Когда пламя говорит

– Не трогать! – рыкнул Ротгар, удержав его рукой за воротник. – Пусть жрёт.

«Мокрое» вздрогнуло и ушло. Пепел в ловушке шипел, будто его поливали жиром. Стружка медленно, лениво, снова улеглась «чешуйками».

– Видели? – спросила Лея, не торжествуя. – Это второе. На звук. Больше так не делайте. В следующий раз полезут в «тонкое».

Шип сплюнул в сторону, как учили:

– Если ещё раз кто-то ногой – я ей имя дам.

– Дашь – будешь за неё расплачиваться, – ответил Тарн.

Кайран стоял на «своём» разрыве у валуна, поглядывал на внутреннюю полосу, на дальний факел, на Леины руки. В груди – стальной орех. Не кусок льда – он бы растаял. Орех – не грызётся.

Цена (одно слово без вопросов)

– Время, – сказала Лея очень спокойно. – Теперь – моя очередь.

Он кивнул, не спрашивая. Она подняла руку – не высоко, чтобы не увидеть это все.

– Снять перекладину на ловушке «четыре». На десять ударов сердца. Сейчас.

– Перекладина держит край, – сказал Драг. – Если снять – у тебя провал внутрь.

– Именно, – ответила она. – Им нужно «тонкое». Мы дадим тонкое там, где ждём. И пепла – щедро.

– Делай, – сказал Кайран.

Драг втянул воздух, но молча рванул к «четвёрке». Шип с Немо́й уже там: один тянет, второй держит верёвку. Перекладину – тонкую, как на ловушке для лисы – вынули, положили рядом. Пепла высыпали больше, чем было по схеме. Лея отсчитывала удары, не шевеля губами: раз, два, три…

На «восемь» средняя полоса снова дрогнула. На «девять» земля у «четвёрки» вздулась. На «десять» она провалилась внутрь – не как в яму, а как в рот. Что-то невидимое ударилось о пепел и зашипело, будто раскалённый клинок в снег.

– Закрыть, – сказала Лея.

Перекладину вернули. Крышка легла. Пепел дымился.

– Теперь они будут обходить это место, – коротко. – Это нам – на руку.

– И цена? – спросил Кайран. – Твоё слово выполнено.

– После ночи, – сказала она. – Когда будем живы.

Третий раз (на кровь)

Это случилось там, где всегда. В «обычном» месте.

Ферр – тот самый, кто спорил с Щепкой про соль под языком – чинил срез на внутренней полосе, где ветер сдул «тонкий шов». Лезвием ножа подрезал наст, чтобы ровно легло. Лезвие сорвалось. Порез – небольшой, как бумага. Кровь – тёплая, красная, бедная. Упала – три капли. На соль.

Вся линия – от разрыва до ворот – на мгновение стала тёмной, как если бы её намазали мокрым пальцем. Пепел на наружной полосе поднялся комком. Стружка сжалась. Снег у лестницы вздулся – пузырём. И лопнул.

Из-под снега выстрелило «щупальце» – не мясо, не тень, а что-то костяное и хрупкое, как перепонки у рыбы, только с колючими «вязями» по кромке. Оно ударило по голени Ферра – не больно, охватывающе – и тут же потянуло вниз. Полосы загудели разные: соль – тихо, пепел – злой, стружка – как пчёлы.

– В тишину! – крикнула Лея – и указала не на пузырь, а в сторону – на пустой, чистый снег, где ничего не было.

Кайран не спорил. – Огонь!

Три болта ударили в «пустое». И «пустое» ответило треском. Воздух сжался, как кожа на морозе, и дал назад. Щупальце отпустило, исчезло. Ферр рухнул на колени, рвал воздух ртом, как рыба. На голени – сетка, тонкая, чёрная, как от угля. Кровь уже не шла – «впитало».

– В лазарет, – сказал Ротгар. – Без героизма. Нож – мне. Повязка – с уксусом.

Лапоть стоял бледный, как соль. Немой держал арбалет чуть выше линии, не двигаясь – считая. На «двадцать» опустил.

– Это было третье, – сказала Лея. – На кровь. Больше – не будет. До рассвета только шуршание.

И шуршание было. По краю наружной полосы – туда-сюда, как осторожные шаги в чулане.

После. Пауза, как трещина

К рассвету у всех на лицах были белые следы от ремней шапок и чёрные – от коптящего жира. Обожжённый пеплом снег слипся в сальные корочки, стружка потускнела и казалась уже не страшной, а жалкой мишурой.

Линии держались. Две ловушки сработали «впустую» – как задумали. В одном месте внутренний шов ушёл глубже, чем надо – там поставили метку «тонко». Ферр дышал, но спал, как мёртвый, и во сне скрипел зубами, будто грелся ими. На голени – чёрная сетка. Ротгар сказал: «снимать нельзя», и никому не захотелось спорить.

Кузница выдохлась. Брам сидел у печи, обняв ноги, и шептал что-то себе под нос – без мата, впервые за ночь. Гальтен сложил отчёт – «без паники» – и начал новый – «с потерями». Драг молчал, как умеют только те, кто до этого кричал всю молодость.

Лея подошла к Кайрану, когда в окна полез серый свет. Снежинки застревали на её ресницах и таяли неохотно.

– Цена, – напомнила она спокойно. – Я веду утренний дозор за линии. Ты идёшь со мной. Двое твоих – мы сами выберем. Возьмём «кожу» – не обломок, а пласт. Принесём – покажем столице. И если «тонкое» рядом – посмотрим, где у них слабина.

– Это не цена, – сказал он, чувствуя, как орех в груди становится тяжелее. – Это просьба.

– Это способ дожить до следующей ночи, – поправила она. – И ещё: южная застава молчит совсем. У нас есть полдня, пока их «песня» не долетит сюда.

К ним подошёл связной – тот, с глазами-пуговицами. Протянул свиток, на котором печати растеклись, как жир в похлёбке.

– С севера, – сказал он. – Там тоже тихо. Два дня.

Кайран кивнул. Не гордо, не обречённо – как кивают, когда понимают: выбора нет.

– Драг, – сказал он. – Пока мы уйдём – держите стены. Линии – как глаза. Ни шага ритмом. Лапоть – под Щепкой. Немой – со мной.

– С ума сошёл, – буркнул Драг автоматически. Потом посмотрел на Леины руки – на соль под ногтями, на стружку в складке перчатки. И кивнул. – Иди. Только вернись, сукин сын.

Кайран надел рукавицы. Пальцы шевельнулись, не дрожа. Он посмотрел на линии – белую, серую, чёрную. На снег, где осталось «шуршание». На Лейну маску, уже поднятую на лицо. На Немого, который молча проверял тетиву, и на Щепку, который смотрел так, будто хотел запомнить, как выглядит «перед тем».

– Завтрак – через два часа, – сказал Брам на автомате, не глядя ни на кого. – Кто не вернётся – тому отложу.

– Отложишь – себе, – буркнул Шип. – Будешь толстый и один.

Они улыбнулись – коротко, как дышат в ледяной воде – и вышли там, где открывают ворота не для врага.

Колокол молчал. Но где-то – глубоко, как под подошвой льда – едва слышно, не звоном, а мыслью, шевельнулось: встреча.

Глава 5 – Тонкое место

Выход

Утро не пришло – посветлело. Дым из кузни тянулся ровным слоем, как ковер. Брам сунул Кайрану плоский деревянный щит с прибитым по краю кожаным бортом.

– Как просил: внутрь – воск, сверху – соль. Крышкой накрыть и ремнём перетянуть. Если эта дрянь полезет – пусть сначала воском подавится.

– Спасибо, – сказал Кайран.

– Спасибо скажешь, когда вернёшься, – буркнул Брам и перекрестил щит по-своему – тремя ударами костяшек.

Лея проверила упряжь: у каждого – верёвка к соседу, второй конец – к «возвращалке», толстой бечёвке, что тянулась к воротам. Немой повесил на себя мешок с солью и длинные деревянные лопатки, Щепка – моток стружки и два «тихих колышка» – короткие жерди с намотанной шерстью на концах.

– Пары – шахматкой, – напомнил Кайран. – Ногой – проверил, перенёс, не спеши.

Лея показала жестом: шаг – пауза, шаг – пауза, но не в ритм сердца – «с ломом», как танец у пьяного. Все кивнули. Ворота шевельнулись, на мгновение показалась белая дуга внутреннего круга, как ободок чаши – и исчезла у них за спинами.

Снег хрустел как стекло. На внешней полосе пепла на миг встал серый пар – узнал их – и опал.

Поиск

Шли молча. Лея иногда останавливалась, ставила один «тихий колышек» в снег, прижимала ухо к рукаву и держала ладонь над линией, будто чувствовала жар от несуществующего костра.

– Тут глухо, – шептала. – Тут – тонко.

Где «тонко», соль уходила чуть быстрее – как сухое вино в жажду. Щепка бросал щепотку стружки – иглы ложились не ровно, а «наводом», будто их кто-то изнизу выдувал в одну сторону.

– Здесь, – сказала Лея у валуна, второго, похожего на первого у стен. Между камнем и снегом – узкая щель, как рот без губ. – Оно любит камень. Камень – держит. Тонкое – прячется рядом.

Немой раздвинул снег лопаткой. Под ним – не земля. Тёмное, матовое, как высохшая смола. Если провести по краю деревянной лопатой – внутри чуть слышно скрипит, не от трения – как если вдалеке кто-то провёл ногтем по стеклу.

– Карман, – тихо сказала Лея. – Сформировался ночью. Тихо. Без крови.

Снятие

Работали по её командам. Кайран держал круг соли – тонкий, как нитка; Лея резала «кожу» деревянным ножом – не железом – по круглой линии; Немой подсовывал лопатки, поддевая край; Щепка держал щит-«челнок».

Когда край оторвался, запахло – старой печной сажей и влажным железом. Кусок «кожи» был полупрозрачный, в нём гулял темный дымок, как тень дохлой мухи в янтаре. Он не был тяжёлым, он был упругим: давил на ладони, как живая кожа барабана.

– В щит, – сказала Лея.

Положили, соль просыпали по периметру, сверху – тонкий слой воска, крышку – на место, ремнём – через крест. Щит еле слышно «гудел», как пчелиный улей зимой.

– Не слушать, – предупредила Лея. – Если начнёт шептать – считайте.

Немой кивнул – и, будто в ответ, щит на миг дернулся у него в руках. Он ухватил крепче, челюсть свело.

– Держу, – прохрипел он.

В том кармане, откуда сняли «кожу», под тонким слоем снега проявились еле заметные бороздки – тоньше волоса, как сеть. Сеть отступала от камня. Дорога закрылась.

Ось

Лея достала пригоршню стружки, бросила веером. Иглы легли – как трава на ветру – направлением к востоку, откуда ночь приводила дрожь.

– Там – «ось», – сказала. – Тонко-толстое. Место, где они меняют глубину. Иногда там – «якорь».

– Как выглядит якорь? – спросил Щепка.

– Как будто земля перегорела и стекловидная, – ответила. – Или – как чужое железо. Иногда – как осколок колокола. Иногда – как ничего, но стружка его всегда «видит».

– Бить? – спросил Кайран.

– Можно. Железным клином. Тогда они придут и будут держать это место, – Лея посмотрела ему прямо в глаза. – А у нас – мы. Твои люди выдержат?

Он секунду молчал. Снег потрескивал, щит у Немого «жужжал». Грудь держала знакомый стальной орех.

– Отмечаем и возвращаемся, – сказал он. – Ночью – не боги. Днём – не герои.

Лея кивнула и воткнула в снег «тихий колышек» – шерстяной конец повернулся сам, как стрелка. Колышек остался «смотреть» туда, где – «ось».

След человека

Шли обратно. В «тонком» месте двигались длиннее – каждый шаг – как письмо. Напротив средней линии, метрах в пяти, на чистом поле Лапоть вдруг замер.

– Лейтенант…

Следы. Настоящие. Человеческие. Не сегодняшние – подстуженные, припорошенные. Выходят из-за линии пепла, идут к востоку. Шаг – нормальный, ритмичный.

– Ночью? – выдохнул Щепка.

Лея присела, провела пальцем рядом – не касаясь.

– Не возвращался, – сказала. – Идёт ровно, как на плацу. Им – музыка.

– Наш? – спросил Кайран.

Немой молча снял перчатку, приложил ладонь к отпечатку, не прикасаясь – воздухом. Потом поднял взгляд: размер, шаг, посадка стопы. Он показал два пальца, потом ещё два, потом прижал ладонь к груди. Наш. Из внутренних.

– Потом, – сказал Кайран. – Сейчас – щит внутрь.

Лея смотрела на след долго. В её взгляде не было удивления. Было «ага» – как у охотника, который наконец увидел тропу.

Возврат и спор

Ворота приняли их жадно. Внутри пахло человеческим – потом, дымом, табаком. Брам, увидев щит, отключил сарказм:

– Ставь сюда. Ящик – на холод. Щели – воском. Я, если что, первый в него плюну.

Ротгар подошёл осторожно, как к младенцу.

– Живой, – констатировал. – И голодный.

– На соль не кидай, – сказала Лея. – Жрать будет до дырки.

Келл пришёл, серьга дергалась, как нерв.

– Прекрасно, – сказал он. – Вот он – «образец». Сейчас Гальтен завернёт бумажечку – и мы отправим его в столицу. Пусть там умные нюхают да штампуют.

Лея повернулась к нему целиком, впервые за всё утро.

– Если отправите так – он вернётся. По пути. По следу. По крови тех, кто понесёт. Это – не камень. Это – дорога. Её надо глушить – солью и воском, железным обручем, и везти в тишине. И не птицей, не гонцом – санями, без остановок, без песен и без «слава-победа».

– А как же кляузы и печати? – проворчал Гальтен, но слабее обычного.

– Печать – поставим на воск, – сказал Ротгар, не глядя на Келла. – И железный обруч сверху – мой старый венец для тиглей. И мешок соли под щит – чтобы не «ел» пол.

Келл вздохнул, как человек, который выбрал между дурным и худшим:

– Делайте. Но гонца я всё равно дам. И двоих в охрану. И если эта штука… – он мотнул подбородком на щит – …начнёт «петь» – выкинем её в ров.

– Поздно будет, – заметила Лея.

– Значит, не поздно, – отрезал Келл и ушёл.

Вторая цена

Остались у караулки: Кайран, Лея, Ротгар, Драг. Щит – между ними, «жужжит».

– Первая – была ночью, – сказала Лея. – Вторая – сейчас. Если у кого из твоих начнёт «сеть» лезть выше раны, если слух пойдёт «изнутри» – не веди в столицу. Не веди в пещеру, не на исповедь. Позови меня. Я сделаю быстро.

Кайран уставился на неё, как на нож.

– Ты просишь… – он не договорил. – Это – мои люди.

– Поэтому просить надо у тебя, – ровно. – И потому – заранее. После будет поздно, лейтенант.

Ротгар долго молчал, глядя на свои бинты.

– Я скажу, – неожиданно сказал он. – Если увижу, что «сеть» пошла. Я позову её. И тебя, – он кивнул Кайрану. – Вместе. Но не столицу. Это – не их болезнь.

Драг кивнул один раз, как ударил бы.

Кайран сжал ремень «возвращалки» в ладони до белых костяшек. Цена. Он уже согласился однажды. В груди стало тяжелее, но яснее.

– Скажу сам, – тихо. – Если… – он сглотнул. – Если понадобится.

Лея не улыбнулась. Но гладкая плоскость её лица треснула на миг – как лёд под ногтем.

– Спасибо, – сказала она. – Надеюсь, не понадобится.

К полудню щит остыл. «Жужжание» ушло вглубь воска. Брам набил швы ещё одним слоем. Железный обруч сел плотно. Гальтен приложил печать – воск принял её без привычного «пых», как если бы под ним не было воздуха.

– Пойдёт, – сказал Ротгар. – На санях, только тихо.

Снаружи завыла ворона – не птица, сигнал: дозор на южной тропе. Влетел связной, мягко скользя по каменному полу – сапоги мокрые, лицо серое.

– Лейтенант… – сказал он и осёкся, увидев щит. – У нас… в ров кто-то упал.

– Из наших? – Кайран уже шёл.

– Говорит, сам. Сказал, «здесь тихо». И шагнул.

– Кто?! – Драг сорвался.

Связной сглотнул:

– Ферр.

Ротгар выругался так, как ругаются только старики. Лея сжала ремень до скрипа.

– Началось, – сказала она тихо. – Изнутри.

Кайран остановился на миг у щита, как у иконы. Провёл пальцем по железному обручу, ощутил холод. В голове – счёт. Не молитва – привычка.

– Щепка – со мной. Немой – держишь ворота. Ротгар – в лазарет. Лея… – он встретился с её взглядом. – Если скажу – делаешь быстро.

– Сделаю, – ответила она.

Глава 6 – Изнутри

В ров бежали, спотыкаясь о каменные зубцы. Снег на кромке был слежавшийся, чёрный, как хлебный подгорел. Внизу, у ледяной воды, Ферр стоял по колено в жиже, лицом к стене, будто слушал кирпич. Руки по швам. Голос – ровный, стеклянный:

– Здесь… тихо.

– Канат, – бросил Кайран. Щепка уже сдёргивал бухту, Немой прыгнул первым, врезался в грязь и тут же стал коленом между Ферром и стеной. Лея спустилась почти без звука; соль с её ладони падала на мокрый камень, не шипела – исчезала, как вода в песок.

– Не смотри туда, – сказала она Ферру, но он уже не был здесь. Сетка на голени взошла выше – тонкие чёрные линии, как прожилки на листе, добежали до колена и лезли к паху.

Ротгар опустился рядом, не обращая внимания на воду: развязал мешочек, выжал на рану уксус, перемешанный с солью. Ферр не дёрнулся. Только пальцы у него вдруг разжались и опять сжались – раз-два, раз-два – ровно. Ритм.

– Переруби, – спокойно сказала Лея, и протянула Кайрану узкий железный шип, блестящий от огня. – Выше колена. Если сейчас – ещё успеем. Потом – пойдёт в живот.

Кайран поймал себя на том, что считает: раз… два… три… и сбился, словно кто-то толкнул изнутри. В пахнуло жареным железом и мокрой шерстью. Он посмотрел Ферру в лицо – там уже не было ни боли, ни просьбы. Пустая гладь.

– Делай, – сказал он.

Лея не смотрела наверх, не искала разрешения в чужих глазах. Просто сделала. Железо зашипело, снег брызнул грязью, Ферр вздохнул – не человеком, а мехами. Сетка дернулась и отступила на ладонь вниз. На мгновение в воздухе показалось, что кто-то поёт без звука, и звук этот – не для ушей, а для костей.

– Держи, – Ротгар прижал давящую повязку. – Дыши, парень. По-лохматому, без счёта, как после бега.

Ферр моргнул. Непослушные губы шевельнулись.

– Здесь… громко, – выдавил он. – Вытащите меня отсюда.

Его подняли. Верёвка натянулась, скрипнула по камню. Вверху Драг, ругаясь, вытаскивал сразу троих. Когда Ферра положили на настил, он схватил воздух ртом, как рыба, и попробовал повернуть голову в сторону рва. Лея прижала ему лоб ладонью.

– Смотри на меня, – сказала. – На меня, понял? Ни в ров, ни в камень. Здесь – громко. Здесь – живы.

Он моргнул ещё раз – уже человека. Голова откинулась на деревянную щепу. Он вырубился.

В караулке пахло уксусом, смолой и кровью. Ротгар работал молча: прижёг края, закрепил повязку, насыпал соль не на рану – вокруг, тонким кружком, как нити на ткани. Щепка стоял в дверях, обметая сапоги ветошью, и время от времени оглядывался: слышу ли я, или мне кажется?

– Жить будет, – сказал наконец маг. – Если не начнёт слушать этажом выше. – Он постучал костяшкой по собственной грудной клетке. – Там уже я не мастер.

– Если пойдёт – зовите, – напомнила Лея, глядя на Кайрана. Не давила. Просто закрепляла.

– Знаю, – ответил он. Голос был низкий, хриплый, как у печи.

Келл ввалился шумно, серьга качнулась, как маятник.

– Вот вас и прорвало, – процедил он. – Один уже в ров. Завтра – двое, послезавтра – десять. Прекрасно. Щит – готов?

– Готов, – Ротгар не повернул головы. – Обручен. Воск. Солёная подушка. Гонец – трезвый? Коням – корм? Саням – мехы на полозья?

– Всё будет, – буркнул Келл. – И поедут сейчас. Пока дорога не «запела».

– Поедут, – согласился Кайран. – Но не по дороге. По льду. Без остановок, без песен, без «ура». И ещё: не брать с собой лишнего железа. Только обруч и подковы.

– Куда же я его деться, лишнее железо? – проворчал Брам из угла. – Себе в зубы вставлю?

– В печь, – отрезала Лея. – Или в стружку. Ввозвращаться – будете легче.

Келл бросил на неё злой взгляд, но промолчал.

Сани скользили по промёрзшему руслу ручья, как нож по шкуре. На щите – плотная наморозь, воск потрескался тонкими нитями, как ледяные жилки. Гальтен лез пером в рукавицу, не решаясь вытаскивать его на ветер; печать всё равно уже стояла. Двое в охране – старшина Тарн и молодой из внутренних, не тот – тот лежал в лазарете. У обоих на языке – сухо, возле зубов горчит железо.

Лея шла рядом до изгиба, где ручей уходил под наст. Положила ладонь на обруч – просто чтобы почувствовать. Под пальцами щит едва слышно «жужжал», но не зазывал: как улей зимой – живой, но сонный.

– Здесь тихо, – сказала она и подняла взгляд на Тарна. – Дойдёте до каменных ступеней – обнулите. Соль – на ключевые камни, стружка – веером. Не слушайте, если начнёт обещать «лёгкую дорогу». Лёгкой дороги здесь нет.

– Понял, – хрипло ответил Тарн. – Если будет петь – я оглохну.

Он усмехнулся так, как усмехаются люди, у которых уже мало улыбок. Сани ушли в белое, и звук полозьев сглотнул снег.

– Вернутся? – спросил Кайран.

– Если не остановятся, – сказала Лея. – И если никто из них не пойдёт ровно, как на плацу.

– Тарн – не дурак, – ответил он. – А парень… – Он сжал губы. – Я ему сам ремень затянул.

Ров изнутри был чужой: камень «звенел» в руке, как кувалда. Откуда-то из глубины шёл ровный холод, не такой, как воздух. Под лестницей, где Ферр стоял лицом к стене, в шве между кирпичами нашлось пятно – блеснуло ржавым, как загар на старом клинке.

– Оно, – сказала Лея. – Якорь.

Ротгар принёс железный тигель, в котором обычно топили стёкла. Набили внутрь соль, поставили под пятно, и Кайран ударил по «ржавчине» клином. Камень отозвался глухо, как если в нём сидел зверь. Ржавчина отломилась – не хлопком, а тяжёлым вздохом. Внизу, в тигле, соль сжалась, как будто схватила добычу. Ротгар накрыл мокрым холстом, сверху – крышку, железо звякнуло: теперь «жужжало» уже там.

– Тут им было удобно переходить, – Лея провела пальцами по стене, не касаясь. – Ваши камни держат, их дорога – скользит рядом. Теперь – нет.

– Надолго? – спросил Драг.

– До следующего, – честно ответила она. – Но этого хватит, чтобы не падать в ров самим.

Ферр очнулся к вечеру. Глаза мутные, взгляд упирается в потолок. Сеть на голени потемнела, отступила, но в паху дергались тонкие жилки, как струны под кожей. Он дёрнулся было – и тут же зашипел от боли.

– Где… – выдохнул он.

– Внутри, – ответил Ротгар. – И мы тоже.

Ферр моргнул. Зрачки на миг расширились, как от темноты. Лея, стоя в тени, не двигалась – только счёт шёл у неё под кожей, в виске.

– Хочу… – он сглотнул. – Выйти. Там тише… там лёгкая…

– Здесь громко, – перебила Лея мягко. – И тебе повезло. Сегодня – громко, завтра – тише. Ты будешь слушать нас, не их. Понял?

Он не ответил. Лицо стало гладким и пустым, как снег за стенами. Кайран сделал шаг – Лея положила ему ладонь на рукав. Не сейчас.

За стеной кто-то засмеялся – коротко и плохо. Брам, наверное, шутил про похлёбку. Жизнь делала вид, что она – жизнь.

К вечеру вернулся дозор от саней – без саней. Тарн шёл как человек, который несёт на плечах невидимую балку. Парень из внутренних – бледный, губы обветренные в кровь.

– Довезли, – сказал Тарн и сел прямо на пол, не снимая перчаток. – У каменных ступеней… – Он сплюнул чёрным. – На мосту над промоиной кто-то начал считать вслух. Не я. Не он. Мост подхватил. Мы легли. Сани прошли. Щит – поехал. Мы – в снег.

– Кто считал? – Кайран смотрел ему в лицо.

Парень поднял взгляд. В глазах – не страх, пустота, как в колодце.

– Не знаю. Будто я. Будто не я.

Лея присела рядом, держа на ладони одну стружку – тонкую, как игла. Поднесла её к его губам – не касаясь. Иголка дрогнула к дыханию, словно улавливала ноту.

– Поешь горячего, – сказала она. – И три часа – никакого строевого шага, даже во сне.

Тарн дернул уголком рта:

– Во сне я и так не маршировал.

– А вот язык – марширует, – ответила Лея и впервые за день позволила себе улыбку.

Сумерки легли щетиной. На линии факелов по стенам огонь горел ровно, но какая-то одна, крайняя, моргала – будто ей кто-то мешал. Лапоть замотал на рукояти арбалета новую нитку – не красную, серую, из старой шапки – и от этого ему стало легче. Щепка проверил пару раз верёвку – натянута, как нерв. Немой сидел у прохода на лестницу, глядя туда, где они утром сняли «кожу».

Кайран поднялся на помост. Внизу снег лежал, как печёный хлеб – корка, а под ней тянется горячее. Он закрыл глаза на миг – и услышал. Не ушами. В спине, между лопаток: раз… раз… раз… Очень далеко. И чуть ближе – раз-два… раз-два… – это уже не их.

– Без ритма, – сказал он тихо, не поворачиваясь. – Теперь – только так.

Он облокотился на зубчатый край стены, где камень был тёплый от человеческих рук. Ниже, за внешней дугой пепла, тень шевельнулась – не как зверь, как простыня на ветру. И тут же, с другой стороны, под самой кромкой, снег легонько вздулся – на пальца. И опал.

Лея появилась рядом бесшумно.

– Они ищут, – сказала она. – Мы – тоже.

– Найдём? – спросил он.

– Найдём, – ответила она. – Или они – нас. Сегодня – мы начали.

Он кивнул. Внутри стальной орех будто стал легче – не потому, что меньше, просто рука привыкла его держать. На башне колокол молчал. И всё равно где-то глубоко, как подо льдом, тонко вздохнула земля.

Глава 7 – Колокол, который молчит

Утро не пришло – просто серый потолок стал выше. Ворота покрылись тонкой шкурой инея, как старый шрам. В казарме пахло уксусом, в кузне – перегоревшим углём, на дворе – тем самым «ничем», от которого хочется говорить шёпотом.