Депрессия и аутизм у психолога: история и лечение. Жизнь, болезнь, наука, и поиски работы

Это как мне жить в том мире, где большая масса не пойми каких людей могут задавить своим количеством жизнь другого человека. Не я ж один математику не люблю. Да и не суть здесь именно математика, с помощью неё я просто показал пример. Не я ж один нормальный, но имеющий непопулярное мнение страдаю от того, что моё мнение и вкусы не влезают в это ваше прокрустово ложе. Перетечёт этот абзац, наверное, плавно в другую тему. Ведь, ладно экзамен, чёрт с ним, я его сдам переживу, так меня ж не только экзамен впереди ждёт. Как только я окончу школу, и за мной закроют ворота, то там меня уже ждут – «коллекторы от родины», или если говорить на бытовом языке – представители военкомата.

Оценки по математике с того мгновения уже перестают что-либо значить, перестают быть модными, и речь заходит уже о моей морали, высока ли она, или низка. Если она высока, говорят они, то я бегу к ним навстречу, прыгаю в хаки, по линейке заправляю постель, хожу строем, бреюсь налысо, люблю распорядок и выполнять команды от уполномоченных от родины, бросаю дом на два года, и затягиваю унылые армейские песни в три аккорда. Ну вообще ку-ку, конечно, так я типа моральный долг отдаю родине. Хотя, те долги, которые я у пацанов брал, я их отдавал, но то деньги были. А ставить рядом слова «долг» и «родина» – это такой бред, что его даже всерьёз и анализировать не хочется. А так как я к ним не бегу, и должником себя не считаю, то моя мораль, по их оценке, автоматически низка, да и вообще, как человек я признаюсь ими стрёмный. Но на их оценку моих человеческих качеств мне сильно безразлично с высокой колокольни. Меня беспокоит другое. Ведь, раз я к ним не бегу, то они бегут за мной, за таким стрёмным, но всё же бегут, хотят выбить долги. Я могу временно спрятаться «домике» – пойти в ВУЗ учиться на 5 лет. Но они ж и там у ворот меня поджидать будут. В общем и это не выход. Да и прятаться, косить по болезням там, поджимать хвост – это не в моём вкусе. Ах, родина, родина. Ах, степи казахские, да берёзки русские. Получается родина меня преследует. Преследует. Во те на, абьюз в масштабах стран! Я не хочу, а меня заставляют. А в данном случае мне к кому обращаться? Кому сказать, что я в корне не согласен с тем, что кто-то когда-то определил, что имеет право использовать два года моей жизни против моей воли? Я на этом собрании не был, и если б был, то не голосовал бы «за».

И остаётся у меня в душе конфликт, чувство непонимания с обществом, по крайней мере со значительной его частью. Но всё же пролился свет на это моё затруднение, и стало мне немного, но всё же легче, когда я узнал о научных трудах одного хорошего человека – Эриха Фромма. До того, как он и его коллеги высказали свежее предположение о природе психопатологии, учёные думали рассуждали примерно так:

– болеешь психически?

– да.

– ну это дело в тебе, давай тебя обследовать, потом тебя поправлять.

А Фромм и его коллеги сформулировали свой взгляд примерно так: болеет не человек, болеет общество. И далее они открыли большие ворота в область изучения самого общества и проявления его болезней. Поэтому, ответственно заявляю, что когда я не люблю математику и не намерен отдавать «долг» родине, то со мной всё в порядке, а вот общество поехало крышей в этом вопросе. И пусть «их» много, а меня мало. Я верю своим глазам, ушам, мозгу и сердцу. Полностью меня не отпустило, конечно. Потому что – одно дело знать об ограничениях общества, другое дело жить свою жизнь в этом обществе не имея возможности на это повлиять. И этот конфликт, и проживание жизни точно не добавили мне сил и радости, так как практически каждый день приходиться сталкиваться с «болезненными крошками или песчинками общества», ведь ясно, что «метастазы» добрались не только до математики и армии, а распылились и впитались в простые, бытовые и другие аспекты жизни.

Было ещё кое-что, что фоном воздействовало на моё психическое состояние очень длительное время – музыка. Я слушал русский рок. И зарубежный металл. Но металл ладно, а вот о русском роке есть что рассказать. Это, как я окончательно понял, очень много лет спустя, сильно подавляющая радость к жизни музыка. По мне так смысл русского рока – воспевание страдания, подливание в процесс страдания сладких манящих оттенков, красок. Жаль, наверное, но тогда я объединил мух с котлетами, и взял русский рок за эталон своей любимой музыки. И за жизнь посетил, наверное, много рок-концертов и близких к ним, в моём восприятии, таких как: «Би-2», «Глюкоза» (ранняя), «Звери», «Ночные снайперы», «Мара», «Агата Кристи», «Ария», «Калинов Мост», «Кукрыниксы» два раза, «ДДТ» два раза, «Бумбокс», «Лера Массква», «Город 312», Сергей Бабкин, «IOWA», Вячеслав Бутусов два раза, Океан Ельзи.

Возвращаясь к «мухам» и «котлетам», так «котлетами» выступало звучание музыкальных инструментов – гитары, баса, барабанов и пр. Мне очень нравилось слушать их партии, отделять во время слушания какую-нибудь одну и вслушиваться, наслаждаться, представлять, как бы я её играл. Даже тело как будто внутри реагировало на звучание. И на гитаре нравилось играть любимые мелодии. Но к «котлетам» примешались «мухи» – это вот эти депрессивные рокеры: чаще мужчины, реже женщины, часто употребляющие наркотики, алкоголь, в текстах своих песен препарирующие до атомов грусть, тоску, бессмысленность, злость, отчаянье, предательство, подавая это в симфонии приятных звуков. Конечно, в каком-то там подростковом возрасте они сыграли положительную роль дав мне отреагировать (или прожить, или пережить, или изжить) свои подростковые эмоции, связанные с потерянностью в Мире, с непониманием Куда всё? Чего происходит вокруг? Кто я?… Но далее эта музыка мне строить и жить уже мешала, но я не знал, что она так влияет на меня. Она встроилась в мою жизнь как, скажем, моя рука, или ухо. То есть у меня и мысли не было, что её (рок-музыку) можно отделить от меня, что я могу её оставить, а сам уйти. Не понимал, что есть на свете ещё музыка, где я мог бы наслаждаться красивым звучанием инструментов – то есть «котлеты в чистом виде, без депрессивных мух». Оно и не мудрено, ведь на рынке доступной музыки была русская попса, рэп, шансон, джаз. В попсе музыка элементарная и бездушно-электронная, в рэпе и музыки то нет вроде, разве что бас, шансон без обсуждений, а джаз и ребёнок сыграет просто дёргая струны или тыкая клавиши невпопад.

Поэтому «сидел» я на русском роке, слушал его, депрессовал, и считал, что всё что там поётся – есть мудрость народная, и все, кто там поют – есть мудрецы, жизнь пожившие, и делятся они со мной молодым. И нечего мне альтернативные варианты взгляда на жизни искать. «Любовь красива, но жестока, общество сильнее меня, но оно не для меня, меня мало кто понимает, я страдаю, но я ещё держусь» – вот и вся философия русского рока.

В итоге я отделался и от музыки этой, но потрепала она меня и заблудила основательно. В некотором смысле она была для меня не то другом, не то наркотиком, к которому я часто обращался. Обращался, когда грустно, когда совсем плохо, обращался, когда весело (ох, это так странно…), и всегда этот друг-наркотик не давал мне ничего кроме депрессии под хороший аккомпанемент. Ничего кроме. А я ведь из тех, у кого чуть ли не постоянно в ушах были наушники. Вот и получалось такое простое коварство привычки: мне плохо, а я мало что другого знаю, кроме как обратиться туда, где это «плохо» ещё больше размножат по душе.

Ранее я говорил об обучении игре на фортепиано, в этом параграфе отмечу, что оно для меня было очень болезненным. Я не хотел учиться играть на этом инструменте, не любил его. У меня не было кумиров-пианистов, которых я бы слушал в плеере, например. Моё тело как бы не отзывалось на этот инструмент. Но тогда я не мог отстоять своё право бросить учёбу. Родители спокойно, но очень убедительно оставляли меня за пиано. Сложное время было. Обучение предполагало, что почти каждый день я делал домашнее задание, и два раза в неделю занимался с преподавательницей. А начал учиться я поздно, лет в 11, кажется. Как раз тот мой возраст, когда невероятно хотелось всё свободное время проводить на улице с друзьями. И не то, что бы я каждый день прямо часами сидел за инструментом, нет, но даже те минуты, что я выполнял домашнее задание были для меня сложными, тянущимися, подавляющими моё настроение. И я мог психовать, если что-то не получалось.

Преподавательница была женщиной странной, особенно что касалось времени. Она приходила ко мне домой в 14 часов, вроде бы. Но фактически она, наверное, пришла в 14:00 несколько раз, все остальные разы она опаздывала, и опаздывала нормально так. На пол часа, сорок минут, бывало и на час. И вот каждый раз, когда наступало 14 часов я начинал ожидать от Мира чего-то чудесного. Мне так хотелось, чтобы что-то произошло, и с меня спали эти оковы. Чтобы занятий больше не было. Мне так хотелось, чтобы какое-то явление встало на мою сторону, потому как родители и преподавательница хотели, чтобы я занимался, а я был один в своём нежелании. И преподавательница ещё обременяла меня своими опозданиями. И с каждой минутой, шедшей после 14 часов моя надежда на чудесный исход всё возрастала, я будто проваливался в грёзы в состоянии бодрствования, но параллельно «голос реальности» говорил «блин, сейчас уже она придёт». Ещё добавлял, «вот пока ты наивно надеешься на что-то… а она то уже несколько минут как вышла из своего дома, прошла по улице, и сейчас где-то рядом… исход был определён заранее, зря ты мечтаешь, только хуже делаешь». И, наверное, в 98% случаев «голос реальности» был прав. В какие-нибудь 14:19 или 14:34 раздавался звонок в дверь, и все понастроенные в уме воздушные замки в миг рушились, растворялись, сменяясь скверным настроением и походом до двери чтобы её открыть. Но 2% всё же было, и иногда она умудрялось забывать о том, что у нас занятие. Забывать, да. Хотя это тоже не было спасением, ведь это была отмена всего лишь одного урока, а не всего обучения.

От ростков депрессивности здесь то, что значимая часть моей жизни регулировалась не мной, была не в моей власти, использовалась не мной. Внутри я сопротивлялся, бунтовал, но там глубоко в душе я будто считал это одной из характеристик жизни, что так и должно быть – что есть некоторые страдания от которых я не смогу избавиться, потому что так устроена жизнь и всё, и точка. Это очень горько. А если отойти на расстояние от этой ситуации и взглянуть издалека, то станет ясно, что я просто был «хорошим мальчиком», который не мог отстоять свои права на свои желания и свои нежелания, на время своей жизни. Слишком «тихо» и скромно, как оказалось, я их отстаивал. В итоге я всё же их отстоял. Но это заняло достаточно много времени по моим меркам. И здесь также на примере пианино я понимаю, что есть ещё немало жизненных ситуаций, где мне будет сложно отстаивать свои права, и где я, как и в первый раз буду сталкиваться с той горькой верой в то, что так устроена жизнь и с этим ничего не поделать, и только потом, спустя время выпрямляться и стоять за себя. А у истории с пианино жизнеутверждающий конец: перед переездом в Тюмень я самостоятельно продал пианино за хорошие деньги, так инструмент и занятия остались в Петропавловске, а я уехал. Молодец! А из моего исполняемого репертуара больше всего мне понравилась и запомнилась «К Элизе» Бетховена.

Переезд в Тюмень начинался интересно и будто понарошку. В начале я просто знал, что мы скоро переезжаем. Оповестил друзей. И вообщем было такое приятное время, я даже чувствовал себя немножко крутым, что мы собрались ехать в довольно крупный российский город. Тем более что уже пару раз я был в Тюмени, и думал, что тут просто улёт – высокие дома, мосты-развязки, большие дороги и расстояния, и пробки как по телевизору в Москве или США. Ничего этого в моём городе не было. Время шло, я доучился последнюю четверть в своей школе, продали квартиру, продали производственные здания, и переезд превратился в реальность. К тому времени я уже не хотел такую реальность.

Мы отъезжали из квартиры бабушки и дедушки. Рано утром в ноябре меня пришли провожать мои друзья и подруги, мы постояли с ними в подъезде, говорили заключительные слова, обнялись и я стал унывать. Сел в машину, включил плеер. Две песни сопровождали весь путь: Павел Кашин «Чёрный ящик», Мумий тролль «Иди, я буду». Они раскрашивали моё горькое уныние. На таможне вышла заминка, родители не стали декларировать деньги, которые везли собой, а это как бы сказать не очень приветствуется. Долго таможенники делали мозги по этому поводу, хотели, чтобы с ними договорились как договариваются с дэпээсниками. Пока всё это происходило, я как во время ожидания преподавательницы по музыке, грезил наяву сидя в машине на таможне примерно следующее: «Ай, чёрт с ней этой Тюменью, произойди что-то такое, чтобы развернулись мы и поехали обратно, приехали бы и было бы всё хорошо, как и раньше было, услышь меня Мир, сделай так, пожалуйста». Но родители поделились с таможенниками, они обрадовались и пропустили нас дальше. И две песни заиграли в плеере ещё трагичнее. Когда мы въехали в город, было темно. Потаскали немного вещей на третий этаж, я зашёл в квартиру. Переезд был завершён. Было уже поздно, спать не хотелось, но хотелось не видеть себя в тех обстоятельствах – в той квартире, в том городе, в том холодном ноябре, поэтому хотелось заснуть. Было грустно ложиться, так как мне хотелось покурить, закинуть насвай, напиться, поговорить матом с друзьями и посмеяться с друзьями, как подростку, но вместо этого было стерильное и скучное окружение семьи, и тоска по уже по-настоящему и навсегда утраченному дому. Не помню, как уснул, но ещё раз засыпать при подобных обстоятельствах никогда бы не хотел.

Постепенно новое место жительства открывалось мне с неприглядной стороны. Мы поселились на тогда ещё краю города, я поступил в школу, где было полно придурков. Микрорайон, да, как и город в целом, странным образом был будто против зелёной растительности – бетон, да асфальт. Это меня одновременно и расстраивало, и раздражало от того, как вообще так можно жить. К слову, до сих пор во дворе, где сейчас живут мои родители, и дому, которому уже лет тридцать точно, есть одна, случайно выросшая берёза и маленькое дерево, которое кажется начало умирать ещё с моего приезда, но никак не может это сделать – всё остальное, в стиле города: асфальт, кирпич, гаражи и так необходимый для человеческого счастья шлагбаум. Я несколько лет не понимал, почему у меня осень перестала чувствоваться так как она чувствовалась мной ранее, «правильно» что-ли… Потом я понял, и оказалось, что под ногами нет жёлто-красной листвы, которой можно пошелестеть и попинать, как в клипе у Шевчука. Голый асфальт, пожалуйста. Ну не совсем голый, конечно, но раз деревьев на весь город считанное количество, то и листвы соответственно.

Климат. Если «из далека», то он вообще не различается, но раз всё мое нутро было направлено на поиск различий двух городов, то в Тюмени климат мне не нравится. Если дождь – то обязательно холодный. Если летний вечер – то обязательно нужна кофта. Если жара, то можно на ней расплавиться, но прям кожей чувствуется, что воздух не прогрет, а жара исключительно из-за лучей солнца. А в Петропавловске воздух приятно прогревался. Зима была и Петропавловске дикая порой, но в Тюмени есть какие-то такие дни с ветром, который продувает все кости насквозь, хоть что на себя одень. И вся эта погода она очень давила на моё психическое состояние – я не мог ничего сделать с этим, и моё настроение напрямую зависело от погоды, редко, когда были исключения. Да и вообще трудно было знать, что я из северного города переехал ещё севернее, и заметных плюсов, компенсирующих эту потерю вообще никаких не наблюдаю.

Тяжело я переживал расставание с моим кругом общения. У меня не было интереса заводить новых знакомых, друзей – оно постепенно получилось как-то само собой, фоном. Но было одно событие, которое сильно усложнило мою адаптацию на новом месте жительства – это была моя влюблённость. Уже проживая в Тюмени, на школьных каникулах я поехал в Петропавловск, и в моей компании было пополнение – новая подруга. Помню, как мы с ней встретились, и внутри меня что-то началось, что уже нельзя было остановить. Мы вместе проводили время в компании друзей, побольше узнавали друг друга, но как бы никак не романтизировали свои отношения. Я вернулся домой, началась другая четверть, иногда мне приходили приятные воспоминания об общении с ней, но я как-то строго для себя решил, что ничего у нас с ней не будет. Просто потому что мы живём в разных городах, мы далеко друг от друга, и не нужно мне влюбляться, а потом страдать от этого. Близилось лето, и каникулы, которые я полностью собирался провести на родине. И за несколько дней до моей поездки эта девушка мне пишет сообщение, с которого начинаются наши романтические отношения. Моё ранее принятое строгое решение от радости улетело в урну.

Эти отношения подарили мне чудесный период жизни. В них были «главная фигура и фон». «Главная фигура» – это те самые яркие глубокие прекрасные чувства по отношению к девушке, которые я когда-либо испытывал. А «фон» – чувство желанного полного удовлетворения тканью повседневной жизни, желание продолжать чувствовать окружающее и двигаться, благодарность способности жить и Бытию. Тогда я точно знаю, что был полностью доволен своей жизнью, и ничего не хотел менять. Если изменений и хотелось, то только простых и приятных, но не тех, которые необходимо производить из-за того, что по-другому уже невозможно. Я и раньше влюблялся, было даже в двоих девочек одновременно, но та влюблённость, как я чувствовал и верил не может быть исчерпана, прекращена, и поэтому смотрел в будущее с пониманием того, что путь мой будет уже не столько мой, сколько наш совместный. Помню меня тогда очень вдохновляла идея, что мы теперь как одно целое. И я мог переживать на опыте это чувство. Мне повезло, что повстречался такой человек, с кем я будто не знакомился как с кем-то другим, а мы нашлись/повстречались как части чего-то одного. От того и все процессы нашего человеческого взаимодействия мигом были настроены сами собой. Не нужно было притираться, стесняться, притворяться, доносить друг до друга каждый свою «философию отношения к жизни», так как она были релевантны. Это были отношения, включающие в себя моё идеальное видение дружбы, романтики и просто какого-то магического, и такого складного притяжения двух живых существ.

Помню мне случилось в один момент пережить два по существу разных взгляда на жизнь, на существование. Так как я приезжал в Казахстан уже в качестве россиянина, то мне необходимо было идти в государственную контору отмечаться, и продлевать разрешение на нахождение в стране более трёх дней. И мы с девушкой пошли вместе туда заняться этой волокитой. Мы стояли в очереди вместе, но в один момент я зачем-то куда-то отошёл на несколько метров. Чем-то я занят был и как-то в процессе этого всего мой взгляд перевёлся в ту сторону, где стояла Она. И вот за мгновения до того, как в центре, в фокусе моего поля зрения оказалась она, я успел разглядеть и почувствовать серое бессмысленное «ничего», скуку, брошенность и ненужность происходящего: протёртый карман дешёвой курки у дядьки, наспех сколоченный безвкусный стол, где толпа заполняет бумажки ручками на ниточке по образцам, которых всегда не хватает, наеденные не от хорошей жизни животы мужчин и женщин, нелепый головной убор женщины в годах, и всё это как-то обрушилось на меня, и было чёрно-белым, безжизненным, мёртвым будто кроме этого помещения, кроме этих бессмысленных занятий нет больше ничего, всё сведено к этому ничто. Следующим мгновением в поле моего зрения и внимания попадает Она. Её образ так красочен, полон жизни, дыхания, интереса. Её невысокий рост, манера стоять неповторимым образом, вязаная шапка, одежда, прекрасное лицо. Я как-то тихо так, негромко, про себя радовался, что мои глаза видят её, что она есть, она существует в том месте, в том Мире, где оказался и я, что мы встретились, что мы вместе, мы соединены, и мне в этом невероятно повезло, я не могу хотеть и не жду каких-либо подарков судьбы ещё, у меня всё исполнилось, дальше – всё прикладное, этим я займусь уже сам, без ожидания чудес от судьбы.

Такой взгляд на мою жизнь, на мою возлюбленную был тогда постоянен. «Пик» наших отношений пришёлся на лето, которое я провел в Петропавловске. Мне было очень необходимо то лето, ведь прошлой осенью на меня обрушился переезд, осень, зима и весна в пока ещё чужом городе, и было так хорошо вернуться на тёплую родину, позабыть о трудностях моих реалий и отдаться любви. Я наслаждался тем временем, что мы проводили вместе – гуляли круглыми днями, оставались с друзьями на съёмных хатах веселиться, пить, курить, накуриваться, ездили купаться на троллейбусах и автобусах на общественные пляжи и укромные места на небольших дачных водоемах, обнимались, целовались, долго стояли у неё в подъезде перед тем как я вылетаю, чтобы успеть долететь к назначенному времени домой к бабушке с дедушкой. После возвращения домой и до сна мы висели на телефоне. Домашний бежевый телефон родом из детства, её голос в трубке, я внутри уютного советскосоюзовского клетчатого кресла – такими были завершения моих летних дней.

Я был счастлив всё то время, пока мы были вместе, даже если я и уезжал в Тюмень. На расстоянии мы писали друг другу нереальное количество sms и созванивались, тогда ещё по домашнему телефону через «межгород».

Однако такая жизнь продлилась недолго. Однажды красивым прохладным осенним днём, ещё до снега, у меня получилось приехать в Петропавловск не во время каникул, а как-то посередине. Я сделал сюрприз. Для друзей он получился. И вот мы стоим с ними в той самой футбольной коробке возле школы, которая не использовалась по прямому назначению, болтаем и смеёмся, и чуть вдалеке, откуда обычно все приходили в коробку, я вижу божественно красивую красную шляпку и любимый силуэт. О, эти моменты расставаний и встреч с ней, так они всегда были эмоционально интенсивны и значимы. Кончено наши взгляды встречаются, начинается что-то вроде романтического отрывка из книги или фильма, когда мы устремляемся друг к другу, соприкасаемся и прочее. Вероятно, для стороннего наблюдателя это выглядело бы как: влюблённые голубки стандартным образом встречаются после долгой разлуки. Но я как участник этого прекрасного момента увидел и почувствовал какую-то инородную переменную, которой точно не должно было быть. Встреча наших взглядов и стремления друг к другу были не такими гладкими и полностью отданными под управление любовному чувству. Что-то смутило меня, но я и думать не мог, что же именно, хотя это неизвестное уже бесповоротно изменило мою жизнь. Через несколько часов я узнал, что в сердце моей любимой поселился мальчик Саша из нашей школы. И шляпка, от вида которой утром того дня я чуть не упал в обморок от переживания счастья, предназначалась не для меня, а скорее для мальчика Саши. Потому как я, будто нежелательно-внезапный муж, возьми и приедь из командировки в понедельник, хотя ждали меня к пятнице. Я каким-то образом эту историю узнал, узнал, что у них романа вроде как и нет ещё полноценного, также не помню как мы помирились в этот же день, приняли решения продолжать наши отношения, она даже подкрепила договорённость тем, что удалила то ли фото, то ли переписку с ним из телефона, а я принял решение каким-то образом переработать и объяснить для себя подобный поступок моей любви и продолжить жить. В течение дня я считал, что скорее мой рассудок находится в ясном состоянии, ничего сверхъестественного не ощущал, разве что было больно и обидно на душе. Было такое рабочее состояние будто весь день был на базаре, долго ходил, выбирал, покупал и нёс много вещей домой. И не знаю, как, но мне удалось уснуть в тот день.

Ночь открыла королевскую дорогу в моё бессознательное и показала, что же я в действительности пережил за день. По уровню безысходности это состояние походило на то, когда фильмы показывают период чуть позже средневековья и где в белой постели, на неудобной огромной подушке и в горячке лежит безнадёжно больной умирающий человек, ему со всех сторон плохо, помочь ему уже нечем, и на него обрушился концентрат мирского страдания, перед тем как он выдохнет последний раз. Я не помню содержания сновидений той ночью, но я много раз просыпался, физически меня воротило от душевного состояния, было желание что-то совершить, подвигать мышцами, чтобы «стряхнуть» ту боль, которая во мне, но на дворе ночь, тишина, темнота почти полная и в движениях не было смысла, хоть двигай, хоть не двигай. Перед глазами низ шифоньера, вторая подушка, потолок и так по кругу и всю ночь, а когда наступала дремота, то тут же начинался ужасный сон о том её поступке, убивающем меня, и я сразу же стремился выпрыгнуть из сна, а выпрыгнув попадал всё в ту же комнату и наяву испытывал всё те же состояния, что и во сне, но с другого взгляда, от «другого режиссёра». Со мной случилось то, что я очень боялся, и я не в силах никак это изменить, не смогу забыть, не смогу с этим жить. Наши отношения уже не вернуться к тому, что было раньше. Все её слова, все мои надежды и мечтания по поводу её отношения ко мне, все надежды на то, что она дорожит мной, думает обо мне и что я являюсь для неё тем самым человеком на всю жизнь… всё разбилось, разломилось без предупреждения, и на смену этому мне пришли эмоции родом из ада. Уже не помню, что было утром, не помню, как мы встретились и посмотрели друг на друга, но с того момента наши отношения умерли, хоть формально и продолжали существовать ещё несколько месяцев. А потом и формальное существование закончилось, когда она сказала, что её любимый человек должен быть с ней рядом, а я не рядом, я в Тюмени. Смешно было не пройти по такому простому критерию, и тяжело, что всё то романтическое чудесное созданное небо нужно было закончить опять же потому что я не рядом. Можно было бы сказать, что-то вроде: а как же те слова? как же там любовь? как же наши сокровенные мечты? мы же с тобой случайны образом «обманули» систему и чувствовали самую подлинную любовь без страданий… Но ответ был бы о том, что я не нахожусь рядом, а, следовательно, не подхожу по критерию, как итог романтика сворачивается, она уходит, и дарит свою любовь везучему мальчишке, что живёт так близко, что аж в соседнем дворе. Поэтому от этих причитаний я воздержался. И стал ещё больше не любить Тюмень, не специально, конечно, и не логично это было. Мало того, что город забрал и друзей, и любовь всей жизни, так в него ещё и возвращаться надо, и вставать в жизненный строй, чтобы идти дальше.