Волны, несущие смерть

Очнулся Игнат на жёсткой кушетке в полумраке избы. Пахло травами, дымом из печи и чем-то терпким, лекарственным. Бабка Марья что-то бормотала над его рукой, промывая рану отваром. Фельдшер Зосима Яковлевич лишь развёл руками, констатировав рваные раны и выписав какую-то мазь, в эффективности которой сомневался сам.

«На подтверждении известных фактов его познания и заканчиваются», – про себя хмыкнул Игнат.

Зосима Яковлевич, бережковский фельдшер, давно уже превратился в тень былого целителя. Пятьдесят с хвостиком лет пропечатались на его лице картой морщинистых горестей, приправленных спиртным. Сын выходцев из Греции, он, казалось, вобрал в себя всю ностальгию по южному солнцу, так и не прижившись к суровым бережковским ветрам.

Лысина, обрамлённая редкими прядями по бокам, словно наполовину обглоданный колос, обнажала розовую кожу, поблёскивавшую на солнце. Тяжёлые очки в дешёвой оправе криво сидели на переносице, но не скрывали, а скорее подчёркивали мутный, угасший взгляд. Коренастый и приземистый, Зосима казался словно вросшим в землю, придавленным бременем разочарований.

Когда-то его руки, чуткие и умелые, облегчали боль, вытягивали из лап смерти. Теперь же они дрожали, выдавая многолетнюю дружбу с зелёным змием. Слухи ходили, что поначалу лечил он знатно, травы знал, отвары варил чудодейственные. Но потом, словно променяв талант на содержимое бутылки, стал Зосима скорым на расправу – настойки всем направо и налево, да советы в город ехать, к настоящим докторам.

Его голос, скрипучий, словно старая телега, был под стать всему его облику. В нём слышалась безнадёжность, усталость и какая-то тоскливая обречённость. Он напоминал о времени, что неумолимо уходит, оставляя после себя лишь сожаления и похмельный синдром. Зосима Яковлевич был живым укором, ходячим предупреждением – не дай спиртному сломать тебя, иначе станешь таким же, как я.

Игнат смотрел на перебинтованную руку и не мог поверить, что остался жив. Острая боль немного утихла, но пульсировала вопросами в подсознании, напоминая о пережитом кошмаре. Что это было? Что его схватило? Животное? Вряд ли. Слишком сильная хватка, слишком леденящий ужас. И почему те двое на лодке даже не обратили внимание?

Прибывший в Бережки в поисках вдохновения, он теперь искал правду. Что схватило его в море? Какую тайну скрывает этот тихий, на первый взгляд, городок? Кто убил Митьку? И что означают эти страшные рваные раны на его руке, которые, казалось, не заживали, а лишь колко отсчитывали известный одному ритм. Ритм приближающейся смерти.

– Повезло, легко отделался. Могло быть и хуже, – приговаривал Зосима, качая головой, как бы в назидание писателю.

– Ничего ему не сталось бы, – ответила Марья, что-то шепча над травяным отваром, который после протянула Игнату. – Не убьёт море его. Не время ещё.

– Он что, и впрямь прокажённый? – удивился Зосима.

– Тьфу ты, язык без костей, – одёрнула его Марья. – Судьба у него трудная, да всё он вынесет.

– Ты как это поняла? Вон смотри, он писатель, а уже чуть руки не лишился, – не унимался фельдшер.

– Предписано ему дело великое, – загадочно ответила Марья. – Ещё нам с тобой поможет. Али погубит…

– Зосима Яковлевич, – обратился к нему Игнат, потягивая целительный напиток травницы. – Скажите, а от чего Митька всё-таки умер?

Зосима нахмурился, словно вспоминая что-то неприятное.

– Задушили его, – ответил он. – Я сам видел. На шее – следы от пальцев.

– Но кто мог это сделать? – спросил Игнат. – Митька был крепким парнем.

– Силач нужен был недюжинный, – кивнул Зосима. – Или… двое. Или нелюдькакая…

– А что вы думаете об этом всём? – спросил Игнат.

– Не моё это дело, – отрезал Зосима. – Я людей лечу. А кто кого убил – это к следователю. Да только здесь свои законы, писатель. Не лезь не в своё дело. Целее будешь.

Закончив, Марья дала Игнату травяного настоя с собой да наказала, как ухаживать за раной.

– Это метка водяного, – сказала она. – Коли не узнаешь, что нужно ему, сгинешь на шестой день. И больше ко мне не приходи. Не помогу я тебе больше ничем.

С этими словами она выпроводила его из избы.

Игнат брёл по дороге, стараясь не думать о словах бабки Марьи.

Шесть дней…

Что это значит? Что нужно водяному?

Внезапно он ощутил, как по спине предательской змеёй пополз ледяной пот. Кожа съёжилась, а по затылку пробежал мороз. Обернувшись, Игнат заметил, как из леса навстречу ему, словно тень, выходит Григорий. Лицо мужчины, ещё недавно молчаливое и суровое, исказила гримаса ярости и горя. Теперь в нём не узнавалось ничего человеческого. Глаза мужчины горели безумным огнём.

В руке он сжимал топор, и лезвие его тускло поблёскивало в лучах закатного солнца, словно голодный оскал хищника.

– Григорий… – выдохнул Игнат, инстинктивно отступая назад.

Глаза мужчины сузились, и он, как раненый зверь, бросился на Игната.

– Это ты виноват! – прорычал он. – Из-за тебя мой сын погиб!

Игнат попытался увернуться, но раненая рука не слушалась. Он споткнулся и упал, и топор просвистел над его головой, вонзившись в землю. Игнат в ужасе отполз назад, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

– Ты принёс беду в наши края! – кричал Григорий, вырывая топор из земли. – Из-за тебя я Русю потерял! Из-за тебя Митьку…

Внезапно между ними встала фигура, в которой едва угадывалась мать Митьки. Сейчас это была тень прежней энергичной женщины. Глубокие тени залегли под глазами, полными слёз, выдавая бессонные ночи. Лицо осунулось, щёки впали. Волосы, собранные в аккуратный пучок, теперь беспорядочно выбивались из-под тёмного платка. На ней было траурное платье из грубой ткани. Чёрный цвет растворялся в ночи, делая её фигуру ещё более неосязаемой, хрупкой и уязвимой.

– Гриша, опомнись! – взмолилась она, хватая его за руку.

– Уйди, Анна! – заорал Григорий, но руку на неё не поднял, на мгновение замирая. Его взгляд сверкал молниями, будто бы мужчина только и хотел, что изжечь всё живое. Игнату показалось, что в его глазах мелькнуло… Отчаяние. На какое-то жалкие секунды он заметил в этом человеке столько боли, как если бы против него выступил весь мир. – Почему ты защищаешь этого… прокажённого?

– Он ни в чём не виноват! – крикнула женщина, удерживая его. – Ты пьян! Ты потом будешь корить себя, если натворишь дел!

Григорий вырвался из её хватки, но Анна Петровна продолжала стоять между ними, словно живой щит.

– Уходи, Игнат, – сказала она, не поворачиваясь к нему. – Совсем уходи. Не будет житья тут тебе: ни от моря, ни от людей наших.

Игнат услышал в этой мольбе не высказанную обиду, но она всё равно защищала его.

Почему?

Он поднялся на ватные, приросшие к земле ноги. Здесь ему больше нечего делать.

– Уходи, – повторила Анна Петровна, и в её голосе мелькнула безнадёжность. Потухший взгляд смотрел куда-то сквозь Игната – туда, где навечно остался её сын. Сдерживать Григория долго она не могла, и это было всё, что она могла сделать для этого парня. Ради Митеньки…

Игнат молча развернулся и побрёл прочь, прочь от Бережков, прочь от Григория, испепеляющего его ненавистью, прочь от равнодушия местных. Шёл, пока впереди не показалась тёмная громада заброшенной церкви.

Марья велела искать ответы здесь. Почему бы и не заночевать? Всё лучше, чем скитаться по лесу. Ночь уже вступила в свои права, окутывая землю непроглядной тьмой.

Он вошёл внутрь. В церкви было темно и холодно. Только узкие щели окон пропускали слабый свет луны, рисуя на стенах причудливые тени. Здесь, где густой запах ладана смешивался с сыростью старых стен, Игнат чувствовал себя безопаснее, чем в любом другом месте в Бережках.

Его укрытие. Словно он был преступником, за которым гналась добрая половина света. Но что он им всем сделал?

Отогнав прочь навязчивые, душившие его мысли, Игнат решил действовать. Не ждать, пока за ним придут. Монстры или люди, – он должензащитить себя.

Игнат стоял посреди тёмной церкви, чувствуя, как по лицу скользит лёгкий бриз через разбитое окно.

С чего начать?

Несмотря на дневной зной, опаливший землю до хруста, ночь, заступая в Бережках, несла с собой морскую прохладу из солёных брызг и горького запаха водорослей. Этот ветер, пропитанный дыханием моря, проникал под кожу, напоминая о близости стихии, о её неукротимой силе и опасности.

Для начала нужно добыть источник света и тепла, чтобы хоть немного согреться и осмотреться. Он стал шарить по углам в поисках чего-нибудь, что могло бы гореть. Под старым, покосившимся аналоем он нашёл смятую газету и несколько сухих веток. Осталось найти что-нибудь, чем можно было бы разжечь огонь. После недолгих поисков удача ему улыбнулась – в углу, за иконой, он нашёл старую свечу и полупустой коробок спичек. Спички отсырели, но после нескольких неудачных попыток ему удалось высечь искру.

Свеча слабо осветила внутреннее убранство церкви. Лица с икон смотрели на него с укоризной, полнясь мудростью веков. Казалось, одно это место хранило в себе множество тайн, разгадать которые не хватило бы и века.

Игнат подошёл к одной из икон и замер. Николай Чудотворец, покровитель моряков, всех путешествующих и нуждающихся. Икона, которую он видел в доме бабы Насти. Лик святого, несмотря на потемневшее от времени дерево, казался живым и пронзительным. Взгляд Чудотворца будто проникал прямо в душу, видя страх, растерянность и отчаянное желание найти ответы.

Что-то в этой иконе притягивало его. Игнат не был особо религиозным человеком, но сейчас он ощутил странное умиротворение. Словно святой пытался сказать ему что-то, успокоить или предостеречь. Может быть, он сможет ему помочь? Может, укажет путь? Игнат пристально смотрел на икону, пытаясь разглядеть в ней какой-то знак. Он чувствовал, что ключ к разгадке находится где-то здесь, в этой старой, заброшенной церкви, и он должен его найти.

Свеча горела ровным пламенем, отбрасывая дрожащие тени на стены. Игнат стоял перед иконой, один на один с нависшей над ним тьмой, и чувствовал себя маленьким и беззащитным перед лицом неведомого. В глазах его горел слабый огонёк надежды, и он знал, что должен идти до конца, чтобы раскрыть тайну Бережков и спасти свою жизнь.

Глава 6. Тени забытых лет

Холодный сквозняк гулял по заброшенной церквушке, заставляя пламя свечи бешено плясать, отбрасывая причудливые тени на лики святых. Игнат, очарованный аурой этого места, чувствовал необъяснимую тревогу. В воздухе витал терпкий запах запустения и чего-то ещё, неуловимо чуждого, заставляющего сердце сжиматься от предчувствия беды.

Его взгляд вновь обратился к массивной иконе Николая Чудотворца, почти полностью скрытой за слоем вековой пыли. Что-то манило к ней, словно невидимые нити тянулись из самой глубины веков. Неуверенно прикоснувшись к раме, Игнат ощутил под пальцами шершавость старого дерева. Доски поддались с тихим, скрипучим стоном, и Игнат с удивлением обнаружил, что икона легко отодвигается, открывая небольшую, потайную нишу. Внутри, словно ждал своего часа, лежал он – старинный дневник.

Обложка из толстой, потёртой кожи грубой выделки казалась живой, словно хранила тепло рук, некогда державших её. Трещины, как морщины местных стариков, покрывали её бурую поверхность, а потемневшие металлические заклёпки тускло поблёскивали в неровном свете свечи. Запах старой кожи, сухой бумаги и чего-то ещё, похожего на соль и тину, заполнил ноздри, перенося в другое, забытое время. Листы дневника были выполнены из плотной хлопковой бумаги, с неровными, обтрёпанными краями. Аккуратные, ровные строки, исписанные не чернилами, а настоящей чернью, принадлежали острому перу, оставившему лёгкий след на пожелтевших страницах. Дневник пах прошлым, тайнами, болью… На титульном листе Игнат заметил странные символы, похожие на руны, выгравированные с особой тщательностью. Рядом располагались сложные чертежи, напоминающие карту звёздного неба, но с неизвестными созвездиями, пробуждающими смутное беспокойство.

Открыв первую страницу, Игнат ощутил леденящий озноб. Заголовок, написанный витиеватым, словно танцующим почерком, гласил:

«Правила Моря – Закон Бережковский».

Под ним чернела запись, судя по выведению, намертво отпечатавшаяся в душе писавшего.

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь».

Ниже следовал перечень строгих заповедей, о которых Игнат уже слышал, и которые грубо нарушал последние дни.

«Почитай Море, ибо оно колыбель бытия и могила неминучая. Дыхание жизни дарует, но вмиг может и отнять, словно свечу задуть».

«Не прогневляй Духов Морских, ибо гнев их – буря всепоглощающая, кара небесная, неотвратимая».

«Храни равновесие меж миром людским и стихией морскою, да снизойдёт благоденствие на Бережки, словно манна небесная».

«Не алкай1у Моря боле необходимого, ибо жадность – корень всех зол, проклятие на род твой и судьбу твою».

«Прислушивайся к шёпоту волн, ибо в нём сокрыты тайны минувших лет и пророчества грядущего, словно в зеркале судьбы».

На другой странице шли описания морских духов, будто страницы жуткого бестиария, написанного Знающим все потаённые уголки беспощадного мира.

Водяник

Хозяин пучины, властитель водоворотов, обитает в омутах бездонных, являясь пред очами лишь в час шторма, когда Море в гневе бушует. Обликом – старец с чревом огромным, покрытый тиной, очи – угли пылающие. Лестью заманивает путников, обещая сокровища морские, а затем увлекает в бездну, дабы служили ему вовек. Наипаче страшен в бурю, когда власть его безгранична. Умилостивить его невозможно, лишь избежать гнева, принося жертвы – вещи ценные, украшения дивные, а то и жизни.

Берегиня

Охранница очага домашнего, дарующая знание, вдохновение и процветание. Но за дар сей щедрый требует плату – самое сокровенное, что имеешь. То может быть здоровье, любовь чистая, талант искрометный, а то и жизнь близкого человека. Является в образе девы прекрасной, с волосами цвета грозового неба. Многие ищут её милости, да лишь единицы разумеют, сколь тяжка будет расплата. Остерегайся даров её, ибо плата может оказаться непосильной.

Мавки

Злобные духи утопленниц, чьи души не обрели покоя. Обитают близ водоёмов, где земной путь их прервался. Прекрасны видом, словно заря утренняя, но коварны, аки воды тихие. Заманивают путников в сети свои песнями чарующими и плясками лукавыми, дабы увлечь в бездну морскую, утопить и разорвать на части, мстя за судьбу горькую. Беги от красоты их, ибо то лишь маска, скрывающая злобу и коварство. Беги, не оглядываясь, и шепчи молитвы защитные, дабы спастись от пагубы. Не смотри в очи им, ибо то – смерть неминучая!

Полуденница

Призрак солнца, властелин света ослепительного. Является в час знойный в облике девы прекрасной, с волосами длинными цвета морской пены. Очи её сомкнуты, но взгляд их незримый проникает в душу. Заманивает пловцов неосторожных пением дивным и видениями райскими, обещая прохладу и усладу. Но стоит поддаться чарам её, и увлечёт она в мир грёз подводный, где забудешь ты о реальности и потеряешь себя. Избегай водоёма в полдень и ищи прохладу под сенью деревьев, пока солнце яркое не начнёт угасать. Не смотри в очи ей! Ибо увидишь в них лишь смерть свою – отражение бездны, готовой поглотить тебя. Прикосновение её – ледяной поцелуй вечности, после коего нет возврата.

Купала Предтеча

Муж, олицетворение праздника растерзаний, влюблённых сердцем. Он красив обликом, волосы черны, как ночь, голос привлекает людей смятенных. Он есть дух страсти, на празднике которого, когда он силён, влюблённые часто теряют головы. Он может увести в безумие, если на его пути встретится пара, не соблюдающая закон любви. Оставайся верным выбору своему и избегай празднования в одиночку.

Русалка

Девы прекрасные, но опасные, с волосами длинными волнистыми, лазурными они и цветом морской травы. Голос их завораживает, а танцы на поверхности воды могут увести в вечный сон. Они искушают мужчин красотою своею, но, отобрав у них страсть и нежность, в итоге уводят на дно. Заслышишь песнь русалки – зажми уши и беги прочь, не оглядываясь. Задержишься – угодишь в сети её.

Буревестник

Дух шторма, чьё сердце наполнено гневом морских волн. Облик принимает воробья или птицы чёрной, поющей о приближении беды. Песни его штормы вызывают, он – спутник верный Водяного. Услышав крик его, моряки должны немедленно возвращаться в убежище надежное. Слушай глас моря и отступи пред знаками первыми приближающегося шторма.

Невод

Дух ограждения, призрак, что хранит границы меж миром людским и подводным. С себя он снимает нечто вроде сети и запутывает ею тех, кто осмелится перейти черту. Невод его соткан из тьмы, и лишь тот, кто чтит страхи предков своих, может избежать объятий его.

Игнат вспомнил леденящее прикосновение чего-то невидимого в море и содрогнулся. Будто кто-то заранее составил инструкцию по выживанию в мире славянской мифологии, мире живом, опасном и очень близком к Бережкам.

После нескольких чистых страниц, оставленных словно для будущих записей, начинался дневник. Почерк менялся, становился более личным, трепетным.

Августин Соколов, священнослужитель. Бережки, год 19XX.

Игнат замер. Августин Соколов. Имя отца. Неужели это его дневник? Дыхание перехватило от волнения и внезапно нахлынувшего волной страха. Он судорожно вдохнул, стараясь унять стук сердца, который, казалось, заглушает всё вокруг.

Отец описывал Бережки как место, где переплелись языческие верования и христианская вера. Здесь люди, на первый взгляд суровые и неприступные, скрывали в своих сердцах глубокую доброту и ранимость. Он упоминал о тайнах, которые хранят здешние места, о силах, которые правят этим краем, о необходимости жить в гармонии с морем и его обитателями. Но сквозь строки просачивалась грусть, словно он предвидел грядущую беду.

Игнат огляделся. В углу, укрытая полумраком, стояла старая исповедальня. Подойдя ближе, он коснулся шершавой поверхности дерева. Она была старой, но ухоженной, словно её регулярно использовали. Войдя внутрь, он ощутил гнетущую тишину, нарушаемую лишь редкими порывами ветра за стеной. В узком пространстве крепче витал запах ладана и чего-то ещё, неуловимо печального. Сквозь решетчатое окошко пробивался слабый луч лунного света, выхватывая из темноты аккуратно сложенные листки бумаги.

Они были свёрнуты в тугие трубочки и перевязаны нитками. Игнат взял один из них в руки. Бумага пожелтела, чернила почти выцвели. На листке были записаны грехи – сокровенные тайны кого-то из прихожан, страхи и надежды. Имён не было, но Игнат узнавал знакомые нотки. Фельдшер Зосима, баба Настя, рыбак Семёныч – их исповеди проступали сквозь строки, словно тени прошлого, и от этого становилось не по себе.

Игнат усмехнулся. Копаться в чужом грязном белье ему не хотелось. Он отложил листки в сторону. И тут его взгляд упал на несколько, сложенных отдельно. На них встречалась одна и та же фраза.

«Тот день…»

Почерк на каждом листке был разным, но суть одна – таинственное событие, оставившее глубокий шрам на душах жителей Бережков. Игнат почувствовал холодок, пробежавший по спине. Интуиция – взбесившаяся гончая – рвала глотку, воя об опасности: это ключ, проклятый ключ к разгадке!

Спрятав хрупкие свидетельства в блокнот, словно краденый бриллиант, он вернулся к дневнику.

«Море – это и мать, и могила. Оно даёт нам жизнь, но требует уважения. Я вижу это каждый день, в глазах рыбаков, в шёпоте волн. И чувствую ответственность за каждого, кто отправляется в его объятья».

Августин прибыл в Бережки иеродиаконом2. Ему едва исполнилось семнадцать, когда чёрная ряса осела на его плечах, скрывая юношескую угловатость под строгими складками. Высокий, худощавый, с копной иссиня-черных волос, он притягивал взгляды своей отрешённостью и аскетичной красотой. Взгляд коричнево-красных, как плод камыша, глаз, хранил в себе тайну – тайну сиротства и монастырской жизни, которую он так старался унести подальше от солёных ветров и просторов Бережков. Он казался скорее книжным червём, чем проповедником, привыкшим к суровой жизни рыбаков.

Старый священник, отец Николай, встретил его у ворот церкви, уставший, но радушный. В его морщинистом лице угадывалась каждая пережитая буря, каждая тихая гавань. Он словно сам был частью этого моря, с его переменчивым нравом и неумолимой силой.

Первое время Августин робел, терялся в незнакомом укладе жизни. Но отец Николай был терпелив, учил не только церковным премудростям, но и понимать язык моря, чувствовать его настроение. Он внимательно слушал рыбацкие байки, полные мистики и суеверий, и постепенно, вопреки своему монашескому воспитанию, начал проникаться местными обычаями. Море кормило Бережки, и его следовало чтить. Августин исполнял «правила», прислушивался к советам старших, и море, казалось, отвечало ему взаимностью. Помогал советом, благословлял на удачный улов. Местные даже начали шептаться, будто у него есть дар, связь с самой стихией.

Однажды отец Николай уехал – его рукоположили в епископа и забрали в город. Августина же, за год до того ставшего иеромонахом, оставили настоятелем. Так он стал духовным отцом Бережков.

Он был искренен и скромен, в вере чист, прост и непоколебим. И тем отличался от других приезжих, что не пытался изменить уклад жизни. Своим старанием он показал, что не просто так прислан, что хочет помогать. И у людей было доверие к нему.

«Русалка, сотканная из солнечного света и морской пены. Её глаза цвета грозового неба, а крик, словно зов чайки, такой же звонкий и вольный. Солнце играет в её волосах. Они словно спелая пшеница. Странное чувство… Будто свет какой-то от нее исходит. Глупости, конечно. Плоть искушает. Нужно больше молиться».

Руслана… Игнат узнавал её черты в своём отражении. Те же серые глаза, та же упрямая линия подбородка. Но копна чёрных волос досталась ему от отца.

Каждое лето в Бережки приезжала девочка. Руслана. Её привозили к дальней родственнице, бабе Марье, то ли тётке троюродной, то ли ещё кем дальней. С самого детства, чуть ли не с пелёнок. Гуляла она всегда с мальчишками, лазила по деревьям, гоняла гусей. То с мячом возится, то палками, как мальчишка. Да и рыбалка ей нравилась.

«Мальчишка в юбке, да и только», – ворчали бабки на завалинке, но Августин видел в ней другое. Руслана, худенькая, гибкая, с копной пшеничных волос, всегда растрёпанных ветром.

«Сего дня видел Руслану. Опять бегала с пацанами к морю. Она словно дикий зверь, вырывавшийся на свободу с каждой каплей дождя. Её взгляд обжигал как солнце, её красота вызывала во мне страх и трепет».

Раз взгляд его случайно упал на неё, когда она с ватагой деревенских пацанят гусей гоняла. В серых, серебром отливающих глазах плескалось море, свобода и неукротимая жажда жизни. Задорно смеясь, она неслась мимо, словно вихрь. Августин замер, как громом поражённый. В тот момент он понял, что его жизнь навсегда изменилась. Испугался, и как мальчишка спрятался за угол.

Шло время, девчонка росла, превращаясь в девицу красную. Августин наблюдал за ней издалека, стараясь не привлекать внимания. Он знал, что его влечение – грех, что он не имеет права даже думать о ней. Но ничего не мог с собой поделать. Дикая, непокорная, словно часть самого моря. Она была опасна, и он чувствовал это на подсознательном уровне.

«Сего дня вступился за Неё. Ярость душила меня. Хотел убить его! Но я – священник. Я не имею права… Я молюсь каждую ночь, чтобы устоять перед искушением. Но с каждой молитвой я всё больше убеждаюсь в бессилии своей веры перед силой моей тоски».

Однажды, возвращаясь после вечерней службы, когда воздух уже наполнили сиреневые сумерки и первые звёзды прорезали бархат небес, Августин стал невольным свидетелем сцены, что заставила сердце его замереть. У самого поворота, где тропинка, извиваясь, вела к реке, Григорий, местный молодец, статный и плечистый, но с чем-то хищным, недобрым в тяжёлом взгляде, загородил Руслане дорогу. Он что-то шептал ей, притягивая к себе за запястье. Руслана, подобно пойманной птице, пыталась вырваться, но хватка его была крепка, как клещи. Августин, ощутив, как внутри поднимается волна недовольства, ускорил шаг.

– Оставь её, Григорий, и не твори зла, – произнёс он, приблизившись. Голос его, обычно мягкий и смиренный, прозвучал нынче несвойственно твёрдо, словно благовест, призывающий к порядку.

Григорий изогнул губы в презрительной усмешке.