Поклонение невесомости

Из сборника

«Час приземления птиц» (2000)

«До рассвета ласточке влюблённой…»

Ласточке

До рассвета ласточке влюблённойвыдан отпуск в дождике метаться,сквозь косой туман воздушных просеквылетать морянкой да ищейкой.Знаешь, если думать без истерик,то покой берётся ниоткуда.Я всего лишь ветреный матросик,так же невпопад одушевлённый;лёгкий, будто сшитый белошвейкой,в первый раз сходя на новый берег,не смогу ни встретить, ни расстаться,скользкие деньки свои забуду,раз уж мне вернуть не довелось их.

Свадебное путешествие

Взяв дугу горизонта наперевес,солнце врезáлось в столетний лес,и я самый грешный из наших днейотсекал до корней.Вдоль по склонам проскакивали бугры,словно голые ржавые топоры.И, обернувшись, каждый кустрассыпáлся в хруст.Я ехал, я так любил тебя,чтобы в сердце билось два воробья,чтобы мой позавчерашний храпубегал, как от хозяина раб.По протокам проскакивали угри,точили низ ледяной горы,а потом кукушкино яйцобросали под колесо.Рассвет стоял в ветровом стекле,он был единственным на земле,он выползал, он тщедушил бровь.У него была кровь.И я не дышал, как на море штиль,завернув тебя в небольшой наряд,я вёз твою матку за тысячу миль.Много дней подряд.Она там плыла, как лицо в серьгах,в фотографических мозгах,как царевна в серебряном гамаке.Раскачиваясь в глубоке.Из морей выпрыгивали киты,и глубины на миг становились пусты.И цветастые клéвера ворохавплетались в коровьи потроха.

Голограмма

Нет солёнее ветра, чем суховей.У океана лишь два лица.Одно – в дуге молодых бровей,другое – в оспине мертвеца.На земле есть россыпь цветных церквей,все похожие на отца,словно женщины, судьбой своей,выходят из-под резца.Земля черепиц, черепах, червейкопошащаяся пыльца,пред которой сколько ты ни трезвей,всё равно упадешь с крыльца.Неизвестно, каких голубых кровейв лесах – нету им конца, —надрывается трелями соловей.Он не вылупился из яйца.

Shell beach

Лес бы совсем одурел, собрав междометьянаших бесед. И я вспоминать не стану.Проглоти моё сердце. И я не замечу.Только выведи меня к океану.Разбери бурелом, взломай телесные клети,доведи до последнего часа в этом столетье.Они падали накрест, они проспали столетья.Их стволы тянули слезу в трухлявые трубы.Сколько буду идти, столько буду стареть я.Иди рядом со мной. Подожми свои губы.И, сорвав с паутин очертания птицы и крысы,мы прошли сквозь кулисы.Мы разгладили травы. Легли животами в скалах.Стало ясно, что чему соприродней.Океан ворочал глазищами в мутных обвалах,он поднимал горбы в битых кристаллах.И только далёкий огонь корчмы новогоднейвыделял место души во всей преисподней.Он расширял свой объём в неизмеренной лени,купаясь в корыте слепым большеногим младенцем.Безгрешные раздвигались его колени,ломая пастушьи миры с соловьиным коленцем.И четыре зрачка, опустившие взоры с карниза,ждали очередного его каприза.Он сушил свои крылья на безымянных утёсах,пятернёй на них выцарапывал своё имя.Истоптанный виноград на крестьянских лозахтопорщился, изливаясь сквозь чёрное вымя.И, навеки смыкаясь с таким же рыбачьим небом,он делал луну просолённым хлебом.У него были плоские лбы, наподобье налима.Он вытягивал к берегу илистые ладони.Его тело было настолько необозримо,словно солнце, рассыпавшееся на троне.Он купал на волнах одного за другим великана.Он был океан, где другого нет океана.И две головы свешивались с вершины,в ужасе кипящей под ними первопричины.С Новым годом. Теперь совсем с Новым годом.Мне было не страшно лежать на самой кромке.Мы становились с тобою другим народом,звёзды глядели в затылок нам, как потомки.Двенадцать пробило, вниз сорвались перила.И наши глóтки стали остры, как вилы.Ты захотела смерти. Я помню кожу,влажную, земноводную. Помню отвагу,сжимающего ту, что всех дороже,со злостью комкающего эту бумагу,пытающегося вернуть безмерности твердь размера.Потом стала светлей земли атмосфера.Мы забыли, как мы царапались, извивались,перевалив через рубеж бесконечно малых.Отряхая с себя песок, мы извинялисьперед солнцем, встающим на пьедесталах.Но наши глаза ещё были полны прохлады.Пробуждение – всегда чувство утраты.У нас под ногами раскидывалась долина.В ней чувствовались превосходство или лукавство.Лоза копила в корнях золотые вина.Нам пчёлы несли в жёлтых ложках своё лекарство.И была темнота, как разверстая грубая рана.И океан, где другого нет океана.Так что с праздником тебя, с Новым годом.Мы учились становиться совсем ничьими.Я в саранче кромешной, перед исходом,успел ещё один раз повторить твоё имя.Я вернулся, я возвратил тебя с вечного фронта.Я сумел различить над водой черту горизонта.

Сердце-пастырь

(Новый Брегам Янг)

Около дома когда-нибудь встанут горы.И за ними бескрайние лягут степи.Словно строфы Завета в сцепленьях Торы,из расщелин небес загрохочут цепи.И устами пророка и конвоирасердце скажет паломникам прежних судеб:«Я вело вас сюда, в середину мира,оставайтесь, никто вас здесь не осудит.Здесь ещё не родился огонь сомненья,как младенец, спелёнутый горьким стоном.И любое Господне моё веленьестанет вечным для вас законом.Я не дам вам ни пороха, ни коровы.Пейте воду, пеките хлебá из пыли.Не ищите для крови другой основы —оставайтесь такими, какими были.Вы ушли и плутаете в сновиденьях,но теперь я для вас выбираю местосредь заснеженных скал и холмов осеннихвместо стран и планет, океана вместо.А потом я уйду, куда вы не в силах,стиснув зубы, идти по пятам за мною,оставляя одежды домов постылых,наедине со своей виною.И, тревожно качая путей помосты,я забуду вас, будто детей пустыни.И увижу, что в небе сгорели звёзды.И пылает костёр на чужой вершине».

Дельта

Существует такая бескрайняя местность:песчаные плёсы, речные архипелаги,большая вода, уходящая на север,куда-то в безлюдность,                   в затерянность,                               в неизвестность.Она забирает попутно несчётный мусор,замшелые лодки, рыбацкие снасти, флаги,из губ разомлевших коров обронённый клевер,предпочитая всему одно – двигаться мимотебя ли, меня;                     уносить наши взгляды,как шорохи хищных птиц, горький запах дыма,ибо взгляд над рекой сам собой означает честность,а мусор имеет привычку тянуться к влаге.Пожалуй, я помню об этом – припоминаю,хотя и смущён отдалённостью той прохлады,а спроси меня, что есть дом,                        я скажу: не знаю,спроси меня, что есть путь,                        я скажу: не знаю,только имя своё запишу на клочке бумаги.

Обряд

В молитве сдвигает ладони метель.Окно превращается в узкую щель,вставая один на один во весь домс ночной пустотою в проёме дверном.Часами, не зная предельных границ,растёт напряжение стен, половиц,пытаясь объять от угла до углавсему безразличную сущность тепла.Когда, отмелькав по дневному лицу,жилище запретно любому жильцу —душа, выполняя обряд старшинства,зиме возвращает былые права.

Зимний дендрарий

Чердаки заполняются птицами, как притоны.Города умещаются в жизнь своего вокзала.И природа, предчувствуя наши чудные стоны,с головою уходит в мохнатое одеяло.Значит, можно опять залечь беспробудным лежнем,лишь бы только дожить до рождественского подарка.Если что-то и говорит о совсем нездешнем,то названья деревьев из городского парка.Там, где прячутся на ночь за десятью замкамимеловые дорожки, пустые дворцы беседок.И огонь больших фонарей, разбегаясь кругами,приглашает кого-нибудь пройтись напоследок.Пьяный сторож обходит дозором залежи снега,соблюдая с привычной прилежностью свой сценарий,охраняя то ль от половца, то ль от печенегадрагоценный, уже истлевший гербарий.И колючих кустарников ледяные каркасы,по-монашески сжавшись в шерстяной мешковине,переводят неизъяснимо простые людские фразына язык ботанической, полуземной латыни.Каждый цветок заколочен в дощатый ящик.И теперь мертвецы, найдя в себе силы,променяв свою жалкую роль на труды скорбящих,должны прийти и оплакать эти могилы.

Предновогодняя прогулка по Свердловску

Здесь бледнеет на морозе злой медведь,глядя вместе с медвежонком в чёрный двор,начиная просветляться и трезветь,будто грустный человечеству укор.И по лавкам и вокзалам круглый день,и на почтах, прокопчённых сургучом,не видение, не сумрачная тень —земляки пугливо жмутся за плечом.И по рынку рёбра конские в мешкегромыхают, как Юровского шаги,что заходится в промёрзшем бардаке,встав во гробе, как всегда, не с той ноги.И на площади, где зверя след простыл,в приоткрытую меж временами щель,не щадя своих последних общих сил,город тянет в небеса большую ель.И не вспомнить, где посеял медный грош,только к ночи воротясь со стороны,если звёзды снова ждут, что упадёшь,лишь бы броситься всей стаей со спины.

Месть

Алёне

Вода замыкает свои круги.Становится выше гора Ульхун.Я слышал вчера перезвон колёс,как будто прошло уже двести лет.Как будто, дожившие до зимы,мы были счастливы только здесь.Позволь мне ещё постоять в дверях,дай неподышать мне, пока ты спишь.Тебя не узнает твоя сестра,годами глядя тебе в лицо.Зачем собирать камыши со дна,бежать за золотым клубком?Твой сон выпадает из лап ежана скользкий,            прибитый морозом мох,где я проходил по тропинке внизединственный раз, единственный раз.И я не знаю, о чём молчалтвой чёрный от чернослива рот.Я забрал твою молодость словно вздох,чтоб ты и не вспомнила, был ли гость.

Табу детской комнаты

Окно вымыли на ночь.Оно стало совсем холодным.Мне нельзя пить чистую воду,брать руками круглые вещи.Мне нужно привыкнуть к другому.К белой щёлочи, к чёрной марле,к кускам сухого картона.Вот и довольно свободы.Неизвестно, что более тщетно —покой или беспокойство…Точно так же мечтают кошкигладить волосы человека.Я готов промолчать и об этом.Глухота почти идеальна.Всё равно, о чём ты попросишь.Всё равно нужны только двери.

Калиф на час

Птицы, хотя их много на одноготебя, присмиревшего на исходе зимы,могут вернуться только в родимый край,ни о чём не задуматься, не принести письмá.Их трудно назвать земляками, этих бродяг.Им слишком нравится солнце, а воровство —любимое дело всех перелётных стай,тем более всюду им пастбища, закрома…Вполне простое событие.                                      Итак,ты волен не слушать их крики, хлопки, шумы;забыть осторожность, грядущее сжать в кулак,ничего не дождаться и не сойти с ума.Играют фалангами пальцев – мол, кто кого?Слабеют, маются, тянутся взять взаймы,комкают справку на вход в вожделенный райрабочие руки у вышедшего из тюрьмы.

Песня

Маше Максимовой

В городе, во столице,в городе первого сорта,выдали девицу, выдали девицузамуж за чёрта.Не за воровского чечена,не за старика с толстой мошною.Бабка Аграфена, выведи из плена,побудь со мною.Бабка, дай мне совета.Он видит каждое моё слово.Креста на нём нету,не сживёшь его со свету,а на сердце у него – подкова.А чресла его как мочалав чавканье конского мыла.Долго я молчала, а когда закричала —от простуды простыла.Он подарил мне алмаз на шею.У него друзья все – артисты.Если овдовею – глаз поднять не смеюна образ Девы Пречистой.Он ходил по кругу кругами.Он кормил меня пирогами.В городе-столице нет другой девицыс белыми такими ногами.

Зима в Ливадии

Ну а если в Ливадии снова не будет зимы —Если в синем батисте и легким плащом не укрыты —Чем ещё недоступнее, тем никогда не забыты —Словно вправду несчастные, тихие около тьмы —Если прямо с базара, не хлопая настежь дверьми —В дорогую аптеку, встречая немые гостинцы —У сухого прилавка со скрученной ниткой мизинцы —Не сердись, это роза, хотя бы на память возьми —Говори о минувшем, хоть в памяти нет ни души —Желторотая шельма свистящей дворовой элиты —Наши лучшие годы как будто из бочки умыты —Вспоминай, это чайная роза из царской глуши —Вспоминай, будто мальчик про чёрные очи поёт —В тишине, на коленях какой-нибудь жалобной тётки —Будто катятся в Ялту тяжёлые рыжие лодки —Только эта, под парусом, раньше других доплывёт —Вот и всё… и быстрее… я тоже хочу навсегда —Может, нас, ненаглядных, хотя бы бродяга полюбит —С золотыми перстнями красивую руку отрубит —И уйдёт, и уедет, и горе пройдёт без следа —И уйдёт, и уедет, хоть страшные песни пиши —Ни дороги… ни тьмы… ни пурги… неизвестно откуда —Словно срок арестанта всегда в ожидании чуда —Но ещё недоступнее, если любить за гроши —Но ещё недоступнее, чем у тебя на груди, —В разноцветных нарядах, чужая, сезонная птица —О тебе, о тебе, замороченной в вечном пути, —Наша лютая ненависть синему морю приснится —Подожди, это роза, в Ливадии нету зимы, подожди.

«Ты однажды приедешь в пустынный дом…»

Василию Лупачёву

Ты однажды приедешь в пустынный дом,что, как сказочный лес, стал тебе дремуч,но в густой паутине над косяком,как и прежде, лежит серебристый ключ.Где-то здесь, отвязав на дворе коней,ты был должен остаться и вечно жить.Ты войдёшь в шаткий мир нежилых теней,для того чтоб хотя бы цветы полить.Вряд ли что-то теперь вызывает страх,что случайно найдёшь непростой ответ.Всё осталось стоять на своих местах,потому что ты не включаешь свет.И не нужно таиться нечистых сил,услыхав сладкий запах её духов,всё равно ты не любишь и не любил,заглянул на минуту – и был таков.Иль отыщешь перчатку, трухой шурша,в сундуках, где немыслим заветный клад,будто в ней и хранилась твоя душа,что оставил лет десять тому назад.

Изумрудный город

Ночь нарастает, царит, довлеет.Лоб о тяжёлые окна студит.В доме у мужа жена болеет.Никто не знает, что дальше будет.Муж бродит один по пустому дому.В глазах его бродят чуткие зверико всему неизведанному и чужому,он одну за другой закрывает двери.На кровать садится, берёт её руку,но гадать по линиям не умеет.Как разогнать им тоску и скуку:в доме у мужа жена болеет.Он читает ей старую, детскую книгу.И мурашки бегут за его ворот.И вдруг прозревает, сходя до крика:«Мы должны идти в Изумрудный город».И они кладут провиант в корзину.Уходят удаче своей навстречу.И горящие окна глядят им в спинудо тех пор, пока не догорели свечи.

Рождественская считалка

Дороги завязаны в узелок,                       в еловый венок                                     у наших дверей.Походные трости встают в уголок,                        глядят в потолок                                     на поводырей.Легко забывается давний зарок                        пускать на порог                                     лютых зверей.Дай им ещё маленький срок,                        и кто был жесток —                                     станет добрей.Пока, заблудившись, летит на восток                                     утлый челнок                                          в пучине морей,у мира родился любимый сынок.                                     Пока он не Бог,                                                   его и согрей.

«Ты, наверно, ничего не поймёшь…»

Ты, наверно, ничего не поймёшь,потому что я пишу в темноте.Кто-то спрятал под полой острый нож,кто-то вскрикнул на далёкой версте.Кто-то выхолил коня на войну —с длинной гривой наподобие крыл —и, приблизившись к родному окну,не спеша глухие ставни прикрыл.Если голубь залетел в чёрный лес,чтоб доверчиво упасть на ладонь,вряд ли ловчего попутает бесзасветить ему в дороге огонь.Если нужно, как задумал Господь,променять шелка на старенький креп,впопыхах твой гребешок расколоть,наступить ногой на свадебный хлеб —я пишу тебе письмо в темноте,и гляжу перед собой в темноту.А до подписи на чистом листея немного поживу… подожду…

Цинга

В апреле слетает шарм с квартирных хозяек,со всех, с кем весело пил, счастливо братался;однако потом кто-то из вас                                       сделался хуже —по крайней мере, идти на огонь уже слишком стыдно.За тобой волочáтся болезни прошедшей спячки:дорогие подарки, кусты новогодних ёлок,разговор с другом детства, тревожный как крик                                                             из шахты,телефонные тайны всяческих мусек, заек.Всё труднее быть вежливым, правильным.                                                           К тому женевозможно не видеть, сколько б ты ни старался,как уродство ласкает повсюду другое уродство —и, хотя улыбается, любит: но всё-таки видно…И теперь, может быть, даже тебе понятно,почему Гулливер, возвратившись,                           тянулся к лошадкам, гномам;почему ты сам, как прежде, счастлив любой подачке,разглядев на асфальте монетку, стекла осколок.После таянья снега ты тоже пришёл обратнов нормальную грязь, в эти рябые ландшафтыогромной страны, где лучше быть незнакомымни с кем;            где ты принял родство и сходство;где жил в трёх городах. И нигде не остался.

«Только там, где сможешь ты проснуться…»

Майе Никулиной

Только там, где сможешь ты проснуться,обманув испуганное времяна секунду жизни льна, крапивы,на одну куриную минуту,торопясь куда-то в холод, в запах гари,в недомолвки, в отзвуки, обрывы,в безразлично смешанное племя,чтоб уже не знать,                           куда вернуться, —ты захочешь петь о чём-то новом,позабудешь вкус надежды, жажды,повторений ласковую смуту,будущие праздники, поминки:там тебе не верилось, что каждыйперед смертью шепчет – благодарен.Только там, где сможешь ты проснуться,никогда последнего                           однажды,прислонясь к белёсому уюту,на окне застыв листком кленовым,сжавшись красным локоном в косынке,скомканной перчаткой