Жестокие сердца

Момент затягивается, и я понимаю, что будь мы сейчас в прошлом, я бы уже давно лежала на кровати, а Мэлис был бы внутри меня. Его мощное тело нависало бы над моим, наполняя меня до краев, так, что я не могла бы думать ни о чем другом.

Но мы оба замираем.

Я, потому что не могу двинуться, а Мэлис, потому что следует моему примеру. Становится неловко, по крайней мере, мне так кажется, и я отвожу взгляд от него и смотрю на остальную часть комнаты, которая на удивление пуста.

– Где Рэнсом и Вик? – спрашиваю я, когда напряжение между нами рассеивается. По крайней мере, на данный момент.

– Они пошли за едой, – говорит Мэлис, присаживаясь на корточки на кровати. – Мы вчера съели сэндвичи, тебе один оставили, но он, наверное, уже испортился. Поэтому они пошли за чем-то еще.

Словно по сигналу, секундой позже открывается дверь, и в комнату широкими шагами входят парни. Рэнсом недовольно возмущается, параллельно машет мне рукой, в которой держит еще и пакет с едой.

– Да чтоб тебя, – говорит он. – Ничего такого в этом нет, Вик. Я же не говорю, что мы должны постоянно питаться картошкой фри с сыром и яблочным пирогом. Это всего лишь один гребаный день.

– Это к делу не относится, – отвечает Вик. Его лицо бесстрастно, но в голубых глазах читается раздражение. Кроме того, у него в руках пакет с едой, даже больше, чем у Рэнсома. – Как я и сказал ранее.

Рэнсом закатывает глаза.

– Слушай, ты своего добился, разве нет? Тебе обязательно быть правым во всем?

– Не обязательно. Но я прав.

– Из-за чего вы, блин, препираетесь? – вмешивается Мэлис. Он смотрит на сумки в их руках, и я моргаю, когда понимаю, насколько они оба загружены. – И мы что, кормим гребаную армию?

– Твой брат, в своей бесконечной мудрости… – начинает Рэнсом.

– О, теперь я только его брат, – бормочет Вик. – Очаровательно. Просто прекрасно.

– Как я сказал, – повышает голос Рэнсом, – Вик решил, что нам нужно купить какую-нибудь полезную еду, и поехал на другой конец города, в какое-то кафе, где готовят всякие там ростки пшеницы и прочую хипповскую хрень, потому что…

– Потому что Уиллоу необходимо восстановить силы, – перебивает Вик. – Ей нужна хорошая еда. Мы не знаем, чем этот ублюдок кормил ее, пока она была у него, и мы должны…

– Немного побаловать ее, – продолжает Рэнсом, мягко перебивая его. – Вот почему я сказал, что нужно добыть ей какую-нибудь утешающую еду. Бургеры. Молочные коктейли. Ну, знаешь, то, что радость приносит. А не эту жратву для кроликов.

Мэлис смотрит на братьев таким взглядом, будто они оба просто смехотворны.

– Значит, вы не смогли найти компромисс.

– Компромиссом было бы взять и то, и другое, – бормочет Рэнсом.

Вик качает головой, ставя пакеты на стол в углу.

– Слушай, будь моя воля, я бы сам все приготовил для Уиллоу. Обычно я этим и занимаюсь. Но поскольку я не могу сейчас этого сделать, лучшим выходом было купить что-то полезное. – Он складывает руки на груди, и на его обычно бесстрастном лице появляется недовольное выражение. – Я не собираюсь извиняться за это.

Воспоминания о том, как Вик готовил для меня или делился своей едой, снова всплывают в памяти, и в груди что-то сжимается, когда я понимаю, что это было его способом сказать о любви. Еще до того, как он смог признаться в своих чувствах или хотя бы намекнуть на симпатию, он делал такие простые, но такие важные вещи: варил мне суп, когда я болела, или разрешал мне брать его арахисовое масло, хотя даже своим братьям не позволял к нему прикасаться. Это были его маленькие, но такие искренние жесты, которые говорили больше слов.

– Тебе не за что извиняться, – мягко говорю я ему. – Я правда ценю, что вы, ребята, так старались угодить мне. И мне бы очень хотелось, чтобы ты, Вик, для меня что-нибудь приготовил. Но ты прав, вы достали лучшее, что смогли, и я очень хочу все это попробовать.

Я улыбаюсь ему, и, хотя морщины напряжения по-прежнему покрывают его лицо, его взгляд становится чуть мягче, когда он отвечает мне легкой, едва заметной улыбкой. Рэнсом глубоко вдыхает и медленно выдыхает, его плечи опускаются, словно с них сходит тяжесть. Я понимаю, что ребята переживают за меня, их тревога видна в каждом жесте. Они стараются заботиться обо мне, как умеют: через еду, через внимание, через всё, что только могут предложить.

Мэлис достает несколько бумажных тарелок из пакета, полного всякой всячины, и мы вчетвером раскладываем еду. Тут и бургеры, и куриные наггетсы, и картошка фри, а еще салаты, жаркое и даже фруктовое ассорти. Я беру всего понемногу, с радостью отмечая, что со вчерашнего вечера чувствую себя настолько лучше, что даже испытываю желание поесть.

Я сажусь на кровать, скрестив ноги, а Мэлис и Рэнсом устраиваются на другой кровати, оставляя Вику кресло за письменным столом. В движениях Вика есть некоторая скованность, как будто он не хочет лишний раз бередить рану на боку. Он поворачивается очень аккуратно, берет еду, и я с содроганием вспоминаю ту ночь, когда в него стреляли.

– Ты в порядке? – спешно спрашиваю я. Скорее всего, да, ведь вчера, когда он избивал Троя, ему вроде как не было особенно больно, но я должна спросить. Должна знать. – Тебя же подстрелили.

Вик улыбается, потягивая воду из бутылки.

– Я в порядке, – уверяет он меня. – Мне задели бок, но Мэлис вытащил пулю и залатал меня. Я не в восторге от неровных швов, но заживает все хорошо.

Я облегченно вздыхаю, а Рэнсом бормочет себе под нос, что это вообще-то не он предложил накладывать швы на заднем сиденье движущейся машины.

Братья, как обычно, пререкаются и подшучивают друг над другом, и это успокаивает. Мы все принимаемся за еду. Но в конце концов Вик возвращается к насущным вопросам.

– Нам нужен план действий на будущее, – говорит он. – Я знаю, тебе, вероятно, нужно больше времени для отдыха, мотылек, но…

– Нет, я понимаю. – Я энергично киваю, стараясь не обращать внимания на то, как мой желудок сжимается от только что съеденной пищи. – Мы по-прежнему на волоске. Не в безопасности.

Он кивает.

– Трой мертв, так что больше не представляет угрозы, но Оливия все еще может. По ее мнению, она победила. Она считает, что ты по-прежнему с Троем, и, насколько нам известно, никто еще не в курсе, что он мертв. От дел он удалился, чтобы якобы провести с тобой медовый месяц, его семья уже несколько дней о нем ничего не слышала, и в ближайшее время они его не ждут. Но вечно это не продлится. В итоге сгоревший дом обнаружат, и новость о его гибели распространится. Едва это произойдет, Оливия тут же поймет, что ее план не сработал. Нам нужно разобраться с ней, чтобы убедиться, что она больше не сможет преследовать Уиллоу.

– Может, нам снова уехать? – предлагает Рэнсом, беря в руки картошку фри. – Я имею в виду, сейчас нас здесь ничто не держит, верно? Так что, может, лучше всего было бы вообще уехать из Детройта.

– Можно, да. Но нет никакой гарантии, что Оливия не попытается опять нас преследовать, – ворчит Мэлис. – Не представляю, чтобы она легко восприняла информацию о том, что мы убили Троя и сделали Уиллоу вдовой.

Вик кивает, задумчиво глядя в свою тарелку, и использует вилку, чтобы убедиться, что еда, которую он положил на нее, не соприкасается друг с другом.

– Ты прав, – бормочет он. – Чем дольше это продолжается, тем более личным становится. Она была готова пожертвовать Уиллоу ради достижения своих целей, но в какой-то момент это стало чем-то большим. Речь идет о наказании Уиллоу за неповиновение ей. Речь идет о власти, контроле и мести. Так что, даже если преследование нас не было бы логичным выбором, я бы все равно не исключил, что она это сделает.

– Итак, мы вернулись к тому, с чего начали, – говорит Рэнсом, и в его голосе слышится разочарование.

– Не обязательно.– Вик бросает на меня взгляд, в котором светится гордость.– Теперь у Уиллоу есть ресурсы. Она по праву наследует часть состояния Троя, как его законная жена. А поскольку перед смертью он передал ей все, у нее теперь есть и деньги, и его акции в семейной компании. Это означает, что она может встретиться с Оливией на равных условиях. Встать на одну ступень, так скажем.

Сердце сжимается от беспокойства, и я откладываю в сторону остаток бургера.

– Я не хочу убегать, – твердо заявляю я, качая головой. – Хочу остаться и противостоять Оливии. Как и сказал Вик, мы сейчас в более равных условиях. У нее есть ресурсы, но и у меня тоже. Только вот… Я беспокоюсь о вас, ребята. Что, если она снова попытается вас шантажировать? Я не хочу, чтобы вас арестовали.

Впервые с тех пор, как я воссоединилась с парнями, Рэнсом улыбается так, как делает это всегда: чертовски сексуальным изгибом губ, одновременно очаровательным и порочным. Его сине-зеленые глаза блестят, и он произносит:

– О, не волнуйся, красавица. У нас есть план на этот счет.

– Что? – спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другого.

– В общем, пока мы искали тебя, то немного обсудили эту проблему,– объясняет он.– Оливия держит меч у нас над головами, в любой момент готова шантажировать. На обратном пути в Детройт мы выяснили, что, скорее всего, она передала властям улики, которые у нее были против нас, ведь теперь ордера выписаны на всех нас, не только на Мэла. Но мы решили обыграть ее в ее же игре.

– Что ты имеешь в виду?

Вик улыбается, и хотя в его улыбке нет того очарования, которое есть у Рэнсома, на нее все равно приятно смотреть.

– Некоторое время назад она заставила нас украсть кое-что у судьи, – рассказывает он. – Это было одно из заданий, которые она дала нам до того, как мы узнали, что она – Икс. И когда я наводил о нем справки, то узнал, что он изменяет своей жене.

Я строю гримасу. Кажется, они рассказывали мне об этой работе, и, учитывая, что эта троица никогда меня не покинет и даже не взглянет на другую женщину, я испытываю жалость к жене судьи. Но потом я морщу нос и спрашиваю:

– Какое это имеет отношение к плану избавиться от Оливии?

Мэлис ухмыляется, мрачно и злобно.

– Ну, так уж получилось, что именно он – судья, который подписал ордера на арест каждого из нас. Поэтому мы собираемся добыть доказательства его измен и шантажом заставить его отозвать эти ордера.

11

Виктор

Брови Уиллоу взлетают вверх. Она переваривает информацию, озабоченно покусывая нижнюю губу.

– Уверены, что это сработает? – спрашивает она. – Кажется рискованным.

– О, это сработает,– вставляет Мэлис.– У этого судьи… ну, в лучшем случае, сомнительные сексуальные аппетиты.

– Мэлис прав, – говорю я ей. – Ирония в том, что Оливия, скорее всего, вообще не знала об этой части его тайной жизни. Я почти уверен, что флешка, которую она попросила нас украсть из его дома, была связана с какими-то левыми финансовыми сделками. Так что, если она надеялась использовать это против него, ее угроза определенно будет не такой сильной, как наша.

– Естественно нет, – усмехается Рэнсом. – Думаю, этот ублюдок сделает все, что угодно, лишь бы его жена или общественность не узнали о том, какой хренью он занимается, когда говорит ей, что задерживается на работе допоздна. Такие придурки сделают все возможное, чтобы сохранить свою репутацию в неприкосновенности. К тому же мы просим не так уж много. Всего лишь отозвать три малюсеньких ордера. И тогда Оливия больше не сможет угрожать нам тюрьмой.

Уиллоу медленно кивает, все еще выглядя обеспокоенной.

– Думаю, это лучший план, что у нас есть.

Мэлис и Рэнсом собирают остатки еды и начинают вставать, явно собираясь уходить. Она вскидывает голову, смотрит на них, и в ее глазах мелькает что-то дикое.

– Куда вы идете? – напряженно спрашивает она.

– Все в порядке, – заверяет ее Рэнсом. – Мы просто собираемся начать действовать по плану. Чем быстрее мы разберемся с этим дерьмом, тем скорее нам больше не придется оглядываться по сторонам. Мы проследим за судьей и соберем доказательства против него.

Я наблюдаю, как Уиллоу переваривает услышанное. Она бросает взгляд на часы на прикроватном столике и, кажется, удивляется, что уже далеко за полдень. Она долго спала, но я рад, что так вышло. Мы сделали все возможное, чтобы не потревожить ее, поскольку ей явно нужен был отдых.

– Оглянуться не успеешь, а мы уже будем тут, – обещает Рэнсом, а затем подмигивает ей. – Только разрушим кое-чью жизнь и мигом вернемся.

Уиллоу снова кивает, хотя я вижу, что ей не совсем приятна мысль о том, что они уходят.

Но они должны это сделать.

Она не сводит с них глаз, пока они надевают куртки. Рэнсом подходит и берет кусочек картошки фри из кучи, лежащей перед Уиллоу, отправляет его в рот, а затем наклоняется немного ближе, так что их лбы почти соприкасаются.

– Ты просто сосредоточься на том, чтобы расслабиться, ладно? Вздремни, посмотри что-нибудь по кабельному. Поделай, что хочется. Мы разберемся.

– Хорошо, – бормочет она. – Возвращайтесь поскорее.

Брат мягко смеется.

– Как будто у нас получилось бы держаться от тебя в стороне долго.

Мэлис не подходит и ничего не говорит, но бросает на нее многозначительный взгляд, и Уиллоу слегка неуверенно улыбается. Очевидно, она поняла намек.

Мэлис и Рэнсом уходят, дверь закрывается, и она тихо вздыхает. Видно, что ей как-то не по себе. Она смотрит на еду у себя на коленях, но, кажется, аппетит пропал. Когда мы остаемся одни, в комнате снова становится тихо. И эта тишина давит, словно все ее тревоги и страхи сейчас витают в воздухе, заполняя собой все пространство.

После всего пережитого вполне логично, что она нервничает из-за разлуки с нами, из-за всех тех ужасных воспоминаний, хранящихся в ее памяти. Но я не хочу, чтобы она снова погрузилась в этот кошмар. Не хочу, чтобы она потерялась в этом мрачном, темном, пугающем месте.

Я не Рэнсом, который умеет находить нужные слова, чтобы успокоить других. Он умеет строить мосты между людьми, а я никогда до конца не понимал, как это у него получается. И я даже не Мэлис, с его внутренней силой, которая помогает ему справляться с трудностями и каким-то чудом поддерживать других.

У меня же есть лишь воспоминания о том, как братья помогали мне справляться, когда я в этом нуждался. Как им всегда удавалось играть роль якорей, когда я начинал уходить в себя, подавляемый своими демонами и травмой, нанесенной мне когда-то отцом.

Они всегда напоминают мне о том, что есть люди, которым не все равно. Что есть жизнь и за пределами моей головы. Что они рядом со мной.

Вот что я могу попытаться сделать для Уиллоу.

Я подкатываю стул к ее кровати и беру тарелку с едой с ее колен. Она удивленно смотрит на меня, и я, протыкая вилкой несколько овощей на тарелке, предлагаю их ей.

– Ты не обязан меня кормить, – бормочет она, высовывая розовый язычок, чтобы облизать губы. – Со мной все нормально. Я могу…

– Я хочу, – говорю я ей. – Пожалуйста? Позволь мне помочь тебе.

Она открывает рот, а затем закрывает его, и когда встречается со мной взглядом, я вижу, что предложение задело ее за живое. Тронуло.

– Хорошо, – шепчет она и позволяет мне скормить ей несколько кусочков.

Уиллоу ест молча, аккуратно пережевывает и проглатывает каждый кусочек, который я ей даю. Этот процесс такой… тихий, почти интимный. И впервые с тех пор, как ее забрали у нас в Мексике, я чувствую, как внутри меня разливается тепло. Оно словно вытесняет тот холод и пустоту, которые так долго сидели в груди. Мне нравится заботиться о ней вот так, просто быть рядом, давать ей то, что нужно, и чувствовать, как что-то внутри меня потихоньку оживает.

– Ты уверен, что с тобой все в порядке? – спрашивает Уиллоу через некоторое время. – Я имею в виду, рану от пули. Ты тогда рухнул на землю, и я подумала…

Она качает головой, явно не желая заканчивать это предложение.

– Все хорошо. Важные органы не задеты, так что было просто немного больно и слегка кроваво. Бывало и похуже.

– Вы, ребята, всегда так говорите, – бормочет она.

Я пожимаю плечами.

– Это правда. Как бы печально ни звучало. Но я серьезно в порядке. Клянусь. Самым худшим было накладывать швы в движущейся машине.

Она строит гримасу, выдыхая так, что это почти похоже на смех.

– Поверить не могу, что ты согласился на это.

– У меня были более важные вещи на уме. Нам нужно было поторопиться, чтобы добраться до тебя.

Я не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой, но это правда. Самым важным в тот момент было добраться до Уиллоу, и мне было все равно, насколько неровными будут швы или насколько антисанитарным было заднее сиденье машины. Это немного меня беспокоит теперь, когда она вернулась к нам, и я могу сосредоточиться на чем угодно, кроме ее поисков, – но справиться с этим можно. Старая версия меня, вероятно, никогда бы не справилась с подобным, но у новой версии другие приоритеты.

Становиться новой версией себя – позволять этой прекрасной женщине, стоящей передо мной, проникать мне под кожу и изменять меня, – было страшно и больно. Но таким, какой я есть сейчас, мне нравится быть гораздо больше.

– Могу я… можно посмотреть?

Уиллоу, похоже, нервничает, словно ожидает, что я скажу «нет», но я никогда не мог ни в чем ей отказать. Поэтому я снимаю рубашку, показывая ей перевязанную рану на боку. На ее лице отражается страдание, она проводит кончиками пальцев по краям раны. От ее прикосновения по коже пробегают мурашки, и я напрягаюсь. Тело реагирует на нее так, как всегда: в полную силу, мгновенно.

Она снова прикасается ко мне после такого долгого перерыва, и это ошеломляет. Я привык к ее прикосновениям, мне стало комфортнее их ощущать, однако это по-прежнему немного перегружает меня изнутри.

Не знаю, то ли это из-за моей любви к ней, то ли потому, что я все еще не привык к таким простым, случайным прикосновениям, но кажется, будто каждый нерв в моем теле сейчас обостренно чувствует ее. Каждое ее движение, каждый легкий контакт – будто ток, который пробегает через меня, заставляя все внутри настраиваться только на нее.

Я смотрю на нее, впитываю каждую деталь. Под глазами – темные тени, лицо кажется уставшим, похудевшим, совсем не таким, каким я его помню. Волосы, покрашенные в темный цвет, уже начинают выдавать себя – у корней пробивается светлый оттенок, едва заметный, но он есть. На коже – синяки, а на плече, где воротник рубашки слегка сползает, видна свежая ссадина. Рана выглядит так, будто ее нанесли совсем недавно, может, пару дней назад, а может, даже вчера вечером.

– Ты ранена, – бормочу я, кивая на ссадину.

Уиллоу смотрит и морщится, с трудом сглатывая. Я не спрашиваю, как она ее получила. И так вполне хорошо понимаю.

– Все в порядке, – говорит она. – Вчера Рэнсом осмотрел меня в душе. У меня нет серьезных травм. Ну, таких серьезных, как у тебя. Рана свежая и немного болит, но ничего страшного, заживет.

Она права. Страшного и правда нет, но, когда дело касается моего мотылька, меня триггерит даже это. Ненавижу саму мысль о том, что ей причинили боль. И хочу сделать все, что от меня зависит, чтобы помочь ей как можно скорее поправиться. Чтобы все снова стало хорошо.

Не говоря больше ни слова, я встаю и иду к аптечке первой помощи, которую мы собрали своими руками из всякой всячины, которую стащили из ветеринарного кабинета в Мексике. Я беру мазь с антибиотиком и возвращаюсь к Уиллоу. Машинально наношу немного мази с лекарственным запахом на пальцы и тянусь к ней, но в последний момент останавливаюсь, замираю и жду.

– Можно?

Уиллоу закусывает губу, а затем кивает.

Я опускаю подбородок в знак признательности и начинаю растирать мазь по ее коже. Она напрягается, точно так же, как и я, когда она прикоснулась ко мне минуту назад. Мои пальцы все еще лежат на ее плече, и я чувствую, как она практически вибрирует под ними.

– С тобой все в порядке?

– Да.

Она прерывисто выдыхает, и часть напряжения покидает ее, но недостаточно.

Я колеблюсь еще мгновение и не двигаюсь с места, пока она не расслабляется еще немного. Затем заканчиваю наносить на нее мазь и завинчиваю колпачок на маленьком тюбике.

– Ненавижу это, – вздыхает Уиллоу, немедленно возвращая мое внимание к себе. – Ненавижу, что больше не чувствую себя собой.

Ее слова больно задевают меня. Я слишком хорошо понимаю, что она чувствует, хотя и хотел бы не знать этого. Я помню, как сам думал почти то же самое после одной из самых жестоких «тренировок» моего отца. Пальцы непроизвольно постукивают по бедру, пока я пытаюсь загнать своих собственных демонов обратно в темный угол. Но сейчас я полон решимости справиться с ними, чтобы помочь ей – этой удивительной, хрупкой и сильной женщине, сидящей передо мной, – победить ее собственных.

– Ты по-прежнему ты, – уверяю я ее тихим голосом. – Возможно, это новая версия тебя, и, возможно, все уже не будет так, как раньше, но ты по-прежнему Уиллоу. По-прежнему прекрасна, по-прежнему сильна. По-прежнему мой мотылек. По-прежнему самая удивительная женщина, которую я знаю.

Уиллоу делает долгий, прерывистый вдох, в уголках глаз блестят непролитые слезы. Ясно, что она не может до конца поверить во все, что я говорю, и это я тоже понимаю. Заверения и добрые слова не всегда могут заглушить шум других, более страшных голосов в наших головах. Но все мои слова совершенно серьезны, и я буду повторять их ей каждый день, если потребуется, до тех пор, пока она снова не сможет увидеть все это в себе.

Я смотрю на нее, и внутри все бурлит. Обычно я держу эмоции где-то глубоко, будто они заперты за толстой стеной – это привычка, оставшаяся от старой травмы. Но сейчас что-то изменилось. Слова, которые я никогда раньше не произносил, рвутся наружу, будто живые. Они будто сами требуют, чтобы их сказали, и я чувствую, как они накапливаются где-то в груди, готовые вырваться.

– Ты самый лучший человек, которого я знаю, мотылек, – бормочу я. – И я лю…

Глаза Уиллоу расширяются, когда она понимает, что я собираюсь сказать.

– Не надо, – быстро выпаливает она, обрывая меня.

Я закрываю рот, сердце бешено колотится. В ее глазах появляется еще больше слез, грозящие пролиться, пока она качает головой.

– Пожалуйста, не надо, – шепчет она. – Только не так. Не говори этого сейчас, когда я так разбита. Когда я не выношу даже прикосновений. Не могу обнять тебя или поцеловать так, как мне хочется.

Я застываю, стиснув зубы, видя ее печальное выражение лица. Ненавижу видеть ее такой. Ненавижу осознавать, что ей больно. Что она думает, будто сломлена.

И хоть эта женщина могла бы приказать мне войти в горящее здание, и я бы, не раздумывая, шагнул в огонь, сейчас я не могу выполнить ее просьбу. Впервые я не в силах сделать то, о чем она меня просит.

– Я люблю тебя, – признаюсь я, отчетливо произнося каждое слово. Позволяя ей услышать правду, стоящую за каждым слогом.

Она моргает, и слезы застилают ей глаза, стекают по щекам. Я хочу стереть их, но вместо этого открываю рот и говорю снова:

– Люблю,– повторяю я, и слова льются из меня потоком.– Сейчас, в этот момент. Не позже. Не после того, как у тебя будет больше времени прийти в себя. Я люблю тебя такой, какая ты есть, всегда. Каждую твою частичку, во всех отношениях. И в моих глазах ты никогда не будешь сломлена.

Грудь сжимается, все тело переполняют эмоции. В тот день, когда я увидел, как тот дальнобойщик дотронулся до Уиллоу – и в итоге я проткнул ему руку ножом, – воображаемая дверь, за которой я прятал все свои чувства, будто бы распахнулась. Но сейчас… разрушились все стены. Каждая частичка брони, которую я так старательно возводил вокруг себя все эти годы, распадается из-за моей потребности заставить Уиллоу понять, как глубоки мои чувства к ней.

– Ты никогда не относилась ко мне так, будто я поломан из-за того, что не могу вынести прикосновений, – продолжаю я хриплым от переполняющих меня чувств голосом. – Ты никогда не переставала заботиться обо мне, даже когда я пытался оттолкнуть тебя. Поэтому я никогда не буду относиться к тебе так, будто ты сломлена, мотылек. Потому что это не так. И что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя. Я не смог бы перестать, даже если бы попытался.

12

Уиллоу

Слова Виктора захлестывают меня, внутри будто бомба взрывается.

В груди болит и пульсирует, где-то очень глубоко. То, как искренне он признался в своих чувствах, задевает все струны моей души. А еще успокаивает боль, которую я ношу в сердце. Действует как бальзам для раны, оставшейся после того времени, что я провела в удушающих объятиях Троя.

Я так сильно скучала по братьям Ворониным и как бы ни старалась убедить себя, что да, они придут за мной, да, я увижу их снова, узнать об этом точно у меня не было никакой возможности. И то, что они и правда пришли за мной, снова и снова задевает меня за живое.