Не чувствуй ко мне любовь

Анара Саган

Не чувствуй ко мне любовь

ПРОЛОГ

Небо расплывалось надо мной, как выцветшая акварель. Пыльный воздух отдавал гарью и металлом, а где-то вдали надрывно кричала птица. Или мне это показалось? Может, это было что-то другое – голос изнутри, забытый и неумолкающий.

Снег или пепел – я уже не знал, что ложится мне на лицо. Всё вокруг будто растворилось, лишилось веса, смысла, очертаний. Мир стал призраком, а я – пустой оболочкой. Тело уже не слушалось, не болело по-настоящему. Где-то там, глубоко под рёбрами – жгло. Резко, хищно, будто чёрное пламя выедало меня изнутри. Но и эта боль казалась чужой – как будто я смотрел на себя со стороны, немой свидетель собственной гибели. Зритель на спектакле, где актёр умирает слишком реалистично, но никто не хлопает. Потому что финала нет. И не будет.

Я думал, когда умру, это будет… героично. Как в фильмах. Быстро, с криком, с яростью. А не вот так – тихо, лежа в грязи, под чужим небом, с пустотой внутри. Никого рядом. Ни слова, ни руки, ни имени, которое кто-то бы прошептал.

Я понял, что не оставлю после себя ничего – ни слов, что кто-то перечитает, ни фотографий на стенах, которые кто-то когда-нибудь пересмотрит с улыбкой. Не будет детских голосов, зовущих меня папой, ни женщины, для которой моё имя значит «дом». Всё, к чему я стремился, всё, что мог бы построить, оказалось не для меня. Всё, что было, – исчезнет. Сотрётся, будто меня никогда и не было.

Я всю жизнь шёл за смертью, потому что не справился с её приходом тогда. Отец погиб, я остался. Слишком живой, чтобы умереть, и слишком мёртвый, чтобы жить. Тогда я выбрал войну – место, где можно было не думать, где грохот заглушал внутреннюю тишину, где боль снаружи была проще, чем та, что внутри. Я искал в огне забвения смысл, которого не осталось, и уходил всё дальше от себя, надеясь, что однажды всё это кончится – быстро, чётко, без раздумий. Но конец, как оказалось, может быть долгим, холодным и молчаливым.

Теперь я здесь – никому не нужный. Не герой. Не сын. Не муж. Не отец. Никто.

Всё, чего я хочу – не просто жить, а вернуться туда, где ещё возможен выбор: к утру, где пахнет кофе и мир не давит на грудь; к тишине, в которой звучит чей-то голос, спокойный, родной, говорящий: «Ты дома». Я хочу чувствовать тепло родной ладони в своей, не боясь, что это – сон, знать, что это по-настоящему, что я не зря остался. Если выживу – изменю всё.

Обещаю. Себе. Ему. Тем, кто будет после меня.

Глава 1

Марта

Меня видят как женщину с огнём в голосе, с дерзкой улыбкой и походкой человека, привыкшего побеждать. Как яркую, энергичную, непоколебимую. Ту, что всегда найдёт, чем парировать, не отступит, не дрогнет, не даст себя в обиду. Люди, встречая меня, думают, что я из тех, кто знает себе цену и никогда не продешевит. Но никто – и это самое обидное – никто не догадывается, сколько внутри меня молчания, запаянного в слои сарказма и решимости. Никто не знает, кем я была. И, если честно, я уже и сама не помню.

Я вычеркнула ту прежнюю себя из памяти, словно навязчивую ошибку, к которой страшно прикасаться даже в мыслях. Ту, которая терпела, подстраивалась, старалась соответствовать непрошеным ожиданиям. Ту, что жила не собой, а согласно безликой формуле: будь послушной, удобной, респектабельной – соответствуй.

«Не смейся так громко – это вульгарно».

«Надень платье пастельного цвета – ты же не на базаре».

«В МГУ, а потом в Лондон, у нас уже всё устроено».

«Ты должна…»

Должна, должна, должна.

Выучить, проглотить, исполнить, улыбнуться.

И выйти замуж – нет, не за того, кого выберу сама, – за того, кого выберет отец, чтобы скрепить нужный альянс. Я была не дочерью, а разменной монетой в долгой игре Громовых. Живой актив с выверенным графиком инвестиций и ожидаемой доходностью.

Я не умела говорить «нет». Мне казалось, что я не имею на это права. Одно единственное «нет» осталось в том сыром подвале. Меня сломали на годы.

И всё-таки один выбор, одна ошибка, один отчаянный шаг – и та я умерла. В тот момент я поняла: фамилия, кровь, родство – не означают любви. Не делают семью. Семьёй для меня стали те, кого я не выбирала, но кто выбрал меня.

После того, как я окончательно разорвала все связи с биологической семьёй, перестала для них существовать, во мне будто сорвало предохранитель. Я бросилась в запоздалый подростковый бунт, позволяя себе всё то, что раньше было под запретом. Я поступила не в престижный вуз, а туда, куда хотелось. Я начала носить яркую одежду, танцевать, когда звучала любимая музыка, и смеяться, когда хотелось смеяться, а не когда это было уместно. Я выбрала своих друзей сама, впервые.

Так в моей жизни появилась Ана-Банана. И с ней – её семья, которая стала мне ближе и роднее, чем все, с кем раньше я делила кров. У них не было амбиций переделать меня. Мне не надо было играть роль – я могла быть шумной, дерзкой, острой, иногда смешной, иногда ранимой. Могла быть живой. Настоящей.

Свободной.

Но свобода, как оказалось, тоже умеет душить. Когда долго живёшь в броне, любые чувства – даже светлые – начинают казаться угрозой. Я снова надела маску, пусть и по собственному выбору. Теперь она зовётся не «идеальная дочь», а «сильная женщина, которая не просит помощи». Светская, уверенная, немного колкая. Я держу фасон, даже когда сердце сжимается в страхе. Кто узнает, что у меня почти не осталось денег, которые я сняла со счета перед побегом, что я живу в квартире Аны, потому что иначе негде, что я каждое утро уговариваю себя: встань, держись, не покажи?

Никто. Я не позволю.

Я не позволю никому снова приблизиться к той себе, которая живёт где-то глубоко под слоями независимости. К той, что ставит других выше себя, которая готова пожертвовать всем, чтобы спасти, чтобы быть нужной. Та версия меня больше не живёт. Она осталась только для Аны и Майки. Только для них я могу быть мягкой, уязвимой, настоящей.

Для всех остальных – я броня. С огнём за сталью. Для всех остальных – я Марта Побединская, для них я угроза, хоть они и не догадываются.

И пусть так и будет.

Я вхожу в темный клуб, музыка бьет по басам, но сегодня я забуду обо всем. Как бы я ни уставала от такого образа жизни, эти связи, знакомства и отношение этих людей к такой Марте мне выгодны. Поэтому я поправляю любимую красную кожаную юбку, туже завязываю узел лямок топа на спине, откидываю волосы назад, натягиваю широкую улыбку, – главное, не забыть блеск в глазах – и врываюсь на танцпол. Гори все огнем.

Алексей

Бар оказался неожиданно шумным. Гул голосов, удары басов от колонок, звон бокалов – всё сливалось в вязкий шум, от которого хотелось провалиться сквозь пол. Я не искал веселья, просто хотел, чтобы снаружи было громче, чем внутри.

Всё, что мне было нужно сейчас, это пара рюмок, нейтральная музыка, минимум разговоров. Всё, что нужно, чтобы вытравить из головы мысли об Ане. О том, как легко она сказала «прости». Как смотрела на него – с тем взглядом, которым я мечтал, чтобы смотрела на меня. Нежная, кроткая, мягкая, добрая – идеальная. И то, как она обращалась с братом. Я хотел, я надеялся, что они захотят меня принять в семью.

Смешно, да? Жил с ощущением, что у нас с ней что-то может получиться. Надо только подождать, поддержать, быть рядом – и однажды она повернётся ко мне, как к спасению. А оказалось, всё это время она просто искала способ уйти. Не со зла – просто ушла туда, где тепло, где кто-то сильнее, увереннее. Где можно расслабиться и не держать всё на себе.

А я… я остался. Со своей тишиной, в которой гремели не выстрелы, нет – хуже… Гремели воспоминания. Даже спустя столько лет.

Мне не больно. Не так, как должно быть. Боль – это остро, а у меня просто пусто. Как будто вырезали что-то изнутри и оставили аккуратную дыру. Без крови. Без шума. Просто ни-че-го.

Вот и пришёл сюда. Не за людьми, не за музыкой, а за глухой темнотой, в которой можно потеряться, хотя бы на час. Чтобы никто не нашёл. Даже я сам.

Я выбрал столик в углу, подальше от света. Деревянная поверхность была тёплой от касаний чужих рук. Заказал виски безо льда. Горло обожгло сразу – не вкус, а эффект. Он мне и был нужен. На секунду закрыл глаза. Вдох. Выдох. Проживем еще один день.

И тогда ворвалась она.

Я не сразу понял, что все взгляды обернулись. Просто почувствовал – воздух изменился. В него врезался звонкий смех. Такой, как будто он принадлежал лету. Свободе. Полётам. Я поднял взгляд.

Она двигалась – нет, летела, танцуя не для кого-то, а просто для себя. Стройная. Живая. Волосы – тёмные, рассыпанные по плечам. Движения – пластичные, как у гимнастки. Уверенные, но не нарочито сексуальные. Не было в ней пошлости, но было… слишком.

Слишком яркая.

Слишком громкая.

Слишком свободная.

Слишком не для меня.

Я заставил себя отвернуться, сосредоточился на стакане, на его форме. На том, как капля скатывается по стеклу. На музыке, на стене, черт возьми, на чем угодно – только не на ней.

Мне нужно другое. Мне нужно тёплое, не обжигающее. Надёжное. Плавное. Ана…

Сердце дернулось.

Прошло минут пять. Я почти убедил себя, что всё под контролем, что этот вечер будет просто бледным фоном, тихим уголком для разбитых мыслей. Пока снова не услышал громкий голос.

– Ты что себе позволяешь?!

Я резко обернулся. Плечи напряглись, мышцы будто натянулись, готовые к движению. Рука машинально потянулась к поясу – туда, где обычно кобур. Сейчас – лишь пустота и напоминание о том, что я в другой жизни, я здесь – чтобы хоть на вечер чувствовать себя свободным, обычным.

Она пыталась вырваться из рук какого-то качка. Тот держал её за локоть слишком крепко, слишком уверенно. Словно считал, что может безнаказанно распоряжаться чужой свободой. Я видел такие сцены сотни раз – в армейских барах, на вокзалах, даже в супермаркетах. И почти всегда проходил мимо, не вмешивался, вызывал охрану или полицию. Но сам не вмешивался. Так я пытался порвать с прошлым.

Но сейчас – не смог.

Я поднялся. Сделал шаг вперёд. Спокойно, без спешки, но твёрдо.

– Отпусти её, – мой голос прозвучал ровно, холодно.

Мужчина глянул на меня, задержался на взгляде, оценил. И отпустил. Молча. Он уже чувствовал, что проиграл.

Я повернулся к ней.

– Всё в порядке?

Она кивнула. Её глаза задержались на моих. В них было что-то – благодарность, испуг, но не слабость. Ни капли.

А потом я сказал то, что сказал. Идиот, разучившийся общаться с женщинами.

– Вам стоило бы вести себя поскромнее. Такие танцы и громкий смех… неудивительно, что к вам пристают.

В мгновение её взгляд поменялся – благодарность испарилась, уступив место ледяному холоду. Но в этом холоде вдруг вспыхнул огонь.

– Что? – голос затрещал, словно искры, срываясь с губ. – Вы серьёзно? То есть это я виновата, что какой-то урод решил, что может хватать меня?!

– Я не это имел в виду, – попытался объяснить я, не понимая, откуда во мне это желание. Я привык, что оправдываться – это проявлять слабость, заставить сомневаться в лидерстве. В моем прошлом – это приговор.

– А что? – она резко ткнула пальцем мне в грудь, – мне надо было сесть в угол и молчать, чтобы «не провоцировать»? Вы – ханжа с тараканами в голове. Типичный! Помог, а потом швырнул осуждение. Спасибо, конечно!

Я отвернулся. Захотелось уйти, закончить всё это, стереть из себя.

– Конечно. Уходите. Такие, как вы, всегда уходят. Прячетесь за своими моралями, потому что сами боитесь женщин, которые живее вас.

Я не обернулся. Просто пошёл к выходу. Ноги казались свинцовыми, спина ныла, словно её слова впились в тело, будто ожог.

«Боитесь женщин, которые живее вас… которые живее вас».

Холод на улице был резким, как правда, которую не хочется слышать. Вдох – и будто удар по лёгким, острый, болезненный. Я поймал первое попавшееся такси, сел в машину и захлопнул дверь. Тишина. Только внутри – буря, что скребётся, пульсирует, как старая рана, которую не получается забыть.

Зачем я вмешался? Почему меня не отпускает эта сцена? Почему её лицо преследует меня, даже когда я смотрю в зеркало заднего вида и пытаюсь заглянуть глубже – туда, где спрятан я сам?

Мне хотелось покоя. Того самого покоя, который я искал всю жизнь – в холодных казармах и за шумом выстрелов, в бесконечных ночах на посту, в которой не было места слабости. Тогда я не мог позволить себе дрогнуть перед подчинёнными, не мог показать страх. Воспитанный быть стальным, я научился прятать боль глубоко внутри. Давать выход своему хаосу на поле битвы, чтобы он не вырывался в мирной жизни.

Но теперь всё иначе. Теперь хаос заперт. Ему нет места в той жизни, которую я обещал. Теперь боль – не только во мне, она в мечте о доме – не просто стенах, а о людях, которые держат тебя за руку, когда мир рушится. О том, чтобы быть не солдатом, а человеком. Чтобы кто-то смотрел на меня с тем теплом, которого я не видел в себе.

Она раздражала. Бесила. Взорвала всё, что я годами держал в заточении. Она была яркой, живой, слишком настоящей. И в этом её сила – и мой страх.

«…женщин, которые живее вас»

Но… она была красива. Не та, что мне нужна. Не та, с кем мой хаос будет заперт, не та, с кем я могу быть собой без маски и без боли.

И всё же – почему моё сердце, будто забыв, как биться, стучит громче, чем когда-либо? Почему оно не хочет молчать, несмотря на все мои попытки заглушить его?

Может, потому что я ещё не закончил свой путь. И, возможно, мне предстоит найти то, что потерял. Или то, чего никогда не имел.

Глава 2

Марта

Музыка ещё пульсировала в груди, когда я села в машину. Руки всё ещё слегка дрожали – не от страха, от злости. Я глубоко вдохнула, включила фары и поехала в сторону дома. Плевать, что мои планы пошли коту под хвост и встреча с информатором не состоялась. На перекрёстке потянулась к телефону – Ане нужно было это услышать. Только она могла понять, как меня трясёт.

– Ну? – услышала я её голос почти сразу, когда она взяла трубку. – Ты сегодня рано. Жива?

– Еле. Только что чуть не прибила какого-то идиота, – бросила я, вжав газ. – И не его одного. Сегодня акция: получи второго в подарок. Как-то многовато их развелось на один квадратный метр. Придурок тоже, знаешь ли, внёс свою лепту в мой вечер.

– Что? Что случилось?

– Танцевала, как человек. Не пьяная, не на столе. – Ана хмыкнула, но сдержалась, хотя слишком громко подумала: «ты могла и так». – Просто… позволила себе быть живой. И вот, пожалуйста. Какой-то тип решил, что это приглашение схватить меня за руку. Сначала я думала, разберусь сама, но тут появился он.

– Он?

– Да. Такой весь высокий, мрачный, благородный. Прямо «всесерьёзности князь». Заступился. Я уже почти подумала – ну, спасибо, редкий вид, почти как динозавры в книжке Майки. Видимо, не все вымерли. А потом… говорит мне: «вам бы вести себя поскромнее, тогда бы к вам не приставали».

– Ты издеваешься, – Ана вздохнула. – Серьёзно?

– Ага. Я то же самое спросила. Потом назвала его ханжой, накричала – не горжусь, конечно, но, блин, ну нельзя же так! Это же не я виновата, что какой-то идиот не умеет вести себя! Он даже не выслушал. Развернулся и ушёл, как будто я помешала его высокоморальной жизни.

– Вот урод, – тихо сказала Ана, а потом сдерживая улыбку (я знаю ее слишком хорошо, чтобы чувствовать это, не видя). – Но звучит… интересно. Такой типичный герой-антагонист. Сердце – лёд, взгляд – сталь.

– Ана, нет. Не герой. У него неоновая табличка «100% осуждения, 0% понимания» прямо на лбу. Не думай, что все похожи на Арсена – иногда под маской короля севера тупо бесчувственная глыба.

– И всё-таки ты его запомнила, – не унималась Ана.

Я промолчала. Потому что да, запомнила. Запомнила этот запах кожаной куртки, который будто впитался в воздух и не отпускал. Запомнила его взгляд – пристальный, неподвижный, такой, что казалось, он может читать меня насквозь, видеть каждую мою скрытую мысль и слабость. Этот взгляд пугал меня больше всего – потому что в нём не было ни капли жалости, только холодное осуждение, от которого становилось не по себе.

Я перевела разговор в другую сторону:

– Ладно. А ты как? Раз уж завели разговор о ледышках, как Арсен?

– Хорошо, – её голос потеплел. – Мы учимся быть вместе. Медленно, с ошибками. Иногда я всё ещё жду, что он исчезнет. Но он – остаётся. Он правда старается, Марта.

– Я рада за тебя, честно, – сказала я. И добавила, прищурившись в темноту дороги: – Но если он тебя снова обидит – я выколю ему глаза. Без колебаний.

Ана засмеялась.

– Договорились. Кстати, насчет обидчиков. У нас тут проблема нарисовалась, хотя Арсен говорит, что это только его проблема, но я-то знаю.

– Ана, давай к делу, что произошло?! – не выдерживаю я и начинаю в голове рисовать разные сценарии.

– Компания Холаевых развернула большую кампанию против нас, против Арсена и пиарщики не справляются. Поэтому я хотела спросить…

– Я в деле, Ана! – не дав ей договорить, выпаливаю, потому что этот урод мне поперек горла еще с первого курса.

– Но ты даже не знаешь, что я хотела сказать, – наигранно возмущается Ана.

– Банана, я знаю, что ты скажешь в следующую секунду еще даже до того, как ты сама об этом подумаешь.

– Ведьма! – засмеялась Ана. – Ладно, я передам Арсену, что ты поможешь.

– Ну вот и славно, пусть назначит встречу, – выдохнула я, и на сердце стало немного легче. – Как Майки?

– Ты знаешь, я думала, будут сложности, но, кажется, они с Арсеном нашли общий язык. Иногда я даже чувствую себя лишней. – Ана засмеялась. – Но мне спокойно. Малыш еще не оправился, периодически грустит или замыкается в себе, но, думаю, мы справимся.

– Я люблю вас, Банана, ты же знаешь?

– А мы тебя. Очень. Ты у нас одна такая.

Мы попрощались. Машина неслась вперёд, фары выхватывали из ночи лишь обрывки мира, но внутри всё вдруг замедлилось.

Я продолжала думать о нём. О «ханже». О том, как он посмотрел на меня – не как на очередную красивую девочку, а будто пытался разгадать. Не понял, не принял, но попытался.

И всё равно ушёл.

Может, именно это и зацепило и не дает покоя? Его уход. Резкий, решительный. Он отвернулся, как будто знал, что не стоит оставаться. Или не хотел?

Я чувствовала, как внутри поднимается не боль – пустота. Глухая, вязкая, как тишина, в которой звучат слишком громко собственные шаги. Снаружи я – сила. Уверенность, огонь, ирония наготове. Все говорят: «Ты справишься». Все верят, что я не сломаюсь. Что мне ничего не стоит послать подальше обидчика, выжечь голосом, заглянуть в глаза, не дрогнув. Что я умею защищать – не только себя, но и тех, кто рядом. А я умею. И не только тех, кто рядом. Я делаю это каждый день, хоть и из тени.

Но когда остаюсь одна, когда гаснет экран, музыка умолкает и нет никого, кому нужно что-то доказать – внутри меня остаётся только девочка. Уставшая, тонкая, потерянная. Та, которую не спрашивали, чего она хочет. Которой нарисовали судьбу – вузы, браки, контракты – и забыли спросить: «А тебе самой этого хочется?» Та, которая в какой-то момент сбежала – из дома, из планов, из ожиданий – и с тех пор платит за это свободой без якорей. В мире, где её фамилия больше не открывает двери, а имя звучит в семье, как проклятие.

Я так долго училась быть сильной, чтобы они больше не могли обидеть. Чтобы никто не видел, как я иногда плачу в ванной, когда, казалось бы, всё хорошо. Я не привыкла просить помощи. Я боюсь её просить. Потому что когда-то попросила – и осталась одна.

Я не знала, что делает меня слабой – боль или одиночество. Но знала точно: если я позволю себе расслабиться хоть на секунду, всё это вырвется наружу. И тогда я больше не смогу собраться.

Может, поэтому в его взгляде я почувствовала тревогу. Потому что он – как я. Только молчит о своём громче, чем я говорю о своём.

Я выключила зажигание. Посидела в тишине, пока не перестали дрожать пальцы. Потом вышла и пошла домой. Гордо, уверенно. Словно всегда так и было. Словно иначе я не умею.

Алексей

На посту было тихо. Холодный кофе в термокружке, монотонное мигание мониторов, вялые переклички с охраной. Люди приходили, предъявляли пропуска, что-то бормотали в полусне, проходили дальше. Рутинный день, ничем не отличающийся от десятков других. Я в каком-то смысле любил эту работу, она держала меня в рамках. Здесь, в компании DavidovGroup, не нужно было думать. Достаточно было стоять, наблюдать, проверять. Чистая механика. Порядок вместо хаоса. Гораздо хуже то, что скрывается за этим: бумаги, отчеты, разборы. Давыдов старший очень удивился, когда, назначив главой СБ, увидел прошение оставить мне и смены охраны.

– Алексей, вы лидер и командир, – недоуменно, но с ожиданием правильного ответа спросил он меня тогда.

– Лидер, потому что иду рядом с подчиненными, а не возвышаюсь.

Мой ответ его, видимо, устроил. Потому что он сам именно так руководил компанией. Был строг, требователен, неумолим, но справедлив. Всегда. Поэтому спорить не стал, оставил мне решать, в чем будет заключаться моя работа.

– Мне нужна гарантия безопасности. А как ты ее мне обеспечишь – решай сам.

И я зауважал его сильнее. После перехода президентского кресла его сыну ничего не изменилось. Возможно, Арсену пока не до этого. Последние месяцы вышли тяжелыми. Мои мысли метнулись к Ане, но их прервал шум. Когда дверь открылась, я сразу почувствовал, как что-то внутри напряглось.

Она вошла так, будто это здание принадлежит ей. Стильная, яркая, в пальто, которое сразу притягивало взгляд. Волосы уложены до миллиметра, макияж безупречный, походка – как у женщины, знающей цену себе и своим шагам. Узнал её сразу, даже несмотря на то, что тогда, в баре, было полутемно и шумно. Узнал по осанке, по энергетике, по тому, как будто бы сдержанному, но всё равно ощутимому вызову, который она несла в себе.

Бар всплыл в памяти резко, как вспышка. Громкая музыка, танцы, спор, гнев. Те глаза. После той ночи я долго не мог уснуть. Меня раздражало, насколько сильно она задержалась в голове. Я привык оставлять незначительное проявление эмоций за спиной, но почему-то с ней это не сработало.

Я смотрел, как она проходит мимо, и пытался вернуть себе привычную отстранённость. Напомнить себе, что у меня теперь другие цели, другой ритм, другой я. Но в этот момент я понял, что не всё так просто. Что-то в ней задевало ту самую часть, которую я давно пытался заглушить – ту, что помнила тепло, смех, привязанность. Всё, от чего я давно отучил себя под градом пуль, а потом вырвал с корнем ради дисциплины, выживания и внутренней тишины.

– Добрый день. К кому вы направляетесь? – голос сделал стальной, без выражения.

Она встретила мой взгляд – и замерла на долю секунды. Узнала. Конечно.

– Пропуск есть? – продолжил я, будто мы не виделись. Будто внутри всё не скрутилось в тугой узел.

– У меня встреча с Арсеном Давыдовым, – бросила коротко, ровно, но глаза уже блестели вызовом.

– Уточните, по какому вопросу? – продолжил допытываться я, сам не понимая зачем. Выпиши временный пропуск по документам и забудь. Но что-то мешало.

– Вы же меня узнали, – процедила она, не сдержавшись. Она не желала вступать в игру. – Хватит строить из себя…

– Это не имеет значения, – перебил я. – Регламент. Без пропуска в здание не пройти, предъявите документы и ждите подтверждения, – отрезал я.

– Да боже, что с вами не так?! – она шагнула ближе, словно собиралась пройти через меня. – Я не обязана отчитываться перед вами, что собираюсь обсуждать с главой компании, но я обязательно сообщу ему, что охрана здесь – невыносимо принципиальная! – Она начала копаться в сумке и достала права. – Этого достаточно, чтобы вы наконец меня пропустили?

– Прошу воздержаться от эмоций, – я слышал, как голос уходит в низкий рык. Сдерживался из последних сил. Она была как огонь: красивая, неудобная, дерзкая. Разносила мою выдержку по кускам.

– Эмоции? О-о-о, это ещё не эмоции, – в глазах у неё заметалось пламя. Поймал себя на мысли, что готов улыбнуться и принять вызов. – Поверьте, я могу гораздо громче!

– Это не бар. Здесь – корпоративная территория. – Я стоял, не сдвигаясь. И чувствовал, как под формой вспыхивает кожа. Мне хотелось… да я и сам не знал, чего. Уступить? Вцепиться в стену, лишь бы не сорваться? Или прижать ее к стене… Или просто спросить, как она себя чувствует, после того вечера? Откуда, черт возьми, эти мысли.

– Ну и зануда же вы, – она процедила, будто выстрелила. – Всё по инструкции, всё по бумажке. Как вы вообще живёте?