Волны, несущие смерть

– Батюшка? А тебе-то что здесь надо? Защитник девиц явился? Или, может, новый судья?

– Не чини насилия, отойди от девицы, – повторил Августин, неподвижно встав между Русланой и обидчиком, закрывая её собой, словно щитом.

Григорий метнул быстрый взгляд на Руслану, затем вновь на Августина. В глазах его вспыхнула злоба, тлеющая угольками.

– Что, отче, по сердцу тебе эта коса? Только ведь помни, ты – монах, служитель Божий. Тебе – нельзя. А мне – можно.

Августин почувствовал, как кровь приливает к лицу, а кулаки невольно сжались под рукавами рясы. Порыв ответить резко, по-мирски, набатом отдавался в висках, но он глубоко вздохнул, усмиряя бурю. Он не смел опускаться до дерзости, ибо слова его должны были быть подобны елею3, а не огню.

– Оставь и уйди с миром, пока не сотворил худшего, – промолвил он, стараясь придать голосу ровность, хотя сердце его билось в груди с такой силой, что, казалось, заглушало все прочие звуки.

Григорий резко сплюнул на траву.

– Ну-ну, посмотрим ещё, кто кого… – прошипел, не удержавшись, толкнул Августина плечом, едва не сбив с ног, и, обернувшись, быстро скрылся в сгущающихся сумерках.

Руслана стояла, дрожа всем телом, точно осиновый лист на ветру. Августин медленно повернулся к ней, склонив голову.

– Всё ли благополучно, чадо? – спросил он тихо, осторожно, дабы не спугнуть.

Она лишь безмолвно кивнула, опустив взгляд.

– Спасибо, отец Августин.

– Не стоит благодарности, сие есть долг мой, – ответил он, стараясь не смотреть на её глаза, полные слёз. Он двинулся прочь, ощущая на себе девичий благодарный взгляд, как невидимую нить, что тянулась вслед. Но в душе его, подобно раскалённому углю, тлела скрытая ярость: ярость на Григория, на его бесчинство; и ярость на себя, за эту незримую слабость, за то, что не смог защитить Руслану по-настоящему, как подобает мужчине, а не лишь кротким словом.

Он был старше. Ему – тридцать, ей ещё нет восемнадцати. Пропасть. Непреодолимая пропасть между его саном, его обетом и её невинной красотой. Он не мог, не имел права даже думать о ней.

Спустя год-два после того, как Августин впервые увидел Руслану, она появилась на одном из молитвенных собраний. Он был удивлён, её образ кружил голову, от чего священник пошатнулся и с силой сжал деревянные края аналоя, чтобы устоять на месте. Она выросла, стала женственной. Руслана стояла в стороне, тихонько крестясь. Платок скрывал волосы, но не мог укрыть взгляд – такой же вызывающий, манящий, как и прежде. Он не мог отвести от неё глаз.

После службы он хотел подойти к ней, но не решился. Страх сковывал его, как цепями. Он понимал, что один неверный шаг может разрушить всё.

Девушка начала посещать церковь чаще. Она приходила не только в дни собраний – приносила цветы из сада бабы Насти, вызывалась помогать с уборкой. Они говорили о жизни, о том, как трудно быть молодым в современном мире, она делилась с ним своими переживаниями, а он – через легенды да верования местные наставлял её. Августин видел, как она смотрит на него украдкой, как краснеет, когда он ловит её взгляд. Он чувствовал её симпатию, её робкую надежду. Это было невыносимо.

«Она становится всё навязчивее. Приходит в церковь каждый день, задаёт вопросы, смотрит своими огромными глазами. Я пытаюсь избегать её, но это бесполезно. Она словно преследует меня. Я должен быть сильным. Я не должен поддаваться искушению…»

– Здравствуйте, отец Августин! – обратилась она к нему однажды, её голос нежной трелью рассёк тишину.

– Здравствуй, Руслана, – ответил он, стараясь не выдать своих эмоций.

– Отец Августин, а Вы верите в любовь?

Его сердце замерло. Он взял паузу, собираясь с мыслями.

– Любовь, Руслана, – это прежде всего служение. Служение ближним. Это значит, что мы должны предавать себя ради других.

Девушка посмотрела на него с недоумением. На мгновение в её взгляде мелькнуло что-то, похожее на раздражение, но затем она улыбнулась, и Августин почувствовал, как в груди его расцветает что-то, что он старался подавить.

– Вы, отец Августин, должно быть, чувствуете себя одиноко, – сказала она, закусывая губу. – Все эти годы, я думаю о том, что священники жертвуют собой ради других.

Он хотел ответить, но вместо этого лишь кивнул. Ей казалось, что он просто не понимает, каково это – быть молодым и единственным в своих чувствах.

– Отец, – внезапно она осеклась, будто не решаясь продолжить. – А Вас никогда не тянет к жизни вне храма?

Вопрос застал его врасплох. Он хотел сказать, что его судьба в служении Богу, но одновременно в его сердце жила реальность, которую он не желал признавать.

– Это сложный вопрос, Руслана. Моя жизнь в служении и преданности, и вместе с тем, во внутренних терзаниях.

В этот момент между ними возникла странная связь, как будто кто-то сжал в кулак их судьбы. Руслана приблизилась, и в воздухе повисла недосказанность.

«Исповедь её была самым страшным грехом в моей жизни. Она рассказала мне о своей любви, и я понял, что обречён. Теперь огонь горел и во мне».

Однажды Руслана подошла к Августину после службы.

– Отец, можно Вас попросить об исповеди? – тихо спросила она, опустив глаза.

Исповедовать женщин наедине, пока не станешь старцем, – запрещено. В славянских епитимийниках прямо сказано: «Юнеи же иереи сущи отнюд, тъи да не смеет приети ни едину душу к исповеди…»4. Но это Бережки. Здесь всё иначе.

Августин кивнул, чувствуя, как в груди всё сжимается. Он повел её в исповедальню. Там, в полумраке, её голос звучал неуверенно. Руслана сбивчиво говорила о своих грехах, но священник чувствовал, что она скрывает главное.

– Отец Августин, – вдруг произнесла она, подняв на него глаза, полные слёз. – Я люблю Вас.

Её слова, словно удар молнии, пронзили тишину исповедальни.

«Как объяснить ей, что любовь между монахом и прихожанкой – это богохульство? Как сказать, что я не имею права на счастье? Я проклят. Я обречён на одиночество…»

Сердце Августина замерло. Он знал, что этот момент наступит, но не был готов к нему.

– Руслана, – прошептал он, – ты не знаешь, что говоришь. Это невозможно.

– Почему? – возразила она. – Разве любовь может быть грехом?

– Да, если она запретна, – ответил Августин.

– Я не хочу ничего запретного. – ответила Руслана. – Просто хочу быть с тобой.

Августин был потрясён. Он пытался вразумить её, объяснить, что между ними не может быть ничего, кроме боли и разочарования. Но Руслана была непреклонна. Она любила его, и ничто не могло изменить этого.

«Я – слаб. Очень слаб. Я клялся Богу в верности, а сам предал свой обет. Но как можно отказаться от этого солнца? Как можно не любить ее? Прости меня, Господи. Я каждый день молю о прощении, но знаю, что не заслуживаю его».

После того дня они стали встречаться тайно. После службы, в лесу, на берегу моря. Августин знал, что они играют с огнём, но не мог остановиться.

Ему постоянно было страшно и стыдно, что он очерняет себя, своё имя, свою веру грешной любовью. Но каждый раз Руслана убеждала его в истинности их чувств.

«Я пытаюсь найти оправдание своим поступкам. Говорю себе, что любовь – это дар Божий, что мы не можем сопротивляться своим чувствам. Но я знаю, что это ложь. Я обманываю себя. Я – грешник».

Вечерняя мгла окутывала церковь, когда Августин увидел Григория. Губы того исказило презрение, словно яд сочился с них.

– Что, отче Августин, совсем душу потерял? – прохрипел рыбак, и голос его звучал грубо, как плеск волн о борт лодки. – Грех на грехе. Мало тебе обета забвения, так ты еще и девку смутил. Страх Божий не знаком тебе?

Августин вздохнул, чувствуя, как тяжесть греха давит на плечи.«Да разве ты поймёшь, Григорий? Разве знаешь, что у меня в душе творится?»– мысли слова обращал он молодцу, да рта раскрыть не мог. Прав был рыбак.

– Григорий, это разговор не для паперти5, – тихо произнёс, стараясь сохранить спокойствие в голосе. – Давай оставим это между мной и Богом.

– Врёшь, батюшка! Моё тут дело! Руслана – мой свет. А ты, лицемер, встал между нами, как стена. Да я людям глаза открою, покажу, что ты за птица! Увидят все змею под рясой!

Пламя гнева попыталось вспыхнуть в сердце Августина, но он осенил себя крестным знамением, стараясь укротить гордыню. «Нельзя злиться, нельзя отвечать злом на зло. Я – раб Его, слуга Божий, и должен помнить о смирении и прощении», – шептал он про себя, словно молитву.

А после вновь приходила она… Её смех звучал как небесная музыка, слова – как откровения. Она делилась мечтами, и в глазах её плескалась такая живая, такая неподдельная радость, что Августин чувствовал себя недостойным даже находиться рядом. Вина грызла его изнутри, терзала душу, но стоило ему увидеть её улыбку, и он забывал обо всём, тонул в этом свете, как мотылёк в пламени. «Господи, прости меня, грешного! Помоги мне вырваться из этого плена, не предать мой долг, не сломать её жизнь…»– молил он в безмолвии, зная, что ответа придется ждать долго, а может, и не дождаться вовсе.

«Руслана – мой ангел, моя погибель. Я не могу без неё дышать, не могу жить без её взгляда, её тепла. Я готов отдать всё, лишь бы быть с ней рядом. Но я боюсь. Боюсь за неё».

После утомительного молитвенного собрания Августин сидел в тени старого дуба, пытаясь унять дрожь в руках. Знойное солнце клонилось к закату, окрашивая листву в багряные тона. Он взял в руки уголь и обрывок старой бумаги.

«Покажи мне её…»– прошептал он, и рука его, словно повинуясь невидимой силе, начала выводить контуры. Сначала – лёгкий набросок, затем – более уверенные линии. Он рисовал Руслану – ту самую, первую, увиденную им в детстве – с дикими, растрёпанными волосами, с горящими от восторга глазами. Она казалась живой, готовой сорваться с бумаги и умчаться навстречу ветру.

Заворожённый, он не заметил, как к нему подошла его муза.

– Что это? – спросила она, заглядывая через плечо.

Августин вздрогнул, словно его застали за кражей. Он попытался спрятать рисунок, но Руслана опередила его, выхватив бумагу из рук.

– Это я? – прошептала она, глядя на портрет.

– Это… просто набросок, – пробормотал священник, чувствуя, как краска заливает его лицо.

Руслана улыбнулась – легко, задорно, словно солнечный зайчик.

– Мне нравится, – сказала она. – Очень похоже.

Она села рядом с ним под дубом, и они долго молчали, глядя на портрет. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в немыслимые цвета.

– Нарисуй меня ещё раз, – вдруг попросила Руслана, – только другой. Более взрослой.

Августин улыбнулся и снова взялся за уголь.

– Только не рисуй меня слишком серьёзной, – добавила, накрыв его ладонь своей, мешая начать. – Я не хочу такой быть.

– А какой ты хочешь быть? – спросил Августин.

– Свободной, – ответила девушка, глядя на море. – Как море.

Он рисовал её, а она смеялась, шутила, рассказывала истории. Они играли в слова, придумывали смешные небылицы, спорили о пустяках. Мир вокруг них исчез, остались только они двое – под сенью старого дуба, в лучах заходящего солнца, объединённые тайной и предчувствием надвигающейся бури.

«Я – проклят. Я совершил непоправимое. Я взял то, что мне не принадлежало. Но, Боже мой, как же я был счастлив! Одну ночь. Всего одну ночь. И теперь мне предстоит расплачиваться за это всю жизнь. Но я не жалею ни о чём. Ни об одном мгновении, проведённом с ней».

В ночь, когда Руслане исполнилось восемнадцать, Августин сломался. Он больше не мог сопротивляться. Он пришёл к ней.

Луна заливала комнату серебряным светом. Руслана ждала его, сидя у окна. Когда он вошёл, она поднялась ему навстречу, смущённо улыбаясь.

– Августин, – прошептала она, боясь спугнуть его.

Он не ответил. Просто обнял её, крепко, страшась, что она исчезнет, растворится, как морская пена.

Он целовал её нежно, осторожно, будто прикасаясь к святыне. Он чувствовал, как её тело дрожит в его руках.

Они провели ночь вместе. Спонтанно, в порыве страсти и любви. Августин почувствовал невероятную лёгкость и в то же время – огромную вину. Он понимал, что перешёл черту, что больше не может скрываться от своих чувств.

– Я люблю тебя, – прошептал он свой приговор, прижимая Руслану к себе.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она. – И я хочу быть с тобой всегда.

Но их счастье было недолгим. Вскоре об их отношениях узнали другие.

Глава 7. Вилами по воде писано. Часть 2

Зависть разъедала душу Григория, превращая в ядовитую змею. Он шептал по углам, разнося слухи о «греховной связи» батюшки, оскверняющей святую землю Бережков.

«Сего дня я испытал на себе всю силу людской ненависти. Баба Настя прокляла меня, назвала Иродом. И она права. Я – проклятие. Я опозорил Руслану, отравил её жизнь… Я должен уйти. Должен оставить её, чтобы она смогла жить дальше. Это будет моим покаян

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

В старославянском языке и здесь по тексту слово «алкать» означает «сильно желать»

2

Иеродиакон – это монах, имеющий сан диакона в православии. Его обладатель имеет право помогать священнику проводить богослужения в церкви.

3

Елей растительное (оливковое) масло. Здесь, в переносном значении – то, что успокаивает, средство утешения.

4

В полном тексте запрещается молодым священникам исповедовать любого, а монашествующим, окромя старцев, – женщин.

5

Паперть – крыльцо, прихрамовое пространство.