Сельские предания, областные сказки. Дунька с агробазы

Душа гармониста пела! Тело налилось энергией. Он даже внешне, как то сразу подтянулся, расправился. Тоскливая пелена, упавшая с его лица, явила миру очень симпатичного мужчину в самом рассвете сил, он как будто заново помолодел и обрёл былую лихость, которая напитав все его мышцы силой, буквально за какие-то, как ему показалось мгновения, донесла к сторожке. Там у порога, всё ещё не замечая своих преследователей, Савва Макарыч, прислонил к стене домика, обтянутые оленьим мехом лыжи, подарок местного охотника, забежал скорее в тепло.

Как только дверь за ним затворилась, на протоке, что делала крутой поворот, у правого побережья реки, треснул лёд. От этого места, к пологому берегу, устремилась змейкой трещина и у самого подступа, взорвала фейерверком замороженные толщи воды, образовав похожую полынью, у которой Савва Макарыч подобрал Маську.

В кромешной темноте, моментально наступившего, зимнего вечера, пролесок между сторожкой и протокой, чернел непроглядной чащобой. Там у воды было посветлей из-за снега, но всё также таинственно, неприветливо. Окажись здесь днём, каждый отметил бы, как тут воодушевляюще приятно находится, но в тёмное время, кожей ощущалась опасность. И было от чего. С незапамятных времён, какие только странники, не забредали в эти края, не только люди и животные, шли в эту долину меж сопок, но и таинственные порождения, малоизученной стороны таёжной жизни. Встречаясь, друг у друга на пути, переплетая судьбы и события, разыгрывая драмы и комедии.

Вот и сейчас, во всей своей красе, полная луна, украсив свою чернильно-синюю, парадную мантию, алмазной звездой, укрывшись туманной вуалью, приготовилась наблюдать, очередной жуткий спектакль театра ночи.

– Вввууух! – вступительным аккордом, взвыла вьюга, поднимая снежную пыль, до самых макушек деревьев, которые прикинувшись жутким оркестром мрачного вертепа, заиграли во все лады, на своих скрипочках-ветках. Тотчас у края пролеска, почти рядом с домиком гармониста, от зарослей ивы отделился тонкий силуэт, с длинными, сухими конечностями. Постояв на месте, словно наслаждаясь мелодией мрака, силуэт довольно резво, стал передвигаться от дерева к дереву, всё ближе и ближе приближаясь к сторожке. Шаг-береза, шаг-лиственница, ещё шаг и вот он у цели. Вжавшись, почти встроившись в структуру бревенчатых стен жилища, тощий плавно перекатился от угла сторожки к двери, ощупал её с верху-до низу, словно ища щель чтоб проникнуть в дом, не найдя, закатился за следующий угол к окну, а там осторожно заглянул внутрь.

Савва Макарыч, как только оказался дома, скинув унты, для начала осмотрел найденыша, на предмет ранений, убедившись, что всё в порядке, уложил на постель спящего Маську и сразу принялся суетиться. Раздул угли в тужурке, подкинул туда дровишек для большего тепла. Слазил в подпол за старым тулупом и на всякий случай взял пару банок варенья, смородинового и брусничного. Поднявшись наверх, расстелив тулуп за печкой, услышал необычный, тямкающий звук. Машинально повернувшись в сторону звука, увидел, что это Маська тянет мордочкой, словно ища материнскую грудь.

– А-ха-ха! Что проголодался малец? Ну, давай посмотрим, чем тебя покормить.

От поднесённого в чайной ложечке молока, Маська скривившись, отвернулся. Кусочек хлеба, сначала втянув в себя, выплюнул, как не стал, есть гречу и сушёное мясо. Отчаявшийся было Савва Макрыч, вспомнил, что не предлагал гостю собственноручно заготовленное на зиму варенье. От брусничного привередливый зверёк сморщился и так закашлял, что Савву чуть удар не хватил, от переживания, а вот смородиновое с аппетитом проглотил, облизнулся и снова тоненько затямкал.

– Тям, тям, тям.

– Что, неужели понравилось, наконец? Ну, спасибо, буду считать комплиментом. Сам варил, – погордился перед Маськой, Савва Макарыч, делая тряпичную соску с вареньем внутри, вспомнив рассказы бабушки, о том, как она ему в детстве, заворачивала в марлевую тряпочку кусочек сахара или сладкую толчёную ягоду.

Получив, что хотел, Маська благодарно замурлыкал, обняв вывернутую овчиной наизнанку, верхонку.

– Эх, ты Маська-Смородинка, что же мне с тобой делать? Хороший ты парень смотрю. А знаешь, оставайся-ка ты у меня. Вдвоём всяко веселей. И знаешь варенья этого у меня не мало, тебе до весны с лихвой должно хватить. А не хватит, так местные товарищи выручат, коллектив наш, пропасть не даст. Я вон тебе и петь и на гармони играть буду. Заживём весело. Кто знает, может и моему сыну, кто-нибудь поможет, если вдруг что, – тут голос у Саввы Макарыча сел и он уже тихо продолжил:

– Васькой сына зовут. С матерью его, Катериной характером не сошлись. Однажды возвращаюсь с работы, а их нет. Искал, искал их, а их нет, как нет. Уехала Катерина, записки не оставила. А потом письмо от неё пришло, говорит новая семья у них, попросила не беспокоить. А я стало быть им не нужен, – пригорюнился всем своим видом Савва Макарович. От тяжких дум его отвлёк шум снаружи.

Это тощий так и не найдя лазейки, от злости стал бегать вокруг дома и крушить всё что попадалось на пути. В этих краях он обитал с незапамятных времён, еще, когда по этим землям гуляли другие хозяева, что строили свои города из обтёсанных каменных глыб, а по лесам и лугам тут бродили золотые, на шарнирах болваны. А потом с небес упала звезда. Величественные здания, раскидало по всей округе отдельными фрагментами, золотые болваны рассыпались в пыль, да самородки, а хозяева покинули долину, в неизвестном направлении, оставив после себя лишь тоскливые тени, блуждающие с одной им только, известной целью по тайге. Кто они, для чего они существуют никому не известно.

Бывало по зиме, кто-нибудь из тощих приносил в долину, с вершины сопок, милых плюшевых сонь, ожидая, что смородиновые соплеменники, придут выручать пропажу. И тогда тощие тени всласть наедятся. Но тогда не стало бы гармонии в здешней природе, тощие бы переловили всех смородинок, а этого ну ни как нельзя было допустить, ведь смородинки это вестники весны. Там где они проходят, проснувшись, после долгого зимнего сна, всегда вырастают сиренево-фиолетовые цветы. Колымский подснежник-прострел, сон-трава, пушистый поцелуй после суровых морозов. Но видимо природа и тут позаботилась о равновесии, потому что тени либо не знают, либо не помнят, что смородинки всю зиму спят и собираются большими стайками, только весной с первым теплом.

К тому же тени не славятся выдержкой и последовательностью действий. Выкрав кроху из залёгшей в спячку стаи, забывают о главной цели и попросту сжирают беднягу, так и не дождавшись обильного пиршества. Почему тени сразу не съедят всю стаю? Да, потому что её охраняет другой дух Колымы, водный страж, грозный враг теней, который знает всех смородинок наперечёт и без устали бороздит реку у их зимнего ночлега. Но тени пронырливы, потому, бывает, им удаётся вынести одного-двух и если повезёт, унести его подальше от реки, преследуемые кровожадным стражем.

Вот и эта разбушевавшаяся тьма, намеревалась сегодня поужинать смородинкой, да вначале страж догнал, спугнул, заставив выронить ужин, а после пришёл человек и унёс теневую добычу домой. Поэтому-то от бессильной, что-либо сделать злобы, тощая тьма и бушевала у неприступной сторожки. Наткнувшись на лыжи, схватила одну и хотела было разбить её о стены дома, но поскользнулась и упав на лыжу, съехала на ней прямо к берегу реки.

– Крррааак! Плюмс, скрюмс, – полынья, уже полностью покрытая коркой льда, взорвалась осколками.

В рассеянном, желтом свете полной луны, нависшей над рекой, солнцем заблудившемся во мраке, в черно-белом крошеве зимнего вечера, случайный прохожий мог бы увидеть сейчас прекрасную и одновременно пугающую, ожившую картину-петроглиф. Крупное животное с головой крокодила и туловищем тюленя, эффектно выскочив из мерзлой полыньи, трепало в жуткой пасти тощий, тёмный силуэт. Из ближайшего пролеска к ним, молчаливо сбежались ещё несколько силуэтов с корягами и палками, наперевес. И так же беззвучно принялись этими корягами охаживать речного монстра, который не думая выпускать свою жертву отбивался тяжелым, мощным хвостом и когтистыми ластами. Подбросив воришку-тьму в воздух, и снова поймав, монстр её проглотил, грузно развернувшись, примял троих хвостом в сугроб, двоих же схватил за ноги и плюх в прорубь, был таков.

– Эээй! Кто здесь? Аууу… – это Савва Макарыч запоздало выскочил на мороз, спешно захлопывая дверь, чтоб тепло не вышло.

– Вввууух, – взвыла вьюга ему в ответ.

– Скрим, пилим, пилим, пилим, – в унисон ей затрещали скрипками-ветками жуткие музыканты деревья.

Савва ещё несколько секунд постоял, вглядываясь во тьму и так, толком ни чего не увидев, продрогнув, поспешил обратно в сторожку. Луна тоже ушла, смотреть другие представления ночи, укрывшись туманом, оставив только себе воспоминание о битве у реки, где поднявшись из сугроба в сторону леса, спотыкаясь и прихрамывая, удалялись трое оставшихся в живых теневых силуэта.

Найдя поутру сломанную лыжу, у затянувшейся льдом полыньи, Савва Макарыч решил, этой зимой по реке больше не ходить, посчитав это знаком. Зато с удовольствием стал больше времени проводить с новым другом. Воодушевленно спешил с работы домой. Репетировать с Пашкой Сафьяловым стал в клубе, да и в обще перестал, кого-либо приглашать к себе в гости, а за тужуркой натянул шторку, на всякий случай. А ещё с той ночи, Савва Макарыч стал видеть удивительные сны, после которых в нём проснулось такое вдохновение, что он не только сочинял стихи для песен, а к ним и музыку, но и даже готовя трапезу, обязательно придумывал гастрономическую байку, для настроения и аппетита.

– Ну, что друг Маська, готов сегодня послушать про горячую свадьбу, папки Картоша и матушки Гриббы, что не мясо, не рыба? – загадочно вопрошал Савва Макарыч, ставя на колченогий стул, авоську с продуктами, потирая довольно густые усы, хитро поглядывая на соню-за соню Смородинку.

– Тям, тям, тям, – потянулся на голос Маська.

– Ну, вот и молодец! Давай тогда лакомись вареньицем, да слушай, – продолжил Савва, деловито раскладывая ингредиенты для новой байки.

– Жил, да был среди полей, папка Картош. Вот, всем он был хорош, и добрый, и крепкий, а главное плодовитый, что не куст, то клубни-молодцы. Хрустящие, крахмальные, одним словом крепота-ребята! А в лесу, что рядом, грибница раскинулась, да такая богатая, что ни осень, так невесты нарождаются, а среди них старшая красавица, матушка Грибба, что не мясо, не рыба. Мясистая, добротная, да при шляпе, что сказать, симпатичная франтиха, модница. Увидал её как-то папка Картош, и пропал. Как в себя пришёл, так давай свататься. Так мол, и так, давай-ка Грибба Опятовна свадьбу играть, уж больно ты мне полюбилась. И сестричек, своих опяточек приводи, мои хлопцы, вона тоже жонихи, как на подбор. Глянула на него Грибба Опятовна из под шляпки и тоже вся сразу умаслилась, такой видный господин сватается. Ну и отвечает, а чего не сыграть-то, давай поженимся, погуляем, да любовь отпразднуем. А папка Картош, будь здоров, не стал долго собираться, ну и кликнул родню, да ближайших соседей на празднество. Дед Лукич, как услышал добрую весть, так и прослезился от счастья и на кольца подвенечные рассыпался. Да как только позолотой украсился, так сразу и началась, загудела, за скворчала свадебка, а картохи с опёнками в пляс лихой пошли, и вприсядку, и хороводами. Такой шум, да гам, да кочегарочка. Молодых и солькой и перчиком посыпают, вкусной им доли желают, не нарадуются. Эхь! А под конец зелёным всполохом, фейерверки укропные взорвались! Тадам! Бабах! Феерия! А тут и братья-огурчики захрустели тостами, рассольчиком раз удалились, кружочками уложились, да наливка-рябиновка, добрая, тут как тут, на песню, да на здоровье, проситься. И вот знаешь, Маська, молва об этой свадьбе-то, по всей округе пролетела, да с таким ароматом, что вот сил больше ни каких нет, буду ужинать. М-мням-ням, и правда пахнет чудесно! А вкусно-то как! Ухь, объедение! Ну, давай дружище за здоровье родителей, да и нам, чтоб не болеть!

Только Савва наливки пригубил, как стук в дверь. Едва успел шторку задёрнуть, а гостья уже на пороге. Поклонилась ему, снежинку-оригами протягивает с укрытым в сердцевине приглашением, а сама глазами по дому гуляет, с ним здоровается:

– Доброго тебе ужина Савва Макарович! Вот пришла тебя на ежесезонный, вечерний Мгновенталь пригласить. В клубе не застала, решила сама наведаться. Приходи, будь ласковым, да гармонь с собой прихвати. Бывший глава месткома Нифонт Петрович с Валентиной будут, барон прибалтийский Карл Янович с принцессой нашей таёжной Агафьей, обещались подойти, да купеческий внук, Павлуша Сафьялов придёт. В общем, весь наш свет раскулаченный соберётся, да Любочка Головина, дочь председателя к нам на огонёк заглянет. У меня хоть и не Грановитая палата, но приму хлебосольно, торжественно, песни попоём, зиму отпразднуем, поделимся сказками из жизни друг друга, потанцуем. Без тебя и гармони ни как. Так, что милости просим.

– Спасибо за приглашение, Авдотья Семёновна! Ну, раз надо, раз компания знакомая, уютная, душевная соберётся, почему не прийти? Приду, – отвечает Савва Макарыч, протягивая гостье берёзовую чарку с рябиновкой и брусок картошки с опёнком и кружочком огурчика на вилочке, добавляет:

– На вот, на здоровье, да согрева, не откажи в угощении. А хочешь, проходи, вместе поужинаем.

– Вот, спасибо Савва Макарович! От согрева не откажусь, мороз-злодей, нынче крепкий, лютоватый. Всё лицо мне обдул, обтрепал, за сметаной теперь вот к Агаше идти. А поужинать я бы с радостью, да надо ещё в пару мест заскочить, а потом бегом на агробазу, Пеструшку кормить, да над рифмой-словом работать. Ладно, Савва Макарович, жду тебя в воскресенье к половине седьмого, не забудь хорошее настроение, аппетит и гармонь, – махнула чарку, поклонилась и была такова.

Савва ещё пару минуту постоял у двери, после выглянул за порог, убедится, что внезапная гостья точно ушла. Вернувшись в комнату, заглянул за занавеску. Маська всё так же безмятежно спал, тоненько похрапывая и сопя.

– Уф! Дуняша заходила. Приятная женщина, талантливая, вон какое диковинное приглашение сотворила, но как увижу её, так в ступор впадаю. Такая мощь от неё исходит, как от огня. Смотришь приятно глазу, телу тепло, но чувствую, стоит на миг зазеваться и всё, ожог, пожар, только угольки тлеют. Эх-ма Авдотья Семёновна, роковая красота-огневица, – прошептал Савва, глядя на смородинку. Повздыхал чуток и в погрузившись в мысли о вечере сказок, принялся за еду.

Рецепт от Наташи

-Так ты мне скажи Кьяр Батакич, Дуня с Саввой-то сойдутся? А как же Валентина тогда, а Нифонт Петрович. Неужели любовный многоугольник сложится?

–Подожди Марка Геральдьевна, не торопись. Давай всё-таки по порядку, по ходу истории разберёмся. А там и узнаешь, что да как, да с кем, прелесть-то не в этом. Не в том прелесть-то. А в том, чем история продолжилась.

–Продолжилась?

–Конечно. Скажу больше, до сих пор продолжается. Но не буду далеко вперёд забегать, потомлю тебя немножко. Так приятно, когда есть благодарный и такой хлебосольный слушатель, как ты Марка Геральдьевна. Самородок ведь, каких поискать.

–Потоми Кьяр Батакич, прошу, будь так любезен, потоми, сколько истории потребуется. Слушать тебя одно удовольствие. А главное, как же приятно угощать тебя, ни от чего не откажешься, а мне в удоволь. Кстати пижма-то поспела, думаю. Так что давай-ка в дом перейдём, в гостиную, а то, что ты всё на дереве, да на дереве, да и я тут на балконе, честно говоря, даже и продрогла, можно сказать, комком завалялась, заветрелась. Пойдём в дом Кьяр Батакич, там и пижмы откушаем, и про Мгновенталь Дуняшин расскажешь.

–А и правда пойдём Марка Геральдьевна. Потом отогреемся, да может, ещё на воздух прогуляемся, если захочешь. Пижму растрясём, подышим.

–Милости прошу Кьяр Батакич. Проходи, будь как у себя, не стесняйся. И молви, молви пока салат достаю.

Глава 5 Званный вечер Мгновенталь

Званый вечер у Авдотьи вышел на славу. Угостив новых и старых друзей любимыми фирменными блюдами, Дуня предложила гостям переместиться из гостиной-леса в спальню-планетарий, где на полу был расстелен двухцветный, кофейно-белый самотканый ковёр, с вышитыми на нём континентами и странами мира. На нём раскидала подушки и валики, звёзды. В центр ковра разместила жестяной, чеканный поднос с холодной закуской и напитками, брусничным морсом и местным, полусладким смородиновым. Для более располагающего к сказочным историям настроения, зажгла свечи укрытые в импровизированных подсвечниках корягах, расставленных по комнате тут и там, и даже приспособленных на стенах. Расписанных морозной вязью по случаю зимы белой краской и присыпанных сверху крупной, морской солью, символизирующей хрусталики снега. Завела патефон, поставив пластинку со звуками природы. И как только гости удобно расположились по краю ковра, таинство сказок началось.

Первым свой рассказ повёл Нифонт Петрович, время от времени бросая ласковый взгляд на Валентину, заговорщически подмигивая Савве и нет-нет грозно щурясь на Павку Сафьялова.

–Друзья, а ведь я же как-то видел мамонта. Жаль не в живую, но в довольно хорошем состоянии. Было это тут, под нашим Мамино. Лето стояло жаровня! Не смотря, что север дальнего востока, а солнце так и шпарило. Комаров и оводов столько, что я до сих пор, если глаза прикрыть, слышу их писк, бзиск. Оводы, между прочим, здесь, сладкие, тягучие как мед. Думаю рыбкам, летай они по воздуху, точно бы понравилось. Птичкам-то всяко лучше любого мармелада. Мда, мням-ням. И вот знавал я тут одну евражку, по имени Хечуше. Большая такая, для своего вида, на сурка похожая. Так вот мы с моим товарищем по прошлой работе, Ильюшей Степановичем устроили привал рядом с её домиком-холмом, у одиннадцатого поля. И решил я её, евражку-то печенюшками угостить, стал подходить к её норе и жух-плюх провалился. Оказывается, там покров только с виду крепким, ровным казался, а на деле иссохшие коряги, увитые мхом и пылью. Ну, я-то этого не знал и топориком, метров на десять-пятнадцать ушуршал. Хорошо не сломал ни чего, так царапины-ушибы. Кто бы только знал, что там, в подземелье, лабиринты не хоженые и в одном из залов, прямо в стену вморожен мамонт. Настоящий такой, большой мамонтяра, с хоботом, густой шерстью и всеми четырьмя ножищами. Дело в том, что из-за здешней вечной мерзлоты, его туша не испортилась. Такой свежемороженый экземпляр. А на стенах подземелья рассказ художественный, нашими первопредками оставлен, что, дескать, в стародавние времена, там, где сейчас находится евражкин холм-домик, упала звезда, вернее осколок от неё, метеорит то бишь. Образовалась воронка метров пятнадцать в глубину, которая заполнилась водой из пробегающего рядом ручья. Какое-то время воронка была прудиком, потом когда ручей изменил свой ход, стала болотцем, в котором и увяз тот мамонт, достигнув дна болотца замуфицировался. А потом было землетрясение в соседнем районе, из-за вулкана Манджор, который, кстати говоря, обходят стороной местные жители эвены, коряки и юкагиры, вспоминая легенду проклятие, о том, что в жерле этого спящего вулкана, живет древний дух, который отбирает жизнь, если к нему близко подойти. Говорят, этот дух охраняет огроменный голубой алмаз, который зовется Слезой Небесного Господина. Ну, так вот, после землетрясения, вся болотная жижа ушла глубже, остатки впитала в себя насыпавшаяся в болото земля, последующая землетряска образовала небольшой холм, который облюбовали пришедшие туда евражки. А когда они стали рыть свои ходики-лазики обустраивая домик, обнаружили большой просторный зал с вмороженным в стену мамонтом. Кстати из другой стены того зала торчит голова, еще одного представителя пещерных времен, голова шерстистого носорога, который как и мамонт угодил в то болотце и после стал гордым украшением жилища, моей подруги евражки Хечуше. Тут надо добавить, что упавший столетия назад метеорит наделил это место чудесными свойствами, так евражка эта выросла в размерах и стала жить дольше, чем положено её сородичам, намного дольше, чем полагается и думается, что посетив её домик-холм и я продлил свое существование. Ну по крайней мере надеюсь на это. Так-то.

–Ого! Нифонт Петрович, а снежного человека или вампира встречали, когда-нибудь? – поинтересовался Павка Сафьялов.