Сельские предания, областные сказки. Дунька с агробазы

Алиса Фредриксон

Сельские предания, областные сказки. Дунька с агробазы

Глава 1 Мгновенталь заброшенных миров. Мир гляди матрёшка

Что такое мгновенталь- настоящее и старь.

То мгновение жизни нашей, то событий календарь.

Каждый маленькая повесть, сказка счастья, быль, рассказ.

Или прозы, грустный очерк. Почитай Маркизы сказ.

Мария уже в самолёте, – задумчиво произнесла Марка Геральдиевна, поглядывая на небо, с балкона, Наташиной квартиры. Куда заехала настроить, своего зеркального двойника, перед тем, как отправится в турне по стране, вслед за Машей, – Как думаешь Кьяр Батакиевич, правильно ли я поступила? Отправила её одну, так далеко. Ох! Справится ли она. Волнуюсь что-то, – спросила она у приятеля ворона, прилетевшего её проводить и поделится тем, что узнал от общения с Миром Куркуличем.

– Не переживай Марка! Справится, конечно. Тем более её там ждут, давно. Да и не на чужбину ведь поехала. В родные края.

– Ждут её? – удивилась Марка.

– Ждут, не сомневайся. Я, тут с братцем, дальневосточным, моим говорил, через пруд в Александровском саду. Как ты просила, передал ему свитки. Мир Куркулич, ворон альбинос, колымский братишка, мне сказал, что матрёшка заново собираться начала.

– Матрёшка? – округлила глаза Марка, – Ой! А не расскажешь, по подробней? Интересно.

– Ну да, матрёшка! С неё-то всё и началось. Вот послушай, притчу Мира Куркулича. О клубных артистах, кстати. И ты удивишься, но о твоей подруге баронессе, и о тебе тоже, в этой притче, местами говорится.

Мир гляди Матрёшка

– Каррр!

В этот, по-зимнему стылый, осенний, ноябрьский день, с бескрайней высоты, до конца не прогретых небесных просторов, словно навечно скованных, суровой северной мерзлотой, отливающих холодным, безжизненным стеклом с не живым отражением солнца, не торопясь спускался белый ворон, по имени Мир. Неспешно облетел со всех сторон давно опустевшую трёхэтажку на четыре подъезда, будто осматривая её впервые. Этот забытый людьми, старый дом в заброшенном посёлке, затерявшемся в долине ирисов окружённой тайгой, спрятанной в закрученных лабиринтах, колымского нагорья, был хорошо знаком и не плохо изучен любознательной птицей.

Ему например, было известно, что бывшую квартиру сапожника, облюбовала стая знакомых воронов, сварливо покрикивающих друг на друга, таскающих туда сюда щепки от мебели, поломанные игрушки, обрывки ветхой одежды и обувь так и не пришедших клиентов, брошенную грудой в коридоре. В квартиру рядом, где когда-то жил фотограф местной газеты, заселилась стая диких, серых голубей, с каждым годом увеличивающих своё потомство, погребая под слоем пуха и перьев, брошенные старые фотографии и плёнки, укрывая палым оперением, хранившуюся на фото историю края. В соседнем подъезде, на втором этаже разместилась одичавшая кошка с котятами, почти позабывшая ласку, заботу людей, бродила по ступенькам опасной пантерой, бесстрашной пумой охотясь, держа в страхе весь дом новых постояльцев. Выше, над логовом кошачьего семейства поселилась Снеговика морозница, стылый дух декабря, отдыхая тут с начала весны, до последних дней осени. В некоторые квартиры вернулись призраки, когда-то живших здесь, давно почивших соседей, перемещаясь тенями, они сипло болтали, переругиваясь друг с другом, как в старые добрые времена, шипя, скрипя через расстроенные, забытые радиоприёмники. Почерневшие от времени куклы, со всклоченными волосами, проваленными глазами и разодранные временем плюшевые звери, через разбитые стёкла, перекошенные двери, сиротливо выглядывали, безмолвно призывая бывших хозяев, смотря вдаль с онемевшим укором.

В какие-то квартиры пробрались бурундуки и белки, строя свои гнёзда в стенных шкафах и под подоконниками в холодном. В кладовках орудовала тётушка плесень, соревнуясь с гидрой грибницей, кто быстрей заполнит тёмные пространства, безустанно воюя, побеждая друг друга, весь апрель молодой, да весь май, август и дождливый сентябрь поделить не могли они, лишь на лето, не долгий союз сохраняя, замирая под сугробом зимой, а с первой капелью принимались заново ссорится. Чердак и крышу заполонила разная таёжная, мелкая птица, уступив первые этажи рябчику с куропаткой. А в подвале с левой стороны дома, в первом закутке, сразу за углом затянутого паутиной коридора, всё ещё прибывала в спячке седая медведица.

И вот сегодня ворон не просто совершал очередной плановый пролёт вокруг знакомого дома, а определённо явно, что-то искал в нём. Особенный интерес для него сейчас представляла боковая квартира второго этажа. Он и раньше заглядывался на неё, но мимолётом, больше предпочитая проводить время в квартирах повыше. Сегодня-же по воле случая он изменил своим привычкам. Одиноко паря над покинутым домом, его интерес внезапно привлекла, сею секундная, вспыхнувшая ярким, паеточным блеском, точка света. Притягательно сверкнувшая из окна комнаты, среди беспорядочно раскиданной, заросшей плесенью и занесенной пылью рухляди. Этот чарующий блеск был не похож, на то сияние, что производили обычные находки, что, бывало попадались ему на пути. Он мигнул маяком, призвал, поманил. И ворон не смог проигнорировать, этот призыв, решив, во что бы то ни стало отыскать, источник ослепительной вспышки. Наконец, выбрав место дислокации поиска, спешился, прыгнул на щербатый, весь в занозах и облупившейся иссохшей краской горбатый подоконник. Взъерошился-нахохлился, почистил пёрышки крыльев, поскоблил острым клювом хищные когти, прихорошился, поглядывая на себя в последний, уцелевший осколок оконного стекла, по виду остался доволен, после чего стал внимательным взглядом осматривать захламлённую комнату.

Оглядев её с подоконника, снизу до верха, не найдя для зорких глаз ничего интересного, стоящего внимания, ворон спустился на пол. А всё из-за того, что на небе, большое, кучевое облако, прилетевшее с сопок, закрыло доступ солнечным лучам, обычно помогающим ворону отыскивать, маленькие, сияющие радости, будь то напёрстки, монетки, безделушки украшения или другие блестящие предметы. Без помощи солнца было сложно определить, откуда мигнул сигнал света, но ворон не побоялся этой преграды и стал двигаться наугад. Главное он знал, что вещица посигналила из этой квартиры, а значит рано или поздно, ворон её обязательно обнаружит.

В укрытой тенью от облака комнате, серая ветошь, запорошенная пылью, годами слой за слоем покрывающей окружающее пространство, утрамбованная лютыми стихиями сезонов, слилась в единый, причудливый массив, в котором вряд ли можно было что-либо отыскать, на первый взгляд.

Штора, когда-то украшавшая окно, сорванная порывом разгулявшегося ветра и брошенная им в центр комнаты, накрыла собой валяющееся горкой, оставленное прежними хозяевами барахло. А времена года, будто соревнуясь в мастерстве ландшафтного дизайна, год, за годом колдуя над этим беспорядочным комнатным натюрмортом, сформировали на полу причудливую лепнину, которая в ясный, солнечный полдень, благодаря играм теней, смотрелась, искусно созданной умельцем инкогнито, диорамой. Тут были и горные вершины с лихо закрученным серпантином дорог и обширные поросшие лесной мелкотравицей благодатные долины, в которых чётко просматривались высохшие русла витиеватых рек. Местами виднелись щербатые ступени лесенок, уходящие в никуда и выглядывали со всех сторон размытые очертания разваленных сооружений. А вскоре и новые жильцы облюбовали этот, ненароком созданный когда-то ветром, а теперь облагороженный дотошным эстетом природой, микро-оазис. В самой высокой горе поселилась таёжная мышь и даже вывела там, несколько раз потомство. Время от времени, в горке поменьше с просторным входом-прорвой, на постоялый ночлег оставался дикий одиночка воробушек. Всё остальное свободное пространство между собой поделили лесные жуки, пауки и прочие букашки.

Штора и то что находилось под ней вымачивалось, трамбовалось проливными ливнями беспокойной осени, смывшими прежний, яркий цвет материала, появились новые штрихи в расцветке и поменялась форма очертаний под видоизменившейся, промоченной унылыми дождями тканью. Зима промораживала до хруста прогорклый, тленный, готический шедевр осени, да так, что он местами треснул, образовав прорехи, зияющие таинственной пустотой. Покрывала его в середине ноября сверкающим инеем, возводя обледеневшие дворцы, а с декабря по март прессовала плотным, снежным сугробом, позволяя мелким грызунам и букашкам вдоволь выспаться до первых, тёплых лучей апрельского солнца. Весна смывала весь бледно-голубой ренессанс зимы, до остатка, перерабатывая его в серый, угловатый конструктивизм. Пробуждая от спячки маленьких жителей, умывая их бодрящей капелью. Приносила без устали ветром, горстки земли, формируя будущие сады и клумбы, готовя подходящий грунт для летнего цветения. А лето украшало весенние труды, буйным разноцветьем таёжного барокко, засеивая всю эту конструкцию семенами любимых, крошечных цветочков-звёздочек, подножной ягодой, дорожками травы и зонтиками одуванчика, приглашая, поселится здесь, снующую туда-сюда букавню, мелких птичек и грызунов. Но это летом, а сейчас, ещё местами по комнате лежит снег, хотя шторный ландшафт, уже почти полностью виден. И где-то здесь спряталось то, что так привлекло внимание ворона.

Он не спешил с поиском, а вальяжно прохаживался вокруг диорамы. Наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, будто оценивающе приглядываясь. Иногда постукивал мощным клювом по выступам микро-массива, словно проверяя их на прочность, ставил горделиво лапу на некоторые из них, довольно покаркивая. Видно любуясь и одновременно, чего-то ожидая.

Не прошло и минуты, как яркие лучи озарили собой всю округу. Самый быстрый, юркий лучик первым ворвался в комнату и на мгновение ослепил ворона. Но тому хватило всего секунду, чтобы успеть засечь сверкнувший маячок в буром, закованным в снежную корку массиве.В это время снаружи, облако, что закрыло собой доступ свету, начало меняться, сворачиваясь в мягкую спираль, тонкая косичка которой устремилась к одному из окон, на верхнем этаже дома. Ворону было знакомо, это облако. Он не раз наблюдал, как оно покидает и возвращается на это место. Оно здесь время от времени останавливалось, как и ворон. Вот и сейчас, как обычно полетав над посёлком, оно вернулось на отдых, безмолвно струясь с небес в свою временную обитель, уступая дорогу солнечному свету. Этого-то и ждала смышлёная птица.

– Каррр! – обрадовался ворон и вприпрыжку устремился к ожидаемой находке.

Это оказалась крошечная матрёшка. Яркая раскраска давно осыпалась с неё, превратив в серую, неприметную болванку. Руками какого-то мастера к ней был приделан не большой металлический стержень от отвёртки. Он то и послужил сигналом, маякнул любопытному, зоркоглазому ворону.

С минуту птица рассматривала найденную вещицу, сужая и расширяя зрачки в раздумьях, будто вспоминая о чём-то. Поразмышляв, ворон перевернул клювом матрёшку-отвёртку. С другой стороны показалась не до конца смытая роспись. Большой красивый, голубой глазик с длинными ресницами, казалось подмигнул птице, а оставшийся лепесток губ, с левой стороны лица, потянулся в исстрадавшейся полуулыбке. Так улыбаются другу, с которым не виделись долгие годы, радуясь неожиданной, но такой долгожданной встрече, несущей тепло, сулящей утешение в нежданном спасении.

– Каррр, каррр! – поприветствовал ворон старую знакомую, тут же взял её бережно в клюв и довольный собой, выпорхнул в окно. На лету обдумывая,сколько она уже здесь лежит, среди обломков ушедшего мира. Совсем одна, брошена, забыта, потеряна. Кто его знает, может пять, может шесть, а может и несколько десятков лет.

Самая маленькая матрёшка, младшая в своей сестринской семье, уже давно перестала следить за временем, бредила одними воспоминаниями. С того момента, как впервые увидела сестер и до того, как в последний раз лицезрела, единственную оставшуюся среди родных, сестру погодку, уносимую беспробудной тоской, куда-то в даль и оттуда больше не вернувшуюся. С той поры, меньшая впадала, то в состояние безудержной веры, что кто-то из родных обязательно вернется и они, как и прежде будут веселить друг друга песенками про тёплое лето с полевыми просторами, добро подшучивать для душевной гармонии, заливаясь радостным смехом, а в минуты грусти, прижимать к теплому, родному боку, приговаривая:

– Эй! Роднулька, ну чего надулась-то? Ну-ка улыбнись, а-то защекочу…

То бывало, наоборот валилась в такую чёрную, непроглядную тьму безысходности и одиночества, что вскоре, поначалу угасла вера, в волшебное возвращение, а после потускнела и надежда, что чудо всё-таки произойдёт. Как и исчезла яркая улыбка, подаренная когда-то отцом художником, осыпались цветики-ягодки с платочка, а под лучистыми глазками, пролегли, щербатые, слезливые бороздки. Осталась лишь горько-сладкая память, событий прошедших лет, которая теперь не отпускала, крепко держала в своих тисках, обволакивая туманом до конца не увядших видений.

Вот они впятером, там в другой жизни, в другой местности, на другом краю своей необъятной Родины, пока ещё все вместе, ещё рядом, под присмотром, под сенью друг друга, нарядные, румяные на подбор хохотушки. Только-только из под отцовской опеки, рождённые вдохновением и в ожидании нового дома, своего дома, гадают на ромашках, в цветастых узорах, кто же придёт за ними, какая доля им уготована. Не подозревая, что впереди их ждёт, пока ещё не ясным, призрачным маревом, долгая дорога, сменяя города, людей, пространство, историю.

Впервые попав из отцовской лавки в барский дом, укрытый в ту пору цветущими яблонями, обрадовались, всё вокруг было так красиво, уютно, безмятежно, казалось конца, и края не будет этому счастью. Комната, в которую их определили, ненадолго, была самой светлой и просторной. Всегда наполненная свежим воздухом, принесённым ветром с цветочного луга, что там за оградами у берёзовой рощи. Деревянные, покрытые лаком полы в этой нарядной комнате, мылись и натирались каждый день так, что пыль просто не успевала появляться, латунные ручки дубовых дверей были натёрты до кристального блеска, а хрустальная, заморская люстра, гордость хозяина, сверкала и искрилась огнём тысячи граней. Пространство дома, куда не кинь взгляд, лучилось гармонией достатка и порядком, поддерживаемым стараниями десятка заботливых рук благодарной челяди, что всегда под ласковым взором добрых хозяев. А главное было наполнено интересными, мудреными вещицами, предметами местного народного и привозного искусства, всем своим видом суля сёстрам матрёшкам добрый мир со счастливыми событиями.

В свой первый, короткий день на новом месте, сёстры матрёшки появились вместе с подарками; расписной деревянной посудой, щедро золочённой внутри; ювелирными столовыми приборами с именными вензелями хозяина дома; чеканными вазами с резными узорами-окошками из цветного стекла; фаянсовым гербовым сервизом с местным пейзажем и эмблемой журавликом; вышитым гладью кухонным, праздничным бельём, сложенным лебедями и прочими приятными презентами, принятыми дарить в этих краях на праздники. Вся эта красота вместе с пятью парами матрёшек, в широких корзинах-ладьях, торжественной армадой приплыла от местных мастеровых, в подарок на именины, дорогому Алексею Гавриловичу, барину, как его звали в уезде.

Не забыл Алёша Гаврилович и крайнюю избу, на пир пригласить, что в конце уезда и там ещё дальше, у болот под пожухлой ивой, вся скачевряжилась, чёрной поганкой скорчилась. Отправлял он туда сенных девиц с посланием, мол, приходите, люди добрые, на праздник, в честь именин по столуемся. А девицы не со зла, но ослушались, побоялись, да и как не спужаться-то? Говорила им Лизавета-кухарочка, всё лицо в муке, расстегаи готовила:Всю округу вокруг себя собрал, в эту светлую дату Алёша Гаврилович, всю местную, крестьянскую знать, да и простому люду в этот день были рады. Каждому место нашлось за хлебосольным столом, угощения на любой вкус и пожелания.

– В той избе обитают злыдни-кикиморы, там их четверо. Мухомара порядка упадница, Тюря-Тюря квашня хромоногая, Кика кривка-перевёртка болотница, да Титяшка ехидная сводница. Цельный день наводят напраслину, глазят, кличат беду и кикиморят, как прицепятся, так в раз не отмоешься, захвораешь обидой, слезами умоешься. Так зачем они Алёше Гавриловчу, дорогому кормильцу нашему на празднике? Напугают народ, настроение по портится. Вы уж лучше на порог им три раза плюньте и бегом без оглядушки, дома будете, так руки по плечи омойте и тогда, всё будет в порядушке!

Закивали девицы в ответ, Лизавете в пол кланяются, мол, спасибо тётка-кухарочка, от беды уберегла, благодарствуем и ну давай, закружились комариком, представляя, что же будет на празднинстве. А кухарка им глядишь, улыбается и мигает глазами, цвета пескарик, чешуйки искринками, а сама боком, шажочком-метлой, хлоп в ладони, испарилась, и нет её. Нет, не Лизка то была, а Гарпинка Гаргониха, смутьянка злодейская, что питала к Алёше Гавриловичу зависть, злыдьбу, отвращение, то, что всё у него гладко и сахарно, и семья, и хозяйство-рог изобилия, и что люд весь честной к нему с распростертым объятием. А её сторонятся по маман Галантине, горьковатой кликуше и по бабке её Горымгеме, ведьме зловредной, поминают проклятием. Даже те вековухи кикиморы, от себя прогоняли, хохотали, смеялись, бородавчатыми пальцами тыкали.

Вот когда прознала, что вскоре праздник у Алёши готовиться, вот тогда-то Гарпина задумала шутку злодейскую, заморочила девицам сенным головушки, знала шельма, что из-за этого станется, что обидятся злыдни-болотницы, затаят хамство к Гаврилычу, вот тогда она покуражится, да отплатит их руками, за обидушку горькую. Но не знала бедняга, проказница, что другая сила уж близится, что сметёт, не успеет опомнится, прежний мир, не оставит и камешка. А пока суть, да дело, слух эхом о празднике, кругом разлетается и в день-икс, ближе к вечеру до болота добрался он.

А в избушке кривой, в тот час, свой пир готовится. У сиротки Краснушки-Веснушки, что кикиморы подобрали в овраге из жалости, тоже день именинный, восемнадцатый и наречённые тётушки угощение расставляют для нечисти. На столе, что серыми, занозными досками, каркодил запечённый в осоке и вяленый пень, полный белых опарышей; прусака таракана легион в сковородах до хруста зажаренный; рыбьи глазки со слизью и потрохом, в кособоких, глиняных плошках крем-паштетом замешаны; мягких тушек топлых животных, раздутых, две высоких корзины на собраны, подкопченные в слепую, безлунную ночь на костре из сухого, могильного вереска; кисель жидкой плесени, полные крынка с кувшином и чан бормотухи, что на трясинной водичке сбадяжена, ну и главное блюдо, болотный коктейль, по курортному, в нём, гостей дорогих любимые кушанья, вавилонскою башней уложены: забродившие раки-подранки первым коржиком, следом сочные, мясные пиявки с недельных утопленных, дальше жабья икра, гузки оводов в щучьи кишочки набитые, ну а сверху жуки-плавунцы, паутиной укрыты, ещё лапками дёргают. Кривота-ляпота, жуть-загляденье.

Веснушеньке-же, любимой племяннушке, на раскидистой иве, беседка-гнездо к ней лесенка, на скатёрке сюрпризом, бидончик морса брусничного с подарочной кружкой эмалевой и пирог именинный, пять начинок-с картошкой, грибами любимая; с зелёным луком, яйцом; следом с окунем, рыбная; с мясом белого рябчика и пятый с капустой, томатами сдобрена. В пироге-серединке плошка сметанного соуса, с чесночком и укропом душистым, для вкуса раскрытия. А пирог-каравай под крышкой-керамикой, от мушек-заноз, да от корки-заветра припрятано, полотенчиком вышитым, новым сверху обёрнуто.

Ещё пару штрихов и грибные людишки, горбуны белопалые с подземелий, через погреб подтянутся, а за ними и леший и бес речной по объявятся, Ступка Баба ежихой из чащи притопает, с лесовихой древесной потаёнными тропами и Бавмода птичий дух, стаей ворон с неба опустится, и прабабка русалка всплывёт, меж кувшинок, сушёною воблою. А Краснушка-Веснушка узнав про праздник у барина, просит кикимор, хоть глазочком одним, хоть у забора постоять, позабавиться:

– Ну пожалуйста милые тётушки. Я ведь мигом, туда и обратно, взглянуть хочу, как у барина народ потешается. В чём наряжены гости, что за песни поют, как забавой играются.

– Да зачем тебе это Краснушка-Веснушка племянушка? Ведь у нас тут не хуже соберётся гуляночка. И подарков тебе наготовили и нарядимся, вот увидишь, не хуже их приоденемся, – приобняв наречённу племянницу, отвечает ей ласково Тюря-Тюря квашня хромоногая.

– Что не видишь, хотит загулять наша ягодка, забродить ядрёным винцом с каким молодцем, – ухмыляясь кривулей, поддевает Веснушку, Титяшка негодница.

– Не ходи ты к ним, обидят тебя, мою клюковку. Ведь ты знаешь, не в чести у них, бессердечных, наше племя безродное. И гадать на воде не придётся, прогонят ведь, а мы плачь потом за тебя, по расстроимся, – уберечь от обид попыталась Краснушку, Мухомара, что в семействе кикимор, самая старшая.

– Но я буду как мышка, совсем незаметная, тётушки. Так в окно загляну потихоньку и след простыл. Ну, пожалуйста! Обещаю ни о чём не просить, аж до следующей осени. Отпустите, а потом прибегу и спою для вас, болотной оляпкой, как вам нравиться.

– Сёстры, пусть сбегает манечка. Именины ведь, как ни как, пусть по резвится, по бесится. А обидят мою рыбку народ, пущай не серчаются, ведь ответ верну за неё, без сомнения. Ты беги моя детонька скоренько, да надолго там себя не задерживай, возвращайся скорей, мы ведь волнуемся, – за Веснушку вступилась кривка Кика, самая добрая.

– Вот спасибо, милые тётушки! Я недолго, – и раз, уже по тропиночке, убежала Веснушка в сторону полюшка, через лес, огородами резво шмыгнула, мимо изб, под тявкот собак до барского дворика, а там притаилась, слилась с заборами. Присела под куст, в предвкушении зрелищ, достала из-за пазухи зелёное, кислое, дикое яблочко, откусила кусочек, захрустела укромно, внимательно на гулянье уставилась.

Ой! А там во дворе дым столбом, шумный гвалт, развлечения. Мужики, что постарше, все в рубахах цветных с вышитым воротом, полосатых штанах, сапогах, что подкованы, бородатые лица суровые. Соревнуются в спорах, словесных баталиях за широким столом, что яствами уставлены. Жёны их наседками-квочками, на завалинке судачат, завернувши плечи платками, что интересной брошью заколоты; волосами-же караваем уложены, юбки в горошек оборками, тесьмою с мелким узорчиком и у каждой в руках, кулёк с карамельками; рядом бочки-столы, на них самовары с Иван-чаем заваренным, чашки-блюдечки, плетёнки со сдобою, чуть поодаль графины с наливочкой ягодной, статуэтные рюмочки, и подносы с закусками; речь ведут, да за мужьями и дитятками зорко поглядывают.

Тут и гармонист Петруша для музыки и лихвы-настроения, и сплет-совет командошь тут, как тут, ну куда же без них-то веселье: Акулька-чаевница, Фекулинка-блинок, Марфутка-сахарок, да Татка-медуница, а с ними сенные молодцы, вдовой купчихи Сафьялихи – Авдюшка чесун, Яшка щекотун, Павка полодрай, да Семён рукомойник, хороводы водят, песни поют, да в танце упражняются. Ох и хороша восьмёрочка, компанеюшка, да только распутная больно, болтушная. И совет дадут, и расскажут всель, образ подберут, оберег в портфель. Всё они чаи гоняют, да всё про всех знают, в хвост и в гриву любую фигуру величают. Про что их не спроси, во всём разбираются, до всего им дело есть, всё их вблизь касается. Нет в свете ни чего, что бы им неведомо было. Знают всё про всё ответ, что не спросишь, о чём только загадаешь, подумаешь, не успеешь представить, а у них уж и слово есть. Им только тему дай, да чуть по отойди, по удобней там по устройся, да послушай их, погляди. Главное чаёк ароматный им подливай, да сладкой сдобы подкладывай, токмо слышь не зевай, да внимай, да на локон курчавый наматывай.

Все младые девицы, косы до пояса, как одна в длиннополые, парадные, цветастые платья-ульянки наряжены, рукавчики буфами, шейки нежные частыми бусами убраны, а серёжки, ясными звёздами в ушках, так и светятся. Да сапожками красными, каблучками земельку утаптыват, под Петруши гармонь, что заводит веселием. А за ними следят горящими взорами молодцы, белый верх, чёрный низ, кушаком синевой, с бахромой подпоясаны, сапоги до кристального блеска начищены. Ждут, когда время придёт, слиться в танце с подругами, меж собою кивают друг другу, охраняют, стало быть, любви своей территорию. Силой, удалью, шуткой играют, эрудицией хвалятся.Рядом шуты-скоморохи с весёлой мартышкой, с пятничной ярмарки, развлекают гуляющих фокусом, колесом проходят, катаются кубарем и вприсядку гарцуют, змейкою по полу, да в потешные фигуры и дуры становятся, весело так, что душа расцветает, да радуется. А мартышка скачет, кульбитами баловно. То на порося с визгом усядется, и давай скакать, в лапке сабелька. То курей гоняет, рожицы корчит, скалится, на метле-балалайке Петру гармонисту подыгрывает.

А ещё сюрпризом, со столицы прима-певица, песней поздравить приехала. Ходит павою, стать величавая, улыбается всем, причёской высокой, в приветствии кланяется. Руки её в чёрных ажурных, по локоть, кружевами, перчатках, на груди медальон малахитовый, по овалу чеканкой украшен, изумруд в серединке так и горит. Платье шёлком, шлейф феи крылом шуршит, тёмно зелёное, чёрной сеткой из газа покрыто, а на ней паетками с бисером, узор фантазийный навеян, завит. Ну а гости всё идут на поклон, да дары несут и столы из дома вдобавок, уже во двор переставили, там костёр развели, для бесед задушевных, дело к вечеру клонится, луна полная на небе взошла, льдинкой прохладной так и поблёскивает.