри. Я иду – впереди вспышки, позади крик. Кто-то звал по имени: "Алексей!"

Отец?

Я оборачиваюсь – нет никого. Только поле. Только белый свет. Резкий. Жгущий. Как в прицеле.

Кто-то хватает меня за плечо – я оборачиваюсь и вижу лицо, залитое кровью. Оно улыбается. Это я. Моложе. Испуганней. Смотрит прямо в душу.

– Ты его не спас, – говорит он. – Ты пошёл за ним, а пришёл один.

Сцена меняется. Мокрый бетон, военный госпиталь. Голоса. Боль в боку. Пустой взгляд в потолок. Я хочу встать, но тело как будто не моё. Только глаза – живые. Только они кричат.

Я бегу куда-то. Крики. Взрывы. Свет рвёт всё на куски. Я проваливаюсь в тьму.

Я просыпаюсь резко, будто кто-то выдёргивает меня из воды за шкирку. Вдох – рваный, будто воздуха не хватало. Сердце колотится в груди, как зверь, запертый в клетке. Футболка липнет к спине, волосы мокрые. Комната – тёмная, чужая в своей тишине. Только моё дыхание нарушает её, сбивчивое, будто после бега.

Я тянусь к стакану на столике. Рука дрожит. Глоток воды – холодной, терпкой – обжигает горло. Сажусь на кровати, обхватываю себя руками, как будто могу этим остановить дрожь. Мысль появляется сама: хорошо, что я один. Не нужно объяснять, не нужно оправдываться. Никто не увидит, как глубоко треснуло что-то внутри. Как хаос вырывается наружу.

Сны приходят волнами. Иногда – одинаковые, как заезженная запись. Иногда – новые, но с тем же грузом. Я всё время возвращаюсь туда, где всё закончилось. Где стало тише, чем нужно, где я остался один. Без приказа, без выхода, без права на голос. Один.

За окном сереет. Город просыпается – кто-то в этот момент ставит воду на кофе, гладит рубашку, целует в висок ребёнка, на автомате желает доброго утра. А я… Я снова там. На своём поле. Только теперь это поле внутри меня. Разбитое, изрытое. Без флагов, без сторон. Просто я против себя.

Иногда мне кажется, что я заслужил это, что так и должно быть. Будто мне положено проживать одиночество – до конца, до дна, без поблажек. Но потом, как вспышка, в сознании возникает её взгляд. Не добрые, не мягкие – нет – живые, острые, дикие. Глаза, в которых всё ещё что-то горит, будто бы она умеет выживать там, где другие гаснут. И в этом огне я вижу отражение чего-то, что во мне самом почти потухло.

Я боюсь. Не страха – я с ним на «ты». Я боюсь того, что могу нарушить обещание, данное под небом Идлиба.

Раннее утро выходного запахло сгоревшим тостом и дешёвым кофе. Лампочка на кухне мигала – третий день. Заменить несложно, но руки не доходили. Не из-за лени. Просто в какой-то момент одиночество становится настолько привычным, что даже тусклый свет, трепещущий под потолком, воспринимается как часть ландшафта. Как дождь за окном. Как тишина, которую давно никто не нарушает.

Я варю кофе в турке – единственная привычка, оставшаяся от отца. Он делал кофе терпким, крепким, с ложкой сахара и щепоткой кардамона, который только подчёркивал горечь. В детстве я морщился от этого вкуса, не понимал, зачем взрослым что-то настолько горькое. Теперь понимаю. Горькое не врёт. Оно честное.

Сел за стол. Молча, без аппетита. Сон еще не отпускал, чувство резало изнутри. Нужно дать выход, пока оно не накопилось и не рвануло. Вспомнил, что сегодня работает тир на набережной. Отличное место, чтобы выпустить пар, а главное – безопасное.

Металл в руке холодный, точный, уверенный в себе, как будто помнит, для чего он создан. Я ощущаю этот вес, эту четкость линий, и внутри становится тише. Здесь мне спокойно. Здесь всё просто – я знаю правила, и они никогда не меняются.

Я медленно поднимаю руку, выравниваю дыхание, навожу мушку на центр мишени. Лёгкое усилие пальца на спусковом крючке – и выстрел.

Грохот рвёт тишину на части, будто вместе со звуком из меня вырывается что-то давнее, тяжёлое. Раз – ещё – ещё. Я стреляю, пока бумажная мишень не превращается в изрешечённый силуэт. С каждым выстрелом злость отступает, как тень на солнце. С каждой отдачей ствола я чуть-чуть возвращаю себе контроль, собираю себя по кускам.

И вдруг – картинка, как вспышка. Отец. Мы на даче, я в его старом свитере, воздух пахнет деревом и выцветшей краской забора. Он держит мою руку, поправляет хватку пневматики, говорит тихо, но твёрдо:

– Главное – дыши. Не дёргайся. Всё, что у тебя внутри, ты должен вложить в движение. В одно. Спокойное.

Тогда я не понимал. Я просто хотел попасть в жестяную банку и услышать, как она с хрустом складывается. Но теперь… я бы всё отдал, чтобы услышать его голос ещё раз. Хоть фразу. Хоть шёпот.

Я опускаю оружие, кладу его на стол и долго смотрю на мишень. Рука чуть подрагивает от усталости и отдачи.

Выходя из тира, я чувствую, как пальцы всё ещё помнят металл, а в ушах гулко отзываются выстрелы. Подхожу к машине, открываю дверь. На пассажирском сиденье – пусто. Всегда пусто. И не потому, что некому сесть рядом. А потому что я сам слишком долго гнал вперёд, не позволяя никому держаться рядом.

Иногда мне кажется, что я не живу, а просто медленно разбираю себя на части. Без боли, без крика, просто механично, как ножом по батону – срезаю кусок за куском. Отдаю работе. Долгу. Тем, кто рядом. Тем, кого больше нет. Как будто плачу налог за то, что ещё дышу.

И только изредка, в коротких вспышках, когда встречаю чей-то взгляд – как взгляд Марты – понимаю: внутри не всё выжжено. Есть что-то, что ещё тлеет. Упрямое, живое, опасное. Как остатки огня, скрытые под толстым слоем пепла.

Я достаю телефон. Открываю контакт "Ана", зависаю на экране. Когда-то хотел написать, просто спросить, как она. Возможно, сказать, что все понимаю и не обижаюсь, просто замкнулся. Дело не в ней, дело во мне – в моем неверии, что я заслуживаю чего-то тихого и спокойного, теплого и мягкого. Будто мой крест – жесткость и жестокость.

Теперь уже неважно. Смахиваю и отключаю экран. Машина трогается с места.

Дом встретил привычной тишиной и слабым запахом пыли. Я прохожу по тёмной прихожей, не включая свет, бросаю куртку на спинку стула. Ботинки остались где-то посреди комнаты. На автомате наливаю воды, выпиваю залпом. Тёплая. Почти безвкусная. Как всё в последнее время.

Телевизор включился с резким щелчком и раздался гулкий голос ведущего новостей – что-то про коррупцию, скандал, арест. Я не слушаю, просто нужен фон, чтобы хоть что-то жило в этой комнате, кроме моих мыслей. Переключил и теперь на экране кто-то смеется. Свадьба, песни. Я не помню, когда в последний раз смеялся сам. Не потому что «так вышло», а по-настоящему – с легкостью, без тени внутри.

Я отключаю звук, оставляя только картинку. Ложусь на диван, глядя в потолок. Решаю отключиться, но не удается. Беру телефон – привычная лента. Лица, лозунги, события. Всё одинаково громкое и мимоходное, пока не бросился в глаза заголовок. Статья жёсткая, цепкая, выверенная. В каждом абзаце чувствуется, что автор знает, куда бить. Не просто текст – позиция. Не просто информация – заявление.

Я узнал почерк. Даже если бы не знал, что ее взяли в компанию в PR-отдел, все равно бы, мне кажется, догадался. Эти обороты, эта точность, умение вложить смысл между строк. Я не сомневался, что это она. Без подписи, но с голосом, который читается в каждой строчке.

И в этом узнавании было что-то странно личное. Как будто между нами – не спор в баре, не случайная встреча, а старая, незавершённая беседа, которую она продолжает – теперь уже в тексте. Острый ум, безжалостная интуиция. Такая может превратить наблюдение в оружие. Такая срывает маски – не ради сенсации, а чтобы правда вышла наружу. В текстах она такая же, как в жизни. Но что-то за этим скрывается, вот только что. Надо дать парням задание собрать досье. Не для меня, это нужно в целях проверки безопасности. У всех сотрудников есть досье. Да, это всего лишь моя работа.

Я отложил телефон. Дождь за окном усилился, сбегал по стеклу ровными струйками. Лампочка всё так же мигала над головой.

В этой тишине вдруг стало ясно, эта статья ковырнула что-то во мне, напомнила, что я, может быть, все еще живой. Что я всё ещё чувствую. Хоть и притворяюсь, что нет.

Я ведь знал, что такие люди не появляются и не исчезают просто так. Они как пламя. Достаточно одной секунды, чтобы оставить след.

На часах почти полночь и, блуждая в этих мыслях, я наконец почувствовал, как глаза закрываются. В отражении зеркала напротив – мои глаза. Слишком усталые, чтобы быть молодыми. Слишком живые, чтобы быть мёртвыми.