Волны, несущие смерть

«Полуденница… бред какой-то…»– промелькнуло в голове Игната. Но как тогда объяснить ледяной ужас и отчётливый образ женщины, тянущей его в бездну?

Вернувшись в дом, трясущимися руками он схватил блокнот. Описать… Зафиксировать… Найти даже малейшее объяснение этому кошмару. Он скрупулёзно перенёс на бумагу всё – леденящий сон, встречу со старухами, предостережения, и, конечно, саму Полуденницу, её дьявольскую улыбку.

Перечитав написанное, Игнат почувствовал лишь отвращение. Бессвязный бред сумасшедшего, лихорадочные фантазии. Он не верил в мистику, но то, что видел, то, что чувствовал… Это невозможно было отрицать. Ночь терзала его бессонницей, в ушах звучал зловещий шёпот:

«Пора… пора домой…»

Куда? Что она имела в виду?

С рассветом, с пересохшим горлом и пульсирующей болью в висках, Игнат решил действовать. Он должен узнать правду об этих проклятых Бережках, вырвать её из глотки этих суеверных рыбаков. И чем скорее, тем лучше. Нутром он чувствовал, что времени осталось не так и много.

Он вышел из дома, решительно направившись к причалу. Там, наверняка, можно найти хоть какую-то зацепку. Но у самого помоста его окликнул знакомый голос:

– Эй, городской! Очухался?

Митька. На нём была старая выцветшая тельняшка и видавшие виды парусиновые штаны. Рядом с талисманом из ракушек на шее, на простом шнурке висел потёртый деревянный крестик. А на руке красовалась свежая царапина. Он стоял возле своей лодки, ловко латая прохудившуюся сеть. Лицо его светилось широкой улыбкой.

– Ты это… прости, что наорал вчера, – Митька немного смутился, отводя взгляд. – Испугался я за тебя. Думал, всё… Рыбам на корм пошёл.

– Да ничего, – Игнат махнул рукой. – Спасибо, что вытащил.

– Да брось ты, Утопленничек! – Митька усмехнулся. – Не каждый день таких вылавливаю. Слушай, чего это ты тут слоняешься? Вид у тебя какой-то потерянный.

Игнат, немного поколебавшись, рассказал Митьке о своих подозрениях, о странных событиях, о желании узнать правду о Бережках. Он ожидал скептического смеха, но Митька внимательно слушал, нахмурив брови.

– Понимаю, – сказал он наконец. – Ты думаешь, тут что-то не так. Да здесь каждый второй чего-то боится. Только они тебе так просто ничего не расскажут. Городским не особо доверяют. Да и не любят, когда в их дела нос суют.

– И что же делать? – Игнат разочарованно вздохнул.

Митька подвёл его к самому краю причала. Море лениво плескалось о сваи.

– Вишь, какое оно, море-то? – Митька кивнул на воду. – Ласковое, да зубастое. Уважать его надо, задабривать. А то обидится, и потянет на дно.

Он выудил из кармана старинную монету с проеденным временем орнаментом, плюнул на неё и замахнулся, бросая в море. Монета исчезла в тёмной глубине.

– Ну вот, – отряхнул он руки. – Теперь, может, на тебя зла держать не будет.

– И что ты туда бросил? – Игнат не успел разглядеть.

Митька подмигнул.

– Да так, безделушку. Чтобы не серчало. А вообще, это просто присказка такая. Для приезжих.

Молодой рыбак хитро улыбнулся.

– Э, чего придумал! Давай я тебе помогу. Меня-то они знают, я свой. Сходим вместе, поспрашиваем. Авось чего и выудим.

«Он правда хочет помочь? Или просто забавляется?»– закралась в голову Игната мысль. Но предложение было заманчивым. Без Митьки он здесь как слепой котёнок.

– И правда, помоги, а? – сказал он, отгоняя сомнения.

– Ну, пошли, что ли, – Митька подмигнул и отложил сеть. Движения его были быстрыми и уверенными, как у человека, привыкшего к физическому труду. – Сегодня я всё равно выходной. Надо же писателя из лап дев морских вытаскивать, а то кто потом про наши Бережки напишет? Эй, Утопленничек, ты только больше в воду не лезь, а то я второй раз спасать не буду!

Игнат улыбнулся. Митька действительно располагал к себе.

Они начали с рыбаков на причале. Митька шутливо перебранивался с ними, упоминая вчерашнее происшествие и подталкивая их к разговору об истории Бережков.

– Эй, Семёныч! Слыхал, наш городской чуть не утоп? – крикнул Митька, подсаживаясь к грузному рыбаку, чинившему снасти.

– Слыхал, – проворчал Семёныч, не поднимая головы. – Нечего шляться, где не положено.

– Да ладно тебе, Семёныч, – Митька толкнул его в плечо. – Может, он про Полуденницу писать будет, глядишь, прославимся на весь мир! А может, он влюбился в неё, как знать? Она, говорят, девка видная, только холодная…

– Полуденница… – Семёныч сплюнул сквозь зубы. – Бред это всё.

– А вот и не бред! – вмешался Игнат, доставая блокнот. – Расскажите, что знаете!

Рыбаки переглянулись, замялись.

– Да нечего рассказывать, – буркнул кто-то из толпы. – Говорят, в полдень баба появляется, тех, кто купается, топит.

– А почему? – настаивал Игнат.

– Да кто её знает! – отмахнулся Семёныч. – Злая она.

Игнат записал всё в блокнот. В основном это были истории о морских чудовищах и затонувших кораблях, но иногда проскальзывали упоминания о каких-то древних обрядах и «морском сокровище».

– Какое ещё сокровище? – не выдержал Игнат.

Митька лишь отмахнулся.

– Да ерунда это всё, байки для туристов. Не бери в голову.

Потом они зашли в местную лавку, где Митька, очаровав торговку своей болтливостью, выведал у неё несколько интересных фактов о старых семьях, живущих в Бережках уже много поколений.

– А вот про семью Волковых поспрашивай, – шепнула торговка, бросив взгляд на улицу. – У них там свои секреты.

– Спасибо, – кивнул Митька, подмигнув ей.

– Спасибо, Мить, – поблагодарил Игнат, когда они вышли из лавки. – Ты мне очень помог.

– Да не за что, Утопленничек, – Митька пожал плечами. – Слушай, а пошли к моей мамке чай пить? Она любит гостей, да и ты заодно отдохнёшь.

«Стоит ли?»– подумал Игнат. Но отказ показался бы невежливым.

– Ну пошли, – ответил он.

Дом Митьки оказался небольшим, но удивительно уютным. Снаружи он выглядел как обычный рыбацкий домик, обшитый поеденными временем и морским ветром досками. Кое-где краска облупилась, но это лишь придавало ему особый, обжитой вид. Вокруг дома вился невысокий палисадник, где росли неприхотливые цветы, а у самого крыльца стояла старая лодка, перевернутая вверх дном. Войдя в низкую дверцу, Игнат сразу ощутил тепло и запах свежей выпечки. В просторной комнате, служившей одновременно и кухней, и гостиной, стоял большой деревянный стол, накрытый цветастой скатертью. В углу примостилась русская печь, украшенная расписными изразцами. На стенах висели вышитые картины с морскими пейзажами и фотографии в простых рамках, на которых запечатлены улыбающиеся лица – скорее всего, родственники. В воздухе витал лёгкий аромат сушёных трав и морской соли, а на подоконниках, заставленных горшками с геранью, лениво грелись на солнце рыжие коты. В доме чувствовалась какая-то особая, домашняя теплота, от которой на душе становилось спокойно и уютно. Игнату вдруг показалось, что он попал в место, где всегда рады гостям, и сам он почувствовал себя неожиданно расслабленно и комфортно.

Чуть ли не порога их встретила с распростёртыми объятиями мать Митьки, Анна Петровна: невысокая, на две головы ниже сына энергичная женщина с добрыми глазами, обрамлёнными сетью мелких морщинок, словно карта прибрежных вод, и чуть седоватыми волосами, аккуратно собранными в пучок на затылке. Одета она была в простой ситцевый халат с цветочным узором, из-под которого виднелась вязаная кофта. Движения её были уверенными и ловкими, как у человека, привыкшего к домашней работе.

– Митенька, ну наконец-то привёл кого-то в гости! – воскликнула она, обнимая сына. – А ты кто такой, молодец?

– Это Игнат, писатель, – представил Митька. – Он про наши Бережки книгу хочет написать.

– Вот как! – воскликнула женщина, её глаза с живым интересом скользнули по Игнату. В них читалось не только гостеприимство, но и какая-то испытующая теплота. Она усадила Игната за стол, подвигая к нему тарелку с ароматными пирожками. – Ну, рассказывай, что тебе тут интересно? Может, про Митьку написать хочешь? Он у меня такой… непоседа.

Игнат улыбнулся, чувствуя себя всё более непринуждённо в присутствии этой душевной женщины. От Анны Петровны веяло добродушием и материнской заботой. За чаем она рассказывала о детстве Митьки, о его увлечении рыбалкой и о его любви к приключениям.

– Весь в отца, – вздохнула она. – Тот тоже всё по морям да по лесам шатался.

Вспомнила она и маму Игната, как оказалось, они были ровесницами.

– А знаешь, как твоя мать, Игнат, с пацанами гоняла? – засмеялась Анна Петровна, и её смех был заразительным и искренним. – Ей бы с девчатами в куклы играть, а Руся всё по деревьям лазила. Да, славное было время. Её каждый год к бабе Насте на лето отправляли! Да ты и сам сейчас у неё живёшь! Видишь, как тесен мир!

Игнат удивлённо вскинул брови. Анна Петровна, кажется, знала о его семье больше, чем он сам. Мать никогда не рассказывала о своих связях с Бережками.

Почему?

Вопрос всплыл сам собой, и он пообещал себе, что обязательно при случае задаст его.

Разговор тёк своим чередом, пока Анна Петровна вдруг не обратила внимание на шею Игната.

– Игнат, а почему ты крестика не носишь? – спросила она мягко, но с неподдельным интересом.

Игнат немного смутился, переминаясь на стуле.

– Да, не верю я… во всё это.

Анна Петровна вздохнула, покачав головой.

– Зря, милый. Верить нужно во что-то. Хоть во что-нибудь. Вера – она как якорь, держит на плаву, когда шторм. И защищает, знаешь ли… особенно в таких местах, как наши Бережки.

Женщина немного помолчала, переводя взгляд на сына. Что-то в нём было… Тоскующее? Но Игнат не мог разобрать.

– Игнат, ты бы присмотрел за ним, – вдруг сказала Анна Петровна, и посмотрела с надеждой. – Он хороший парень, но ему нужен кто-то… кто-то, кто направит его. Ты у нас человек образованный, может, научишь его чему-нибудь полезному. А то всё рыба да море…

Митька и правда был моложе, не больше двадцати шести лет с виду, энергичный и ловкий, но какой-то беспечный, с ветром в голове и любовью к приключениям. За таким и правда глаз да глаз. Впрочем, к тому ли она обращалась с подобной откровенной просьбой?

«Вот оно что,– подумал Игнат. – Хочет пристроить сыночка под моё крыло».

Колкое, да без злой мысли замечание скользнуло в сознании, от чего его рот растянулся в лёгкой улыбке.

Когда он собрался уходить, на пороге появился отец Митьки. Молчаливый, суровый мужчина, словно вытесанный из прибрежного камня. В нём безошибочно угадывались черты Митьки – те же пожелтевшие от солнца волосы, та же жилистая фигура, но всё это словно выдержано в более строгом ключе. Его лицо, изборождённое морщинами, хранило молчание многих лет, а пронзительный взгляд, цвета штормового моря, смерил Игната недобрым огнём. Простая полотняная рубаха, расстегнутая на несколько пуговиц, обнажала загорелую шею. Руки с крупными узловатыми пальцами и мозолями выдавали в нём человека, привыкшего к тяжёлому физическому труду. На поясе виднелись старые кожаные штаны, а на боку висела кобура с ножом, намекая на привычку обходиться с вещами по-спартански, не жалея их в работе. Он буркнул под нос что-то невнятное и, словно не замечая гостей, прошёл в дом.

– Не обращай внимания, – прошептал Митька, провожая Игната до калитки. Он неловко почесал затылок, чувствуя напряжение, повисшее в воздухе. – Отец у меня такой… немногословный. Просто не любит городских. Может, проводить тебя, Утопленничек? Или сам доковыляешь?

Игнат отмахнулся.

– Сам дойду.

– Ну, как знаешь, – Митька пожал плечами. – А я тогда тоже поскачу. У меня тут еще дельце одно наклёвывается.

Митька весело подмигнул и скрылся за углом. На мгновение Игнату показалось, что он заметил женский силуэт, прижавшийся к стене соседнего дома. Митька быстро загородил собой фигуру, и Игнат не успел ничего рассмотреть.

«Наверное, показалось», – подумал он.

Игнат шёл по улице, погружённый в свои мысли. Рассказы Анны Петровны о детстве его матери вызвали тёплые воспоминания, а просьба позаботиться о Митьке заставила задуматься. Парень действительно был неплохим, хоть и немного легкомысленным. А может, и несерьёзно она вовсе…

Но тяжёлый взгляд отца Митьки не выходил у него из головы. В этом тихом, сонном месте, словно под слоем прибрежного песка, скрывались какие-то тайны, которые местные жители не желали раскрывать чужакам. И Игнат чувствовал, что он, даже если не хотел, всё ближе подбирался к разгадке.

Уже почти у самого дома, когда солнце клонилось к горизонту, к нему подошла энергичная старушка с лучистыми глазами и заразительным смехом, звучавшим молодо и звонко. Она протянула ему сплетённый из душистой полыни браслет, перевязанный нитью красного цвета. Серебристо-зеленые стебли источали терпкий аромат.

– Возьми, милый. Полынь – трава горькая, да память хранит крепкую. Он помнить о доме поможет, где бы ты ни был, и дурные мысли отгонит.

Игнат кивнул, поблагодарив незнакомую женщину за подарок, и она быстро засеменила по гальке прочь по своим одуванным делам.

Он вошёл в дом. Выложил на стол блокнот, готовый принять новые строки. Игнат сел и принялся писать. Завтра он продолжит свои поиски, ведь теперь у него есть помощник. И друг? Время покажет.

Но что-то внутри него подсказывало, что это лишь затишье перед бурей.

«Бережки – маленькая точка на карте, затерянная между морем и небом. Здесь время течёт медленнее, а люди живут по своим законам. Здесь море – не просто источник пропитания, а живое существо, требующее уважения и почитания…»

Не то. Слишком сухо. Слишком… отстранённо. Он скомкал листок и швырнул его в угол.

«Бережки – это место, где прошлое не отпускает. Место, где реальность переплетается с мифом. Место, где можно найти вдохновение… или погибнуть».

– Чёрт! Ничего не выходит! – закричал Игнат, хватаясь за голову. – Здесь что-то не так! Это место высасывает из меня всё!

Он бродил по комнате, как зверь в клетке, не находя себе места. Он задыхался в этой проклятой тишине, в этой липкой, давящей атмосфере.

– Я должен написать это! Я должен рассказать миру об этом месте! Но как?! – кричал он в пустоту. – Я словно разучился писать!

В отчаянии он схватил со стола стопку исписанных листов и начал рвать их на мелкие кусочки. Бумага хлопьями белого снега летела в воздух, но это не приносило облегчения. Ярость продолжала клокотать в нём, требуя выхода.

В этот момент он услышал это.

Тихий, завораживающий звук.

Пение.

Оно доносилось словно из-под двери.

Сладкое, манящее, неземное. Оно проникало в комнату, словно струи мёда, лаская его слух. Сладкий голос обещал ему спокойствие, избавление от страхов, забвение кошмара. Но самое главное – он обещал вдохновение. Он манил в мир, где Игнат сможет писать, где слова будут литься рекой, где он станет великим писателем.

Игнат замер, прислушиваясь. Ему показалось… Почудилось? Но пение повторилось, вновь и вновь. Как предсмертный вздох, оно манило и отталкивало одновременно. Что это? Галлюцинация? Игра воспаленного воображения? Или… голос разума, пытающегося спастись от надвигающегося безумия?

Игнат, словно завороженный, подошёл к двери. Рука дрожала, когда он коснулся холодной ручки. Страх сковал, но болезненное любопытство жгло изнутри. Он медленно приоткрыл дверь, заглядывая в тёмный коридор.

Пусто.

Лишь сквозняк гулял по половицам, шевеля обрывки старой газеты и разбросанные клочки бумаги. Игнат облегчённо выдохнул. Нервы. Просто нервы. Нужно отдохнуть. Он хотел развернуться, уйти, но отголосок пения не давал ему это сделать. Он задерживался, и ждал продолжения чарующей песни.

И тогда он снова почувствовал.

Лёгкое прикосновение к щеке.

Как почти не осязаемую дымку ледяного тумана.

Но в доме никого не было…

Игнат замер, настороженно оглядываясь. Голос становился громче, всё ближе, оплетая его сознание липкой, удушающей паутиной. Словно голос из другого мира.

И снова – прикосновение.

На этот раз – к волосам.

Мокрые, скользкие пальцы, касались головы, пробегали по шее.

Игнат отшатнулся от двери, сжимая кулаки до хруста костей. Он уговаривал себя, что это просто кошмар, болезненный сон.

Но прикосновения становились всё увереннее, всё настойчивее.

Он чувствовал, как что-то скользит по коже, липкие, обжигающие холодом пальцы, невидимые, но ощутимые. Пение звучало прямо в голове, заглушая остатки разума. Он закрыл глаза, но наваждение не исчезло.

Игнат попытался бежать. Но ноги словно вросли в пол. Что-то держало его, цепко, намертво, не позволяя сдвинуться с места.

Он попытался закричать. Но крик застрял в горле, превратившись в судорожный стон.

Он боролся из последних сил. Но бороться с тем, чего не видишь – невозможно. Невидимая сила тянула его вперед, к двери, в коридор, в темноту. Он не сопротивлялся, понимая, что бесполезно.

Он знал, что, если поддастся, произойдёт нечто ужасное, непоправимое. Но сопротивление требовало слишком много сил. Голос манит, обещает, и взамен – всего лишь отпустить себя, отдаться течению, нырнуть в её мир… Искушение перевешивало.

И вот он уже стоит на пороге.

Глава 4. Предвестник бури

В коридоре – непроглядная тьма, пропитанная запахом рыбы и сырости. Голос – прямо в голове, оглушал, парализуя волю. Каждая нота – обещание, каждая фраза – приговор.

И тогда, в самой глубине, из клубящегося мрака явилась Она.

Богиня моря.

Словно вспышка, в памяти Игната возник обрывок разговора с кем-то из рыбаков на причале. Старый Семёныч, кажется, говорил о ней – о Берегине, морской деве, покровительнице этих мест. Говорил, что она является лишь избранным, тем, кто ищет истинное знание и готов отдать за него свою душу. Берегиня дарует мудрость и вдохновение, но за свою щедрость требует верности и забвения всего мирского. «Морская царица, дарующая песнь слову», – так её называли в старых сказаниях. Но предания предостерегали – её дары обманчивы, а её объятия – смертельны.

Словно соткана из лунного света и морской пены, она парила над полом. Волосы, цвета штормового неба, развевались, не подчиняясь земным законам. Лик её был прекрасен – до безумия, до потери рассудка. В нём не было ничего человеческого, ничего знакомого. Лишь холодная, безжалостная красота, способная испепелить одним взглядом.

Она не произнесла ни слова. Но её глаза… Они пронзили его насквозь, выжигая последние остатки воли. Игнат чувствовал, как реальность искажается, а тело предаёт, превращаясь в нечто чудовищное. Словно безумный скульптор лепил его заново, извращая плоть. Под кожей зародилась мерзкая дрожь, и вот уже она покрылась блестящей и грубой чешуёй. Пальцы вытянулись, кости хрустнули, обращаясь в перепончатые лапы, чуждые и отвратительные. Зубы, словно осколки стекла, вырвались вперед, заостряясь в хищном оскале. Воздух обжигал горло, лёгкие горели, требуя влаги, жадно высасывая остатки кислорода. Игнат задыхался, хрипя, словно выброшенная на берег рыба. Он попытался схватиться за что-то, но новые лапы лишь безуспешно ускользали с мерзким чавкающим звуком. Отчаянный стон застрял в горле, превращаясь в булькающий хрип. Сознание меркло, затопляемое солёной волной первобытного ужаса и нестерпимой жажды. Он ощущал, как в нём рождается… нечто. Нечто, что отчаянно нуждалось в воде.

Но даже в этой новой, чудовищной оболочке, в глубине сознания Игната ещё тлел огонёк разума.

Богиня грациозно поманила его рукой. Игнат, больше не в силах противиться, последовал за ней в зияющую черноту.

В конце коридора разверзся проход, ведущий в… ничто. Только бесконечная тьма, усыпанная холодными, мёртвыми звездами.

Богиня подтолкнула его вперёд. Игнат почувствовал, как ноги отрываются от пола, и он падает в бездну. Падение длилось целую вечность. Вокруг кружились тени, шепчущие невнятные слова, полные боли и отчаяния. Или это были голоса тех, кто, как и он, когда-то поддался искушению, заплатив за это страшную цену?

И вдруг… толчок.

Ноги коснулись чего-то твёрдого.

Пальцы погрузились во влажный, шершавый песок. И сразу же, с облегчением, он почувствовал, как прохладная вода обхватывает его лодыжки. Она ласкала чешуйчатую кожу, принося долгожданное облегчение. Жажда, терзавшая его, усилилась многократно. Не раздумывая, он упал на колени, жадно втягивая в себя солёную влагу. Она обжигала горло, но это было блаженное жжение, исцеление.

Он стоял по колено в воде.

Вокруг – непроглядная тьма, лишь тусклый свет луны с трудом пробивался сквозь облака. Игнат огляделся, пытаясь отдышаться.

На берегу стояла Она. Богиня.

В её руке было что-то острое, поблескивающее в лунном свете – обломок сломанного весла. Им она копалась в воде у берега, разгребая что-то, скрытое от взгляда Игната. В её позе не было прежнего величия, только задумчивость, словно она решала сложную головоломку. Она выглядела более приземлённо, и сейчас по незнанию её можно было спутать с заблудшей в ночи молодой девой.

И тут, сквозь шум прибоя и завывание ветра, Игнат почувствовал знакомый терпкий аромат. Запах полыни. Он машинально поднял руку и увидел на своем запястье переливающийся серебром браслет с красной нитью. Аромат становился всё сильнее, вытесняя солёный запах моря. В голове прояснилось, словно кто-то выдернул затычку из сосуда.

Богиня словно покрылась рябью, как старый телевизор, теряющий сигнал. Миг – и она снова чёткая, прекрасная, миг – и её лицо искажается в жуткой гримасе: зубы, казалось, удлинялись, глаза наливались тьмой, в чертах проступало что-то звериное, пугающее. Реальность и морок боролись за его сознание. Блик – берег с песком, блик – грязный ковер в его комнате. Блик – лунный свет, блик – лицо богини, искаженное злобой, блик – тусклая лампа. Игнат чувствовал, как его тянет в разные стороны, как рвётся связь с этим местом.

В самый пик этого хаоса, когда он уже не понимал, где реальность, а где лишь сон, раздался пронзительный звонок телефона.

Имя звонящего: «Мама».

– Мама? – прохрипел он, чувствуя, как леденящая паника сковывает его, пока он дрожащими руками доставал аппарат из заднего кармана.

– Игнат, сынок, это ты? – встревоженный голос матери прозвучал как далёкое эхо из другого мира. – Как ты там? Всё хорошо? Я места себе не нахожу, что-то мне неспокойно за тебя…

Он судорожно сглотнул, пытаясь успокоить дрожь в голосе.

– Всё в порядке, мам. Просто… просто устал. Работаю над книгой, немного замотался.

– Бедный мой мальчик, – с участием ответила мать. – Ты хоть кушаешь нормально? Спишь? Знаешь, мне тут письмо пришло… От отца твоего.

Игнат замер. Отец? Он никогда не слышал о нём. Эта тема всегда была под запретом.

– Он просил, чтобы я передала тебе… – продолжала мать, не замечая его замешательства. – Чтобы ты непременно попытался его разыскать. Это очень важно, сынок.

Игнат не верил своим ушам. Что происходит? Почему сейчас, после стольких лет молчания, вдруг объявился его отец? Почему мама, никогда не упоминавшая о нём, вдруг передаёт просьбу этого человека? И почему именно сейчас, когда он стоит по колено в ледяной воде, а перед ним маячит нечто, что он ещё секунду назад считал морской богиней?

– Мам, погоди… – начал было он, но женщина перебила его:

– Я очень волнуюсь за тебя, Игнат. Береги себя, хорошо? Вот, что он просил передать: отец твой – Августин Соколов. Он надеется, что ты разыщешь его, сынок. Очень просил. – и, не дожидаясь ответа, она отключилась.

Игнат уставился на экран телефона, не понимая, что происходит. Это сон? Или реальность окончательно помутилась в этом проклятом месте?

Сознание словно прояснилось. И тут же в глаза ударил ужас.

Перед ним стояла не богиня.

Страшное, изуродованное злобой и ненавистью существо. Её прекрасное лицо исказилось в жуткой гримасе, зубы выросли, превратившись в острые клыки, глаза налились тьмой.

Мавка.

Местные говорили, что мавки – это души утопленниц, не нашедших упокоения. Они заманивают путников в свои сети, чтобы утопить их и обрести хоть какое-то подобие жизни.

Игнат отшатнулся, споткнулся и вдруг… его рука коснулась чего-то неживого.

Холодного, как лёд.

Жёсткого, как корабельная доска.

Он в ужасе отпрянул.

В бледном свете луны он увидел тело.

Труп Митьки.

На его широком, простом лице застыло выражение немого удивления, словно смерть застала его врасплох. Глаза, обычно светлые и лучистые, как утреннее море, теперь застекленели и смотрели в никуда; приоткрытый рот застыл в беззвучном крике. Крепкие руки, привыкшие к тяжелой работе, безвольно повисли вдоль тела обмякшими канатами. На шее виднелись багровые следы, словно его душили.