Эхо наших жизней

"Мой ангел-хранитель точно был сегодня поблизости, – сказала менеджер "Гламура" Дезире Джонсон. – Пули просвистели прямо мимо моего лица. Это было похоже на жужжание осы у уха".

Мужчина на правах анонимности рассказал, что увидел стрельбу через витрину и побежал.

"Я никак не мог поверить: неужели это происходит взаправду? – сказал он. – А потом я услышал звуки, заглянул в витрину и увидел, как этот парень ходит по магазину и палит во все подряд, будто возомнил себя Лицом со шрамом".

Одна женщина, двадцатипятилетняя Эмма Фаруки, вела прямую трансляцию стрельбы в соцсети со своего смартфона. Она оказалась в ловушке в примерочной "Гламура".

"Понятия не имею, зачем я это сделала, – сказала она. – Наверное, я надеялась, что кто-то увидит это и позовет на помощь. Я просто хотела записать происходящее, чтобы моя семья знала, что произошло, на случай, если я не выживу".

Стрелок был опознан как двадцатилетний местный житель Джошуа Ли. Мотив пока неясен».

Мое сердце бешено колотится, когда я дочитываю статью. Сам факт ее прочтения кажется чем-то, что я не должна была делать, будто я что-то нарушила, но почему? Ведь я же была там. Это просто новость для всех. Странно читать, что мою сестру описывают как «еще одну пострадавшую». Странно, что мне таким спокойным, объективным тоном пересказывают детали, из которых сложился худший день в моей жизни, – словно подобное происходит каждый день.

Хотя, наверное, так и есть.

Глава 8

В Испании сейчас позднее утро. У них на девять часов вперед. Мой папа, наверное, пьет травяной чай или делает приветствия Солнцу. «Будь здесь и сейчас», – вот что он, вероятно, сказал бы мне, будь он здесь сейчас. Он частенько это говорит. У него даже есть такая татуировка на левом запястье. Я часто думаю об этой татуировке, хотя, возможно, не закладываю в нее тот же смысл, что и он.

Последние десять лет после их развода я мечтала, чтобы он был рядом, чтобы мы с Джой были для него столь же важны, как паломничество к индейцам или ретриты с аяуаской в перуанских джунглях. И только когда я выпускалась из школы, в моей голове что-то щелкнуло. Я посмотрела на переполненные трибуны, где сидела моя мама в огромной красной шляпе, явно видимой из космоса, на Джой рядом с ней, всю в черном и со скрюченной спиной. И я поняла: он не вернется. Никогда. И даже если вернется, будет уже слишком поздно. Я знаю его по электронным письмам, видеочатам и запоздалым открыткам на день рождения с шокирующими ошибками. Я не видела его лично с моих восьми лет. Я выросла без него. Моя мама, сестра – это все, что у меня есть. И этого достаточно.[3]

Во всяком случае, так я себе говорила.

Но, возможно, это оказалось не такой уж и правдой, потому что сейчас он мне нужен, пусть даже на экране или по телефону. Даже если он будет болтать о том, что Джой называет «тупой американской брехней о самопомощи», типа «будь здесь и сейчас», «наблюдай за своими мыслями, как за листьями, которые несет поток» или «сосредоточься на ритме своего сердца». Я прижимаю ладонь к груди. Меня это не успокаивает.

(Тук. Тук-тук. Живот крутит от этих тук-тук.)

Я никак не могу заснуть. Я выхожу в гостиную. Мама и Джой сидят на диване в халатах – мамин розовый и пушистый, Джой – с леопардовым принтом. Джой говорит тихо, напряженно, и ни одна из них не замечает моего появления, когда я сажусь в кресло рядом.

– Думаю, это была его кровь, – говорит Джой напряженным голосом.

– Ну, теперь ее на тебе нет, – говорит мама.

Джой поворачивается ко мне:

– Я оттерла его кровь со своей шеи.

– Гадость, – говорю я прежде, чем успеваю себя остановиться. – Прости, – тут же поправляюсь я. – То есть мне очень жаль.

Джой выглядит сейчас совсем иначе: никакого темного макияжа, волосы убраны назад, все лицо в веснушках. Она вытирает нос, глаза. Она будто протекающая труба.

– Это был Джошуа Ли, – говорит она мне.

– Я знаю.

– Тот парень из нашей школы.

– Я знаю.

– Мама сказала, что ты сказала… А я и не поняла.

– Да, так сказали в новостях.

Она сказала, что она сказала, что в новостях сказали. На какой же странной карусели мы прокатились.

– Он вошел – просто вошел и сказал: «Какая сука хочет быть первой?» – и начал стрелять, – рассказывает Джой.

– Я услышала выстрелы из соседней кондитерской, – говорю я.

– Я не слышала, чтобы он кричал, – говорит мама. – Я услышала выстрелы, а потом одна из консультанток… я увидела, как она пригнулась, и тогда я тоже спряталась.

– Я подумала: «Серьезно? Я погибну, покупая трусы?» – говорит Джой.

– А я подумала: «Не надо было браться за эту дурацкую работу», – говорит мама. – Потому что, если бы не этот тупой дресс-код…

– Ты думала об этом? – спрашиваю я.

– Это промелькнуло у меня в голове, наряду со многими другими вещами, – говорит мама. – Но главное, о чем я думала, это: «Пожалуйста, хоть бы нас не убили, пожалуйста, хоть бы не конец».

– Я помню, думала: «Я столько лет видела эти истории в новостях, и вот я здесь, это происходит со мной», – говорит Джой.

О чем бы я думала, находясь там, в метре от агрессивного человека с автоматом? Какие бы мысли мелькали в моей голове? А вместо этого я оказалась на шаг снаружи, лежала, закрыв глаза, дрожа от страха и думая только о маме и сестре.

Они не сказали, что думали обо мне.

Какая же я эгоистка, если у меня вообще возникла эта мысль.

– Я услышала выстрелы и не знала, бежать ли мне туда, – говорю я. – Я упала на землю и замерла. Зажмурилась.

– Джошуа Ли, – говорит Джой. – Это из средней школы? Кто он вообще такой?

– Помнишь парня, которого отстранили от занятий за то, что поджег мусорный бак? – напоминаю я ей.

– Может быть, – говорит она.

Я вижу, что она не помнит.

– Но… почему он? – спрашивает мама. – Думаешь, у него была какая-то причина нацелиться на тебя, Джой?

– Я с ним никогда не общалась. Я даже не узнала его, – говорит она.

– Он крикнул: «Вы, суки», – как будто у него была какая-то определенная цель, – говорит мама.

– Реально. Как будто он на нас злился, – говорит Джой.

– Мне кажется, что сейчас мы вряд ли поймем почему, – говорю я.

– Конечно нет, – говорит мама. – Но что мешает нам попытаться?

Мама встает и ставит пластинку: Блоссом Дири, старую белокожую джазовую певицу с тонким голоском. Мама приносит хрустальный графин с бурбоном и три бокала и садится рядом с Джой на диван. Она никогда не доставала ни бурбон, ни три бокала. Она и пьет-то редко, только по особым случаям: повышение на работе, выпускной, когда мы выиграли дело против нашего арендодателя прошлой осенью. И никогда не наливала нам. Она ставит бокалы на кофейный столик, три стука. Вздергивает одну бровь, три плеска. Мы поднимаем стаканы высоко в воздух и мгновение молчим.

– За жизнь, – наконец говорит мама.

– За жизнь, – повторяем мы.

Мы чокаемся. Мы пьем. Жжет. Слава богу, что жжет.

Глава 9

На следующее утро я просыпаюсь в сидячем положении, вся в поту. Пищит будильник. В комнате светло. Я надеваю очки, моргаю, и комната становится четкой. Реальность настигает меня тошнотворной паникой. Кровь, полицейские огни – трудно описать весь ужас, когда вспоминаешь столько кошмарных деталей одновременно. Выстрелы. Разбитая витрина. Заголовки новостей. Его лицо на экране телевизора.

«Джошуа Ли из нашей средней школы», – думаю я.

Моя одежда со вчера лежит на кровати. Она кажется сдувшимся человеком.

(Впервые увидев каталки и людей на них, я подумала, что это трупы.)

Будильник все еще пищит.

(Сирены. Так много сирен.)

Я выключаю будильник и смотрю на телефон. Там фотография винтажной куклы, которую я увидела в комиссионке, с черными пустыми глазами и в викторианском платье. Мои обои.

(Манекены в модных позах посреди разбитого стекла.)

Я не могу этого сделать сегодня. Не могу.

Что может быть хуже, чем отпроситься с моей шикарной стажировки? Впасть в истерику прямо там.

Я звоню своему боссу, вечно жизнерадостной женщине по имени Тэмми.

– Тэмми у аппарата, – говорит она, беря трубку.

Я зажмуриваюсь:

– Тэмми, я хочу взять сегодня больничный.

– О нет.

– Ты видела новости о стрельбе в «Гламуре»?

– Да, и я понимаю, о чем ты беспокоишься. Но уверяю – и наше руководство вовсю работает над этой проблемой прямо сейчас, – мы относимся к безопасности здания очень серьезно.

– А. – Я даже не думала об этом на самом деле – о том, что из-за произошедшего вчера все мы, работники индустрии женской одежды и розничной торговли, теперь будем бояться ходить на работу. – Нет.

– А вот и да. Я говорю чрезвычайно серьезно. Нам уже сегодня установят тревожную кнопку. А в нашем магазине на этой неделе также поставят металлодетекторы. Об этом тебе, конечно, и не стоит беспокоиться, так как ты работаешь в офисе, но, знаешь, на всякий случай говорю, если ты волновалась.

Я представляю, как бедняжка Тэмми всю прошедшую ночь пыталась найти решение проблемы, которая вообще не должна существовать. Тэмми, ангел-хранитель стажеров и копирайтеров, которая всегда посылает ободряющие сообщения с эмодзи диско-шаров и танцующих огурцов, когда кто-то преуспел хотя бы в своих обязанностях, Тэмми, которая волнуется, удобно ли нам в офисе, есть ли в комнате отдыха закуски без глютена для того единственного человека, который не ест глютен.

– Вообще-то я была там во время стрельбы, – говорю я ей.

Странно произносить это вслух. Это все еще кажется настолько нереальным, и правда оставляет послевкусие лжи.

– О боже! – восклицает она.

– Ага, но я в порядке.

– В тебя ведь не попали, правда?

– Ну, я была не совсем в магазине, – говорю я. – Я была снаружи. Я услышала выстрелы и, когда подбежала… Витрина разбилась. – От эмоций слова застревают в горле. – Мои сестра и мама были внутри.

– Правда? И они?..

– С ними все в порядке.

– О боже правый, – снова восклицает Тэмми, и я слышу, как она с облегчением выдыхает. – Вы все, должно быть, в шоке.

У меня горит в носу, и я уговариваю себя не разрыдаться во время разговора с боссом. Из всех возможных моментов для слез этот – самый неподходящий.

– Да.

– Отдохни столько, сколько потребуется, – говорит Тэмми.

– Я должна была присутствовать на совещании по поводу весенней коллекции…

– О, дорогая, не волнуйся. Мы сделаем для тебя заметки.

Но дело не в этом. А в том, что это первое предварительное совещание, на котором мне разрешили присутствовать. Такие совещания – это возможность впервые взглянуть на большие проекты следующего года. Присутствие там означало бы, что у меня был бы шанс поучаствовать в мозговом штурме с редакторами, шанс показать людям, что я умею писать и генерировать хорошие идеи. Первый шаг к тому, чтобы в конце концов меня взяли на работу с реальной зарплатой и льготами.

– Спасибо, – говорю я ей. – Надеюсь, выйду в понедельник.

Глава 10

Я не глупая. Я знаю, что мир опасен, что даже в солнечные дни на открытом шоссе с ветром в волосах случаются автокатастрофы, а в дорогих районах происходят грабежи и разбивают окна. Беркли – это чудесный край фанки-хауса, растаманских магазинов и йога-студий, но и в нем есть что-то зловещее. Наркоманы дремлют в Народном парке, за углом улицы может вспыхнуть драка, а на обочине блестит разбитое стекло от автомобильных окон. Каждый раз, проезжая по ССЗЗ мимо станции Вест-Окленд и наблюдая, как за окнами темнеет, я прекрасно осознаю, что сейчас мы движемся по подводному туннелю на сто тридцать два фута ниже уровня моря, летим со скоростью восемьдесят миль в час, и если вдруг случится землетрясение…[4]

Впрочем, я всегда была оптимисткой. Потому что, несмотря на осознание мимолетности жизни и печалей, скрытых в переулках, я всегда держу голову высоко, дыхание – ровным и стараюсь сосредоточиться на хорошем. Сегодня я тоже пытаюсь это сделать. Я заставляю себя думать о том, как же нам повезло, что мы выжили. Вместо того чтобы подсчитывать, каковы шансы, что стрельба вообще могла произойти с нами, я пытаюсь вычислить вероятность того, что автомат заклинило именно в тот момент.

– Повезло? Да пошла ты, Бетти, – говорит мне Джой, когда я пытаюсь донести это до нее.

Я стою в дверях ее комнаты. Она сидит на кровати в халате, свет приглушен. Ее одежда – вся черная – лежит кучей у ее ног. В углу стоит ее бас-гитара, на столе непонятная ведьминская шляпа, и единственное яркое пятно в комнате – это странная картина в виде глаз, парящих в космосе, написанная ее бывшим парнем Лексом.

Большинство людей удивились бы, услышав от сестры «пошла ты», но «пошла ты» – такая же обыденная часть лексикона Джой, как и «доброе утро» у нормального человека. Выражение «пошла ты» многогранно: оно может означать «бесишь», «ни за что» или, как в данном случае, «я не согласна с твоим мнением».

– В каком месте нам повезло? – спрашивает она. – Я видела, как какой-то чувак вышиб себе мозги в десяти футах от меня.

– Ага, – говорю я.

Имея в виду, что согласна с ней.

Кажется, мне никогда не удается подобрать нужные слова для сестры. Когда она начинает плакать, я подхожу обнять ее, а она кричит, чтобы я оставила ее в покое.

Я отступаю, положив ладонь на дверную ручку.

– Закрой с той стороны! – говорит она.

Я стою в коридоре пару мгновений, слыша ее плач и ненавидя себя за то, что никогда не могла никому помочь. Странно, как приятно мне от этой мысли – почти тепло, комфортно, когда я виню во всем себя.

– Меня она тоже выгнала, – говорит мне мама из своей комнаты.

Коридор, что ведет к нашим трем спальням, короткий. Если двери открыты и мы все сидим по своим комнатам, то можем спокойно переговариваться, не крича. Мамина дверь открыта. Я заглядываю к ней. Она лежит на кровати с открытым ноутбуком, утренний солнечный свет проникает внутрь, подсвечивая медовый блеск ее волос.

– Иди сюда, – говорит она.

Я послушно сажусь у нее в ногах. Она использует одно и то же стеганое одеяло с тех пор, как наш отец съехал десять лет назад. Она поменяла двуспальную кровать на односпальную, а одеяло у нее с единорогами, как будто здесь спит маленькая девочка. Она сказала, что это чтобы не совершить ошибку снова – не привести в этот дом другого мужчину; пока это работает.

– Просто оставь ее, – говорит мама. – Ты же знаешь, какая она. Помнишь, она сломала запястье и два дня ни с кем не разговаривала? Вот так она и справляется со своей болью.

– А ты как справляешься? – спрашиваю я.

– Я как раз в поиске. – Она разворачивает ноутбук, чтобы я видела экран. «ГРУППЫ ПОСТТРАВМАТИЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ ИСТ-БЭЙ» – гласит поиск. Мама переходит на вкладку и показывает мне электронную таблицу, над которой она работает, под названием «ГРУППЫ ПО СТРЕЛЬБЕ».

– Ну конечно, ты уже сделала табличку, – говорю я.

– Меня это успокаивает, – говорит она, листая созданную ею таблицу.

Вот это – табличка с ресурсами по лечению посттравматического расстройства в алфавитном порядке, созданная менее чем через сорок восемь часов после того, как она чуть не умерла, – все, что нужно знать о моей маме, чтобы понять ее.

– Что такое МЗБО? – спрашиваю я, указывая на запись.

– «Матери за безопасность оружия», – говорит она. – Какая-то местная организация, продвигающая контроль за оружием. Первый раз вижу. Они регулярно проводят собрания. Может быть, что-то интересное.

– Ты что, правда хочешь пойти туда поболтать об оружии?

– Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы подобное больше не повторилось.

Я восхищена мамой, честное слово, но я-то хочу двигаться дальше. Я хочу вернуться на работу на следующей неделе и не думать ни о чем, кроме красивых шмоток. Я хочу забыть об оружии раз и навсегда.

Отец не звонит. Наверное, он все еще проходит цифровой детокс, и Секвойя из Испании не смогла до него достучаться. Суббота, считаю я: от его десятидневного ретрита прошло уже семь дней. Не знаю, каких слов или действий я от него ожидаю и как он сможет хоть что-то изменить, но, когда я думаю о нем, меня как будто что-то бьет под дых. Пропасть между сейчас и через три дня кажется огромной, непреодолимой. Он нужен нам сейчас.

Странно, но в эти выходные у меня тоже почти цифровой детокс. Я уверена, что люди все еще пишут, что они «в безопасности», репостят статьи и рассказывают, как чудом избежали смерти. («Я была в “Гламуре” всего за неделю до случившегося!» Хрень собачья.) Часть меня изнывает от любопытства: кто что говорит? Но в то же время мне плевать. Я знаю, что скоро вернусь на работу и в мир, но пока я могу лежать в халате, есть хлопья, листать «Вог», смотреть «Милашек» и лепить стразы на мои туфли с ремешком. Я могу делать и все наоборот, как мама, которая полдня болтает по телефону с работником нашей страховой, а потом оставляет голосовые сообщения на автоответчики потенциальных психотерапевтов.[5]

Джой опубликовала в соцсетях пост о том, что пережила стрельбу, и теперь мою почту завалила лавина сообщений. Некоторые из них – от моих школьных друзей, некоторые – от друзей Джой, некоторые – от Лекса – любви всей ее жизни или, по крайней мере, ее жизни с четырнадцати до девятнадцати лет, – который сейчас находится в туре со своей группой Electric Wheelchair. Лох-Лекс, как я всегда его называла. Но только наедине. В своей голове. А теперь уже и не важно, лох ее бывший или нет. (Все-таки да.) Потому что болезненность всего – каждого разбитого сердца, каждого разрыва – снизилась пропорционально тяжести вчерашней стрельбы.

Перед сном я пишу сообщение Адриану о том, что у меня все хорошо, а потом копирую его Зои. Я знаю, что это плохо и грубо, но это слишком похоже на разговор ни о чем. Привет. Как дела. Как погода. Мы на днях чуть не погибли во время стрельбы. Поболтаем позже.

Я быстро отвечаю своему соседу по офису и другу-по-стажерству Антонио, который также увидел в социальных сетях новость о том, что я стала свидетельницей стрельбы.

Привет, спасибо, что написал. Да, это трудно описать… До сих пор не верю, что это произошло. Надеюсь, увидимся в понедельник!

Еще раз спасибо.

Я заставляю себя спать. Слушаю шум дождя на телефоне и вытесняю страшные мысли из головы. Удивительно, но это работает.

Хотя на следующее утро я встаю выспавшейся и осознающей всю ужасную реальность.

Я ничего не могу с собой поделать. Я просматриваю новости – снова и снова. Вот так я и провожу свое воскресное утро. В интернете появляется все больше статей – теперь не только в «Берклисайд», но и в «Кроникл» и даже в «Лос-Анджелес Таймс». Там та же самая информация, что я прочитала еще вчера, но с некоторыми новыми деталями. Оказывается, Джошуа Ли познакомился с девушкой в приложении для знакомств, а она работала в «Гламуре», хотя в день стрельбы была и не ее смена, а странички Джошуа Ли в соцсетях показывают, что он активно комментировал группы, защищающие права мужчин и Вторую поправку.[6]

Я гляжу на эти факты, будто они на иностранном языке, и не понимаю, что они значат, к чему ведут.

Я смотрю на него, он смотрит на меня в ответ – три фотографии из новостных статей таблоидов. На первой он в зеленой военной фуражке, улыбается как обычный нормальный человек, а не непонятный монстр, который чуть не убил моих маму и сестру. Моя кожа покрывается мурашками. Вторая фотография из выпускного альбома нашей школы. Он в смокинге. Я думаю, что у него мертвые глаза. Я гляжу в эти глаза и знаю, что они принадлежат убийце.

Но это, конечно, вранье, потому что я видела эти глаза на протяжении двух лет, и ни разу такая мысль даже не мелькнула.

Я стучусь в дверь Джой.

– Джошуа Ли встречался с девушкой, которая работала в магазине, – говорю я. – Вот почему он нацелился на «Гламур». Ты тут ни при чем.

Джой сидит по-турецки на кровати, положив руку на нераспечатанный учебник по астрономии, и красит ногти в темно-синий цвет.

– Кто сказал, что я тут при чем?

Мне кажется, будто она это говорила или мама, но, возможно, я ошибаюсь.

– Не знаю, – говорю я наконец.

– Ты приходишь ко мне вся такая радостная, что он выбрал целью какую-то несчастную девушку из «Гламура», – говорит Джой. – Как будто ты, черт побери, в восторге.

– Просто подумала, ты захочешь узнать, – говорю я.

– Неправильно подумала.

– Лекс никак не может до тебя дозвониться.

– Я знаю. Мы переписывались, – тихо говорит она.

Если вы хотите размягчить мою сестру – до такой степени, что она почти сломается, – упомяните Лекса.

– А еще «Лос-Анджелес Таймс» и «Кроникл» написали о том, что произошло…

Она в отчаянии закрывает глаза:

– Мы можем поговорить о чем-то другом, кроме стрельбы, или это теперь единственная тема в этом доме?

Я быстро закрываю дверь. Я оставляю ее на кровати с закрытыми глазами. На сегодня Джой с меня достаточно.

Моя сестра обладает невероятным даром заставлять меня чувствовать себя тупицей, хотя, наверное, я и сама как-то ей в этом помогаю. Но бывают и светлые моменты – когда мы смотрим фильмы ужасов в ее темной комнате и смеемся над спецэффектами, когда она покрасила мои волосы в фуксию в прошлом году, или на прошлой неделе, когда я столкнулась с ней перед колледжем Беркли, а она на глазах у всех своих друзей-панков закричала: «Это моя младшая сестренка!» – и обняла меня.

Я ничего не могу с собой поделать. Я знаю, что буду продолжать гуглить. Я хочу перечитать статьи, осмыслить всю информацию. Я хочу найти профиль Джошуа Ли в соцсетях. Я знаю, что Джой не понравится, если она узнает об этом.

Глава 11

Я дружелюбная. Я улыбаюсь даже тем, кто смотрит хмуро. Я начинаю задавать множество вопросов, когда долго сижу на автобусной скамейке с незнакомцем.

«Иногда ты говоришь, как будто берешь интервью», – сказала мне однажды мама.

Ничего не могу с собой поделать. Мне любопытны люди, то, что у них внутри. Это любопытство как струна, что тянет меня вперед в этом мире. Туда устремляются мои мысли, когда я наблюдаю за картиной жизни из окон. Так много людей, так много душ, так много прожитого опыта, который по большей части непознаваем и бесконечно глубок и увлекателен.

У меня много друзей: серебряных и золотых, как поется в той песне. Друзья детства, как Зои, может, и пошли своим путем, но навсегда остались в моем ближнем кругу. Я дружу со своими бывшими – со всеми тремя. Адриан, Молли и Хасан.[7]

С Хасаном мы встречались в девятом классе: улыбающийся уголок губ, очки в проволочной оправе и деловой стиль в одежде. Мне нравилось, как он держал меня за руку, но я ненавидела его язык у меня во рту.

Я любила играть с ним в видеоигры, но ненавидела то, что он посвящал стихи моим мягким губам. Мы по-прежнему дружим. Иногда мы переписываемся, а перед его отъездом в Массачусетский технологический институт мы целый день рубились в пинбол в музее, посвященном ему в Аламеде.

Затем была Молли. Никто и никогда не заставлял меня смеяться так сильно, как Молли, – до рези в животе, до одышки. Молли – невысокая, кругленькая, с непослушными волосами – театральная зануда, преображающая комнату, только войдя в нее. Мы с ней то встречались, то расставались на протяжении всего десятого и одиннадцатого года старшей школы. Я обожала ее, но этого всегда казалось недостаточно. Я не жаждала ее так, как она, кажется, жаждала меня. Я всегда была рада провести с ней время, но, если она уезжала на неделю, я не скучала. Она окончательно, официально и по-настоящему рассталась со мной в конце одиннадцатого класса, потому что она и Кейси Блут влюбились друг в друга после поцелуя в «Двенадцатой ночи», и я сказала: «Рада за тебя», потому что я действительно была рада, а Молли уставилась на меня и сказала: «Это жестоко». Молли, буквально три года подряд получавшая награду за лучшую женскую роль в нашей школе, вулканическая, до невероятности талантливая, была не той девушкой, с которой можно легко расстаться. Все ее бывшие теперь ее заклятые враги. А я? Мы созванивались по «Фейстайм» в ее первую неделю в Лос-Анджелесе. Я отправила ей посылку в общежитие. Я не могу смириться с мыслью, что потеряю человека, с которым мы разделили столь многое, независимо от того, что пошло не так или, может, все с самого начала было не так.[8]

И еще есть Адриан Рока, самый вдумчивый, артистичный и сложный человек, которого я когда-либо встречала. Адриан со своими длинными юбками ручной работы и брюками клеш, на которых перманентным маркером написаны стихи. Адриан – флейтист, художник с безупречными чертами лица и твердым взглядом римской статуи. Мы никогда не говорили, что встречаемся, на протяжении этого года, но мы обнимались, и признавались друг другу в любви, и засыпали, общаясь по «Фейстайм» каждую ночь. Я так сильно влюбилась в Адриана, что порой мне становилось не по себе, потому что от Адриана я никогда не слышала подтверждения наших отношений. Когда я позволила себе влюбиться, то больше не чувствовала себя в безопасности. Я гадала, не это ли чувствовала Молли. Потом настало время колледжа, и всё: мне пришлось смириться с тем, что теперь Адриан живут в Сиэтле. Каким-то образом расстояние принесло мне облегчение. Я почувствовала, что могу начать все сначала. Теперь я могла любить Адриана свободно, без груза возможностей.[9]