Смертельный ретрит

Ирэн Кипо

Смертельный ретрит

Пролог

Артём слышал, как гудит старый вентилятор над головой. Он лежал на кровати в дешёвом гестхаусе, уставившись в потемневшие от влаги стены. Пот стекал по вискам. В углу полз муравей, упрямый, как мысли, от которых он пытался убежать. Комната пропитана солью, потом и чем-то ещё – чем-то, что нельзя вымыть. Как память.

За окном Бали жил своей жизнью: петухи кричали, дети играли в мяч рядом с мотоциклами, женщина с подносом фруктов кричала: – Мангааа, папаяаа, бананаааа!

Артём не отвечал на звонки уже три дня. Телефон, разряженный, валялся под подушкой. Мать звонила каждый вечер. Он знал. И знал, что это больнее всего.

Ты же поехал на остров свободы, Тёма. Разве здесь ты не должен дышать? – так говорила ему Алина перед отлётом. Голос её был лёгкий, как дым – и такой же ядовитый.

Он приехал месяц назад. Из Москвы – в жару. Из снега – в песок. Из прошлого – в забвение. Снял номер в дешёвом гестхаусе нарочно – не из-за нехватки денег. Ему нужно было исчезнуть. Спрятаться среди таких же временных, ускользающих теней. Чтобы стать незаметным – даже для самого себя. И всё же прошлое тянулось за ним, как шлейф недокуренной сигареты.

Год назад. Тот же остров. Только другой Артём. И другая Алина. Они сняли виллу у обрыва – с открытой террасой, видом на океан и бассейном, в котором отражалась луна. Там, где шум волн заглушал все остальные звуки.

Алина тогда была на подъёме: у неё был свежий контракт с модным журналом, кожа цвета топлёного молока и новые эксперименты в голове. Она называла это «прощупывать грани».

Артём сначала смеялся. Потом – подчинялся. Она завязывала ему глаза шёлковым шарфом, твёрдым от соли. Затягивала узлы с хищной точностью. Её ладони были холодными и быстрыми. В подвале, где они практиковали «игры», пахло латексом, потом и духами с чёрным перцем.

Алина знала, куда ведут эти тропы. Артём – нет. Он шёл, босиком, по углям, потому что верил ей. Потому что хотел быть кем-то другим. Сильнее. Глубже. Свободнее.

Потом был перелёт в Москву. И зима. И Алина, ускользающая в ночь с другим – не уходящая, а играющая по правилам, которые они сами когда-то придумали. Она возвращалась утром, как ни в чём не бывало, заваривала кофе, надевала его рубашку, слушала, как он молчит. Это тоже было частью игры. Привычкой. Условием их странного мира, в котором боль – не всегда разрыв, а любовь – не всегда ласка.

Они продолжали жить вместе. Спали в одной постели, ели на одной кухне – Алина с утра нарезала манго, молча кивала, когда он спрашивал про погоду, мазала ноги питательным кремом, оставляя жирные следы на его стуле. Ссорились по мелочам – кто забыл купить кокосовую воду, кто не вынес мусор, кто слишком громко закрыл дверь.

Он знал её утренний голос с хрипотцой, когда она только просыпалась, и как она расчесывает волосы деревянной щёткой, начиная от корней. Она знала, как он ведёт себя, когда волнуется – теребит чашку, не смотрит в глаза, врёт неуверенно. Их быт был как будто нормальный – но в каждом движении жила тень той игры, в которой они когда-то растворились. И никто из них не умел выйти из неё по-настоящему.

Он знал запах её кожи, когда она злилась. Она знала, когда его мысли блуждают за горизонтом. И всё же трещина росла – тихо, как тропический грибок под штукатуркой. Он пытался это не замечать. Она – не говорила вслух. И он – в ванной, с дрожащими руками и странным ощущением, что его разобрали и не собрали обратно.

Он не мог забыть. Ни узлов. Ни вкуса крови от прикушенной губы. Ни взгляда Алины— без эмоций, сквозь маску.

Он вспомнил ту ночь. Одну из первых. Они только вернулись с пляжа, кожа ещё хранила следы соли и солнца. Алина надела откровенное чёрное платье с открытой спиной и накрасила губы ярко красной помадой. Артём курил на террасе, стоя босиком на холодной плитке, глядя, как она красится в отражении окна. Он тогда не понимал, зачем они туда идут – в этот полутёмный клуб, спрятанный за кухней вьетнамского ресторана. Без вывески. С фейс-контролем, который больше напоминал исповедь. Но шёл. Потому что Алина сказала: «Ты должен почувствовать».

Внутри пахло благовониями и телами. На потолке – зеркала. На сцене – женщина в кожаных лентах, с глазами, полными тумана. Люди двигались медленно, будто под водой. Музыка стучала не в уши – в грудную клетку. Всё было красиво и неумолимо. Там не разговаривали. Там смотрели, касались, дышали.

Алина держала его за запястье. Не за руку – именно за запястье, властно и нежно. Вела сквозь толпу. Иногда оборачивалась, проверяя, идёт ли он. Он шёл. Тогда – ещё немного напуганный.

В комнате за чёрной занавеской кто-то плакал. В другой – кто-то смеялся. В третьей – женщина сидела на коленях у мужчины и ела клубнику с его пальцев, словно всё это – не страсть, а ритуал. Алина смотрела на это спокойно, будто изучала. Артём ощущал, как с него срывают оболочку за оболочкой – без боли, без насилия. Просто – оставляя его с самим собой.

Когда они вышли, было уже светло. Пахло утренней жарой и раздавленным жасмином. – Ну как? – спросила она, натягивая очки. – Я не знаю, – сказал он. – Странно. Как будто я был не собой. – Именно, – ответила она. – Вот теперь и начинается настоящее.

Теперь – он просто жил: снимал байк, ел рис с курицей, купленный на углу у старушки по имени Ибу Рини, пил пиво Бинтанг на пляже и молчал. Смотрел на волны. На других людей. Словно наблюдал за чужой жизнью из-за стекла.

Иногда – вспоминал Алину. Её плечи, когда она выходила из воды. Её глаза, когда она лгала.

И тогда он шёл туда. На ту сторону Бали. В места, куда туристов не зазывали официально, но где их ждали. Где знали, как заманить – обещанием свободы, раскрытия, тайны. Где нет вывесок, только знаки. Где музыка играет на частоте, которую чувствуют те, кто ищет грани дозволенного – и чуть дальше.

Игры. Он не называл это иначе. Играли все. Кто-то – до боли. Кто-то – до крови.

А потом он возвращался в гестхаус. Пустой. Пропотевший. Заброшенный Богом и Букингом.

Глава 1

Глава 1

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо над океаном в медно-розовые тона. Вдалеке шумел прибой, пахло морской солью, прогретым деревом и гарью от байков. По улице то и дело проносились серферы с досками под мышкой, девушки в лёгких платьях, мужчины с загорелыми руками и вьющимися волосами. Это была не та Кута, что помнил Ахмад двадцать лет назад – с простыми пляжами и шумными рынками. Сейчас Северная Кута кишела серферами, коворкингами, кафе с эспрессо на кокосовом молоке и бесконечными цифровыми кочевниками. Здесь все выглядели счастливыми. На поверхности.

Ахмад Софьян, владелец небольшого гестхауса «Matahari Stay», стоял перед дверью номера 3 и снова стучал: – Мистер Артём? Сэр? Хеллоу?

Он старался сохранять спокойствие. В этом бизнесе, особенно на Бали, улыбка – часть униформы. Но сейчас кожа на спине покрылась липким потом, ладони дрожали, а сердце в груди отбивало тревожный ритм. Что-то было не так.

Ахмад нервничал. Он не был мнительным человеком. За свои сорок восемь лет он видел туристов всех мастей: йогов и пьяниц, инфлюенсеров и старых хиппи, семейные пары и сбежавших от мира одиночек. Но теперь всё тело чесалось от беспокойства.

Гестхаус стоял чуть в стороне от главной дороги, где байки проносились со свистом, а в кафе под звучание регги подавали фруктовые боулы и свежие роллы. "Matahari Stay" был типичным балийским гестхаусом для тех, кто искал простоту без лишнего пафоса. Небольшой двухэтажный дом с бамбуковыми ставнями, резными деревянными дверями, побелёнными стенами, на которых местами проступала сырость. На крыше – красная черепица, местами почерневшая от времени. Во внутреннем дворике росли пальмы и бугенвиллии, между которыми стояли пластиковые шезлонги. Небольшой бассейн – больше для декорации, чем для плавания. У входа – будочка с ресепшеном, где за стойкой всегда лежала книга бронирований с пятнами от чая. В воздухе смешивались запахи жасмина, влажного дерева и хлорки. В каждом из 6 номеров с собственным входом – вентилятор, простая кровать с балдахином, душ со слабым напором воды и старенький кондиционер, который требовал постоянной починки. Он жил этим местом: сам занимался бронированием и регистрацией, заказывал все нужное для гостей, варил утренний кофе и знал по именам всех постояльцев.  Этот молодой парень, русский, Артём – был тихим, вежливым. Не пил, не приводил никого. Обычный. Обычный до невозможности.

И всё же – уже второй день его никто не видел. Он не выходил к бассейну, не спускался за кофе, не отвечал на стук и звонки. А тапочки, как и прежде, стояли у двери даже во время дождя.

Ахмад снова постучал, громче: – Сэр?.. Всё в порядке?

Пустота за тонкой стеной словно сгустилась. Воздух пах морской солью, тёплым деревом, но сквозь это пробивался странный, еле уловимый запах. Что-то сдавило горло.

Рядом с дверью стоял каменный алтарь – плетёная корзинка с рисом, лепестками и зажжённой благовонной палочкой. Огонёк почти догорел. Остров – место духов, теней и загадок. Всё здесь впитывало тайну, как кора дерева впитывает дождь.

Ахмад поднёс руку к груди, нащупал старый амулет – серебряный брусочек с выгравированной мантрой. Его мать всегда говорила: «Когда не знаешь, кто за дверью, зови богов».

Чувство, почти животное, подсказывало: за этой дверью – беда.

Он приложил ухо к двери. Ни звука. Даже вентилятор не гудит.

– Сэр…? – голос почти сломался.

Он вставил мастер-ключ. Дверь скрипнула. Сладкий, гниловатый запах наполнил коридор мгновенно, как будто внутри долго что-то тухло.

Ахмад замер. В груди снова сдавило.

Толкнул дверь шире.

Номер был небольшой, но аккуратный, оформленный в простом балийском стиле для тех, кто искал бюджетный отдых без излишеств. Белёные стены, местами покрытые мелкими трещинами от влажности, отдавали прохладой. На полу – терракотовая плитка с узором, стёртым временем, ногам всегда было чуть прохладно. Раздвижное окно с облупившейся деревянной рамой выходило в заросший внутренний двор, где сквозь листья банановых кустов пробивался тусклый свет. На тумбочке – пластиковая бутылка воды, раскрытая пачка сигарет «Gudang Garam», мобильный телефон. Рядом валялся перевёрнутый стакан, у изголовья – связка зарядных проводов. В углу стоял старый вентилятор на треноге, покрытый пылью. На подоконнике – плошка с бананами, два уже почернели, и ваза с орхидеями, наполовину увядшими.

В углу – деревянная кровать с балдахином из тонкой марли, защищающей от москитов, смятое простое бельё цвета слоновой кости. И – Мужчина. Молодой.

Лицо посеревшее, глаза полуоткрыты, пустые. На голове – тонкий пластиковый пакет, стянутый коричневым кожаным ремнём так туго, что кожа под подбородком посинела. На шее – пятна, следы. Под ногтями – грязь.

Ахмад не сразу понял, что видит. Мозг отказался складывать картинку. Первое, что пришло в голову: «Он пьян… просто спит…». Но – запах. И что-то во взгляде мёртвых глаз сквозь пакет.

Он попятился. Колени подогнулись. Ноги стали ватными. Пространство в комнате как будто исказилось, как в кривом зеркале. Он оступился, больно ударился плечом о косяк.

Потом закричал. Хрипло, надсадно, животно.

– Помогите! Люди! Пожалуйста!

Дворик ожил мгновенно. Из соседних номеров выглянули туристы – пара немцев, девушка из Сеула, парень с доской для серфинга. Кто-то достал телефон.

Ахмад дрожал так, что выронил ключ. Он сел прямо на порог, сжав голову руками, сердце билось в висках глухим, жёстким гулом. Казалось, он сейчас потеряет сознание.

Руки нащупали телефон. Цифры поплыли перед глазами, но он всё же набрал номер полиции. Голос предательски дрожал.

– Помогите… мужчина… в номере… он… он мёртвый… я… Ахмад… «Matahari Stay»…

Двор гестхауса «Matahari Stay» окрасился в тревожные оранжево-синие блики, когда за воротами притормозила старая полицейская «Avanza». Из машины вышли двое патрульных – молодые парни в выцветших формах, с равнодушными лицами людей, которые видели слишком многое, чтобы удивляться. Следом за ними – инспектор Джайя Вирапутра.

Инспектор первым вошёл внутрь. Окинул взглядом тело. Его лицо осталось каменным, но пальцы чуть сжались в кулак. Он видел такое прежде. Но каждый раз внутри что-то сжималось.

– Кто обнаружил? – спросил Джайя.

– Я… – голос Ахмада сорвался. – Он был хороший человек. Тихий. Не пил. Всё время в телефоне сидел… вчера утром выходил… потом – ничего…

Пока Ахмад сбивчиво рассказывал, что произошло, патрульные лениво переглядывались. Один из них первым делом достал телефон и стал что-то писать в чат, даже не глядя в сторону номера. Для них это была рутина. На Бали смерти туристов случались чаще, чем хотелось бы думать: аварии, передозировки, сердечные приступы.

Джайя кивнул. Попросил всех выйти, но далеко не уходить. Гостям велели не снимать. Но кто-то, конечно, снял. В Куте секретов не бывает. И слухи поползли быстрее, чем криминалисты сделали первые фотографии.

Пластиковый пакет, ремень, лицо мертвого, синяки на теле – и пугающая аккуратность. Он осмотрел запястья – следов борьбы не было. Телефон лежал разблокированным. В рюкзаке – Омега-3, родиола, креатин. В углу – бамбуковый пуф, на нём лежала пачка сигарет Gudang Garam Surya 16, пепельница с одним окурком. На столе – пластиковый пакет из Minimart с банкой холодного кофе и батончиком SilverQueen.

В тумбочке – шнур для зарядки, открытая пачка презервативов Durex Invisible, маленькая бутылочка смазки. Рядом – кожаный жгут, скрученный в тугой узел, в который была вплетена тонкая резинка. Это был не спортивный аксессуар – скорее сексуальный инструмент, возможно для контролируемой гипоксии или БДСМ. Ни алкоголя, ни наркотиков. Ни одной лишней детали.

– Всё слишком чисто, – сказал он себе, – Вызывайте криминалистов, – коротко бросил он. – И проверьте все камеры в округе, опросите гостей.

– Но, сэр… – один из полицейских замялся. – Это же, кажется… самоубийство?

– Не кажется. Вызывайте, – повторил Джайя.

Джайя коротко кивнул. Потом обошёл двор и опросил всех постояльцев.

– Кто-нибудь что-то слышал ночью? Видел?

Ответ был один и тот же.

– Нет, сэр. Весь вечер шёл дождь. Сильный. – Это сказала девушка из Сеула.

– Последний раз мы его видели вчера утром у бассейна, – добавил немец. – После этого – нет.

Австралиец пожал плечами:

– Да я вообще весь день катался на серфе. Не видел его.

Никто не слышал ни криков, ни шума. Ни один из гостей не заметил, чтобы кто-то входил в номер или выходил. Камеры видеонаблюдения на ресепшене – отключены.

– Понял, – тихо сказал Джайя. Он повернулся к Ахмату, который всё ещё стоял, переминаясь с ноги на ногу, с бледным лицом.

– Давайте посмотрим книгу бронирований, – сказал Джайя.

Ахмат принес толстую, потрёпанную тетрадь в пластиковой обложке. Страницы в ней были исписаны аккуратным почерком: даты, номера, имена гостей. Джайя пробежал глазами.

– Кто ещё сейчас живёт в гестхаусе?

– Немцы – Клаус и Ханна, девушка из Сеула, зовут Юн Хи, и австралиец… имя не помню, но он с доской, каждый день серфит, – пробормотал Ахмат.

– Кто-то уехал за последние сутки?

– Нет, сэр. Никто.

– Камеры работают?

Ахмат отвёл глаза.

– На ресепшене камера была… но, сэр… опять отключилась. Электричество моргало. Часто здесь такое, сэр. UPS слабый, китайский. Запись – до 23:48.

– Вы проверяли?

– Да, я смотрел утром. Вчерашняя ночь есть только до половины двенадцатого. Потом – всё. Я клянусь, я не выключал, сэр.

Джайя кивнул. Это был бич всех дешёвых гестхаусов – перебои с электричеством, слабые стабилизаторы.

Он ещё раз окинул взглядом тетрадь.

– Кто-то ещё был в отеле, кого сейчас здесь нет? – повторил он.

…

Через сорок минут вторая машина подъехала к гестхаусу – тёмно-синий минивэн с надписью «Forensik Polisi».

Двое криминалистов – мужчина и женщина – неспешно начали раскладывать оборудование. На Бали даже смерть дышит ленивым ритмом.

Женщина начала с фотофиксации: общий план комнаты, детали, положение тела. Мужчина – с осмотра. Пальцы в перчатках аккуратно касались кожаных ремешков, складок пакета. Ни спешки, ни суеты.

– Пластик затянут плотно, герметично, – криминалист аккуратно обвел перчаткой край пакета, заглядывая под него. – Следов активной борьбы нет. Но вот тут… – он указал на запястье. – Незначительные ссадины. Возможно, попытка снять ремень, или… удержание.

Он склонился над телом, присмотрелся к коже под подбородком, к синюшным пятнам на шее.

– Положение тела странное. Руки полусогнуты, но без ригидности, как будто его кто-то уложил. Отек лёгких – классика удушья, но вот интересный момент: под ногтями – грязь. Значит, цеплялся за что-то. Или за кого-то.

Криминалист выпрямился, сделал пометки в планшете.

– В рюкзаке: витамины, добавки, родиола, жгут для эрекции, – проговорил он вслух, чтобы зафиксировать в протоколе. – Смазка на водной основе в маленьком флаконе, латексные перчатки, упаковка презервативов. Камера GoPro – отключена, но это для лаборатории. Телефон – разблокирован. Это странно.

Он достал ватную палочку, взял мазки с внутренней стороны пакета и ремня. Заметил тонкую волосинку, застрявшую в застёжке.

– Возьмём ДНК, – бросил он через плечо напарнице.

Взял образцы с подногтевого содержимого, с ремня, с внутренней поверхности бедра. Попросил сфотографировать все найденные предметы на полу, включая разбитый стакан.

– Возможно, автоэротическая асфиксия. Но пока так писать не будем. Отправим на лабораторный анализ, – сказал он.

–Буду ждать полный отчет, – сказал Джайя.

Позже, когда тело увезут в морг Prof. Ngoerah Hospital а номер опечатают, Джайя останется наедине с Ахмадом.

– Вы знали его? – спросит он.

– Нет, просто постоялец… – голос Ахмада сорвётся. Он сглотнёт, будто пытаясь проглотить ком в горле. – Он был тихим. Одиноким. Никогда не жаловался… Никогда. Прожил почти месяц. И просто – исчез.

Ахмад вытер пот со лба. Глаза его стали мутными, как у человека, который смотрит сквозь стекло. Он перевёл взгляд на дверь номера, уже опечатанную жёлтой полицейской лентой. Это был его маленький бизнес, его дом. И теперь – место смерти.

– У меня за все годы такого не было, сэр… – тихо добавит он. – Это место – оно должно быть чистым… для отдыха… для жизни. А теперь? Люди узнают… В чатах напишут, на форумах. Скажут: «в "Matahari Stay" кто-то умер». Никто не захочет бронировать.

Он замолчит, прикусит губу.

– Я не только о деньгах, сэр… Просто… – он отвернётся, но голос предаст его. – Просто не хочу, чтобы это место стало про смерть.

Полиция Северной Куты – это мир своих правил и границ, где древние традиции встречаются с современной бюрократией, а понятие «правосудие» часто оказывается подвешенным между культурой и коррупцией.

Старший инспектор Джайя Вирапутра это знал.

Знал давно, знал лучше других.

Здесь расследования редко выходили за рамки формального протокола. Проще всего было списать смерть на несчастный случай, а лучше – на самоубийство. Турист умер? Значит, был не в себе. Или переборщил с практиками. Или «экспериментировал».

Экономика Бали держалась на спокойствии пляжей.

Шумные дела – это риск. А риск – это враг.

В кабинете начальника, капитана Рено, пахло пылью и чем-то ещё – чем-то, от чего Джайя всегда хотелось поёжиться.

Стены украшали портреты местных вождей, дарственные кинжалы в витрине и ряд иконок, где улыбающиеся боги смотрели на мир с отрешённым спокойствием. Среди них терялись современные вещи: наградные грамоты, старый кондиционер, папка с надписью «Закрытые дела».

Когда Джайя закончил доклад о смерти в гестхаусе, капитан уже кивал, ещё не дослушав.

– У нас нет оснований считать это убийством, – проговорил Рено, лениво перелистывая бумаги, словно выбирал на рынке манго. – Иностранец. Молодой. Жил один. Может быть, психологические проблемы. Или сексуальные игры. Всё указывает на автоэротическую асфиксию. Заканчивайте.

Голос у него был ровный, уставший.

Как будто речь шла о сбитом байке. Или о забытой в отеле зарядке.

– А синяки? – Джайя не отводил глаз. – И ещё даже нет отчёта криминалистов.

– Мы не хотим скандала, – капитан поднял взгляд, усталый, но жёсткий. – Ты понимаешь, Джайя. Не первый день в полиции.

Это был не совет. Это был приговор.

– Оформите документы, сообщите консулу. Закрыть.

На Бали смерть иностранца – это всегда неудобство. Для гостиниц, для полиции, для духов острова. Правосудие здесь текло медленно, как густой мёд, и чаще всего – в обратном направлении.

Джайя молчал.

Челюсти сжались сами собой.

Он ощущал, как это решение – «закрыть» – ложится ему на плечи, как тяжёлый мокрый саронг. В груди скреблось старое чувство: всё это неправильно.

Но сказать это вслух – значит идти против системы.

***

Дом Джайи стоял на окраине Куты, где туристический гул превращался в отдалённый гул прибоя и стрёкот цикад. Старый деревянный дом с облупленной черепичной крышей, пахнущий морской солью, влажной древесиной и карри, что готовили соседи.

Он вернулся поздно. На веранде – старое кресло-качалка, потрескавшаяся чашка с засохшими разводами кофе и пепельница, полная окурков. Джайя присел, медленно стянул ботинки, и босыми ступнями почувствовал тёплый, шершавый пол.

Он закурил. Первая затяжка – резкая, едкая. Воздух пах водорослями и далёким дымом. В темнеющем небе угасал закат, медленно тая в океанской линии.

Пальцы дрожали. Он не сразу понял, почему. Руки знали раньше головы. Воспоминание было не мыслью – оно было телесным.

В груди разливалось глухое, плотное беспокойство. Как тогда. Как пять лет назад.

…Он думал, что научился держать это внутри. Пять лет прошло. Пять лет бессонных ночей, дежурств, чужих смертей, пустых тел без лиц. Но не сегодня.

Её тело нашли утром под деревьями. Она будто уснула. Лёгкая улыбка. Пластиковый мешок лежал в стороне. Пульса нет. Следов – почти нет.

Тогда он пытался бороться. Писал рапорта. Добивался вскрытия. Но ему сказали: «Нет предмета преступления. Все чисто, законно. Несчастный случай.».

А сегодня что-то в этой комнате – в том, как было расположено тело, в странной стерильности, в следах на коже – что-то открыло щель. Щель в памяти.

Он не мог сказать, что именно. Не мог объяснить. Но тело этого Артёма лежало точно так же, как…

Он резко выдохнул. Нет. Нельзя. Это ничего не значит.

Он зажёг сигарету и посмотрел на улицу. Ветер шевелил листья. Он не слышал ничего, кроме собственного дыхания и далёкого шума прибоя.

«Почему именно сейчас? Почему именно он?» – спросил себя.

Ответа не было. Была только тень. И старая боль.

Сигарета дотлела. Джайя медленно встал, прошёл в кухню. Старый вентилятор жужжал, как умирающая оса. Вода в чайнике закипела. Он насыпал крепкий балийский кофе прямо в чашку. Горькая гуща оседала на дно.

В спальне пахло пыльными простынями, ветхими книгами и табаком. На комоде – фотография: Путу смеётся, держит франжипани. Тогда она часто смеялась. Он не помнил уже, как звучал её голос. Помнил только глаза. Живые.

Пальцы дрогнули. Он провёл рукой по стеклу.

– Я не позволю им снова замолчать, – шепнул он. Голос сорвался.

Ночь окутывала дом. Где-то вдали хохотали туристы, плескался прибой. Но внутри Джайи поднималось нечто иное – холодное, твёрдое, неумолимое.

В этот раз он не отступит.

Джая Вирапутра

Тёплый вечер над Убудом. Сухой ветер колыхал ленты подношений, пахло жасмином, сандалом и далёким морем. Джая Вирапутра, уже опытный следователь 32 лет, шагал по узким улочкам города, возвращаясь после смены. Служба была спокойной, обычные дела: кражи, мелкие мошенничества, семейные ссоры. Его жизнь казалась предсказуемой и упорядоченной.

Именно тогда он впервые увидел её – Путу Айю. Она стояла у карты, растерянно оглядываясь. Девушка среднего роста, лет 23-24, стройная, с мягкими линиями фигуры, в светлом хлопковом платье с ярким батиком, подчёркивающим тонкую талию и плавность движений. Тёмные волосы, чуть волнистые, были собраны в небрежную косу, из которой выбивались пряди, придавая ей чуть рассеянный, живой вид. Кожа – тёплая, цвета мёда, глаза – тёмные, задумчивые, с легкой улыбкой в уголках. На ногах простые кожаные сандалии. Её лицо было открытым, но внимательным: взгляд цеплялся за каждую мелочь, как у человека, привыкшего видеть больше, чем говорят слова.

– Вы потерялись? – спросил он по-английски, но с мягким балийским акцентом.

– Кажется, да, – засмеялась она. – Я ищу храм Падангтегал.