Красная строка. Современная проза

Когда я время от времени пытаюсь себе представить, как мы прежде впятером помещались на этих 44,2 метрах квадратных… На четверых с детьми (муж не прописан) у нас были даже излишки. Наверное, они – излишки – и помогли нам не сойти там коллективно с ума, вопреки мудрости папы дяди Федора. Только поэтому.

А сейчас уже шестой час утра. Почти два года назад. И скоро муж встанет, ему на работу. И я расскажу ему, почему мне толком не удалось уснуть всю ночь. Меня накрыло страшным кошмаром, что мы снимем другую квартиру, а потом не сможем сдать свою. И что мы будем делать?

По завету чеховского Платонова – денег нет, идеи наследуем – я унаследовала немало идей. Одна из них о том, что мне никогда и ни в чем не победить.

И как ни расхламляй наше убежище, никто на него не позарится. И что мы будем делать? В загашнике ни копейки. Его и нет, загашника, и никогда не было.

Так живем, словно с нами ничего никогда не случится плохого.

Может, это поможет?..

Объявляю мужу о своих тревогах. Молчит. Я спрашиваю в прихожей, в истерике тихой (дети еще, наверное, спят), что он думает – каково это мне, жить с этим ужасом, который то, просто затаившись посиживает во мне, то накатывает с силой девятого вала?

– А что ты думаешь, мне каково? – отвечает мой благоверный. Понятия, говорю, не имею. Потому что ты вообще со мной ни о чем не разговариваешь. Ни о чем важном, главном.

Взрослая логистика и детская логистика. В основном это все, что делает нас семьей много лет.

– Ну вот такой тебе муж достался! – и уходит в новый день, громко хлопнув дверью. Дверь давно пора менять. Тогда, два года назад. Сейчас – тем более.

Новый жилец (а он-таки нашелся!) раздолбал дверь вконец, в хлам. Не запирает на замок вовсе. Тем более, что ее расперло в проеме и перекосило, теперь и без запора нелегко открыть.

Глеб Романович Калашников из Екатеринбурга, тот самый жилец, передвигается по Москве вообще без ключей. Дверь подъезда открывается с помощью кода. Он его знает. Я – нет.

А прочих дверей он просто не запирает. Ни в общий коридор, ни в квартиру. Вот и жилец мой кое о чем заставил задуматься…

Да, переезд. Я родилась в этом доме, на этом этаже. В соседнем крыле, в однушке. Потом что-то изменилось к моим восьми годам, и родители смогли переехать в двухкомнатные хоромы. В них я и прожила все свое, сколько помню.

Вышла замуж. Троих родила. Двух котов схоронила. Отца потеряла – дважды. По-настоящему, когда ушел из семьи (и от меня отказался), и потом, когда его забрала смерть, в Болгарии на курорте. Жадность, глупость и, прежде всего, молчание, утаивание самого важного, включая боли и болезни, от близкого человека – новой жены – иногда заканчиваются вот так.

И мой муж продолжает молчать. А я стала прямо говорунья. Порой несу околесицу, первое, что приходит в голову. Но – живое, растрепущее, для себя важное.

Переехала. Из одного состояния себя в совсем другое. Квартиру сменила тоже. На чужую. И это не изменится. Живу словно на одной ноге. Оказалось, так даже легче. Если бы не угнетало несочетание обоев и линолеума на кухне, никуда не годные межкомнатные двери и оклеенные обоями же потолки. Муниципальный ремонт. Хозяева сделали скидку в две тысячи. Риэлтор сторговалась. Спасибо ей.

Мы переезжаем. Никто не помогает. Мы не справимся – столько нужно перетаскать! Ну да, правильно, улица одна и та же. Но – с конечной почти к метро перебираемся. И ведь тяжестей полно. Легковушку свою туда-сюда гонять без конца.

Почему-то сначала не пришло в голову, что нужно просто попросить друзей о помощи. Друзей с машинами побольше нашей, живущих неподалеку. В итоге возможностей оказалось даже больше, чем понадобилось.

И да, я не Толстой, теперь уже точно. Не фамильная усадьба, не графские угодья жизнь моя. Этим летом размечталась попасть в резиденцию критиков – в Ясную поляну, ага. Написала эссе, все вовремя подала – честь по чести. Даже отпуск на время работы резиденции запланировала.

Не прошла.

Ну и ладно. К лучшему.

Чувствовала бы себя там полной дурой – среди филологов и прочих гигантов.

*

Психоаналитик после нескольких лет работы отпустила меня. Посоветовала продолжать заниматься телесно-ориентированной терапией, практиками, раз они так хороши и мне помогают. А с ней закончили. Сказала, что я стала устойчивой.

Мой образ по-прежнему качели. Иногда их раскачивает слишком уж сильно. Притом, что мой вестибулярный аппарат мало куда годится. Правда, жаловаться грех. И езжу, и летаю, и плаваю. Вот Новелла Матвеева совсем не могла.

Любые качели, как ни раскачай, все равно станут снижаться и потом остановятся. Вернутся в центр. Устойчивость.

Переезд – это вызов. Это когда из-под ног уходит земля. И асфальт тоже трескается и уходит. Цемент трескается. Сдвигаются тектонические пласты. И ты на разломе.

Удается уснуть.

Снится, что плыву в воде, а ведь только что шла по дороге на дачных участках. И это не просто вода, в ней черные куски, похожие на асфальт, вокруг меня мягкая черная пена, и масло, и грязь, а я спокойно барахтаюсь.

Снится, что моя лодка двумя краями стоит над землей, опершись на дачные заборы – соседский и мой. Посреди куска суши. Самой главной для меня земли на земле.

Снится, как родная тетка, с которой в последнее время отношения ни к черту, не глядя на меня через дверь протягивает картинку – из старой квартиры, со стены. Я ее узнаю. Она долго висела. На ней даже фрагменты обоев остались, когда отодрали.

Снится трасса, подвешенная высоко в воздухе. Где-то на даче. И я еду за рулем, мчусь по ней на немыслимой скорости и понимаю, что так нельзя. И дороги такой быть не может, и сейчас со мной что-то случится. И я ничего не могу изменить.

Это во сне.

В реальности пока жива, могу.

Изменить.

И должна даже.

*

Бетховен – самый энергетический композитор в мире. Не имевший внешнего общепонятного слуха, потерявший его, он обрел тот слух, которого нет ни у кого из нас, слышащих. Пусть звучит Бетховен для всех нас!

Черепаха – одно из самых медленных животных на земле. И последнее животное, которое я ожидала встретить в Консерватории. Мне кажется, это тоже символично. Не случайно.

Да, переезд.

Это надежды, которые оправдались. Это больше места для себя. И постепенное привыкание закрывать дверь и оставаться в безопасности. Не контролировать все и вся бесконечно.

Бояться, но делать. Бояться, но говорить.

Просить, предлагать, настаивать.

*

Переезд – это еще и остановка в пути, там, где автотрассу пересекают железнодорожные рельсы. Если шлагбаума нет, то некоторые умудряются проскочить между электричкой и встречным товарняком. Когда красный сигнальный фонарь не перестает мигать, и проезд закрыт.

Я думаю о тех, кто смелее и быстрее меня.

Кто прыгает и надеется, что это не обрыв.

А если и… больше рисковать, провоцировать, быть смелее, идти дальше.

«…Из кустов вылезает черепаха, и говорит: «Будете ругаться, вообще никуда не пойду!». Это как будто бы не отсюда…

А еще я думаю о тех, кто любит.

И хочу жить столько, сколько понадобится – пока не завяжу второй парный браслет на том самом запястье. Я только сейчас пытаюсь разобраться с любовью. Отставание в эмоциональном развитии налицо. Ну – как есть. Сложная оказалась штука. Вот Брэдбери прав, наверное, как всегда: «Любовь – это когда оба любят взаимно. Когда любит один, это болезнь».

«А кто же вам на баяне играл?» – вот это точно не отсюда!

А как же тогда безответные чувства и трагические истории, преображающиеся в лучшие произведения на земле?!

А еще у меня есть учитель. Самый важный теперь, сейчас. Живущий так:

…embracing pain, grief, and failure, and using all of it to make art (and have a full life). …принимая боль, горе и неудачи и используя все это для создания произведений искусства (и для полноценной жизни).

Я никогда не смогу прожить и написать так, как он. По тысяче пятистам причинам. Но я обещаю ему, что сделаю все что смогу. Чтобы иметь право процитировать его главные слова. Которые он сказал, получая престижную премию. Пока не буду их приводить. Пока рано.

*

Иногда кажется, что все разваливается на части. А оно просто встает на свои места. Ты должен помочь и ему переехать.

Мы переехали под зиму. В новой квартире особенная кухня, 13 метров, с большим панорамным окном. В теплое время года по утрам вся она залита солнцем. Это наполняет меня радостью, пусть даже слепящий свет мешает читать с экрана телефона за завтраком.

Мы переехали.

Нина Гаврикова

Условности любви

Июль. Пятница. Ия и Кена ехали в деревню Крутиха. Машина, преодолев бо́льшую часть дороги, свернула с автострады на гравийную насыпь, с обеих сторон окантованную неглубокими канавами. Правил легковушкой муж. Жена молчала, может о чем-то серьезно задумалась, может ей не по душе летний зной. Кена приоткрыл окно. Теплый шепот ветра сопровождался переливающейся трелью жаворонка. Неподдельная радость маленькой птички навевала воспоминания о детстве и юности, о прожитой жизни. Автомобиль бежал не спеша, спускаясь с одного пригорка, поднимался на другой.

– На речку заедем? Искупнемся, охолонемся, – подъезжая к мосту спросил Кена.

– Нет. Хочу горячего сладкого чая, – оживилась Ия.

– Я же купил квас.

– В жару квасом не напиться, – по-учительски строго ответила жена. – Только горячий чай утоляет жажду.

Ия подняла глаза: погода блекла, с запада тянулась огромная тяжелая туча. Подобные дождевые перевалки обычны летом – синоптики предупреждали о грозе и шквалистом ветре. Надо успеть до ливня заскочить под крышу родного дома, а то придется ждать, пока ветер не утащит грозовую тучу дальше.

Кена припарковался у забора, открыл багажник, схватив сумки с продуктами, побежал открывать дверь. Из клочковатой серо-черной тучи уже накрапывало – летние знойные дни зачастую заканчивались обложными дождями. Ия замешкалась, пока надевала туфли, сброшенные было с ног, да убирала телефон в сумочку, дождь разошелся не на шутку – домов в конце деревни не видно. По стеклам и по капоту стекали широкие струи. Дождь стучал по крыше, шлепал на траве. Сначала громыхало где-то там вдали, но с приближением тучи, казалось, что боги разбили на две огромные части гранитную глыбу прямо над ее головой. Ослепительные молнии разрывали небо в клочья. Ия с детства любила непогоду, но не в этот раз.

Она закрыла глаза, душа тревожилась, вспомнился вчерашний разговор с сотрудницами. Они поздравляли Таисию Петровну с рождением внучки. Сам собой зашел разговор о внуках. Алена, молодая мама сына первоклассника, начала первой:

– Говорят, внуков любят больше, чем детей?

Тася поддакнула с умилением:

– Да, представляешь скоро в дом принесут такую крошечку: и глазки папины, и носик мамин…

– И характер бабушкин, и гены дедушки, – передразнила Таисию Клавдия Серафимовна, у которой четверо внуков. – А я всех одинаково люблю и дочь, и внуков, и будущих правнуков – авансом.

У Клавы дочь жила в другом городе, с первым мужем отношения не сладились. Внук долго болел, пришлось Клавдии привозить его к себе и выхаживать. Когда ребенок достаточно окреп, его мамочка нашла нового мужа и от него еще троих родила. Сейчас они живут в другом городе, правда, материальную сторону семейной жизни дочери до сих пор решает Клава: пеленки, распашонки, мебель, машины, продукты. В общем себе оставляет жалкие крохи, чтоб оплатить коммуналку, да на еду чуток.

Ие не хотелось поддерживать данную тему, в ушах прозвенел злорадный выкрик дочери:

– Да лучше б он сдох.

Ия потрясла головой, будто хотела вытряхнуть из головы неприятные воспоминания и, подняв вверх чашку с чаем, попробовала уйти от ответа:

– Предлагаю тост за новоиспеченную бабушку! Пусть внучка растет здоровой, красивой, умной!

*

Вечером Ия созвонилась с Клавдией, и та призналась, что дочь любит больше всех, она ж ее кровиночка. А внук так долго болел, и так дорого достался, что и к нему относится, как к родному сыну. Ну и призналась – от второго брака внучки совсем не такие, как внук. Она как-то очень уклончиво, вскользь уточнила, что их тоже, наверно, любит, но немного по-другому.

Ия не могла правдиво озвучить свое отношение, сердце превращалось в треснутую скорлупку от одной мысли о внуках. Раньше Ксюша агрессивно выплескивала недовольство, будто мать Кирилла любит больше, чем ее. Ия сначала думала, что это ревность или возрастное становление личности, когда чувства и эмоции обострены до предела. Но время шло, а отношение дочери к ней не менялось. В тот год муж с сыном на мотоцикле обгоняли грузовик, Кена не справился с управлением.

– Гонял, гонял, догонялся, – от бессилия кричала на мужа Ия.

В реанимации врачи боролись за жизнь подростка. Когда Кирилл пришел в себя, его настигла вторая беда. Хирурги попробовали собрать раздробленные осколки костей, но приговор оказался суров – ампутировать ногу. Конечно, все внимание Ии переключилось на сына. Тогда-то Ксюха и выкрикнула эту злорадную фразу.

– Не желай другому зла, оно вернется бумерангом, – Ия невольно передернула плечами.

Сколько ей пришлось пережить, никто не знает, да она и не рассказывала никому. Зачем? Сыну и всей семье пришло тяжелое осознание, что жизнь продолжается, и надо бороться. Кирилл – мальчик-пай. Разговаривал вежливо, с прогулок возвращался вовремя, уроки делал самостоятельно. В его шкафу, начиная с детского сада, каждая вещь лежала на своем месте. Ия удивлялась, лучше бы такая педантичность досталась дочери. А то Ксюша непоседлива, как ураган, и упряма, как чертенок.

Из больницы Кирилл приехал совершенно другим. Казалось, что он не ногу потерял, а хребтину надломил. Ию пугало состояние незащищенности сына. Он безмерно капризничал, ничего не хотел делать, становился пессимистом. Может поэтому научиться ходить на протезе не сразу получалось. Ия и уговаривала сына, и стращала, и примеры приводила, притащив книгу о знаменитом летчике. Рассказывала, как Алексей Мересьев после тяжелого ранения не только заново научился ходить и летать, но и семь вражеских самолетов сбил.

– Жалко, что Ксюша не слышала этих рассказов, – сетовала вслух Ия. – Жизнь учит каждого по-своему.

Дочь, замкнулась в себе, наперекор родителям съездила в областной центр, поступила учиться в техникум на товароведа, старалась как можно реже появляться дома. Выходные Ксюша проводила у бабушки в Крутихе, где и первую любовь встретила.

Вовка – шустрый деревенский мальчишка покорил городскую девчонку своей харизмой, дерзкими выходками. Они воспринимали окружающую действительность по-своему и были на каком-то одном энергетическом уровне. Вовка излучал радость, уверенность в себе и делился с Ксюшей внутренней силой. Она от его энергии, идущей изнутри, становилась более привлекательной, женственной. Со стороны казалось, что они две половинки одного целого.

Когда Вовку призвали в армию, Ксюша потерялась. Долгими часами сидела у окна, ждала почтальона или скрывалась в крохотной комнатке на чердаке, уединенно писала письма. Учеба для нее превратилась в сущее наказанье. Ия съездила на педсовет в техникум, пояснила обстановку. Хорошо, что классный руководитель смог понять юношескую натуру, договорился, чтобы Ксюшу не отчисли из техникума, помог получить диплом. Ия договорилась со знакомой, жившей в областном центре, чтобы дочь взяли на работу в магазин «Детский мир». А с классным руководителем договорилась, чтобы сказал, будто это он нашел ей подходящее место. Ия знала характер дочери, от нее она помощь бы никак не приняла, такая гоношистая!

На выходные дочь по-прежнему ездила в Крутиху, но останавливалась не у бабушки, а у свекрови. С мамой Вовки они долгими вечерами перечитывали письма солдата. Пока в один из дней Вовка не приехал в отпуск. Ксюша ликовала! Целую неделю вместе! Вовка – молодец! Зная, как она скучает, добился, заслужил отпуск.

Но… от хитросплетений судьбы не убежишь, не спрячешься.

Неделя промелькнула в одно мгновение. Вовка, лихо отметив с товарищами предстоящий отъезд, уселся на любимый мопед, чмокнул Ксюху в щечку и со словами «Прокачусь в последний раз», – надавил на газ.

«Последний раз… последний раз…» – крутился в голове Ксюши голос Вовки. Она закричала что есть мочи:

– Стой! Куда?

Столбы пыли еще не успели осесть на землю, как кто-то из местных парней прибежал с криками:

– Вовка Хорошаев разбился… Вызывайте скорую.

Ксюша метнулась к мужу… но поздно… Никого не вернуть… ничего не исправить…

Ксюша не находила места, не знала, чем заняться, куда себя деть – ее внутренний мир разбился в дребезги. Она всем нутром ощутила, насколько жизнь штука хрупкая. Ей очень хотелось, чтобы все осталось по-прежнему. Она не желала мириться с нестерпимой болью утраты, страшилась перемен.

Сорок дней тянулись вечностью. Впереди никакого просвета, только черные будни и все, дом – работа, работа – дом, полное однообразие, без какого-либо просвета… пока в один из дней не поняла, что жизнь преподнесла ей сюрприз, нет не сюрприз – подарок. Частичка Вовки осталась внутри, и она или он скоро должен появиться на свет. Крохотный лучик солнца вновь озарил горизонт и юную душу. Ксюша боялась поверить в свое счастье. Своим секретом поделилась только со свекровью, и та предложила полностью переехать жить к ней, вдвоем горе горевать и воспитывать ребеночка легче. Работать Ксюша перевелась в сельпо.

Зимой на свет появился маленький Вовка, такой же светловолосый непоседа с голубыми глазами. Ксюша ожила и ни на минуточку сыночка не оставляла одного, никому не доверяла, все сама, сама.

Ксюша дома бывала только на день рождения отца. Когда родители приезжали в Крутиху, дочь забирала Вовку, увозила в областной центр, пряталась у подруг. Ие дочь не давала видеться с внуком, ее такое отношение дочери обижало, да и людей было стыдно, но приходилось мириться, сама такую упустила, не дала вовремя любви и ласки, вот и результат на лицо.

Почему все это произошло с ними? Ия не знала, а копаться в отношениях – слишком больно. Хотя возраст уже шептал на ушко, что пора переосмыслить пройденный путь, проанализировать ситуации, пора исправлять ошибки, ну или, в крайнем случае, просто попросить за них прощения, но она не знала как.

*

Ия вздрогнула. Муж, накинув на голову куртку, пытался открыть дверцу, одной рукой он держал чашку с горячим чаем, другой – прикрывал чашку блюдцем, чтобы дождинки не попали в чай. Ия зарделась смущенной улыбкой:

– Ну, зачем ты? Сейчас сама приду, вот только дождь приутихнет.

– Бери, пей, сама же говорила, что голова болит, – скомандовал Кена и, хлопнув дверцей, поспешил в дом.

Ия сделала первый судорожный глоток. От горячего напитка тепло прокатилось по всему организму. Голова просветлела. Сгорбленная спина медленно выпрямлялась. Ия, растягивая удовольствие, потягивала питье. Дождь закончился, а она все еще крепко сжимала в руках любимую чашку из ее детства, пора выбираться из теплого кресла, но мысли вновь захлестнули сознание. Она вспомнила, как отмечали золотую свадьбу родителей, те всегда бережно относились друг к другу. Наверно, тому были причины: две войны, строительство дома, воспитание детей, радости и горести – все на двоих. Главное – мучительное осознание скорой разлуки, разлуки навсегда. Отец ушел первым, мать лишь на три года пережила его. Она же против воли родителей пошла, чтобы выйти за него замуж.

– Надо же, а Ксюшка-то в бабушку, так же воспротивилась воле родителей и поступила, как считала нужным. Вот в кого дочь уродилась, – удивилась своему открытию Ия. – Хотя, если поразмыслить, то ее мать сделала правильный выбор. Славная семья получилась: семеро детей, двадцать внуков, правнуки. Удивительно, мы никогда не выясняли, кого родители любят больше, кого меньше. Мы просто радовались жизни вместе с ними. Хотя, как и в любой семье, имелись любимчики. Только вот нелюбимчиков не было, все остальные равно любимые, всем хватало теплоты и заботы. Да, что говорить, раньше так над детьми не тряслись, как сейчас.

Пожилая женщина неторопливо выбралась из автомобиля, прошла в дом. Кена, скинув сырую куртку и брюки, прилег на диван, задремал. Ия улыбнулась: «Ничего не поделаешь, возраст берет свое, мужчинам тоже нужен отдых!» Муж, услышав шаги, открыл глаза:

– Ну, как ты? Стало полегче?

– Да. Все хорошо. Пора готовиться к встрече.

Супруги по-хозяйски проворно засуетились на кухне. Кена занялся курицей. Ия поставила варится картошку на пюре, готовила салат. В день рождения Кены должна собраться вся семья.

На улице вновь потемнело. Создавалось впечатление, что тяжеловесная туча вернулась на круги своя. Она напористо неслась на юго-восток, обволакивая солнце и оттесняя его от земли. Казалось, что туча ползет грязным брюхом по земле. Холодный шквалистый ветер будто частым гребнем причесывал деревья. Тридцатилетняя яблоня с толстым стволом и массивными ветками склонилась до земли, как однолетний прутик. Ослепительная белая вспышка располосовала небо. Через мгновение раздался оглушительный ужасающий грохот. Создалось впечатление, что две громадные глыбы терлись друг о друга, испытывая на прочность гранит, так прогрохотало. С неба обрушился сплошной поток воды. Ослепительные зигзаги молний бороздили небо на мелкие пласты.

Прошло минут двадцать, стихия не унималась. Казалось, что этот ужас не закончится никогда. В доме погас свет. На чердаке что-то треснуло и хлопнуло. Наверно, распахнулось окно или оторвался лист железа. Кена хотел сходить посмотреть, Ия не отпустила, побоялась. От этого грохота у нее сжалось сердце. Она решилась написать эсэмэску Ксении: «У нас сильный дождь и гроза. Вы где?» Дочь была в своем амплуа: «У нас раскали-кали, солнечно! Скоро будем!»

Ия всматривалась вдаль, дождевые нити колотились по крыше, стенам, окнам и настолько переплелись, что ни света фар не видно, ни шума мотора не слышно. Ия попросила мужа зажечь свечку, сама достала из стола деревянную толкушку, начала толочь картошку. Кена похлопал дверцами навесных шкафов – свечей нет.

– Как всегда, чего надо, того и нет.

Ия горячо молилась, чтобы Господь спас ее детей и внуков. Она бы сейчас все на свете отдала, лишь бы все приехали в целости и сохранности. Такого страха ни разу в жизни не испытывала. «Лучше бы на обочине встали, подождали, пока гроза натешится и стихнет».

Кена встрепенулся.

– Приехали. Слышишь?

– Ничего не слышу, эта гроза меня оглушила. – Чуть не плача от томительного ожидания, ответила Ия.

Первым в дом заскочил долговязый Вовка.

Ия обняла внука, поцеловала в щечку, отметила: «Весь в отца!»

Вовка – студент второго курса университета. После окончания им девятого класса, Ксения вернулась в родной город, правда, жить вместе с родителями отказалась, сняла квартиру. Вовке для универа нужна была прочная база знаний. Но причина, скорее всего, крылась в другом – свекровь (мать Вовки) дочери забрали к себе, увезли в другой город. Ксюше одной в чужой избе оставаться страшновато. Хотя она пока жила в деревне и корову доить, и косить, и стога метать, и дрова колоть – всему научилась.

Ия радовалась, не зря дочь вернулась, вышла второй раз замуж. Мужа звали Карим. Красота у него нетипичная – широкоскулый с узкими черными глазами, возможно в его роду были монголы или татары. От Карима исходило какое-то особенное очарование, рядом с ним было спокойно, тепло и уютно. Решение глобальных семейных проблем он не доверял никому, всегда сам решал. Через полгода семейной жизни молодожены решились пополнить семью, дочь назвали Ясминой.

Карим тактично пытался повлиять на взаимоотношения Ксюши с родителями, сам рано лишился тепла родного очага и понимал, как это трудно, когда тебя никто не любит, не поддерживает, не помогает. Родители Карима в лихие девяностые, во времена перестройки не справились с трудностями, ушли в глубокий запой и не вернулись. У отца отказало сердце, мать замерзла в сугробе. Карима тетка не отдала в детдом, но у нее своих забот хватало, не до племянника.

Вовка показал рукой на машину:

– Ясмина заснула, надо плащ или куртку отнести.

Кена накинул подсохшую куртку, захватил болоньевый плащ, выскочил на улицу.

Гроза не утихала. Молнии вспыхивали часто, стены дома содрогались от каждого удара грома. Огромная туча перекатилась через крышу их дома и поползла к окраине деревни.

Ия расправила кровать. Кена принес внучку, положил головой на подушку, прикрыл одеялом. Ксюша стояла рядом, одной рукой освещая телефоном потолок, в другой держала сумки. Шепотом спросила:

– Что со светом?

– Отключили.

– Ой! А так еще круче!

– Круче некуда, – согласилась Ия. – Давайте ужинать. Праздника не получится. Хорошо, хоть чайник успели вскипятить.

– А самовар где? Давайте я поставлю.