Ход Гоголем

– Продолжайте. – Профессор с неподдельным интересом смотрел на студента, не отводя взгляда.

– Так вот, Онегин, Печорин, Чацкий, Обломов, Чичиков… Продолжать можно долго. И это я ещё не говорю о персонажах второго плана и антагонистах! Все сплошь мерзавцы и негодяи, причём законченные.

– То есть…

– То есть без возможности исправления.

– Без возможности исправления… – задумчиво повторил Решетников и поднял глаза на Кирилла. – И Чичиков тоже?

– А он чем лучше?

Решетников сделал паузу и, расправив плечи, неторопливо продолжил:

– Знаете, Кирилл Александрович, а ведь я свою докторскую защищал по «Мёртвым душам». Готовы подискутировать со специалистом по Гоголю?

Кирилл замялся – ему совсем не нравилось внимание, которое он привлёк. Но, чёрт возьми, ему нужно было произвести впечатление на Решетникова, ведь тот вёл один из основных предметов на факультете! Тем более, он уже ввязался – не идти же теперь на попятную? Нет, надо было выкручиваться, поэтому спустя несколько секунд Кирилл промямлил:

– Давайте попробуем. Только я ведь совсем не специалист по Гоголю, Николай Васильевич.

– Это как раз не страшно – специалистом никто не рождается, всему нужно учиться. А ваши какие годы? Сколько вам, двадцать?

– Да. То есть… почти.

– Ну вот, видите – у вас всё впереди. Я здесь затем и нужен: чтобы вас обучить, да и самому от вас чему-нибудь научиться – кто знает, какая истина родится в нашем споре? Ну а ваши товарищи нас, я надеюсь, рассудят – такие дебаты очень полезны для всех присутствующих.

Он пробежался глазами по аудитории – все молчали в ожидании интересной дискуссии.

– Ну так что, вы считаете, что Чичиков не заслуживает прощения и искупления?

– Конечно, нет! И не только я – какой-то писатель вроде бы называл Чичикова воплощением чёрта, – с удивлением для самого себя озвучил Кирилл мысль, всплывшую откуда-то из глубин подсознания. – Только я не помню кто.

– Дмитрий Мережковский, – кивнул Решетников.

– Впервые слышу. – Кирилл пожал плечами. – В любом случае чёрт – это же синоним дьявола, олицетворение зла.

– Ну, Кирилл Александрович, какой же это дьявол? Чёрт – это так, мелкая сошка. К тому же он скорее не злой, а лукавый – вспомните «Ночь перед Рождеством» того же Гоголя. Позволил бы дьявол вот так оседлать себя?

– Но он же в любом случае отрицательный персонаж? Он не заслуживает прощения и искупления. Значит, и Чичиков – такой же лукавый, такой же хитрый – тоже.

– Неужели? И вы так в этом уверены? Впрочем, насчёт чёрта Мережковский, конечно же, ошибался. Думаю, он не знал изначальной задумки Гоголя насчёт Чичикова и его дальнейших похождений. Да и что за аргументация была у Мережковского? «Лицо чёрта у Гоголя страшно не своей необычайностью, а своей обыкновенностью, близостью и знакомостью»? Детский лепет, ей-богу.

Решетников вышел из-за своего стола и присел на него, скрестив руки на груди.

– Если вы спросите меня, Кирилл Александрович, – продолжил он, – то я своего тёзку считаю вообще величайшим русским писателем. Что там Пушкин! Нет, простите, не так выразился. Александр Сергеевич бесспорно велик, но вот Николай Васильевич! Вот кто показал настоящую жизнь России!

– И в страшных сказках тоже?

– Ещё бы! «Страшные сказки», как вы их назвали, ничем не уступают по своему значению реалистическим произведениям, если заглянуть вглубь. А уж если говорить о «Мёртвых душах»… Это magnum opus Гоголя. Жаль, он не довёл работу до конца.

– Вы про сожжённый второй том? – спросил Кирилл.

– Конечно. Про второй и про третий.

– Про третий? – Настал черёд Кирилла удивляться. – Был ещё и третий?

– Был в планах, – пояснил Решетников. – Гоголь активно собирал для него материалы о Сибири: брал у друзей карты, справочники, атласы. В третьей книге Чичиков – обыкновенный мошенник, между прочим, а не какое-то там воплощение библейского зла – должен был оказаться на каторге в Сибири и там получить своё искупление. То самое, в котором вы, Кирилл Александрович, ему отказали, назвав законченным негодяем. Но сюжет третьего тома известен лишь примерно, в отличие от второго, содержание которого мы практически полностью можем узнать из черновиков и писем Гоголя к друзьям.

– И много таких писем?

– Достаточно, чтобы какой-нибудь грамотный специалист, – Решетников подмигнул, – мог создать реконструкцию книги и даже издать её.

– Вы написали второй том «Мёртвых душ»? – с недоверием спросил Кирилл.

– Я написал реконструкцию второго тома «Мёртвых душ», – поправил профессор, – это не то же самое. Написать второй том мог только сам Гоголь, таким, каким он его видел. А я всего лишь собрал воедино отрывки из черновиков и писем и восполнил недостающие фрагменты. На обложке даже моё имя написано гораздо мельче, чем имя Николая Васильевича. – Решетников сделал паузу. – Вот с третьим томом было поинтереснее.

– Вы и третий том написали?! – удивился Кирилл, и на этот раз его удивление разделили все студенты в аудитории.

– Написал, – коротко ответил Решетников. – Это уже больше моя работа, чем Гоголя. Но целиком и полностью основанная на его идее. Без ложной скромности скажу, что тут уже нужно быть отличным специалистом по Николаю Васильевичу, знать его характер и подробности последних лет его жизни, его планы и идеи.

– И что же там за идеи? Что за подробности последних лет жизни?

– А вот это, Кирилл Александрович, уже вы нам расскажете на следующей неделе в виде небольшого доклада. Изучите вопрос, почитайте письма Гоголя – все они есть в интернете, попытайтесь ответить на вопрос, как мог измениться Чичиков во втором и третьем томах – правда ли он достоин лишь порицания и не достоин прощения? Если сумеете меня удивить, то обещаю вам дополнительный балл на экзамене. И, Кирилл Александрович, раз уж у нас дебаты, прошу вас выразить именно свои мысли по этому поводу. Так что у меня будет только одно требование: пользуйтесь любыми источниками, но, пока не сдадите доклад, не читайте мои книги-реконструкции. Хотя они, конечно, доступны в любом книжном магазине, – Решетников обвёл взглядом аудиторию, сияя своей обаятельной улыбкой.

– А вы, разумеется, получаете за это свои авторские отчисления? – внезапно с заднего ряда раздался голос Алисы Сенкевич. – Зарабатываете на имени великого писателя?

Решетников снисходительно посмотрел на неё и пожал плечами:

– Зарабатываю на своём знании биографии, творчества и характера великого писателя. Знаете, я считаю, что достаточно много сил вложил в изучение его жизни, чтобы это вернулось мне в виде прибавки к окладу преподавателя. Довольно неплохой, кстати. Огромные тиражи моих книг дают понять, что людям до сих пор интересно всё, что связано с Гоголем. И мои труды помогают им удовлетворить этот интерес. Так что же плохого в том, что я при этом ещё и зарабатываю, госпожа Сенкевич?

Алиса, насупившись, упёрла взгляд в парту.

– Итак, господа, наше занятие окончено. Следующую лекцию проведёт Кирилл Александрович со своим докладом, а мы с вами послушаем и подискутируем. До встречи!

Глава 2

Вспоминая утро того дня и ругая себя за неумение держать язык за зубами, Кирилл с нетерпением ждал своей станции. Он решил не терять времени и отправился к самому подходящему человеку, чтобы узнать о последних днях Гоголя, а особенно о его письмах, раз уж они так важны для написания доклада.

Не желая делать пересадку, Кирилл доехал до станции Кропоткинская и вышел из метро. Несмотря на то, что рабочий день ещё не закончился, центр Москвы утопал в пробках. «Кто все эти люди? – как и всегда, недоумевал Кирилл. – Неужели у них нет работы? Не могут же все они быть таксистами, курьерами и безработными студентами с дурацкими заданиями?»

Город постепенно погружался в сумерки, но фонари ещё не зажглись. К счастью, небо было чистым. Кириллу даже показалось – наверняка именно показалось, – что он увидел отражение ранней звезды в луже, что для залитого светом центра Москвы было совсем уж невероятно. Где-то короткой трелью пропел зяблик, почему-то опоздавший с отлётом на юг, но всё же в основном центр города наполняли гудки стоящих в пробках машин.

Но не только дороги были переполнены – на бульваре тоже хватало людей. Кто-то гулял с собакой, молодые парочки жались друг к другу в попытках согреться, пенсионеры мерно прохаживались, делясь свежими сплетнями. Кирилла часто удивляло, почему людям в такую промозглую погоду не сидится дома. Как можно променять удобное кресло, горячий кофе и хорошую книжку на прогулку по лужам среди облысевших деревьев, когда с неба того и гляди посыплется дождь, а то и снег? Нет, летом – совсем другое дело. Летом можно немного и погулять, тем более что бульвар в тёплое время года был совсем другим – ярким, живописным, зелёным. Кирилл и сам любил иногда пройтись, особенно если было не слишком жарко – жару он любил ещё меньше, чем ноябрьскую серость и сырость.

В тот день он шёл по бульвару, ссутулившись и спрятав нос в поднятый воротник пальто, практически не замечая никого вокруг, – все его мысли занимало полученное нелепое задание.

«Гоголь, блин… “Мёртвые души”! Да кому это вообще интересно? Два тома там было, три или десять. Но придётся угодить Решетникову с этим докладом – лишний балл на экзамене не помешает и позволит уделить больше времени другим предметам».

Дойдя до конца бульвара, Кирилл упёрся в памятник. Обойдя его и подняв глаза, он поморщился и проворчал:

– Ну ещё бы. Это же Гоголевский бульвар.

С пьедестала на него смотрел Николай Васильевич, величественный и импозантный, с мужественным и немного высокомерным лицом. Он горделиво стоял, и во взгляде писателя Кириллу привиделась ухмылка. Или это была гримаса лёгкого презрения? Мол, не по силам тебе, студент, раскрыть тайный смысл моего главного произведения. По крайней мере, именно такое впечатление создалось у Кирилла.

Памятник стоял посреди четырёх фонарных столбов, установленных на бронзовые основания в виде странных львов с обезьяньими мордами. Ох и глупыми же казались они Кириллу! Но, наверное, для того времени, когда были установлены эти столбы, такой дизайн был вполне привычным. Кирилл бросил взгляд на львов, презрительно фыркнул, затем перешёл дорогу и юркнул на Арбат.

Арбат был одним из немногих мест в Москве, которые Кириллу нравились. В этом районе, где каждый уголок дышал историей, а в каждом доме можно было обнаружить мемориальную квартиру какого-нибудь выдающегося деятеля, третьекурсник чувствовал себя в своей тарелке. Конечно, сейчас музеи терялись среди светящихся круглые сутки вывесок ресторанов, баров и прежде всего сувенирных магазинов, но и просто гулять по улице в окружении отреставрированных особняков и доходных домов было приятно. Главное, попытаться отбросить всё лишнее: весь этот современный визуальный шум, прилавки торговцев барахлом и электрический свет на фасадах – и тогда, вот она, атмосфера XIX века! Совсем рядом, ближе некуда – лишь руку протяни. Казалось, ещё вчера здесь можно было встретить неспешно прогуливающихся Пушкина и Лермонтова, Герцена и Аксакова, Булгакова и Блока. Сейчас, конечно, их заменили торговцы, курьеры и многочисленные туристы, но самое главное – атмосфера того, старого Арбата – осталось, достаточно лишь включить фантазию. Но как раз с этим у Кирилла проблем не было.

К тому же здесь всегда хватало интересных артистов и занятий. Он любил остановиться, послушать музыкантов, посмотреть на работу художников, а иногда – под настроение – и на выступление уличных танцоров. Возникало стойкое ощущение, что любой творческий человек, когда у него возникало желание – или нужда – заработать немного денег, не задавался вопросом «где?», потому что ответ казался очевидным: «Конечно, на Арбате!» В погожие дни артистов здесь собиралось столько, что в любом месте улицы можно было услышать сразу нескольких музыкантов, при этом наблюдая за рабочим процессом художника, а то и не одного. Даже молодые люди, читающие стихи на публику, на Арбате делали это с такой экспрессией, что возникал вопрос: они просто хорошие актёры, пытающиеся заработать хоть какую-то прибавку к нищенской зарплате служителя театра, или городские сумасшедшие?

В этот раз из-за сырости и холода никаких артистов не было, только один паренёк с длинными сальными волосами, надрываясь, пел под гитару что-то из русского рока. Кирилл задержался на секунду, чтобы насладиться музыкой, но насладиться не удалось: во-первых, парень пел на редкость фальшиво, а во-вторых, Кирилл быстро вспомнил, что у него есть дело. Поэтому он вздохнул и пошёл дальше.

Закончился рабочий день, и из окружающих Арбат офисных зданий повалил народ. Внезапно вокруг стало очень людно и улица наполнилась голосами и смехом. Не как в выходной день, конечно, но Кириллу то и дело приходилось лавировать между прохожими, чтобы ненароком никого не задеть, – большинство людей шли ему навстречу, к ближайшему метро. «Простите… Извините…» – то и дело бурчал он себе под нос, уворачиваясь от очередного встречного.

Через несколько минут таких манёвров он свернул в боковой переулок, а затем ещё в один и оказался во дворе старинного дома. Подойдя к знакомой неприметной двери, ведущей в полуподвальное помещение, он прочитал на табличке рядом: «Мельпомена. Книжный салон и букинистический магазин. Профессор Покровский В.А.»

Кирилл, как и всегда, улыбнулся. Никаким профессором Всеволод Андреевич Покровский не был: книготорговцем – да, страстным коллекционером книг – безусловно, но не профессором.

«Люди больше доверяют тому, кто может похвастаться учёной степенью, государственными наградами или ещё какой-нибудь бумажкой, – любил говорить Всеволод Андреевич. – А в моём деле доверие очень важно!»

С Покровским Кирилл познакомился ещё на первом курсе, во время написания работы по старославянскому языку. Оказалось, что в коллекции букиниста хранится одна из древнейших русских книг – «Изборник» 1075 года. Кирилл не мог поверить, что такая ценность находится не в музее или государственном фонде, а в частной коллекции в одном из московских подвалов. Он связался с Всеволодом Андреевичем и, что называется, напросился.

Кирилл никогда не забывал то волнение, какое охватило его, когда он первый раз зашёл в «Мельпомену».

Его встретило несколько стеклянных витрин с древними книгами и высокий прилавок, единственными предметами на котором были стилизованный под старину стационарный телефон в деревянном корпусе с позолоченной трубкой и маленький серебряный звонок. Кирилл долго не решался нажать на него, вместо этого разглядывая книжные шкафы из лакированного красного дерева, рядами уходящие в полумрак, – помещение было освещено редкими светильниками с тусклым жёлтым светом. В нескольких закутках виднелись удобные кресла и небольшие журнальные столики, на которых могли поместиться только книга и настольная лампа. Кирилл с удивлением заметил, что, несмотря на явную старину практически всего здесь находящегося, ему не бьёт в нос обычный для таких мест запах пыли, неухоженной старости и нафталина, – всё было идеально убрано, деревянные полки блестели от ежедневной протирки, а на книгах, казалось, не было ни пылинки.

Борясь со стеснением, Кирилл наконец нажал на звонок. Раздался высокий звон, и тут же где-то в темноте послышались торопливые шаги.

Из тени показался невысокий полноватый мужчина с пышной шевелюрой седых волос. Его внешний вид полностью соответствовал интерьеру салона – в винтажном, но безупречно выглядящем бордовом костюме-тройке, с антикварным зажимом для галстука и толстой серебряной цепочкой, уходящей от пуговицы жилетки куда-то под пиджак, он как будто и сам был гостем из XIX века.

– О! Вы Кирилл? – Он радостно протянул руку для приветствия. – Здравствуйте! Не так часто встретишь молодого человека, интересующегося старинными книгами.

– Я… не то чтобы интересуюсь, – засмущался Кирилл. – Мне для учёбы. Здравствуйте. Спасибо, что пригласили.

– Вы были так вежливы в вашем письме, что я не мог отказать! Как говорится, на добрый привет добрый и ответ.

Знакомство сразу заладилось. Букинисту пришёлся по душе вежливый и скромный молодой человек, а Кирилла поразили невероятное обаяние и начитанность Всеволода Андреевича. Если бы преподаватели в университете были такими, кто знает, может, и учёбой он занимался бы куда охотнее?

Разумеется, Покровский не сразу предоставил Кириллу доступ к уникальной книге. При первой встрече он ограничился демонстрацией экспоната в закрытой витрине из бронированного стекла. После этого они долго пили чай – конечно, за свободным от книг столиком – и беседовали о книгах, истории и учёбе Кирилла на филологическом факультете.

Постепенно букинист проникся симпатией к студенту – Кирилл стал частым гостем в лавке-музее Покровского. Когда наступил период жёсткого карантина, ему приходилось пробираться к Арбату дворами и проулками, чтобы не попасться на глаза бдительным полицейским. А иногда он даже был вынужден приходить в «Мельпомену» ночью, под покровом темноты – Покровский с радостью приветствовал своего юного гостя в любое время. К тому же Всеволода Андреевича можно было застать в салоне всегда – Кирилл был уверен, что тот даже ночует здесь, в какой-нибудь потайной комнате, скрытой за неприметной дверью.

Самого Кирилла такие ночные вылазки тоже нисколько не беспокоили – если на учёбу не нужно вставать рано утром, то почему бы и не провести ночь за чтением старинных томов? Тем более что, к его собственному удивлению, это оказалось довольно интересным занятием. Он никогда не думал, что работа с книгами будет приносить ему столько удовлетворения. Может быть, дело было в подходе Покровского: тот никогда не сидел над душой и позволял Кириллу работать самостоятельно, появляясь только тогда, когда у студента возникали вопросы. Правда, чтобы заслужить такое доверие, пришлось проявить изрядную усидчивость и аккуратность. Зато теперь он с удовольствием проводил дни и ночи, разглядывая старинные книги, рукописи и письма известных людей.

Единственное замечание, которое в самом начале общения сделал Всеволод Андреевич Кириллу, было совершенно заслуженным: придя в «Мельпомену», студент увидел на прилавке книгу XVIII века и сразу же принялся её листать.

– Ну что же вы, Кирилл! – с напускной строгостью произнёс Покровский, выходя на свет из глубины помещения. – Нельзя так с ценными экспонатами! Помните: кто аккуратен, тот и людям приятен. Пожалуйста, в дальнейшем прикасайтесь к книгам только в перчатках.

С этими словами букинист добродушно улыбнулся и протянул Кириллу пару белоснежных перчаток из тончайшей материи – они не мешали аккуратно касаться книг и в то же время надёжно защищали бесценные страницы от пота и кожного жира. Кирилл урок усвоил и с тех пор всегда имел при себе пару перчаток – кто знает, когда и где ему доведётся прикоснуться к старинному изданию?

В тот же вечер Кирилл наконец получил разрешение поработать с «Изборником». И волнение, испытанное в тот момент, запомнилось ему навсегда.

– Пойдёмте, Кирилл, – по-отечески сказал Покровский. – Я думаю, вы готовы к «Изборнику».

Студент тут же вскочил с кресла, прятавшегося в одном из тёмных углов магазина. Но сразу спохватился, вернулся и аккуратно закрыл книгу, которую читал, после чего убрал её на полку – все книги в «Мельпомене» хранились на строго определённых местах, рассортированные по жанрам, датам, алфавиту и даже цветам обложек. Система хранения Покровского была настолько сложна, что вряд ли кто-то, кроме него, мог в ней разобраться. Сам же букинист всегда находил нужный том буквально за несколько секунд.

Убрав книгу на место и обернувшись, Кирилл увидел одобрительную улыбку букиниста.

– Вы точно готовы.

Они подошли к одной из стеклянных витрин, в которых хранились самые ценные экспонаты коллекции Покровского. Кирилла всегда удивляло отсутствие замочных скважин, засовов или ещё каких-то механизмов. Все бронированные витрины были закрыты на невидимые замки с магнитными датчиками и сканерами отпечатков пальцев – для такого страстного любителя старины Всеволод Андреевич демонстрировал просто невероятное пристрастие к современным методам охраны. Кирилл был уверен, что это из-за того, что Покровский никому не доверял и больше всего на свете дорожил своей коллекцией. Поэтому и не было у него ни управляющего, ни продавца, ни охраны – из двух зол он выбрал меньшее, ведь электроника не обманет и не обворует.

Всеволод Андреевич достал из внутреннего кармана массивную связку ключей и отцепил от неё небольшой металлический бочонок – магнитный ключ. Подняв его на уровень глаз, он с трепетом воскликнул:

– Ключ к истории!

Он поочерёдно прикоснулся бочонком к разным точкам витрины, известным только ему, а затем прислонил к углу стекла большой палец. В этот же момент раздался щелчок и толстое стекло сдвинулось.

– Вот оно!

Кирилл благоговейно смотрел, как Всеволод Андреевич аккуратно достаёт фолиант из витрины и несёт на рабочий стол в самом дальнем углу помещения – единственный, на котором хватало места, чтобы уместить больше, чем одну книгу.

– Вот, Кирилл, занимайтесь. Только прошу быть максимально аккуратным – книга, конечно, застрахована от любых повреждений, как и всё в моём салоне, но лучше будет, если вы не оставите никаких следов. Занимайтесь, сколько вам нужно. Если будут вопросы, я рядом.

Кирилл сел за стол и открыл тяжёлую обложку. Этот момент навсегда остался в его памяти. Ещё бы: листать книгу XVIII века, конечно, здорово, но это не идёт ни в какое сравнение с книгой почти тысячелетней давности! Касаться, пусть и через перчатки, страниц, которых касались руки князей, монахов, святых, учёных и полководцев; вчитываться в ровные буквы, выведенные чернилами из натуральных пигментов; часами разглядывать иллюстрации, орнаменты и буквицы – всё это было настолько захватывающим, что Кирилл сам не верил, что это происходит с ним!

«Когда-нибудь, – мечтал Кирилл, – и у меня будет своя библиотека! Устрою её у себя в кабинете – должен же у меня быть кабинет? Куплю мебель из тёмного лакированного дерева, постелю на пол толстый ковёр или даже шкуру медведя, установлю камин… Хотя нет, наверное, камин – не лучшая идея для собрания книг. Одна искра и… Придётся обойтись без камина. Зато всё пространство вдоль стен заставлю книжными полками до самого потолка! Может быть, у меня даже будет двухъярусная библиотека с балконом вдоль второго этажа! Сколько же книг там поместится? Главное, никаких современных писулек – только выдающаяся классика и раритеты. Конечно, вряд ли я смогу позволить себе такие редкости, как у Всеволода Андреевича… Хотя чем чёрт не шутит? Если я смогу раскрыть семейную тайну, денег у меня будет столько, что… Эх, ладно, размечтался – до этого ещё очень и очень долго… Нужно возвращаться к учёбе. Что ж, “Изборник”, посмотрим, какие секреты ты скрываешь…»

В ту ночь он совсем не спал, просидев с этим памятником письменности до самого утра. Его курсовая работа, основанная на изучении книги, получила заслуженную похвалу преподавателя. А сам он с тех пор мог работать с любыми книгами в «Мельпомене», правда, с самыми древними – под присмотром Всеволода Андреевича.

Таким запомнилось Кириллу его первое знакомство с бесценным наследием литературного прошлого России. А сейчас он стоял на пороге «Мельпомены» и размышлял, что интересного сможет ему рассказать Покровский о Гоголе. До этого студент никогда не проявлял особого интереса к литературе этого периода, предпочитая изучать рукописные книги глубокой древности, которых в коллекции букиниста хватало. Решив больше не терять времени, он открыл дверь и зашёл в «Мельпомену».

Внутри было тихо и темно, как и всегда. Ниша в дальнем углу салона тускло освещалась: Всеволод Андреевич сидел в старинном кожаном кресле за небольшим столиком, выглядывающим из-за книжного шкафа, на котором стояла шахматная доска. Расположение фигур на ней говорило о том, что партия была в самом разгаре.

– Кирилл, добрый вечер! – воскликнул букинист, торопливо поднимаясь с кресла. – Пришли продолжить работу с «Оком церковным» XVII века?

– Не сегодня, Всеволод Андреевич. Мне доклад задали, про второй и третий тома «Мёртвых душ», – вздохнул Кирилл. – У вас есть что-нибудь по Гоголю? Может быть, его письма последних лет жизни?

– Ох, Николай Васильевич! – Покровский возвёл глаза к небу. – «Мёртвые души»! Сожжённая рукопись! Глубокая тема, обширная – не на одну чашку чая. Я бы с вами с удовольствием обсудил: добрая беседа бывает получше обеда. Но сейчас я, к сожалению, немного занят. – Он бросил быстрый взгляд в сторону стола с шахматами. – Но вы можете поработать самостоятельно.

– Может, я сфотографирую и пойду, чтобы вам не мешать?

Букинист улыбнулся:

– Вы знаете мои правила, Кирилл: никаких фотографий. Потом они случайно окажутся в интернете, и мои уникальные экспонаты никому не будут нужны. Никто не придёт в мой салон, и я стану гол как сокол! – Он театрально закатил глаза. – Давайте поступим так. Вы тихонько посидите здесь и поработаете. Я дам вам почитать «Выбранные места из переписки с друзьями» – первое издание, 1847 год. А заодно несколько писем Николая Васильевича, написанных незадолго до кончины, – м-да, где-то есть у меня такие экземплярчики.