Я еще не все сказала тебе, папа

Люди обязательно должны думать, что они говорят горюющему человеку, потому что уж он-то точно не обязан их понимать, молчать и кивать на нетактичные замечания.

До папы Олеся хоронила любимую бабушку, с которой была очень близка. Папина мама, она была образцом доброты и мягкости для маленькой Олеси. Ее-то мама по жизни была женщиной довольно жесткой и бескомпромиссной. Когда бабушка умерла десять лет назад, то Олеся очень горевала. Похоронами занимался папа, а ей только и оставалось, что сосредоточиться на себе. Она очень правильно пережила то горе, закуклившись, зациклившись на нем, огородившись ото всех. Но в этот раз все было по-другому. Теперь она стала взрослой, все организовывала, да еще и выслушивала всякое, не имея возможности закрыться. Вечером же практически падала без сил, она точно знала, что не уснет без дозы алкоголя. У папы был неплохой бар, где Олеся и брала для себя виски.

– Ты пьешь? – мама неизменно появлялась на кухне, когда Олеся наливала себе стопку.

– Да, пью! Я хочу расслабиться и не могу. Я очень устала, мам, – шептала Олеся.

– От чего ты устала? По-моему, все делает похоронный агент, – мама пожала плечами. Олеся чуть не выплеснула ей стопку прямо в лицо, но сдержалась. Да, мама умела поддержать!

Две, три стопки по пятьдесят грамм и можно отключиться до утра. Олесе, уставшей, голодной, этого вполне хватало. А утром проснуться по звонку будильника и бежать дальше. Без кофе, без еды, даже почти без воды, но с неизменным папиным виски вечером.

– У папы остановилось сердце в том числе потому что он пил! – говорила мама, – Ты хочешь повторить его путь?

Нет, Олеся не хотела. Но пока не могла иначе. Это было как обезболивающее, даже больше – анестезия. Вынужденная необходимость.

Она понимала, что мама хотела как лучше, но все равно не могла простить ее за то, что она не оказывает ей должной поддержки.

– Мне и самой нелегко, – отвечала мама.

Родители Олеси разошлись, когда она училась в институте. Они плотно общались, просто мама перебралась на дачу, а папа оставался в квартире, продолжая работать. Мама иногда приезжала к нему, да и папа на даче бывал, но официально они были разведены. Олеся в их отношения не вникала, но понимала, что расставание было маминой инициативой когда-то. Потому если она и скорбела, то не сильно. Папа уже не был ее мужем, скорее старым другом, с которым она общалась, иногда пилила его и учила жизни больше по привычке.

Олеся подумала, что можно было бы набрать маму, но вовремя вспомнила о разнице во времени – в Москве было на четыре часа больше. Это папа был совой и, несмотря на то, что всю жизнь вставал рано, ложился все равно поздно, вот уж парадокс. Олеся же любила ночью почитать, с кем-то поболтать, подумать о чем-то или даже прогуляться по городу, благо у них безопасно в любое время суток. Но при этом утром она спала довольно долго. Детей в школу чаще всего отвозил Петя. А Олеся снискала славу обнаглевшей домохозяйки, которая не работает, имеет прислугу-филиппинку или мейд, как ее тут называли, да еще и спит до обеда. Мама же ложилась рано, потому звонить ей бесполезно, телефон отключен.

Олеся подтянула себе колени и обхватила их руками. Как же больно, больно. Папы больше нет. Никогда и навсегда. Она знала его всего сорок лет. Маму будет знать сорок один, сорок два и дай бог как можно дольше, а папу всего сорок и это навсегда.

Телефон неожиданно ожил, а Олеся вздрогнула. На дисплее высветился незнакомый московский номер, она взяла трубку. Кто это в такой час? Ведь в Москве очень поздно!

– Олеся Николаевна? – услышала она в трубке приятный мужской голос.

– Да, это я, – хрипло отозвалась она и откашлялась.

– Это Андрей Александрович. Врач. Помните меня?

Помнила ли она его? Конечно!

Папа умер от острой сердечной недостаточности, как было написано в заключении патологоанатомов. А буквально за неделю до смерти он оказался в больнице, куда пришел на своих ногах. Как потом узнала Олеся, у отца неделю держалось крайне высокое давление и пошаливало сердце. Про сердце он Олесе сказал, а про давление нет. Более того, он и про больницу не стал ей говорить, не хотел тревожить. Только мама знала, что он находится там, она же и сообщила потом о его смерти. Пока Олеся лихорадочно искала билет в Москву и, как во сне, собирала какие-то вещи, мама повторяла ей, что это врачи виноваты, наверняка допустили какую-то ошибку в лечении. Мама врачам не доверяла, хотя бегала к ним по поводу и без.

В итоге Олеся прилетела в Москву накрученная и настроенная против врачей в штыки. Правда думать об этом было некогда, слишком много всего пришлось делать. Организация похорон, поминок, следовало обзвонить всех друзей и знакомых, прийти на работу и как-то проставиться там. Олеся понятия не имела, что в России это до сих пор имеет место быть, но ей подсказали. Потом начались рутинные дела – выписать папу из квартиры, прописать на кладбище. Олеся купила папе отдельное место в колумбарии на том кладбище, которое ей нравилось, если так можно сказать. Но кладбища ведь действительно бывают разные – какие-то навевают грусть-тоску, а где-то чувствуешь себя вполне уютно. Олеся понимала, что будет прилетать и ходить к папе, а потому ей должно быть комфортно. Папа поддержал бы ее идею.

Конечно пришлось отбиваться от нападок родственников, которые предлагали разные варианты, но Олеся стойко выдержала и это. «Прописать» с нуля покойника было делом не таким быстрым, даже при наличии свидетельства о смерти, справки из крематория и документов на место на кладбище. Олеся ходила в МФЦ несколько раз, плохо понимая, что от нее хотят. Она исправно приносила документы, а ее отправляли за чем-нибудь еще.

Когда основная рутина подошла к концу, Олеся поняла, что не выдерживает. Накопившиеся эмоции требовали выхода и она сделала то, за что потом себя очень ругала – отправилась в больницу, где умер папа. Настроена она была решительно, выглядела соответственно, потому за пару минут на ресепшене получила всю необходимую информацию по папиному лечащему врачу. К тому же, он оказался в этот день на месте и, Олеся недолго думая, двинулась к нему, несмотря на протесты девушки на ресепшене. Девушка была молоденькая, с накаченными губами, наращенными ресницами, длинными ногтями и всего в ней было чересчур. Олесе казалось, что в Москве уже таких девушек не осталось, разве что в регионах их можно найти. Впрочем, судя по еле уловимому говору, она откуда-то приехала. Олесе в целом был чужд снобизм, но сейчас ей было слишком плохо. Она окинула презрительным взглядом девушку, развернулась на каблуках и двинулась в нужный кабинет, номер которого эта девушка и подсказала ей пару минут назад. Видимо она уже жалела об этом и бросилась к телефону, пытаясь предупредить Андрея Александровича о визите разъяренной гостьи.

Предупредить успела, не зря зарплату получала, потому что врач уже ждал Олесю. Честно говоря, она представляла его себе пожилым, примерно ровесником папы. А он оказался молодым парнем, да еще и заместителем заведующего отделением. Их что, после института сразу ставят на такие должности что ли? Конечно, имея столько обязанностей, разве можно сосредоточиться на лечении пациентов? Олеся бы, например, вообще разделяла врачебные и административные дела, потому как вторые очень отвлекают своей рутиной.

Доктор пригласил Олесю в кабинет и предложил присесть. Поинтересовался спокойно, в чем причина ее визита. С первого взгляда он Олесе не понравился – красивый, женщины таких любят. Высокий брюнет, будто в кино снимается, а не в больнице работает! Наверняка и мнение о себе имеет соответствующее. Ей показалось, что этот Андрей Александрович смотрит на нее оценивающе и свысока. Но Олеся тоже так умела, а потому пристально посмотрела в ответ. Она без обиняков выложила все, что думает, вернее то, что ей успела наговорить мама. Олеся редко в чем-то соглашалась с мамой, но, во-первых, вода камень точит, а, во-вторых, мама все эти дни была основным и главным ее собеседником.

– Ваш отец… простите, как к вам обращаться?

– Олеся Николаевна, – церемонно представилась она, чего давно уже не делала. В Сингапуре, например, вообще только имена, к которым добавлялись то мисс, то миссис, в зависимости даже не от матримониального статуса, а от ситуации.

– Ваш отец, Олеся Николаевна, умер от сердечной недостаточности, о чем скорее всего у вас и написано в выписке из морга. Так?

Олеся кивнула.

– Тогда какие к нам могут быть претензии?

Андрей Александрович пустился в разъяснения о том, что это за диагноз. Говорил о кислородном голодании, нарушении дыхания и обмена веществ. Олеся слушала его, раздумывая над тем, какая же она дура. Что она тут делает? Зачем пришла и спустила всех собак сначала на ни в чем неповинную девушку на ресепшене, потом на этого врача? В самом деле, какие к нему могут быть претензии? Что отец пришел на своих ногах? Вполне возможно, что все еще было нормально, но необратимые процессы уже были запущены и вылечить его оказалось невозможно. Андрей Александрович в своей речи сказал ей об этом же.

Но уходить так просто Олеся не хотела. Она еще для виду поспрашивала врача о том о сем, чтобы не подумал, будто она так легко сдалась. А Андрей Александрович неожиданно предложил ей выпить коньяка.

– Что-что? – от удивления Олеся даже не сразу поняла, что он ей говорит.

– Коньяка не хотите? Пятьдесят грамм – отлично зайдет. Как врач говорю.

– Вы всех пациентов так лечите? – удивилась Олеся.

– Нет. Вы же не пациентка, – он подмигнул ей и отошел к какому-то шкафу, поясняя, – Я не люблю крепкий алкоголь, мне от него дурно, но благодарные пациенты несут и довольно хороший.

Андрей Александрович налил Олесе коньяка в стопку и открыл коробку конфет.

– Конфеты тоже несут, а я сладкое не ем.

– Я тоже не люблю, а папа любил, – эхом отозвалась Олеся и машинально взяла конфету, чтобы все не выглядело так, будто она пьет и не закусывает.

От коньяка стало легче, тем более Андрей Александрович продолжал ей что-то рассказывать, но уже не о папе, а о чем-то нейтральном. Именно такой разговор ни о чем ей сейчас и был нужен.

Через полчаса Олеся выходила из здания больницы, стараясь не встречаться взглядом с девушкой на ресепшене, которая, завидев ее, втянула голову в плечи. Олеся вышла во двор и огляделась. Андрей Александрович говорил, что в первые дни папа выходил гулять и, значит, эти места – последнее, что он видел в своей жизни. Олеся прошла вглубь сада и села на первую попавшуюся скамейку. Может и папа здесь сидел еще недавно? Интересно, о чем он думал? Ведь явно не хотел умирать. Когда он разговаривал с ней, то даже намека не выказал на то, что лежит в больнице! А две минуты разговора накануне смерти? Олеся подсчитала, это было ровно за десять часов до того, как папы не стало. Теперь понятно, почему он так быстро завершил беседу – предстоял врачебный вечерний обход. Папа обещал позвонить завтра. Обещал, но не позвонил.

– Это пройдет, – услышала Олеся чей-то голос и вздрогнула. Рядом стоял Андрей Александрович, будто из-под земли вырос, с сигаретой в руках.

– Это пройдет, дальше будет не так больно. Хотя, конечно, не уйдет насовсем.

– Вы курите? – зачем-то задала очевидный вопрос Олеся, глядя на сигарету.

– Иногда, – смутился Андрей Александрович, смахнув пепел в урну рядом со скамейкой.

Олеся внимательно посмотрела на него. Сейчас, в больничном саду, он уже не казался таким надменным. Смотрел просто, даже сочувственно.

– Вам не холодно?

На Олесе был тонкий плащ, который она купила в Сингапуре. Конечно для их экваториального климата он не подходил, да и в Москве мог сгодиться разве что на период начала сентября. А сейчас уже октябрь! День был пасмурным, казалось вот-вот пойдет дождь и на улице действительно было холодно. Но Олеся будто только сейчас это заметила.

– Мне нормально, – повела она плечом.

– Берегите себя. У вас же есть дети?

– Да, двое, – кивнула она.

– Ну вот. Беречь себя необходимо. Дети – это наше будущее.

– А у вас есть дети? – неожиданно спросила Олеся, скорее машинально.

Зачем ей вообще эта информация? Ее мозг и так перегружен лишним за все эти дни.

– Нет, я не женат, – ничуть не удивившись ответил Андрей, будто это был само собой разумеющийся вопрос.

– Дети – это дети, – вздохнула Олеся, – Я им нужна, я их поддерживаю, успокаиваю и отдаю всю свою энергию и ресурсы. А с папой все наоборот, он меня поддерживает и успокаивает. Я, знаете ли, очень тревожная и мнительная. Таким тяжело жить.

Олеся закончила фразу и подумала, что сказала о папе в настоящем времени. Ей было сложно говорить о нем в прошедшем времени. Все ее сорок лет было так – «папа очень умный», «с папой интересно», «папа меня поддерживает». А теперь глаголы надо ставить в прошедшее время и к этому следует привыкнуть. Автоматически пока не получается. Интересно, когда папа станет ее прошлым и она сможет говорить об этом легко и естественно? С одной стороны, этого хочется – вдруг будет легче. А с другой нет – она не хочет его забыть!

– Поддерживал и успокаивал, – все-таки исправилась Олеся, спотыкаясь на окончаниях, которые дались ей с трудом, будто она говорила на незнакомом для себя языке.

Андрей Александрович кивнул, а потом поинтересовался.

– А мама? С ней у вас близкие отношения?

– Нет, совсем не такие как с папой, – быстро отозвалась Олеся, – И вряд ли что-то изменится. Мы слишком разные. А с папой мы были очень похожи. Я четко поняла это в последние годы. А когда он умер, то еще больше поняла. Папа тоже говорит….говорил, что мы с ним похожи.

Олеся закусила губу, чтобы не начать плакать. День был пасмурный, накрапывал дождь и дворик, скорее всего симпатичный при другой погоде, казался очень унылым. Интересно все-таки, папа выходил сюда гулять? Папа любил природу – просторы, поля, леса, реки. Чтобы можно было стоять где-то и видеть далеко-далеко. Хотя по большей части он жил в городе.

Они еще несколько минут поговорили о чем-то, Андрей Александрович проводил ее до выхода, церемонно поддерживая за руку, как в каком-то старом романе. В другой момент Олесю скорее всего рассмешила бы такая ситуация, но сейчас ей было все равно.

Она пробыла в Москве еще несколько дней, после чего улетела. Об Андрее Александровиче, если честно, она пару раз вспоминала. Во-первых, ей было стыдно за свой срыв. А, во-вторых, он по итогу показался ей приятным человеком. Олеся ловила себя на мысли, что была бы не против с ним пообщаться. И вот сейчас он ей звонил.

– Да, я помню вас, – отозвалась Олеся в ответ на приветствие, силясь вспомнить другое – откуда он знает ее номер телефона? И тут из памяти выплыл момент, когда она дала ему номер своего мессенджера, куда Андрей Александрович пообещал прислать какое-то заключение, помимо того, что она получила из морга от патологоанатомов. Видимо, врачебное. И, кстати, так и не прислал. Да это уже и не важно.

– Вы сейчас в Сингапуре?

– Да, сегодня вернулась, – отозвалась Олеся.

– Извините, что так поздно….

– Здесь все равно на четыре часа меньше. Так что, совсем не поздно. А вы что не спите?

– Я на дежурстве и сегодня относительно спокойная ночь. Я почему-то подумал, что вы возможно захотите поговорить о вашем папе.

На этих словах Олеся чуть не подпрыгнула. Иначе как чудом это назвать было сложно! Она действительно хотела поговорить о папе и ей звонит человек, который видел его последним перед самой смертью.

Андрей Александрович рассказал, что Олесин папа, Николай Сергеевич, был очень словоохотливым человеком и про свою дочку тоже успел рассказать не мало. Олеся и на поминках слышала о себе от абсолютно незнакомых людей разные подробности и диву давалась – неужели папа обо всем этом им рассказывал? Впрочем, говорил он о дочери исключительно хорошее и в превосходной степени. Олеся была крайне удивлена тем, какой ее себе представляли папины коллеги и знакомые, которых она и знать не знала. А теперь, вот, Андрей Александрович рассказывает ей подробности ее жизни.

Свой бокал красного вина Олеся так и не допила. Ей был больше не нужен этот допинг. В тот вечер она смеялась, потом плакала и в целом разговор принес ей большое облегчение, она была рада, что этот доктор ей позвонил.

Договорились созвониться еще как-нибудь и довольная Олеся наконец-то отправилась спать. Она знала, что в эту ночь заснет крепким сном до утра.

Удивительно, но ей совсем не снился папа. Мама и разные знакомые говорили, что он им снится, довольный, веселый. А Олесе – нет. Впрочем, сны про покойников она не любила и папа об этом знал. Быть может, теперь он оберегал ее от этого?

Олеся верила, что жизнь не кончается со смертью тела. Она любила посещать храмы, монастыри, довольно много знала про церковные православные обряды, но при этом религиозной не была. В библейские догмы не верила. Истиной в последней инстанции их не считала. Ей казалось, что что-то безусловно есть, но не рай и ад в классическом, библейском их понимании. Слишком уж там все категорично. Плюс ко всему она жила в Юго-Восточной Азии, где смешались буддизм, индуизм, а в соседней Малайзии государственной религией и вовсе был ислам. А Малайзию они посещали часто. Олеся пришла к выводу, что бог один. В ее окружении в основном придерживались схожего с ней мнения, но были и те, кто недоуменно фыркали, мол, как в 21 веке можно верить в такие вещи? Физика – вот единственный бог. Будто физика до конца изучена. Откуда, например, берется электричество? То-то же.

Сейчас Олеся недоумевала, неужели эти люди, которые убеждены, что жизнь заканчивается со смертью мозга, никогда не теряли близких? Ведь у них нет даже крошечной надежды на встречу хоть в загробном мире, хоть на просторах Вселенной, хоть в другой жизни на Земле. Вполне возможно, что для них действительно ничего нет, ведь каждому по вере.

Любимым моментом Олеси в книге Мастер и Маргарита был эпизод, когда Воланд делает чашу из черепа Берлиоза, отправляя его в небытие, о котором он так много говорил! А из чаши пьет за бытие. Олесин папа верил в бытие, а значит он где-то был. Олеся была в этом уверена.

Папа ее не бросил. Все дни в Москве он поддерживал ее – она буквально ощущала это. Не оставил и сейчас.

Глава третья

Каждое утро, открывая глаза, Олеся вспоминала – папы больше нет. Иногда это была просто мысль, как факт. А, порой, у нее сжималось сердце от боли – папы больше нет! И тогда она кусала губы, стараясь не плакать.

Теперь Олеся вставала рано и сама собирала детей в школу, ей была необходима рутина. Потом она отправлялась на пробежку в парк Ист-Кост с наушниками, где играли любимые папины песни. Впрочем, их вкусы совпадали, Олеся в этом плане была довольно старомодной. После она непременно заглядывала в какой-нибудь ресторанчик, чтобы позавтракать и выпить чаю. Пить кофе она не могла. Иногда, заходя куда-то, Олеся отмечала про себя – последний раз я была здесь, когда папа был жив. И представляла себе на секундочку, что ничего не поменялось и он жив. Не было похорон, не было недавней поездки в Москву.

Олеся даже взяла себе несколько учеников, чтобы чем-то занять время. Да, она давала волю слезам и воспоминаниям, если хотела, но старалась, чтобы ее не засосали эти мысли. А потому, когда однажды ей позвонила Настя, Олеся неожиданно для себя согласилась встретиться с ней. Настя выбрала Старбакс и Олеся снова согласилась, тем более Настин выбор пал на тот, что был недалеко от Олесиного дома.

Едва зайдя в кофейню, Олеся почувствовала как к горлу подступила тошнота. Запах кофе. Но она пересилила себя, взяла зеленый чай и села у окна, которое выходило на оживленную улицу.

Настя появилась с получасовым опозданием и даже не извинилась, заказала кофе, круассан и тут же приступила к рассказу о своих делах. Оказалось, что она действительно рассчитывала на работу модели, но пока ей предлагали в лучшем случае эскорт.

– Как-будто я такая! – вздыхала Настя, – Но жить-то надо.

Олеся кивала – да, надо. Она чувствовала, что не нравится Насте тем, что живет за счет мужа и у нее нет таких проблем. Настя призналась ей, что в Украине у нее осталась маленькая дочка, которая живет с мамой, показала многочисленные фотографии и даже видео. Олеся терпеть не могла смотреть видео с чужими детьми, особенно с утренников и прочих мероприятий. Но зачем-то послушно посмотрела, как картавая не очень красивая девочка с огромным бантом, рассказывала стих про елочку.

– Это моя малая на прошлый новый год, – улыбнулась Настя, – Ты знаешь, я все готова для нее сделать!

Олеся снова кивнула. Запах кофе стал просто невыносимым, хотелось убежать, а Настя все продолжала болтать. В конце концов, она призналась, что ей нужны деньги. Не очень много, примерно пятьсот сингапурских долларов. Олеся снова неожиданно для себя, находясь будто под гипнозом, перевела ей эти деньги. На самом деле Олесе хотелось скорее закончить эту странную встречу, да и деньги у нее были. Не то что бы это была небольшая для нее сумма, но она все-таки была. Настя горячо поблагодарила и заверила Олесю, что отдаст в ближайшее время. Но Олеся с деньгами мысленно попрощалась. Обычно она никогда не давала в долг, а если что-то давала, то понимала, не стоит ждать возвращения этих средств. Тошнота стала невыносимой.

– Я в туалет, – бросила Олеся и едва успела добежать до кабинки, как ее вырвало. Интересно, она теперь всегда будет ненавидеть запах кофе? Однако ей стало легче, будто избавилась от чего-то неприятного. В зал она вернулась даже повеселевшая, заметив, что Настя как-то странно ей улыбается.

– Тебе звонил какой-то Андрей, – сказала она в жеманной манере, свойственной таким девицам, – Он очень симпатичный.

– Андрей? – Олеся взяла телефон, который оставила на столе убегая в туалет, и посмотрела пропущенные вызовы.

Да, это был Андрей Александрович. Она невольно улыбнулась. Они созванивались раз в неделю и, порой, его звонки были очень неожиданными.

– Ты так улыбаешься, – Настя продолжала внимательно следить за ней, – Кто это?

– Это врач моего папы.

– Папы? Но он же умер.

– Да, но когда он был жив, у него был врач, – терпеливо объяснила Олеся, будто маленькому ребенку. Иллюзий по поводу умственных способностей Насти она не питала.

– И он твой друг? – продолжала допрашивать Настя, а Олеся неожиданно рассердилась.

– Слушай, какая тебе разница? И вообще, мне уже пора, – она сделала вид, что спешит, но тем не менее успела заметить, что Настя посмотрела на нее насмешливо, будто спрашивала – и куда это тебе пора? Куда тебе спешить-то, домохозяйка, которая и дома-то никому не сгодилась – у тебя есть мейд.

Последующие несколько дней Олесю время от времени терзало предчувствие того, что произойдет неприятность, причем связанная с Настей. У Олеси вообще в эти дни сильно обострилась интуиция. Если ее спросить, зачем она в принципе начала общение с женщиной явно не ее круга, то она не смогла бы ответить на этот вопрос. Была в горе, плохо соображала, плыла по течению, что в общем было ей не свойственно. Олеся вообще мало кого подпускала к себе, редко ходила в русский центр в Сингапуре и ни с кем русскоязычным близко так и не сошлась. У нее были хорошие подруги и приятельницы в Москве, она поддерживала отношения на расстоянии как могла, и этого ей было более чем достаточно. А ведь в русском центре встречались очень интересные люди, не чета эскортнице Насте! Но Настя будто гипнозом цыганским обладала и, когда звонила, Олеся чаще всего не могла отказать ей во встрече. Правда, в кофейнях больше не встречались, пару раз в парке Ист-Кост, а однажды столкнулись в бизнес-центре, где работал Петя.

Петя забыл дома на столе какие-то нужные бумаги, позвонил Олесе и попросил их подвезти. Договорились встретиться в обед. В этом бизнес-центре были прекрасные кафешки с очень вкусной едой. И, хотя Олеся все еще с трудом могла впихнуть в себя что-то, она заказала большую порцию сингапурской лапши, которую раньше ела весьма охотно. Петя забрал бумаги, они пообедали и поговорили на нейтральные темы – о детях, спортивных секциях, погоде на островах Малайзии. Петя хотел, чтобы в следующем месяце они полетели на Тиоман, но слышал, что там в декабре бывает дождливо. Олеся кивала, болтала вилкой в огромной миске с лапшой и в итоге не съела ее даже на треть.

Обед закончился, Петя отправился в основное здание, чтобы подняться на свой этаж и продолжить работу, а Олеся вышла из бизнес-центра, где в дверях нос к носу столкнулась с Настей. В целом в этом не было ничего удивительного – Сингапур совсем небольшой город, она то и дело встречала здесь знакомых.

– Привет! – Настя обняла ее, как старую подругу, – А ты что здесь делаешь?

– К мужу на обед приходила, – ответила Олеся.

– Он здесь работает? – Настя огляделась.

– Да, на десятом этаже, – отозвалась Олеся и тут же пожалела об этом. Зачем она вообще это уточнила?