Змий. Часть II

Когда наклонился к расписному вееру, Александрия сделала вид, что из-за неустойчивого положения начала падать, от чего мне пришлось быстро встать и поддержать ее за руку. Чуть-чуть спустив веки, юная П* будто приготовилась к поцелую.

– Ваш веер, – выразил я, не сводя взгляда с лица балерины, как бы смутившейся и покрасневшей. – Думается, пора возвращаться в общий зал. Мы отсутствуем достаточно долгое время. Г-жа П* может заволноваться о вас, Александрия.

Погрустнев, балерина повиновалась и послушно проследовала за мною. К дверям мятной гостиной мы подобрались быстро, без разговоров.

– Благодарю, Адольф! Вы – мой спаситель! – проговорила балерина и засмеялась. – Я очарована вами! Вы так же умны, как и красивы, хотя сочетание двух этих качеств – большая редкость.

– Спасибо, Александрия. Рад был познакомиться с вами, – попрощался я, любезно поцеловав протянутую мне ручку.

– А я-то как рада! До встречи, милый князь.

Birdie еще долго смотрела вслед, пока моя фигура не скрылась в резных дверях.

Вернувшись в мятный зал, я первым делом определил, кто и где из важных персон находится, что делает. Старый князь беседовал с г-ном Крупским и с г-ном Елизаровым. Сергей Михайлович выглядел неприятно: физиономия его являлась услужливой и раболепной, словно выпрашивающей денег. Тогда начал искать Елизавету Павловну, кою обнаружил в самом конце зала в кругу многочисленных обожателей. Лале, то есть Вильгельмина, и Розенбах стояли в отдалении, было видно, что княжна на что-то жаловалась и чего-то просила. Моя Мария восседала на диванах совсем одна, подперев кулачком в узкой перчатке уставшую черноволосую голову. Остальные дружно кучковались по сторонам.

– Драгоценная, почему вы коротаете время в одиночестве, где?.. – начал я, как Аранчевская меня резко перебила.

– Потому что ты меня оставил одну! Совсем одну, на растерзание этим паршивкам, чтобы их желчная зависть разорвала меня в клочья!

– Но вы сами попросились к подругам… – растерялся я, косясь вокруг в опасении, чтобы никто не услышал наше разбирательство, как вдруг, точно нарочно подбирая композиции, музыканты ворвались в спокойствие зала резким Корелли.

– Нет, не хотела этого! Ты должен был понять, а не вести себя как дурак! – прошипела Аранчевская. – Ты меня бросил, как какую-то дешевку, а сам ушел развлекаться! Где ты был?! С кем ты был?! Говори!

– Мария Константиновна, на нас смотрят… – от стыда потупив взор, отметил я, тогда как некоторые из присутствующих, в том числе Эдмонд де Вьен, уже устремили на нас взгляды.

– Да неужели! Ты знал, что на нас будут таращиться, мы же завидная пара, должны соответствовать! Так чего же теперь стесняешься?! Пусть глядят, смакуют мой оскорбленный, но зато какой разодетый и обвешанный драгоценностями вид!

Здесь я не выдержал и отошел ненадолго от émeraude за креманками с клубничным мороженым. Забрав две последние вазочки, я вознамерился вернуться на прежнее место, как вдруг Твардовский чуть не сбил меня с ног. Некоторое время Даниил виновато глядел на меня, растерянно хлопая пушистыми ресницами, пока, наконец, не извинился, прорвавшись женственным голоском. Не обмолвившись с юношей ни единым словом, я обошел его и, возвратившись к мадам де Вьен, любезно протянул ей одну из хрустальных вазочек.

– Подавись своим мороженым, змий! – фыркнула Аранчевская, чем развеселила Мишеля, что-то шепнувшего на ухо шведу. – Что же ты не отвечаешь, Адольф, где ты был, с кем был и что делал?! Почему я должна ходить и выискивать тебя повсюду, а?!

– Играл в карты и курил сигару… – виновато солгал я, тогда еще не догадываясь о натуральных причинах злости супруги.

– А-а-а играл! Ну да, а я погляжу, ты такой масленый пришел именно от своих друзей! Не держи меня за… – проскрежетала Аранчевская, собираясь выругаться, но ее вдруг появившийся отец расстроил эти планы.

– Машенька, доченька, что-то не так? Скоро твой голос прорвется сквозь Корелли, – обеспокоено начал Константин Константинович. – Видел, г-н де Вьен тебе мороженко принес. Покушай, лапушка.

– Да черт с вами всеми и вашим мороженым! – поднявшись с дивана, взбесилась Мария и, указывая на меня, закончила речь: – Особенно с этим змием черт! Надоел мне уже!

– Что же приключилось, князь? – отчаянно прошептал г-н Аранчевский, усаживаясь рядом со мной. – Пребывал почти в конце зала, ничего не слышал, но видел, что Мария недовольна.

– Знать бы мне самому, что приключилось, пока меня не было, я бы с удовольствием истолковал, а так сам в глубочайшем неведении.

Пока находился в раздумьях, г-н Аранчевский опустошил креманку Марии и зачем-то начал вертеться на месте, создавая суету. Оказалось, князь искал носовой платок, куда поспешил высморкаться, а после и вовсе в него расчихаться. К тому времени в зале опустело, многие вышли на танцы.

Супруга моя вернулась сразу, как только из мятной залы скрылся мой отец под руку с г-жой Растопшиной, они, было заметно, еще больше сдружились с дачи Елизаветы Павловны, история с Таней сплотила их в единое целое.

– Ведите себя прилично, – басом разразился Альберт, подводя Марию ко мне. – До свидания, Адольф. Хорошего вам отдыха.

– Как? Вы уже уходите?

– Не вижу смысла здесь оставаться.

– Вот и… – хотела выругаться мадам де Вьен, но умолкла, когда Керр пронзил ее взглядом.

Не успел я попрощаться с Альбертом, сказать с ним пару слов, как тот сразу ушел. Скоро ко мне подошел Павел Шведов. Князь беспрестанно за что-то извинялся передо мною, мямлил, в особенности просил прощения за Артура Девоян и его слова в карточном кабинете. Пока мы говорили, Миша долго стоял подле меня, переминаясь с ноги на ногу, и незаметно подслушивал. Оглядев его, я вопросил:

– Не угодно ли вам что-либо узнать?

– От тебя? Нет, – ответил он и, обмерив меня удивленным взглядом, захромал в танцевальный зал, мы с Мари и шведом пошли следом.

Танцевать мадам де Вьен было нельзя, но ангажировать другую барышню она мне не позволяла и держала за руку, чтоб я никуда не ушел. Пока мы пребывали с теми же Тригоцкими и Швецовыми, у меня имелась возможность понаблюдать за толпою. Тогда с видом напускного равнодушия рядом со мною прошла очередная барышня со своею мамашей, уронила бальную книжечку. Бросив скучающий взгляд на предмет, я перевел глаза на оказавшегося рядом Эдуарда Войцевича, который по сему поводу выдал довольно примечательное высказывание: «ежели так и дальше пойдет, девицам будет нечего ронять на пол. Вы уже не жених, Адольф, а муж, а среди дам по вашу душу настоящая война». Мария от этого замечания вспыхнула, глаза ее покраснели. «И все-таки у меня есть супруга, я верен ей», – хоть и лживо, но произнес я, рассчитывая на то, что мадам де Вьен поддержат эти слова, но не тут-то было. Очевидно припомнив себе наше раздельное и не примерное житие во Франции, Мари почти зарычала и скрипнула зубами, углядев в словах не только очевидную ложь, но и подтверждение (которого, к слову, не было), что супруга мне не шкаф – подвинется. Что насчет книжечки, то ее, разумеется, я не собирался поднимать, за меня это сделал Твардовский. Схватив с пола вещицу, юноша бойко подскочил за барышней. Увидав подле себя не желаемого меня, а какого-то Твардовского, девица с таким остервенением вырвала из рук юноши книжечку, что у многих наблюдателей это вызвало смешок.

– Вижу, вы как всегда в лучах обожания, – подметила барышня подле меня. – Не узнали, ваше сиятельство? Я Дуня, ваша бывшая ученица из Смольного. Впрочем, вас, конечно, тяжело назвать преподавателем.

– Евдокия Антоновна? Как вы… изменились!

– Оная самая! Удивительно, как вы не забыли моего имени? Я теперь фрейлина императорского двора, вот и изменилась, – горделиво объявила Дуня. – Вы тоже другой, Адольф де Вьен. Усы ваши хороши, и фрак сидит не куце, как раньше. Одобряю.

– Благодарю, Евдокия Антоновна. Как поживает София Леманн?

– Вы даже ее помните! Да вы же мой хороший, какой молодец! – отозвалась Дуня, обращаясь ко мне, как к дрессированной собаке, послушно выполнившей команду. – Соня занимается. Мы встречаемся каждый понедельник, среду и пятницу в одном из уголков Зимнего. Надо же хоть кому-то заняться ее замужеством, а то так и просидит в девках. Ежели хотите, приходите к нам в час дня, я вам напишу, через какую лестницу заходить, или, как Миша говорит, «начирикаю»? Мы часто вспоминали вас, г-н де Вьен, и поражались вашей безграничной доброте к нам – к простым смолянкам, вашей любви к творчеству. Часто обсуждали время, проведенное вместе, как мы наблюдали за перестановкой мебели в нашем кабинете, и как вы нас учили три секунды. Для вас, вероятно, день с нами был не более чем наказанием за дуэль, но для нас то время было весьма любопытным событием. Соню хотя бы развлекли, а то она постоянно ревела.

– А что с ней? – изумился я.

– Ой да чувствительная шибко. Напридумывает себе всякое, вот и ревет. За ней г-н Терехов все бегал, да и сейчас активно метит в женихи, а она что тогда ни в какую, что сейчас. Тогда из-за него ревела, теперь тоже.

– Терехов… Те-ре-хов… что-то знакомое! И что же, Софии совсем не нравится г-н Терехов? Так, а кто он таков, чем занимается, кто по чину?

– Да знаете вы его, племянник князя Тригоцкого – граф Алексей Петрович Терехов. Недавно сменил отца, служит прокурором. Сами же знаете, ей-богу, не попугай же я вам, чтоб пересказывать, – ответила Дуня, после чего показательно вздохнула и продолжила: – Вот и я задаюсь вопросом: чего не жениться? Г-н Терехов граф, имеет доход, недурен собою, да что там, разве ее переубедишь? Да и гордости в ней, как в царице, вот только откуда – неясно. Она, насколько я поняла, обиделась на того за что-то, вот он и думает да гадает, все разгадать не может, чего это у ней в голове стряслось.

– А во фрейлины ее не взяли? – поинтересовался я. – Евдокия Антоновна, не соблаговолите ли вы станцевать со мною?

– С удовольствием. Пусть все от зависти погорят, – согласилась Дуня, выходя со мною в центр. – А во фрейлины она не пошла, хотя я ее всеми силами уговаривала. Сами посудите: я стала фрейлиной, у меня появился богатый покровитель, который и платья мне дарит, и драгоценности, шубу из лисы, расшитый серебром и золотом платок, да еще и сюда вывел – выгода на выгоде. Могли бы вы предположить, чтобы какая-нибудь купчиха была допущенной на светское мероприятие? Нет? Вот и я не могла. Знала бы, что попасть в ваше общество так легко, сделала бы это намного раньше, а не сидела бы, не ждала бы какой-то любви.

– Г-жа Правдина, да вы настоящая купчиха!

– Кровь, что сказать! – расхохоталась Дуня.

– Вы напоминаете мне Марию Константиновну, когда та была еще юной девочкой. У нее такая же деловая хватка, нюх на прибыль.

– Нет уж, с вашей женой мы совсем не похожи. У меня нет того безрассудства, которое присуще ее импульсивным поступкам и дерганному характеру. Я слишком расчетлива, так что услуживала бы вам, как могла, ковриком бы стелилась. А она вон уже какая красная стоит, ревнует. Надеюсь, когда мы докончим танец, она меня не съест? У меня завтра утром примерка, не хотелось бы, чтоб съели, а послезавтра – на здоровье.

– Прямота ваша бесценна, Евдокия Антоновна! Знаком с вами второй в жизни день, а вы мне уже все выложили, что могли!

– А то! Я не дворянка. Мне ломаться не стоит, не поверят.

Пока мы с Дуней кружились в танце, многие перешептывались и обсуждали нас, как будто бы в моем появлении и самой фрейлине заключалась вся цель общественного существования, точно на паркете мы решали судьбы народов и строили Наполеоновские планы. Кончив танцы, Евдокия вновь повторила мне приглашение, написала адрес и сунула в руку. После меня с бывшей смолянкой изволила танцевать почти вся зала, видно, надеясь заполучить от нее какие-то интересные подробности обо мне, но Правдина отказала всем и, показательно раскрыв веер, удалилась из видимости. Вскоре я услышал шепотки, которые твердили, что покровитель Дуни объявился инкогнито и увез ее в Зимний.

Без внимания я был недолго, через считанные мгновения ко мне подошли П*. Только г-же П* стоило завести диалог, как Александрия все внимание перевела на себя, принялась за шутки и хохотать. Примечательно, смех birdie звучал, как голосок какой-нибудь птички, которая визжит оттого, что ее мнут в кулаке. Хохоток балерины рассмешил меня не на шутку, и я тоже развеселился. Сначала супруга моя терпела флирт на стороне, всячески отвлекая себя. То она беседовала с Аришей Растопшиной, то висла на Мише, от которого, казалось, окружавшая его толпа ожидала неких заключений, но вскоре взбесилась и стремительно метнулась ко мне.

– Отвезите меня домой, я устала! – приказала мадам де Вьен.

Прознав свою неуместность, П* поспешили раскланяться и оставить меня с мадам де Вьен наедине.

– Разумеется, только позвольте мне попрощаться с родителями Керр, – подставляя локоть Мари, произнес я, следуя вместе с нею из зала.

– Да прощайтесь вы с кем хотите! Хоть со всеми тут перепрощайтесь! – язвительно прошипела émeraude, отталкивая мою руку. – Только не заставляйте меня долго ждать, пока вы наоблобызаетесь здесь. Я беременна, устала от вас и хочу домой!

Стоило мне направиться к Керр, как я врезался в Вильгельмину, которую вел с танцев Феликс. Обмерив меня ненавистью с ног до головы, княгиня вспыхнула и поглядела на супруга, мол: «поставь его на место, он посмел задеть меня!» Подхватив настроение жены, Феликс выдал:

– Что вы обижаетесь, Виль? Видите, человек настолько несчастлив, что стал ужасно рассеян.

– Извините, случайно… – нелепо вставил я, совсем позабыв, куда и зачем направлялся.

Тогда заспешил к хозяевам вечера, Девоянам, пребывавшим в кругу Карамазиных и Бекетовых. Подойдя к компании, заметил, что все меня ненавидят и едва терпят появление, так что задерживаться в конечных разговорах не стал. Распрощавшись со всеми, я поспешил на выход, но в последний момент задержался в дверях. Взгляд мой зацепился за Керр. Принцесса Раус-Шляйз выглядела весьма тревожной, на грани помешательства, все время потерянно оглядывалась по сторонам, а Анатолий Дмитриевич наблюдал за мною. Поклонившись князю, я желал застать в его лице хоть какую-то положительную реакцию, но тот, словно не приметив меня, холодно отвернулся, развернув и жену.

Приказав лакею вести лошадей медленнее, я уселся в экипаже напротив Марии, которая так и не перестала дергаться. Некоторое время мы выдерживали молчание, но скоро я не удержался.

– Дорогая, полно вам, что стряслось? Прошу вас, объяснитесь, – начал я, взяв ручку супруги в свою ладонь.

– Это мне-то должно теперь распинаться?! – вскрикнула она, пихнув меня в плечи. – Сначала ты даже не заступился за меня перед Бариновым, когда он сравнил меня с твоими пресловутыми усами, затем бросил меня, чтобы все они, все эти желчные, гадкие завистники смеялись надо мной! Скажу тебе, что твой план удался, и, как видишь, даже родной отец постыдился ко мне подобраться, пока я, как дешевенький, второпях кинутый браслетик, ждала тебя на этих проклятых диванах! Ты должен был остаться со мной, а не шататься с этой ба-ле-ри-ной по дворцу, заигрывая с ней! Соврал мне, что в карты играл и сигары курил, а от самого даже и дымком не поводило! Потом ты еще не со мной танцевал, а с какой-то отчебушкой, смолянкой! Затем снова прилип к танцовщице! На глазах у всех меня унизил, когда с нею заговорил! Ты всюду должен был быть со мной! Ненавижу тебя! Какой ты змий, Адольф! Как же я тебя ненавижу!

– Вот оно что, из-за этой балерины ты так, – вздохнул я, начиная оправдываться. – Мари, ты все не так поняла…

– А! Все подлецы только и повторяют друг за дружкой эту поганую фразу! – еще больше возопила мадам де Вьен, начиная махать руками, постоянно толкая меня в плечи. – Я все правильно поняла, умник! Мне надоели твои концерты! Мне надоели эти унижения!

– Мария, прошу, угомонись и послушай! – повышая голос, просил я, пытаясь схватить княжну за руки.

– Не собираюсь тебя слушать! Тебе просто нравится издеваться надо мной! Тебе нравится меня унижать! – не поддаваясь мне, верещала княжна, почти колотя меня. – Как же тебя ненавижу! Это было моей ужаснейшей ошибкой – выходить за тебя замуж! Лучше бы ты умер от яда, я была бы вдвое счастливее! Ты всю жизнь мне испортил! Ненавижу тебя, змий!

Тут мной овладела злость, и я хлестко ударил Марию по лицу. Супруга упала на коричневые подушки и заплакала, прижимая дрожащую ладошку к полыхающей щеке. В ужасе я подпрыгнул на месте, ударившись головой об верх экипажа. Лакей счел случившийся звук сигнализацией к остановке. Воспользовавшись моментом, я выскочил из кареты и, подвернув ногу о некстати лежащий камень, приземлился всем весом наземь. Встревоженный лакей сразу подскочил ко мне и помог встать на ноги.

– Отвезите мадам де Вьен домой, – растерянно проговорил я. – Ежели пожелает к родителям – не противьтесь. Сделайте, как она скажет.

– Князь, но как же вы? Не смею оставить вас! – всполошился лакей.

– Поезжай! – махнув рукой, наказал я и взошел на мост, тревожно ловя каждый удар сердца в груди.

Кинув взгляд на воду, я заметил, что канал пребывает в глубинно умиротворенном состоянии, и ни малейшее дуновение не может встревожить этой черной, безжизненной воды, отражающей зеркалом мрачные тучи кромешной ночи и мой одинокий силуэт. «Что же я натворил!.. Я ударил женщину! – носились мысли в голове. – Ударил ее по лицу… ударил по лицу Мари! Ударил по лицу беременную женщину! О Боже, кара мне! Что же я наделал! Я – чудовище… негодяй! Тряпка! Господи, что я такое после этого!»

– Монетки не найдется, милостивый государь? – прерывая думы, появился грязный мужик в ошметках.

– Нет, сударь, не найдется. Есть табак, насыпать?

– И что с ним сделаю? Ты лучше монет дай, папаша, – настаивал мужик, подбираясь ближе.

– Какой я вам папаша? Нет у меня и гроша! – злобно проворчал я, замечая, что в груди начал зарождаться страх. – Проваливайте своей дорогой!

– Иначе что, изобьешь, как барышню свою? После того как ты женщину ударил, ты – змея!

Оглядев хилого мужика так, словно мне только что открылась вселенская истина, я сам собою кивнул, развернулся и зашагал в направлении Английской. «Змея! – повторял я, с каждым разом ускоряя шаг. – А ведь прав он! Как прав… одно насилие порождает другое, это не последнее, но разве первое?.. Змея!» Некстати начавшийся ледяной дождь, прежде только накрапывающий, превратился в самый настоящий вихрь осколков. Добежав до первого попавшегося дома, я спрятался под козырек. Так бы я и простоял, ежели бы не знакомая фигура, вывалившаяся из дверей.

– Герман Германович, вы? – спросил я, поправляя цилиндр.

– Это не я! Уво-… Уво-!.. Твою!.. Уво-ль-те! – осипшим пьяным голосом еле выговорил князь. – До-св… Дсвдн… До свидания, ваше сиятельство. Это не я! За-… твою! За-за-запомните, что это не я!

Наблюдая, я проследил за ковыляющим г-ном Хмельницким до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом на Фонтанку. Встряхнувшись, я вслушался: за стенами особняка раздавался смех и игра на пианино. Опознав дом г-на В*, на котором так и продолжала серебриться прибитая Мишелем табличка: «общество с ограниченной ответственностью», я юркнул внутрь. Как прежде, на втором дымило и шуршал банкомет, внизу пили, а наверху развратничали. Только вошел в запыленный зал, игроки замолчали. Господа, находившиеся в шаге от пьянства, глядели на меня нагло и прямо, выжидая момента, чтоб наброситься или со словами, ежели еще соображали, или с кулаками. Стоило мне сесть за штосс, как картежники принялись подыматься со своих мест и переходить к другим столам, пока я не остался совсем один. Банкомет же, пожав плечами, выпучил глаза и тоже поднялся, удалившись следом за остальными.

– Господа, в чем дело? – воскликнул я, обратив внимание залы.

Решительно никто мне не ответил. Тишина висела такая, что только и слышалось неистовство верхнего этажа. Недолго на меня проглядев, зала продолжила начатые игры. Вылетев на лестницу, я встретил г-на В*.

– Ах вы! Ну-ну! – произнес тот, лицо его бородавчатое побагровело.

– Что не так?

– Ничего-ничего! – отделавшись, г-н В* буквально побежал наверх.

Поглядев ему вслед, я замедлил шаг и задумался: «сумбур начался еще с г-жи Девоян, да так и не прекратился. С какого перепугу меня вдруг возненавидели? Из-за Татьяны, что ли? Ну так это выходит нелогично».

Спустившись вниз, я вошел в кабак, осмотрелся, тотчас зацепившись взглядом за хорошо знакомые эполеты. Там, где смрадило дешевым табаком, рвотой, непотребной закуской, в особенности протухшей рыбой, подгнившими фруктами и разлитым пивом, сидел Керр, склонившись над стаканом. Меня бы он не смог заметить, потому что был в самом дальнем углу, спиною к двери, еще и ужасно пьяный, это было видно по тому, как он наливал себе спиртного мимо стакана.

– Garçon! – остановил я официанта, который был совсем не гарсон, а мужчина лет пятидесяти пяти с уставшими веками и опустившимися щеками. – Скажите, как имя того господина?

– Не могу знать, – пряча уставшие глазенки, насупился официант, но только я сжал сильнее его руку, тот выдал: – Их сиятельство князь Альберт Анатольевич Керр. По крайней мере, мне так передал хозяин и наказал как следует обслуживать.

– Давно он у вас время в пьянках проводит?

– С сентября, ваше сиятельство… с сентября двадцатого числа… Каждый день в одно и то же время является, а уходит в пять утра. Заказывает разное, сначала было пиво, затем вино, потом наливка на смородине, теперь только шнапс… с третьего октября шнапс. Бывает и самогон, но редко.

– Merci beaucoup.

– Вам принести чего-нибудь, ваше сиятельство?

– Нет, ступайте… прикажите подать экипаж, мы скоро уезжаем.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

Почти настигнув фигуру Альберта, я остановился: «хочет ли он, в пьяном угаре, видеть меня теперь?» Все-таки решившись, я продолжил путь. Чем ближе подходил к Керр, тем больше винил себя в том, что потревожу его, что застану столь сильного человека в унизительном для него положении, в состоянии вопиющем. Сев напротив Альберта, я устрашился, что тот прогонит меня. Но, налив шнапса, Альберт отодвинул стакан мне, а сам, схватившись за бутылку, отпил из горла.

– Кто-то умер? – неказисто прорезался мой побледневший голос.

– Жизнь моя! – занюхивая шнапс кулаком, провыл Керр.

Говорил князь хоть и тихо, но стоило ему начать, как пьяный кабак испуганно умолк, озираясь на нас. Бас князя прозвучал тяжело, как стон умирающего льва.

– Вам всего-то тридцать с копейками, и в эти тридцать с копейками вы генерал от артиллерии! Немыслимое достижение, Альберт Анатольевич! Некоторые в ваши годы никто, а вы – все! Как вы можете говорить, что жизнь умерла? Вы прошли Наполеоновские войны, прошли Кавказ, вы одарены стратегическим мышлением, вообще умом, одарены голосом. Вы красивы, богаты, у вас фабрики сладостей по всей стране! У кого ни спросишь – все вам завидуют, но не черной завистью, напротив, вас любят за ваши достижения и желают вам больше! А государь-то, а Михаил Павлович, а Константин, а Николай, как они-то о вас приятно отзываются, а императрица?.. – она очень любит ваши визиты! Вспомните, вы один из немногих, с которым царская семья поддерживает близкие отношения, и сколько подарков они вам дарят, куда вас только не зовут с собою! Многие хотят такой жизни, как у вас, Альберт Анатольевич. Жизнь ваша жива и пышет! Ежели вы спросите, чего, мол, Адольф, тогда со мною не водишься, только за Бариновым слоняешься, сколько тебя от него не отводил?.. Да потому что! Вы честный, вы безгранично добрый, справедливый, великодушный и глубоко моральный человек, а я… а я сегодня ударил женщину… беременную женщину! Вы многого обо мне не знаете. Не знаете низостей, что я творил. Вы идеализируете меня, равняете с собою, но вы совсем другой… вы не то, что я. Боюсь вас разочаровать, а разочарую вас скоро, как только меж нами начнется настоящая дружба. К тому же у вас есть Розенбах… Я всегда был как напросившийся между вами, это меня тяготило. Когда мы с вами поехали ко мне на дачу, помните, я-то думал тогда, да и сейчас так же думаю, что не достоин вашего участия в моей жизни, не достоин снисхождения вас ко мне, Альберт Анатольевич. Вы всяко возились со мною, как с ребенком. Вы возились! Вы, герой войны, возились с человеком, который за двадцать пять лет не сделал ничего, кроме лежания на диване! В мои двадцать пять вы уже дослужились в карьере, а я – совершенное ничто. Это моя жизнь умерла, и я пить должен! – заканчивая речь, выпив шнапса, я начал морщиться и задыхаться. – Я просто недостоин вас, поэтому не могу вам даже «ты» говорить, хоть мы и перешли! Не ваше это общество, этот вонючий кабак, над которым во втором этаже проигрывают деньги, а на третьем по-черному развратничают. Такой человек, как вы, не имеет права здесь находиться уже только от высшего благородства души и не имеет права говорить, что его жизнь умерла…