Смертельный ретрит

Он проводил её, и по дороге они разговаривали. Она оказалась здесь недавно, родом с Явы, приехала на Бали преподавать традиционный танец и писать статьи о культуре.

– Вы полицейский? – спросила она с лёгким лукавством.

– Следователь. – Он усмехнулся. – Иногда сам себе завидую: каждый день новые истории.

Вечер закончился у храма. Они обменялись телефонами.

Первое свидание прошло в старом варунге: рис, курица в кокосовом молоке, сладкий чай с лимонной травой. Путу смеялась, рассказывала истории о своих учениках, о бабушке, которая учила её танцевать бараонг ещё в детстве.

Джая слушал. Ему нравился её голос, её руки, всегда в движении, и тонкий браслет из серебра с крошечным агатом.

Постепенно она вошла в его жизнь. Они любили долгие прогулки по рисовым полям, вечерние разговоры о книгах и путешествиях, смеялись до слёз над мелочами. Она мечтала написать книгу о балийских легендах, он – построить дом с окнами на море. Через год они сыграли скромную свадьбу в маленьком храме на окраине Убуда: она – в традиционной сабай из золотистой парчи, с цветами франжипани в волосах, он – в белой рубашке и саронге. Были только родные, друзья, благословение и их чистая радость. С тех пор всё стало общим: дом, утро, надежды и тревоги. Они стали жить вместе в доме с верандой и резными ставнями. Утром Путу варила кофе с корицей, пекла лепёшки, он гладил форму, уходил на службу. Его карьера росла: за спокойствием скрывалась проницательность. В тридцать пять он стал старшим следователем. Раскрывал нелёгкие дела – наркотики, торговлю людьми, афёры. Коллеги уважали его. Начальство ворчало, что он «слишком правильный».

Вечера были простыми: жареный темпе, маринованная рыба, настойки из имбиря. Иногда приходили друзья: Ньоман, старый друг Джайи, и его жена Катут, весёлая и разговорчивая женщина, часто навещали их. Были и другие: Ваян и Геде, молодая пара из соседнего дома, с которыми они устраивали вечера настольных игр и барбекю во дворе. Иногда приходила младшая сестра Путу – Дэви, студентка из Денпасара, с кипой смешных историй и свежими городскими сплетнями. Их дом всегда был полон смеха, ароматов специй, звона чашек и неторопливых разговоров о жизни, будущем, маленьких радостях. Путу и Джая были общительными, любили гостей, устраивали праздники на Новый год Ньепи и вечеринки с карри и фруктами после церемоний в храме. Их семья складывалась не только из кровных родственников, но и из тех, кого сердце называло своими. Разговоры, смех, песни и танцы. Путу любила устраивать маленькие праздники: угощала самодельными сладостями, рассказывала легенды.

Она преподавала танцы, писала статьи. Её знали и уважали. Говорили: «Путу Айю умеет возвращать радость». Иногда она смотрела на него и говорила:

– У нас будет дочь. Я знаю.

Он верил.

Но годы шли. Ребёнок не приходил. Каждая новая надежда разбивалась о молчание тестов и сочуственные взгляды врачей. Джая видел, как боль и разочарование постепенно меняют Путу – из жизнерадостной девушки с искрящимся смехом она превращалась в тихую, погружённую в себя. Её глаза, прежде тёплые и светлые, теперь часто были полны слёз, а голос – хрупким и уставшим.

Поездки в Джакарту и Сингапур, обследования и консультации – они перепробовали все. Диагноз, который они получили – аутоиммунное заболевание, разрушавшее надежду. Врачи говорили: «Маловероятно, что вы сможете иметь детей». Это звучало как приговор, но Путу не сдавалась.

Она верила в силу природы и традиций. Целители, священные источники и древние ритуалы стали её опорой. Джая поддерживал её всегда, хотя сам оставался скептиком. Он часто сидел у её ног, когда она плела подношения из пальмовых листьев, стараясь разделить её веру, молча думая: «Пусть это никогда не кончается». Его молчание было полным поддержки, даже если разум сомневался.

Был ретрит. Первый. Порекомендовала его мать одной из её учениц – женщина, которая утверждала, что эти практики помогли ей "переродиться" после болезни. Это был не просто духовный опыт – за него платили тысячи долларов. Такие закрытые ретриты стоили немалых денег: оплата "гуру", проживания, специальных церемоний, очищающих практик. Сюда ехали богатые туристы, искатели смысла и уставшие от жизни люди. На этом делались большие деньги: обнажённые души становились самым прибыльным товаром.

Джая тогда колебался. С одной стороны, он чувствовал: что-то в этом настораживает. С другой – видел, как угасает его любимая, как тонет в боли и отчаянии. Они потратили накопления, Джая взял ссуду в банке. Джая не мог поехать с ней – служба требовала его присутствия. Его обязанности, смены, расследования – всё отнимало силы и время. Он доверял ей и верил, что это безопасная, хоть и дорогая, духовная практика.

Первый ретрит изменил её: она вернулась тише, задумчивее, с отрешённым взглядом, будто часть её осталась там. Второй ретрит… и её не стало.

 Её нашли на склоне холма. Несчастный случай, сказали. Всё было слишком быстро: кремация, закрытие дела. Джая не мог дышать. Его перевели в Куту. Он не смирился. Пять лет одиночества. Пять лет бессонных ночей, памяти о её улыбке, о том, как пахла её кожа жасмином и маслом сандала. Пять лет борьбы с начальством, которое не захотело услышать.

Глава 2

Ольга проснулась от знакомого, почти интимного ощущения: лёгкий сквозняк скользил по коже, лепесток акации щекотал ногу, а где-то совсем близко шуршал в листве варан. Проснулась – но не торопилась открыть глаза. Бали учил не спешить. Здесь даже утро начиналось не как событие, а как приглашение: мир предлагал себя медленно, сдержанно, без надрыва.

Она открыла глаза. Лучи солнца скользили по белой простыне, по полу, по деревянным балкам. Сквозь бамбуковые ставни в комнату лился аромат ванили и жареных бананов. Дом был старый, но аккуратный – деревянный, на прочных сваях, увитый лианами и спрятанный в зелёной тени тропических деревьев. Старинные резные двери, выцветшие ткани, обветренные ставни – всё дышало атмосферой места, где сочетается история и современный комфорт. В окнах отражались рисовые поля и бамбук, а по ночам доносился тихий шорох листьев и трели цикад – дом стоял в джунглях, на самом краю света.

Район, где она жила, был не самым богатым, но и не самым бедным. Здесь смешивались старые семьи, лавочки с сувенирами, кафе и гестхаусы. Узкие, местами пыльные улочки, по утрам наполненные запахом свежесваренного кофе и жареных бананов. Место, где каждый знал друг друга, но при этом никто не лез в чужую жизнь. Современный тропический рай с оттенком реальности, где Ольга могла чувствовать себя в безопасности и одновременно – на виду.

Окраина Убуда: слишком далеко от туристической толпы, слишком близко к тому Бали, что не продаётся за улыбки. Она выбрала этот уголок осознанно. Жить в Куте – значит тонуть в туристическом шуме, в Чангу – в глянце и вечеринках. А Убуд давал нужное: тишину, пространство, возможность видеть и слышать. Здесь никто не вмешивался, и каждый был сам по себе. Здесь легче было слушать остров и замечать то, что другие пропускают. Рай для беглецов, но и ловушка для доверчивых. Узкие дороги, по утрам запах благовоний и кокоса, старики в саронгах, играющие в шахматы под навесами. Место, где никто не спрашивал, откуда ты и почему остался. Где можно было исчезнуть – и никто не задавал вопросов.

Внизу, в тени мангров, соседка Ньоман уже готовила завтрак, и этот запах – пряный, золотистый – был как якорь, напоминание: ты всё ещё здесь.

Ольга приподнялась, стряхнула с ноги высохший лепесток и усмехнулась себе.. Каждый день начинался как пьеса, где она не всегда понимала, кто автор.

Она медленно встала, прошла босиком по прохладному полу, включила плитку. Засыпала в кофеварку молотый кофе, добавила кардамон, корицу. Кофе был не просто напитком – ритуалом. Способом напомнить себе: дыши. Замедлись. Почувствуй.

В отражении старого зеркала на дверце – женщина, которую жизнь учила не верить в случайности. Ольга была высокой, тонкой, с тем типом классической красоты, что никогда не выходит из моды. Высокие скулы, прямой нос, серо-зелёные глаза, в которых угадывалась острота мысли и упрямство выжившей. Длинные светло-каштановые волосы. Очки в тонкой металлической оправе смягчали черты, делали лицо чуть менее колючим. Стиль – сдержанный и элегантный: льняные ткани, светлые оттенки, изысканная простота.

В ней сочетались мягкость и ясность – умение слушать и слышать, проникать в суть и одновременно удерживать дистанцию, чтобы не растерять себя.

Голос – низкий, бархатистый, с лёгким оттенком улыбки, но каждое слово несло точность и силу. Она говорила чётко и по делу, умея так повернуть разговор, что собеседник ощущал себя услышанным и важным. В её словах скрывалась не только аналитика, способная разложить сложное на простое, но и холодная решимость, как стальной каркас под мягкой оболочкой.

На шее – цепочка с кулоном в виде крыльев. Старый подарок. Он казался безделушкой, но был как насечка на сердце. Из той жизни. Из Москвы, которую она почти разучилась видеть во сне.

Ольга вышла на веранду. Мир вздохнул ей навстречу. Птицы с алыми хохолками проносились над рисовыми полями, в небе плавали облака, на ветру развевались выцветшие флаги ретритов. Под ногами скользнула ящерица. Ветер принес запах солёной воды и цветов.

Телефон мигнул. Пальцы привычно нашли экран. Анонимное письмо. Без имени, без эмодзи, без предисловий:

"Гость мёртв. Комната слишком чиста. Полиция молчит. Всё закрыли. Слишком быстро."

Она не дрогнула. Просто поставила чашку, просто опустила ресницы. Стиль письма – как старый след на песке. Она знала, от кого. Один из тех, кто когда-то, в той жизни, жил по тем же законам: видеть, замечать, помнить. Даже когда нельзя говорить вслух.

Пальцы скользнули по кнопкам ноутбука. Три минуты – и она уже знала адрес. Гестхаус в Куте. Русский турист. Артём. Высокий, молчаливый. Искал что-то, что никто не мог ему продать: больше жизни, больше откровения, больше боли. Руководит расследованием инспектор Джайя. Она слышала о нём. Не продажный. Не глупый. Пугающе внимательный. Один из немногих, кого она уважала – заочно. Теперь они, возможно, пересекутся.

Ольга давно не писала для редакций. Но её тексты – под псевдонимом – продолжали жить своей жизнью: в закрытых каналах, на форумах, в чатах людей, которые верили, что правда всё ещё существует.

Она писала о теневой экономике острова: наркоторговле, псевдо-духовных ретритах, исчезающих туристах, странных смертях, несанкционированной вырубке лесов и коррупции, уходящей в самые высокие этажи. Её тексты называли "темной стороной рая". И хотя публично она оставалась тревел-блогером с острым языком, в приватных чатах её слова читали журналисты, IT-шники, правозащитники, беглые политики и те, кто знал цену информации.

Её личная жизнь была пуста: короткие романы, исчезающие мужчины, лёгкость, за которой скрывалась тоска по близости, которой она себе больше не позволяла. Она давно решила: её любовь – это работа. Единственный постоянный спутник – кот Мишка, единственный голос, что не предаст.

В Москве она взлетела благодаря громким расследованиям: от афер с благотворительностью до разоблачений силовиков. Её знали, её боялись, её ненавидели. Когда всё рухнуло – редакцию закрыли, коллега исчез без следа, имя стало проклятием – она успела исчезнуть. Стиль остался прежним: ирония, беспощадность, холодная точность. Даже в изгнании она продолжала писать так, как будто каждое слово – последний патрон.

Пока кто-то ищет лайки – она ищет пустоты. Пока кто-то молчит – она называет вещи своими именами. Даже здесь. Даже сейчас. Даже в изгнании.

Бали стал её убежищем не потому, что она верила в его магию, а потому что это было место, где можно раствориться. Остров принимал чужаков, но не задавал лишних вопросов. Здесь все – временные, все – в пути, и Ольга оказалась среди таких же потерянных и бегущих. Тропический рай щекотал нервы своей красотой, но за этой красотой она чувствовала постоянную зыбкость, иллюзорность, что только усиливала её тревогу. Пальмы, закаты, улыбки – но стоило прислушаться внимательнее, и в этом раю слышался шёпот тех, кто пропал.

Она жила скромно: тревел-блог приносил не так много, редкие переводы и статьи под псевдонимом – чуть больше. Донаты от подписчиков, тех, кто ценил её беспощадный взгляд и честность, давали возможность не думать о хлебе насущном. Иногда её находили по старым связям – те, кто знал, на что она способна, и доверял её интуиции больше, чем официальным каналам. Тайные заказы, проверка фактов, поиск утечек – работа, которую нельзя доверить кому-угодно.

Не богато, но достаточно: арендовать старый дом на сваях, водить потрёпанный скутер, кормить кота, покупать кофе с корицей, свежие фрукты, вино по акции и редкие поделки в антикварных лавках. Иногда ей казалось, что она слилась с этим островом, как и он, скрывая за яркой оболочкой свою изнанку. Жить без излишеств её не тяготило. Она не стремилась к возвращению в прежний блеск и суету. Единственное, что оставалось постоянным – необходимость знать. Искать. Дышать в правде. Даже если за это не платят. Даже если никто не благодарит.

Ольгу на Бали знали совсем другой: улыбчивой, ироничной, с камерой на плече и безупречной лёгкостью в каждом движении. Она казалась своей среди экспатов: вьетнамки, лен, шляпа, бокал белого – и только глаза выдавали ту, что не умеет отдыхать по-настоящему.

Она жила на острове уже почти три года. За это время успела выстроить широкую сеть источников: местных жителей, бэкпекеров, экспатов, а также журналистов и людей из мира ретритов и бизнеса. Информация поступала из самых разных уголков – от случайных разговоров в кафе до тайных сообщений в зашифрованных чатах. Умение слушать и отделять зерна от плевел помогало ей находить правду среди множества лжи и иллюзий.

Бали умел прятать. Под мантрами, под ретритами, под псевдо-духовностью.

Она собралась быстро: льняная рубашка, свободные шорты, волосы – в высокий хвост. В сумку – телефон, блокнот, камера.

– Мишка, за главного, – сказала она коту, и он лениво шевельнул хвостом, не открывая глаз.

Скутер рванул легко. Ольга вписалась в поток: мимо лавок, где продавали манго и драконий фрукт, мимо храмов с подношениями, мимо собак, в которых, как верили балийцы, живут души мёртвых. В зеркале – рисовые поля, небо в дымке, и пёстрые флаги духовных центров.

Она ехала и думала: сколько таких историй она уже видела? Сколько раз обещала себе остановиться? Но каждый раз что-то толкало изнутри – искать. Сплетать нити. Даже если знаешь, что в конце – бездна.

***

Джайя остановил скутер у потёртых железных ворот.

Гестхаус дремал, вросший в тупик, как старый камень.

Двухэтажный дом, переделанный под сдачу комнат.

Стены – белённый бетон с прожилками сырости, местами трещины, местами водяные пятна.

Крыша – глиняная черепица вперемешку со старым шифером. По ночам под ней шуршат гекконы и мыши, ночные птицы. Джайя шёл медленно, отмечая каждую деталь.

6 изолированных комнат, каждая со своим входом с веранды.

Номера разделены тонкими перегородками.

Дешёвый гестхаус для тех, кто хочет спрятаться от мира.

Вход был открыт, как всегда. На острове редко закрывают двери на замок, особенно в таких местах. Полицейская лента была на месте, трепеща на утреннем ветру. Джайя провёл пальцем по пломбе – всё цело. Его подпись.

«Не входить. До завершения следственных мероприятий.»

Но он знал – ночью сюда все равно мог зайти кто угодно. Здесь никто ничего не видит, особенно когда идёт дождь.

Он открыл дверь в номер Артёма.

Комната встретила его тишиной. Маленькая, около 12–14 квадратных метров.

Кровать с деревянной рамой, тонкий матрас, застеленный не новой простыней.

Москитная сетка над кроватью, как старая паутина – больше для вида, чем для защиты.

В углу – пластиковый стол, весь в царапинах.

Старый расшатанный стул. Окно с облупившимися деревянными ставнями, которые давно не закрываются до конца. Потолочный вентилятор тихо дрожал, но воздух практически не охлаждал.

Ванная совмещённая. Душ – пластиковый шланг, вода едва тёплая, с перебоями. Стены – цементные, в углах грибок.

Запах сырости и старого дерева перемешался с остатками ладана.

В номере было ощущение застоя. Как будто время тут остановилось.

Джайя сделал круг по комнате. Тело уже увезли, но сама сцена осталась нетронутой: всё было так, как он запомнил вчера. Кровать – смятая, простыня со следом от тела. Подушка – с заломом, как будто голова всё ещё лежит.

Комната чистая, прибрана, никаких следов борьбы или беспорядка.

Пакет на голове, туго затянутый кожаным ремнём.

Синяки на теле, но они не типичны: нет следов удержания, царапин, разрыва кожи.

Вещи и документы находятся на месте, в порядке: телефон, паспорт, ноутбук, кошелёк, даже тапочки аккуратно стоят у порога.

Ночью был ливень – это важный фактор: звук дождя мог скрыть всё, а земля вокруг дома размыта, следов не различить.

Постояльцы спят или «ничего не слышали». Дежурного нет.

Телефон, ноутбук – изъяты криминалистами, но данных пока нет.

Он присел на корточки, разглядывая пол. Скрип фанерных плит откликнулся под подошвами.

Он знал, зачем вернулся.

Первичный осмотр – это для отчётности. Сейчас – для понимания.

Он встал, посмотрел на стену. Серый след от ладана. Слишком свежий.

Он врядли жёг ладан. Значит, кто-то был здесь до или после. Или хотел создать иллюзию, что смерть – часть обряда.

Он замер у окна. Вид во двор – заросли. Тропинка к бассейну.

Джайя прислушался к тишине.

Если он умер ночью, почему никто ничего не слышал? Ливень не заглушает всего.

Значит, либо он сам надел пакет и лёг, либо кто-то знал, как сделать это бесшумно.

Он прикрыл глаза.Представил:

Артём возвращается в номер. Пьёт воду из бутылки. Ложится. Кто-то заходит в номер. Бесшумно. Без борьбы. Как? Почему?

И главный вопрос:

Если это самоубийство – почему такая чистая сцена?

Если убийство – зачем оставлять ремень и пакет?

Если инсценировка – что хотели показать?

Он открыл глаза.

Самая тихая смерть – не всегда самая простая.Особенно на Бали.

Комната молчала, но он знал – она что-то скрывает. И завтра будет прятать это лучше.

Потому что слишком "чисто" – и от этого грязно.

Потому что слишком тихо – и от этого громко.

Потому что слишком логично – и потому лживо.

Я хочу посмотреть на эту комнату при свете. Без шума, без протокола. Я хочу увидеть не то, что осталось – а то, что было удалено.

***

Гестхаус был старый, затенённый, с облупленными ставнями.

Когда Ольга свернула, солнце уже было высоко. Воздух был густой, будто его можно было пить. Пахло сандалом, пеплом и чем-то тревожным. Она припарковала скутер.

Перед дверью в номер 3 стоял он. Старший инспектор Джайя.

Вживую – выше, чем на фото. Плечи широкие, шея крепкая, как у бывшего бойца.

Лицо – закрытое, как дверь с засовом, но в этих чертах читалась не столько суровость, сколько усталость. Бронзовая кожа, морщины у глаз, прямой нос, губы чуть сжаты, как у того, кто привык думать прежде, чем говорить.

Челюсть с резким изгибом – выдаёт упрямство. Щетина на щеках, веки чуть припухшие – бессонница. Но глаза… Глаза были главными на его лице. Чёрные, блестящие, слишком внимательные для островного полицейского, привыкшего к самоубийствам и мелким кражам. Такие глаза видят детали. Такие не обманешь.

На нём – простая белая рубашка с короткими рукавами, аккуратно заправленная в потёртые тёмные штаны. Кобура на поясе, старые, но надёжные ботинки.

На груди – полицейский жетон, тёмно-золотой, потускневший от времени. Он стоял спокойно, но так, что было ясно: каждый мускул готов к действию. Просто стоял, как часть этого утра, как будто был здесь всегда.

Когда она подошла ближе, он прищурился на солнце.

– Инспектор, могу я задать вам пару вопросов о происшедшем? Меня зовут Ольга Морозова.

У Джайи чуть дернулся палец. Он слышал это имя.Русская журналистка, «охотница за тенями», как её прозвали на закрытых форумах полиции и миграционных служб. Несколько раз её имя всплывало в делах с двойным дном: разоблачение подпольного борделя в Чианг Мае, случай с загадочным исчезновением туриста на Пангане. В отчётах значилось: «независимый блогер», «докопалась до сути», «мешала следствию, но была права».

Он читал её заметки. Проклинал за стиль – резкий, но не мог не признать: она видела то, что скрывали. Она умела видеть. А ещё – вмешиваться. И таких он одновременно уважал и побаивался. Потому что они несли за собой перемены. А перемены, как он знал, всегда стоили дорого.

Ольга тоже знала о нём. На Бали у полиции был негласный король – инспектор Джайя. Его упоминали бармены, гиды, даже таксисты. Кто-то говорил: «Если он берётся – дело будет раскрыто». Другие – «С ним лучше не шутить». В одном была уверена: он не продажный.

Он кивнул, прищурился на солнце.

– Мисс Ольга, – сказал он негромко, словно примеряя её имя на вкус.

– Инспектор, – ответила она, глядя прямо. – Раз вы здесь – значит, всё не случайно.

– Или это вы делаете это неслучайным.

– Я ищу правду.

Она улыбнулась уголком губ – больше глазами, чем ртом.

– Все ищут разное, – сказала она мягче. – Я ищу ответы. И я знаю, что вы тоже.

Он чуть склонил голову, взгляд стал внимательнее. Ветер шевельнул ветви, и сухой лист упал между ними – как флажок старта.

– Я читала ваши рапорты, – сказала она после паузы. – Стиль узнаваем. Внимание к мелочам. Умение видеть дальше, чем другие.

Джайя склонил голову чуть глубже.

– А я – ваши статьи. Опасные, но иногда полезные.

– Иногда? – чуть приподняла бровь она.

– Иногда, – подтвердил он. – Правда тоже может быть оружием.

Между ними повисла короткая тишина, но она не была неловкой. Была чем-то вроде признания: они оба знали цену словам.

– Значит, начнём? – сказала она.

Он жестом пригласил её войти. Открыл дверь.

– Один вопрос. Вы знали погибшего?

Она опустила взгляд. Пальцы чуть сжались на ремешке сумки.

– Не так, как он бы хотел. Но… да. Знала.

Она вдруг вспомнила. Не сразу – память, как всегда, подкинула фрагменты, когда не ждёшь. Лицо Артёма, его имя – мелькали когда-то в одном из её старых дел в Москве. Она не знала его лично, но фотографии, записи, косвенные упоминания были в материалах её последнего большого расследования. Того самого, из-за которого ей пришлось уехать. Артём тогда фигурировал на периферии – ИТ-специалист, человек, связанный с одной из структур, чьи действия она пыталась раскрыть. Он тогда не казался важным. Побочный свидетель, тень в чужой игре. Но его имя было в тех списках, что она запомнила навсегда.

И теперь он – мёртв. Здесь, вдалеке от Москвы, в мире, где никто не должен был его знать.

Ольгу передёрнуло. Мир оказался куда теснее, чем ей хотелось верить.

Голос её стал тише. Она не играла. В этом голосе было что-то личное, незавершённое. Что-то, что не давало ей покоя.

Он отметил это. Словно галочку внутри себя поставил.

– Тогда нам есть о чём поговорить, – произнёс он ровно. – Я ищу то, что другие упустили. А вы – задаете вопросы, на которые никто не хочет отвечать. Может, если сложить это вместе, выйдет больше, чем ничего.

Он помедлил, потом добавил, чуть тише, почти не глядя ей в глаза:

– Могу я надеяться на ваше молчание? По крайней мере, пока идёт расследование. Здесь каждый слух – как сухая трава на ветру. А я не хочу, чтобы дело закопали окончательно.

Она кивнула коротко, и на секунду в её лице мелькнуло что-то болезненно знакомое – уважение к тем, кто играет в ту же игру, где ставки всегда слишком высоки.

– И, – продолжил он, чуть мягче, – если вы согласитесь… Мне понадобится помощь с его записями. Они на русском. Ваш взгляд может быть полезен.

Она чуть усмехнулась – не торжествующе, а как человек, который слишком хорошо знает цену таким просьбам.

– Я помогу, – сказала она. – Но с одним условием: если я что-то увижу, я не стану молчать. Даже если это кому-то не понравится.

Он выдохнул, почти незаметно улыбнулся:

– Это и делает вас собой.

Она кивнула. Лицо стало собранным, но в глазах мелькнул отблеск уязвимости. Такой, что появляется у тех, кто слишком долго идёт один.

И этого было достаточно, чтобы понять: она пришла не ради клика. А потому что внутри – дрогнуло. Потому что некоторые смерти не дают спать. Даже на Бали.

***

Комната дышала неподвижной тишиной – как будто всё в ней остановилось в точке, где ещё недавно билось сердце. Никакой суеты, никаких следов паники. Вещи лежали аккуратно, будто их никто и не трогал. Ни один предмет не сдвинут. Всё выглядело… слишком правильно. Слишком чисто.