Сельские предания, областные сказки. Дунька с агробазы

– Любите меня такую, а не любите, ну что ж, терпите, я-то вас терплю и ни чего, – меньшее из зол, что могла произнести Рада Филипповна. Вредная она была тётка временами. И вот так всё лето, пока тепло, сидит на завалинке тётка Рада, грозно блюдя периметр, кур стережёт, да соседей строит:

– Лидка, ты чего это на сына покрикиваешь, а? Хотела в выходной подольше поспать, так нет, ты развопилась. Ты с этим, давай завязывай. И сын сбежит, вслед за мужем и то, что у тебя на личном не клеиться, всем итак известно. Ори, не ори, а помни, что не одна тут живёшь. И Лёвка твой, не виноват, что у него мать, такая дура крикливая. Он же школьник ещё, имей совесть.

– Николай Андреевич приветствую! Слышала, у вас сын по кривой решил прогуляться. Ну так не удивительно. С вас пример и берёт. Думаете, никто не знает, откуда заборная сетка на заборе вашего огорода срезана? Так вот доношу до вас, знают, не слепые, не глухие мы. И да, за Витьку вашего переживаем. А вам укор и выговор, парня такого хорошего, своим поведением совсем распоясали. Вы бы не за народным хозяйством приглядывали, а за своим собственным, тогда глядишь, и с сыном проблем не было.

– Маринка, ты когда из дома, через окошко на свиданки бегаешь, хоть смотри куда прыгаешь. Байковым всю зелень потоптала, а они потом на моих курочек кивают. Я тебе сейчас раз скажу, а потом, коли повторится, то и отцу передам. Так и знай. Рано тебе на свиданки-то бегать, сначала человеком стань, женщиной, а потом уж и блуждай. Да в дверь, а не в окно, птичка-пук мне тоже.

Никто не вступал в полемику с тёткой Радой, знали, что на бузит на соседей, а потом обождёт день другой и на выручку. Своих в беде не бросит. Не могла Рада Филипповна допустить, чтоб кто-то помимо неё отчитывал её знакомых. Лиду пожалеет, успокоит, приголубит, новый наряд ей на старенькой швейной машине пошьёт, горячих пирожков ей с сыном занесёт. С Лёвой сыном её побеседует, в школьный совет сходит, если надо, на правах ветерана и ближайшей соседки, няньки по детству, объяснить, что почём и почему. Маринку от родителей, втихаря прикроет, мол, у неё она спит, за день умаялась, не чего её тревожить, в гостях у неё она и попробуй только разбуди, потревожь детоньку, прибьёт и скажет, что так и было. А уж сколько раз она сына Николая Андреевича спасала, счёту нет, никогда без него из участка не возвращалась. Наденет все ордена разом, знакомых ветеранов соберёт и на абордаж. Зато её хозяйство единственное в округе, ни разу не подвергалось налётам, все несушки целы, соседи пусть сторонятся, но ценят и уважают, да не редко мешок зерна находила у своего порога Рада Филипповна. Грозной соседкой она была, но ещё больше родной, не чужой, своей.

Надежда побаивалась её колких взглядов и слов с самого детства, но однажды Рада Филипповна удивила. Всегда смотрела она на Надю, сквозь прищур, поджав губы, но в тот день её, как подменили. Наденька тогда будучи в школе, повздорила с хулиганками-старшеклассницами, да так, что они решили подкараулить её у дома и задать дрозда мелкой задире, чтоб не повадно было. Но не знали мстительницы, что каждый жилец этого дома на учёт и под присмотром грозного стража. Только было окружили они Надю, как чёрт из подворотни выскочила Рада Филипповна, в руках кусок резинового шланга.

– А вы кто, такие интересные? Чьи будете? Надька обижает? Так вас дылд-то трое, а она одна, доходяга чумазая. Что-то тут не сходится, я смотрю. Надюшка давай-ка к дому, у крыльца обожди. А я сама тут разберусь, – и раз, шлангом об землю.

– Чтоб духу вашего, здесь больше не было. Ещё раз увижу, резинкой отхожу так, всю жизнь вспоминать будете. А Надьку мою тронете, потом не взыщите, найду и три шкуры спущу. Так родителям и передайте. А теперь всё! Свободны. Кина не будет.

Прогнав хулиганок, Рада Филиповна, повернулась к Наде, покачала головой:

– Эх, ты! Чумоходик-пуговка. Что-ж ты к ним полезла-то, со своими габаритами? У тебя вон ранец, больше тебя. А их трое. Вот оттаскали бы за банты и в него бы положили. Так, что давай, больше не геройствуй там. Переживаю я за тебя Надька, нравишься ты мне. Ладно, с дуйся уже, насупилась она. Да пойдём ко мне в гости, чаю попьём, побеседуем. Я вон орешков со сгущёнкой наделала, ждала тебя. Не хочешь, так кекс ещё остался, а к нему варенье на выбор.

– Меня? – испуганно спросила Надя. Ведь до этого дня Рада Филипповна ни разу с ней не заговаривала, зыркала только, под седой бровью. И честно говоря, Надя искренне считала её, если не Бабой Ягой, то точно её родственницей, ведьмой, призванной изводить их двухэтажку до скончания дней.

– Тебя, тебя. Мамка-то твоя сегодня в сельсовете задержится, собрание какое-то, в магазине слышала, когда за хлебом ходила, а папан на рыбалку уехал, видела, когда возвращалась. Марецкий, дядя Ваня за ним заехал, погремели вёдрами, по басили с полчаса и фьють укатили. Не веришь, записку в двери прочитай. В общем, папа думает, ты с мамкой будешь, а она, что с ним. Так, что я решила, чего тебе одной маяться, пойдём лучше ко мне, маму твою подождём, в лото сыграем. Пообедаешь, пластинку новую послушаем. Дочка с Ленинграда недавно прислала.

– Пластинку? А сказки у вас есть? А Алла или София? – услышав про музыку, Надя сразу забыла, что боялась, и стала заранее притопывать сандалетой, вспоминая мелодии, услышанные по радио.

– Есть, конечно, спрашиваешь. Да не одна. Всяких полно, и сказок и музыкальных, чтоб под разное настроение и поводы. Благо дочь на материке живёт, как что, сразу новинки присылает. Ну чего стоим-то, как оловянные, потопали.

Последние опасения Нади были развеяны, как только она переступила порог квартиры Рады Филипповны. Ни паутин до пола, ни чёрных кошек с котлами, ни кособоких прислужников в кандалах, выглядывающих из-за угла, а очень светлая, уютная обитель, вся в цветах и ароматах выпечки.

Послеполуденное солнце, пробившись сквозь кружевную тюль, нарисовало на дощатом, натёртом до блеска полу, теневой ковёр, на котором, грелся-нежился Марсик, пёсик Рады Филипповны, который завидев хозяйку с гостьей, сразу завилял хвостом.

– Ну, что, сын-чигуль, загораешь? Встречай гостью-то. А ты Надежда давай поздоровайся с Марсом Кутятовым, да как полагается, за лапу, он это обожает. А я пока включу проигрыватель, да на стол накрою. Ты ведь не против перед сказками, Эдиту Пьеху послушать?

– С радостью послушаю. Марсик привет! Приятно познакомится. Я Надя. Вот тебе ладошка, будем дружить, – Марс вместо лапы, сначала ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь, а после и вовсе положил в неё голову, сложив ушки. Просил по гладиться, что Надя с удовольствием и сделала. Так они и подружились.

– Надюш, давай-ка мой руки и за стол. Котлетки сами себя не съедят. А песни-то, какие чудесные, ты только послушай. Знаешь, я ведь сама когда-то пела. Правда, давно это было, эхь, ну да ладно. О! Быстро ты, ну тогда, когда я ем, я глух и нем, да?

– Да. Приятного вам аппетита.

– И тебе. Ешь на здоровье. Спасибо, что зашла. Давно я гостей не принимала.

Наде очень понравилось, что трапезничать, предстояло в зале, как в праздники, за круглым столом, убранным цветастой скатертью, вокруг три стула, а не на кухне, как дома. Посуда для трапезы, украшенная по мотивам трёх поросят, добавляла настроения и торжественности. Болтая ножкой в такт песни, Надя принялась за еду, с большим интересом рассматривая жилище Рады Филипповны.

Небольшая однушка, в комнате кремовые обои в бордовый листик, на стенах несколько картин с летним, лесным пейзажем, мебель почти, как у всех, диван-книжка с белым в синюю клетку, вязаным пледом. В углу с ковром под потолок, узкая тахта, заправленная рыжим, колючим, верблюжьим покрывалом, у окна трюмо, напротив, низкий шифоньер, а рядом полный посуды и хрусталя сервант, с которого прямо на них глядел фарфоровый бульдог. Надя сразу узнала этот взгляд, так обычно смотрела на всех Рада Филипповна, брови сдвинуты, глаза пылают в глубине, губы поджаты, ноздри в разлёт, но только не сегодня, не сейчас. Весь вид Рады Филипповны источал благоговение и довольство, смотря на Надю, даже скорее сквозь неё, она где-то витала в своих мыслях, улыбаясь кому-то родному, чему-то радуясь про себя.

– Ох! Хорошо-то как, Надя. День такой замечательный. Ты хоть наелась? Хочешь добавки? Проси, не стесняйся, у меня всего впрок, нам с тобой хватит.

– Спасибо тёть Рада. Очень вкусно и сытно. И правда день сегодня интересный.

– На здоровье, Надь. Так ты расскажи, чего тебя эти школопендры преследовали?

– Да у меня друг есть, Вася, с ним так весело общаться и интересно всегда, но он маленький и драться не умеет. И его всё время Петька-пельмешка задирает.

– Васька, внук Галки Борисовой, что ли?

– Ну да, Васик. Он так плакал, что я решила заступиться и Пельмеху с лестницы столкнула.

– Ну, ты даёшь. Он же, наверное, кабан, больше тебя.

– Большой, да не поворотливый, я попроворней буду. Ну, вот он свалился и так заверещал, что вся школа сбежалась. А эти девочки, его сёстры двоюродные, сказали, из меня фарш сделают.

– Пусть только попробуют. Петька-пельмешка? Дай вспомнить. А! Новенькие, которые прошлой осенью приехали. Отец их ещё молоковозку по пьянке утопил, а мать в колбасном цехе работает. Сына значит, как и родителей пельмешкой называют. Понятно. Ты знаешь, ничего не бойся, ходи-гуляй спокойно, я всё улажу. М-да. Ладно, горячая ты голова, Надюха. Помню, помню, как тебя в трёхлетнем возрасте мой Веник, петух который, в сарайке поклевал. И чего тебя туда понесло, егозу такую? Отчаянная ты Надежда, я тебе скажу. Эхь. Давай, что ли под чай с орешками, партийку в лото сыграем?

– В лото? А я не умею.

– Не тушуйся Надя, научу. Ты пока хош, вон в кресле качалке, по созидай в окошко, за птичками моими присмотри, а я пойду, чай поставлю-заварю, да посуду вымою. Марси, беги-ка гостью нашу развлеки, пока я занята.

Надя послушно встала из-за стола и пошла к окну, решив рассмотреть поближе яркую матрёшку, стаявшую на подоконнике, среди горшков с цветами. Такая яркая, интересная, с гусем подмышкой. А внутри, наверное, есть и другие. Надюша решила проверить это, только протянула руку к матрёшке, как тут же почувствовала мокрый нос Марсика, уперевшийся ей под коленку. Надя вздрогнула от неожиданности, потрепала пса по загривку. Забыв про матрёшку, забралась с ногами на кресло, следом к ней на руки запрыгнул и Марс. При хозяйке ещё выдавая прыть, но стоило ей скрыться на кухне, сразу, же размяк на руках у новой подруги. А Надежда и рада, и гладит и ласковые слова стихами говорит:

– Марсело, ты самый хороший, самый красивый, самый трогательный на свете барбос. И бусины глазки, и ушки-макушки и пимповый, нос-паровоз.

Пока Надя умасливала Марсика, Рада Филипповна вновь накрыла стол. В центр поставила плетёнку с выпечкой, уложенной горкой на ажурной, вырезной бумажной салфетке, рядом пиалку с вареньем и сахарницу в рыжий горох, а напротив друг друга, две чайные пары. А ещё принесла карандаш, блокнот, плоскую картонную, коробочку и два мешочка, один серый, холщовый, а второй из ярко, зелёного атласа.

– Ну, что, Надежда, пимповый нос-паровоз, схлестнёмся в лотошку-то? – спросила она у Нади и раз, выронила серый мешочек. Он шумно грохнулся на пол и раскрылся, но весь не просыпался, только один резвый бочонок выскочил, два раза подпрыгнул, перевернулся и покатился в сторону кресла, с которого уже поднималась Надежда, и, – тынкс, – врезался ей в стопу.

– Держи его. А то сейчас укатиться, ищи его свищи потом. Дай-ка гляну. Ага, бабка выпала. Значит, если будешь целеустремлённой, собранной, держать ситуацию под контролем и приложишь усилия для достижения результата, то достигнешь всего, чего пожелаешь и в гору пойдёшь. Так-то. Вот, напутствие тебе, лотошное.

– Что, ситуация? Это на нём, так написано?

– Ага. А у меня глаза лупы, микро записи читать. Смешная ты Надька. Это ведь значение числа. Долго рассказывать, потом подрастёшь, поймёшь, узнаешь, а пока давай пить чай и бочонки открывать. Игру сначала я поведу, по ходу действий правила объясню, а ты будешь результаты записывать, если хочешь.

– Хорошо.

– Играть будем на значки. Вон у меня их целый мешочек. Половина твоя, половина моя. Выиграет тот, кто все или большую часть соберёт.

Надя кивнула в знак согласия и к тому моменту, как пришла мама с работы, в пух и прах разнесла Раду Филипповну, выиграв у неё все значки. А через день получила их же в подарок. Рада Филипповна пошила нарядный, стёганный, лёгкий жилетик, из чёрного китайского шёлка в голубенький цветочек, на розовой подкладке. Пижонский, как она сказала и почти все выигранные значки, закрепила на нём, а оставшиеся собрала в сюжетную картину, на куске чёрного бархата, натянутого на фанерку и вставила в рамку, которую тоже преподнесла Наде…

– М-да, хорошая соседка она была, тётя Рада. Куда она потом пропала. Видимо дочь на материк увезла. Дочь Ариадной вроде звали, а первую, старшую Авдотью, в посёлке говорили, медведь унёс, – вернувшись из вспышки воспоминаний, Надежда посмотрела на небо. В открытой перспективе окна, на ярком, лазоревом небосводе проплывали чудные, поэтичные облака. Но среди них, было одно, не двигающееся, застывшее на месте, будто впаянное в голубой небосвод и Надежда смотря на него, подумала, вот бы и ей так парить на просторе, останавливаясь при этом там, где ей хорошо. А ей здесь было очень хорошо, другого дома она не знала, да честно говоря, и не хотела.

С этими мыслями, улыбаясь светлому, приветливому дню, напитываясь тёплой, мягкой энергией, радующихся вместе с ней подружек, Надежда, облокотившись на спинку любимого, родимого кресла, на несколько секунд закрыла глаза.

Открыв их, вдруг увидела свой дом с высоты птичьего полёта. Облетела его со всех сторон. Взмыла в высь, а от туда решила слетать на реку, там погонялась на перегонки с взбалмошными чайками, поразмышляла чуток, на сопке Ладошке, с неё понаблюдала за жизнью диковинных зверей, которых ни разу, за всю жизнь здесь не встречала. Последила, как неведомые, будто плюшевые зверьки, вытягивают из прогалин снега, фиолетовый, пушистый прострел. Прогнала тощие тени, которые, как показалось Надежде, охотились за этими милыми зверьками. Поиграла на лесной опушке с лисятами. А потом вместе с вороном, летала за росомахой, делающей припасы. Посмеиваясь над тем, как птица мастерски, раскапывает припрятанные росомахой вкусняшки. Поднявшись к вершинам сопок, восхитилась красотой и грацией снежных баранов, подумав, почему она никогда, не ходила сюда в поход, ведь это не так уж и далеко, от посёлка. А красиво-то как, что душа окрылённая музой, с нею вместе станцевала невесомый, грациозный шакон. Но Надежда хоть и стала почти эфемерной, всё-таки не осталась не замеченной. Шаманка-отшельница, бродившая по тайге, в поисках знамений природы, увидев странное облако, обернувшись поседевшей рыжей медведицей, грозно рыкнула и не оборачиваясь, исчезла в зарослях ельника.

Насладившись вдоволь красотами родного края, Надежда подумала, что пора бы и возвращаться к подругам, рассказать, как чудесен полёт по весеннему небу.

Вернувшись, покружила над домом, заглянула в окно и увидев, как близкие тихонько, в пол голоса шепчутся, о том чтобы пора в путь дорогу, да надо её, Надежду от сна разбудить, решила им радостно крикнуть:

– Эй! Любимые мои, я здесь наверху. Посмотрите, я парю! Я могу летать. И мне так хо-ро-шооо…

Но ветер заглушил её слова и уже звал, уносил с собой далеко-далеко.

Надежда проснулась, бочонка конечно же в руках не оказалось, на кресле тоже, он как и бывало прежде, куда-то укатился и там затаившись, быть может остался дожидаться момента, чтоб вновь явить себя миру числом, дабы принести, своё мудрое, лотошное наставление.

Подруги уже прибрали со стола, собрали последний мусор, чуток всплакнули напоследок, потрогали, погладили растроганно двери, прощаясь навсегда с гостеприимным домом, посидев на посошок, шумно встали и устремились к машинам, уводя с собой Надю, чтобы увезти её далеко, а там ещё дальше, к самому чёрному морю. В новую жизнь, к новому, в будущем родному порогу. Где Надежда проводила светлое время в новом доме на побережье, а в полночь, обратившись не спокойным облаком, преодолевала часовые пояса, чтоб ещё раз насладиться во всю малой родиной. Встречая и провожая солнце, каждые сутки в двух разных часовых измерениях.

Через всю страну, по раскрашенному звёздами небосводу, Надежда мчалась на свидание с таёжной зарёй, к дому, который покинула, как ей казалось, навсегда. Достигнув цели, спускалась туманом в свою оставленную квартиру, свою покинутую крепость, в свой потерянный мир. А там со временем исчезла тревога и испарилась горечь прощаний, круглые сутки теперь были наполнены радостью и лёгкостью бытия. Днём она летала над затухающим посёлком, безмолвно провожая последних уезжающих знакомых; время от времени навещала родных на погосте, кучно, молочно клубясь у земли, оставляя слезливый след росой; часто прогуливалась по сопкам, над расцветающей тайгой; стелилась на реку, колыхаясь паром на волнах, исследуя синеву глубин; а вечерами возвращалась в родные стены, заполняя собой опустевшие комнаты, отдыхала, перед тем, как вернуться на море.

Теперь она была необычайно спокойна. Теперь она была абсолютно счастлива.

Полёты на яву…по памяти…в мечтах

– Да. Счастливая, какая твоя Надежда. Летает, – задумчиво произнесла Марка Геральдьевна, добавив, – Я бы тоже с удовольствием полетала над Питером. Посмотрела бы на него с высоты небес. Созерцала бы, Невские красоты вдоволь, удовольствие растягивая. Ощутила бы, каково это парить в облаках.

– Так и полетала бы на дельтаплане. Хотя нет, сейчас, наверное, над городом нельзя. Да и на вряд ли можно было, когда либо. Кого бы спросить? А вот в посёлках, летали в былые времена. По крайней мере, на дальнем востоке. А может и сейчас, планируют. Слушай, знавал я, давненько это было, одного дядю Сашу, так вот он парил над таёжным посёлком, как горный орёл. А детвора за ним по трассе так и носилась, он в одну сторону, она за ним, он в другую сторону парит, они следом и кричат, кричат ему:

– Дядь Саша, прокати с ветерком. А лучше научи и нас летать. Наташка, Анжела какой у вас папа здоровский. Попросите его, пусть нас научит…

– Эх да, Марка Геральдьевна, было время чудесное. Людей хороших сколько знавал. У той семьи дядь Сашиной, ведь и лосенок, прирученный жил. Спасли, выходили, погибнуть не дали. Как-нибудь и об этом побеседуем с тобой. Есть что по этому поводу вспомнить, сказать. Кстати Веснушка-краснушка с матрёшками которая, тоже на похожем дельтаплане фланировала, – утвердительно закивал Кьяр Батакич.

– Серьёзно? Вот это манифик, вот это брависсимо. Ну, так поведай же скорее об этом, не томи меня Кьярочка. На вот пирожными подзаправься, с малиной и взбитыми сливками. Очень рекомендую. Наташа моя, их очень хвалит, но ей не полезно я считаю, полнит её это. Поэтому угощайся Кьяр Батакич. И молви, молви друг мой.

– Спасибо Марка Геральдьевна за угощение. Не откажусь. Балуешь ты меня, радуешь. Ну, так вот, про дельтапланы-то. Опущу рассказ о том, как Веснушка спаслась от межвременья, скажу, что таки спаслась, это главное, но вот мать вырвать из его лап не сумела. И вот ветром Веснушку на Колыму принесло. Не добрые тогда ветра дули, колючие. Но Веснушка не спасовала, да и был ли выбор у неё. Сердцем ведь туда стремилась, всей сущью своей. Матерью с той земли призвалась, межвременными всадниками на погибель туда в то время отправленную. Да прабабки русалки слово помнила, что мол свидится может получится.

Глава 3 Дунька с агробазы

Загадочная женщина появилась в Мамино, вместе с первым осенним туманом, расползшимся по тайге, с остывающих болот и озёр. Красивая, высокая, стройная, в широкополой шляпе с длинной, ниже пояса вуалью, бежевом шёлковом платье с верхней сеткой из газа, кофейного цвета, щедро усыпанной, объёмными дубовыми листьями из бисера и паеток.

– Одно из последних творений Великой Ламановой. Семейная реликвия, подарок папеньки, отставного генерала, маменьке певице, потомственной аристократе. Перешедшее мне, как приданое, – говорила она окружающим. Таких творений, вместе с этим, у неё было три. Одно которое было на ней, для прогулки, второе домотканое, домашнее-повседневное и самое любимое, выходное, парадное, усыпанное по корсажу и местами по подолу, хрусталиками стекляруса.

Всё было прекрасно в её облике и даже горбатенькая, саморучно приталенная телогрейка и тяжелые кирзовые ботинки, выглядывающие из-под подола платья-элегии, не портили общего впечатления. В одной руке она несла старый, картонный чемоданчик, а другой держала поводья самодельной тележки из деревянного ящика, на котором покоился весь её не хитрый, но очень занимательный скарб: заводной патефон, эффектно добавлял звуковые краски уходящему лету, проигрывая пластинку с Танцем рыцарей; несколько толстенных энциклопедий и свёртки старинных атласов с картами; три глобуса разной величины, без ножек, а ещё полуовальная, высокая клетка, накрытая цветастым платком с бахромой.

Неспешно ступая, вся окруженная клубами тумана, с развивающейся фатой-вуалью, под взрывающийся аккомпанемент оркестра, она победно вошла в ещё только строящийся таёжный посёлок. Откуда и кто она доподлинно известно не было. Сама говорила, что дочь отставного генерала и столичной певицы, бывшей аристократки, проживающих сейчас во Владивостоке.

Шокируя своим видом, встретившихся на пути местных жителей, она прямиком направилась в местную управу. Где обескуражив своим видом и оглушив благородными манерами, местного главу, попросила немедленно помочь ей с жильём и работой, предупредив в случае отказа, выписать с приморья папеньку генерала, чтоб он, если потребуется, помог разобраться в этих вопросах. Глава, сам когда-то из бывшей знати, проверять её слова на деле не стал, поверив на слово и доверившись тому, что увидел. Вместо того, чтоб выдать койку-место в бараке, как всякому в новь прибывшему, отдал ей домик с двумя комнатами и махонькой кухней, на поселковой агробазе. Куда она и отправилась в сопровождении, очарованной её обликом, Любочки Головиной, дочери председателя, под дружный хохот детворы и шушуканье селян, набежавших посмотреть на приезжую, чудаковатую горожанку.

Обретя дом, она с большим энтузиазмом принялась обустраиваться, пока не наступили холода. Мужская половина с радостью откликнулась на призыв о помощи, к большому неудовольствию женской части населения по началу, а всё из-за одной из селянок, телятницы тёть Наташи Горбунковой.

Однажды её муж, дядя Валера, вернулся немного навеселе, после встречи с друзьями, до этого побывав у новой поселянки, помогая той расчищать территорию перед домиком. О чём тёть Наташа, конечно же быстро узнала, от приятельницы прачки Галочки, муж которой тоже там присутствовал. Встретив после разговора с подругой, почтальона Верочку, выяснила, что все, от юных отроков, до седовласых стариков, простых рабочих и высокого начальства, как околдованные шли к тому дому. Кто с мелом, побелить стены, кто с топором, дров нарубить, кто с рыболовным и охотничьим уловом угостить, а кто и просто поглазеть, радостно выполняя поручения прекрасной незнакомки. По мнению Верочки, каждому хотелось поучаствовать в жизни новенькой, получить одобрительный взгляд, насладиться улыбкой, а главное, услышать похвалу из её пухлых, чувственных губ.

Тёть Наташа, была морально подавлена после таких открытий. Ведь своего Валерку она даже постель заправить, заставить не могла, не то чтобы попросить, да и не только она, все её подруги, привыкли всё делать сами, либо долго и муторно пиля вторую половину, а тут вдруг их мужья добровольно, ходят к незнакомой женщине, да ещё и помогают ей. И губы у той, явно ведьмы и профурсетки, чувственные, а у самой тёть Наташи, даже помаду нанести не на что.

Что-то тут не чисто, решила тёть Наташа и замочила в ведре веник, который использовала для жёстких переговоров с мужем, утихомиривая его, если он вдруг перебирал в будни, а так же положила толстый, толковый словарь на табурет, так как была небольшого роста, в отличии от супруга, чтоб если что, дотянуться до его буйной головы и как следует, ошарашить веником. Приготовив ужин, присела в прихожей, в ожидании и тяжких думах.

Разговора, которого она так ждала, не вышло, единственное, что ей удалось узнать у загнанного веником в угол прихожей, набравшегося мужа, и моментально уснувшего, что у незнакомки, большой, вкусный пупок. Так больше ни чего и, не выведав, а ещё больше ни чего толком не поняв, тёть Наташа решила спросить совета у подруг, чьи мужья, сыновья и братья, так же похаживают, в ясное дело, нехороший дом. К утру следующего дня, вся женская часть населения, была в курсе вопроса. Остудив пыл горячих дев, желающих решить вопрос здесь и сейчас, женщины постарше уговорили всех дождаться субботы, и в бане узнать, говорил ли правду муж Натальи, а там действовать по обстоятельствам.