Дом на берегу счастья

Глава 2

Полин Мэлоун выглянула из окна своей кухоньки. В одной руке у нее была губка, которой она лениво водила по плите. Другой рукой она прижимала к уху телефон. Мокрые крыши района Хакни блестели в лучах вечернего солнца. Весна выдалась дождливой, хотя сейчас синоптики уверяли, что остаток мая будет теплым и без осадков.

– Ты непременно должна поехать, Полин. Я бы обязательно поехал, если б не эта чертова выставка. Надеюсь, я смогу добавить туда пару картин побольше. – И трубка тяжело вздохнула голосом единоутробного брата Полин, Тристана.

Полин, как и всегда, не ощутила ничего, кроме безразличия. Ему-то легко командовать (по понятным причинам) с того берега океана. Тем более легко, если учесть, что главная его забота – это донести до всех, какой он бедный непонятый гений. Полин представила, как он проводит рукой по своим золотистым локонам, и отметила про себя, что американский акцент в его речи стал еще сильнее.

– Я не могу просто так взять и все бросить, – отрезала Полин. От раздражения она даже стала энергичнее орудовать губкой. – Ты же знаешь, что у меня здесь дела.

Она тут же сглотнула и мысленно рассердилась на себя за то, как звучал ее голос – так, будто она защищалась. Ведь на самом деле они с братом никогда не враждовали, хотя Тристан превосходил Полин во всем (по крайней мере, в глазах матери). Младшенький в семье. Художник, а не какой-то занюханный соцработник. Сокровище, золотой мальчик, ни капли не похожий на свою старшую сестрицу. Полин унаследовала типично мужскую внешность своего покойного отца и походила скорее на Фрэнсис Макдорманд, чем на Фрэнсис Фармер. Напротив, в облике Тристана сочетались отцовский рост, отцовские черты лица и изящество и грация Эвелин. Короче говоря, брат и сестра были как Кегни и Лейси [4].

Друзья, знакомые и коллеги по работе довольно быстро понимали, что с матерью у Полин «все сложно». Если, конечно, вообще узнавали, что у нее есть мать, потому что Полин старалась по возможности не упоминать о ней. Так было проще. Стоило только заговорить про Эвелин, как она тут же словно появлялась рядом во плоти, и изгнать ее призрак было не так-то просто. Да, в один прекрасный день Полин просто сбежала от настоящей Эвелин куда подальше, однако она до сих пор не могла избавиться от жгучего чувства унижения. Оно было с ней повсюду, словно вторая кожа. Слишком крепко засела в ее голове мысль о том, что она всегда была и будет разочарованием для своей матери.

В детстве Полин пыталась привлечь к себе ее внимание – как умела, бунтуя и не слушаясь, – пока не осознала, что Эвелин не понимает и не желает понимать, что происходит в душе у дочери. В конце концов бунтарство Полин достигло критической точки, и она, к своей радости, обнаружила, что мать начала ее стыдиться. После этого они пришли к молчаливому соглашению не обременять друг друга своим присутствием без крайней необходимости. С тех пор их общение ограничивалось обменом открытками на день рождения или на Рождество.

Полин подозревала – и совершенно справедливо, – что это соглашение оказалось Эвелин только на руку. Сама же она была страшно измучена, и ей проще было держать дистанцию, чем признать, что Эвелин она неинтересна, если не сказать – безразлична.

– Вряд ли она захочет меня видеть, Тристан. Я думаю, ей будет веселее в компании ее замечательных друзей, которые так сильно ее любят.

– Бога ради, Полин, она же все-таки твоя мама! – Тристан никогда не мог понять, почему мать и сестра никак не найдут общий язык, и ужасно от этого злился. – Это же твой шанс! Если ты сейчас приедешь за ней поухаживать, вы наконец-то сможете сблизиться!

Полин едва не расхохоталась:

– Я так не думаю.

– Ну, послушай, Полин… Ей уже семьдесят шесть. Она не вечна. И она будет очень рада хотя бы получить от тебя весточку. Поверь мне, я знаю.

– Скажи уж сразу: это ты будешь очень рад, если я пришлю ей весточку.

Ответа не последовало, и Полин поняла, что братец сейчас закатывает глаза и сдерживается, чтобы не выругаться. Подумав, Полин вынуждена была признать, что ей уже не пятнадцать лет и что со сложившейся ситуацией в любом случае придется что-то делать. К тому же ей не хотелось ссориться с единственным братом. Тристан ведь ни в чем не виноват.

– Хорошо, я подумаю, – сказала она. – Ее ведь пока не выписали из больницы?

– Нет… Хирург сказал, что она должна побыть там еще недельку или около того.

Полин услышала в его голосе облегчение и поняла, что он очень устал. А ведь ей следовало бы помнить, что у него тоже есть свои заботы. Его карьера так и не желала идти в гору, и, возможно, он уже начал подозревать, что вовсе не является тем золотым мальчиком, каким его видела Эвелин.

– Дай мне несколько дней на размышление, – попросила Полин.

Она положила телефон на стол и только тогда заметила, что стерла пальцы на другой руке до крови.

Глава 3

– Что ж, – без лишних слов объявила Труф, они созвонились на другой день после разговора с Тристаном, – на следующей неделе я совершенно свободна. Я уже заказала нам на выходные номер в шикарном отеле в Оксфордшире, и мы поедем туда вместе. Нам нужно наверстать упущенное. Ну, и заодно можешь считать, что это мой запоздалый подарок тебе на день рождения.

– Я уже получила от тебя подарок на день рождения, Тру, – сказала Полин, глядя на чудесную цветочную композицию, которую ей прислала дочь.

Эта композиция занимала почти всю комнату. Квартирка у Полин была, прямо скажем, крошечная, зато все-таки ее собственная. И к тому же в модной части района. Полин обожала смотреть из своего окна на крыши домов в лучах утреннего или вечернего солнца и размышлять о жизни. А еще это зрелище почему-то наводило ее на мысли о Мэри Поппинс.

– Значит, будет еще один. Ты заслужила, – сказала Труф, и Полин уловила в ее голосе усмешку. – Возьмешь выходной на пятницу и на понедельник, и все.

Да что же это такое! Сначала брат, а теперь и дочь решили, что она может так просто взять и попросить отгул!

– Я не могу просто взять и уйти, когда мне вздумается. Сначала надо договориться с Шейлой, – объяснила Полин и нахмурилась, вспомнив, что накануне уже оформляла в женском приюте, где работала, отпуск по семейным обстоятельствам.

Тристан написал ей, что Эвелин выпишут на следующей неделе. Полин все никак не могла прийти в себя – видимо, это был признак того, что она находится на стадии отрицания. Подумать только! После тридцати лет разлуки с матерью она вынуждена снова вернуться к ней в Дублин.

– Придется уладить этот вопрос на работе, – вздохнула Полин и поспешно добавила: – Но это просто замечательная идея. Спасибо, Тру.

Шейла, начальница Полин, настояла, чтобы та взяла отпуск на подольше:

– Конечно, поезжай, Полин! Ты ведь никогда не брала отпусков. И тебе будет в радость провести время с Тру. Тем более учитывая все обстоятельства…

Шейла прекрасно знала, как Полин тяготит мысль о предстоящей поездке в Дублин.

И вот теперь Полин сидела в мягком халате на краю бассейна с подогревом, любовалась недавно накрашенными ногтями на руках и ногах и наблюдала, как ее дочь без особых усилий рассекает туда-сюда по воде.

Потом они пили чай – изысканный и очень вкусный. К чаю им подали самые маленькие и самые нежные сэндвичи, которые Полин когда-либо видела, и булочки-сконы со сливками и джемом, которые так и таяли во рту. А после этого они вернулись в свой номер, чтобы немного отдохнуть перед ужином.

– У меня просто глаза слипаются, – пожаловалась Полин и улыбнулась дочери.

Та, облокотившись на подушки, лежала на соседней кровати и смотрела в свой ноутбук.

– Ну и не мучайся. Ты же на отдыхе, помнишь?

– Кто бы говорил, – нахмурилась Полин. – Мы же договаривались: никакой работы. Помнишь?

– Так я и не работаю. Просто проверяю почту.

Полин, с одной стороны, ужасно гордилась своей дочерью, а с другой – ужасно за нее переживала. По мнению Полин, Труф слишком много работала и сейчас выглядела еще более уставшей, чем в их прошлую встречу.

Труф всегда отличалась целеустремленностью и, казалось, играючи сдавала экзамены и получала стипендии. Только Полин знала, как усердно училась и работала ее дочь, чтобы так стремительно взлететь по карьерной лестнице. Она окончила юридический факультет в Оксфорде с двойной степенью, выучилась на барристера [5], прошла стажировку в престижном учреждении и стала самым молодым практикующим барристером того года, более того, весьма успешным практикующим барристером. Труф представляла интересы жертв сексуального насилия, а также женщин, которые подвергались домогательствам или харрасменту на рабочем месте. Ее репутация и профессиональные навыки повергали в трепет юристов, которым приходилось выступать против нее.

Полин не отрывала внимательного взгляда от уткнувшейся в ноутбук дочери. В который раз она поражалась, как силы природы и удачная наследственность сумели сотворить такое прекрасное создание.

Она вспомнила, как тогда, в роддоме, впервые взяла Труф на руки и заглянула в большие темные глаза, которые, казалось, видели мать насквозь, такие умные и такие невозмутимые. Все девять месяцев она изводила Тони тем, что выбирала дочери подходящее имя, но стоило ей наконец увидеть ее, как эти месяцы мгновенно превратились в ничто. Именно тогда она и решила дать ей имя, которое означает «Правда». А позже назвала ее в честь Соджорнер Труф, известной аболиционистки и феминистки; впоследствии Полин решила, что подсознательно именно о ней и подумала в тот день.

Было и еще кое-что. Чем дольше Полин вглядывалась в свою удивительную, восхитительную доченьку, тем больше в глубине ее души росло одно страстное желание: чтобы та никогда не оказалась запятнана теми лживыми манипуляциями, которыми Полин в свое время затравила ее собственная мать.

Вот почему она дала дочери именно такое имя. Это произошло так внезапно и казалось таким очевидным, что все прочее было уже не важно…

…Наступил вечер. Полин сидела в столовой, потягивала красное вино из бокала и ждала, когда появится Труф – та задержалась, чтобы ответить на какой-то звонок.

«Вот интересно, – думала она, разглядывая людей за соседними столами, – для них обычное дело ужинать в таких залах, с огромными окнами, широкими портьерами, зеркалами в узорных рамах и в окружении множества услужливых официантов – или для них вся эта роскошь тоже в новинку, как и для меня?»

Какое-то время она рассеянно теребила лежащие без дела столовые приборы и накрахмаленную салфетку, но затем опомнилась и велела себе сидеть спокойно. Она так привыкла все поправлять, расправлять и выправлять, что просто не могла сидеть и смотреть, как ей прислуживают другие. Поначалу она даже забеспокоилась, не слишком ли это бросается в глаза, но, быстро оглядев зал, поняла, что никто в ее сторону даже не смотрит. Напротив, всех гораздо больше интересовало совсем иное зрелище.

В главные двери, придерживаемые двумя сотрудниками, вошла Труф, одетая в кроссовки «Конверс», узкие джинсы и длинную белую шелковую рубашку.

Полин глядела на дочь так, будто видела ее впервые в жизни. Неудивительно, что все взгляды в зале были прикованы именно к ней. Труф унаследовала отцовский рост в пять футов десять дюймов [6], его легкую изящную походку, его оливковую кожу, темные волосы, пронзительные глаза в обрамлении удивительно густых ресниц и от природы пышные, выразительные брови. Ее нос с крохотной горбинкой – она появилась после того, как однажды в детстве Труф выпала из коляски, – слегка загибался книзу, но при этом прекрасно гармонировал с довольно большим ртом. Увидев мать, Труф улыбнулась, обнажив идеально ровные белые зубы.

В ней явно что-то изменилось за тот месяц с небольшим, который прошел с их последней встречи, но Полин никак не могла понять что именно. Ее волосы были такими же длинными, как и раньше, разве что стали чуть гуще. Но вот в лице у нее появилось что-то настороженное, и казалось, она была слегка на взводе.

– Это был папа. Никак не хотел класть трубку, – выпалила Труф, переводя дыхание.

Шесть лет назад Труф и ее отец Тони возобновили общение и с тех пор время от времени связывались. Они общались редко, но довольно тепло и, насколько знала Полин, исключительно дистанционно.

– Ну и как он? – спросила Полин как можно бесстрастнее. Именно этот тон она всегда выбирала для разговоров о бывшем партнере.

– По-прежнему со своей шлюшкой-немкой, – пожала плечами Труф.

Любовные похождения Тони – он менял женщин как перчатки – Полин воспринимала либо с усмешкой, либо с недоверием в зависимости от настроения. Тони был человек без царя в голове, совсем как она сама в юности (подумать только, когда-то она с удовольствием занималась сквоттингом!), поэтому неудивительно, что их отношения продлились всего ничего. Тони вполне устраивала жизнь безработного музыканта, и искать нормальную работу он не желал категорически. Вероятно, все те многочисленные женщины, которые были после Полин, поначалу точно так же подпадали под очарование Тони, а потом кто-то из них – либо они, либо он – не выдерживал, и семейная лодка разбивалась о быт.

– Эта держится дольше прочих, – заметила Труф, наливая себе воды.

– Наверное, он просто стареет.

Труф подняла брови:

– Шестьдесят пять – это еще не старость!

– В случае твоего отца – возможно, – согласилась Полин. – Думаю, он как тогда не мог, так и сейчас не может вести себя соответственно возрасту.

– Люди, знаешь ли, взрослеют. – Труф смерила ее многозначительным взглядом. – А вы двое были вместе всего каких-то два года.

– Поверь, все, что нужно, я о нем поняла уже тогда.

– Но ведь он мог и измениться. В конце концов, столько лет прошло!

Действительно, прошло, но Полин никак не могла в это поверить. Все эти годы пролетели словно за один миг.

Она вспомнила, как получала сертификат об окончании Дублинского технического колледжа, после того как ее выгнали из очередной частной школы за употребление наркотиков и нежелание отказываться от панковских нарядов и причесок. Потом она наконец-то вырвалась на свободу и уехала в Лондон. Она вращалась среди друзей своих друзей, и все они делали одно и то же: тусовались, всячески показывали, какие они крутые панки, надирались в хлам, проедали пособие по безработице, заваливались спать в пустующие чужие дома, просыпались там, дрожащие, с затуманенным взглядом, и так по кругу. Сейчас даже мысли об этом вызывали у нее дрожь.

Тони, британец афрокарибского происхождения, был на девять лет старше нее. Весь в коже, с длинными руками и ногами и пронзительными зелеными глазами, виртуозно играющий на гитаре, он показался ей тогда чем-то экзотическим, опасным, анархичным, волнующим. Когда Полин обнаружила, что беременна, она ужасно перепугалась и растерялась, не зная, как отреагирует Тони. А тот посоветовал не париться и сказал, что ребенок – это очень круто. Все и вправду было круто – ровно до тех пор, пока соцработник не нашел им квартиру и не велел Тони устроиться на работу. На этом вся крутизна и закончилась…

Труф спасла ее, в этом Полин не сомневалась. Иначе она бы просто ударилась в саморазрушение. Когда Тони бросил их и пропал, Полин взяла себя в руки и с помощью соцработника получила сертификат о сдаче экзаменов в Дублине. К ее удивлению, оказалось, что она сдала их очень даже хорошо. Ее приняли в программу, дающую возможность заочного обучения в университете, а потом и карьерного роста в сфере социальной работы.

– Может, ты и права, – согласилась Полин.

Она никоим образом не собиралась очернять Тони в глазах дочери – просто хотела, во-первых, уберечь ее от возможных разочарований, а во-вторых, внушить ей не относиться легкомысленно к наркотикам.

Труф нашла Тони тогда, когда была к этому готова, через соцсети, и он весьма охотно возобновил общение. Во многом, как подозревала Полин, его радость объяснялась тем, что дочь хорошо зарабатывала и, значит, не стала бы тянуть из него деньги. Труф даже пару раз навестила Тони и познакомилась с двумя его детьми от разных матерей, мальчиком и девочкой намного младше нее. Можно сказать, что к отцу она испытывала что-то вроде холодной привязанности.

Что касается зависимостей, тут Полин могла не беспокоиться. Труф не пьянствовала, не курила, не принимала наркотики, и упрекнуть ее можно было разве что в трудоголизме. Она была крайне независима и не тешила себя призрачными надеждами на то, что однажды встретит мужчину, который будет ее холить и лелеять. Иногда Полин даже начинала волноваться, не перегнула ли она палку, воспитывая дочь именно такой. С другой стороны, она так хотела уберечь ее от проблем с наркотиками и мужчинами…

– А как там поживает Джош? – спросила Полин, чтобы сменить тему.

– Когда мы с ним в последний раз виделись, вроде был ничего.

Полин смерила дочь удивленным взглядом:

– Что значит – был?

– Мы подумали и решили разбежаться, – невинным тоном объяснила Труф.

Полин была поражена. Несмотря на некоторую чопорность и заносчивость, Джош ей очень нравился. Он всегда был добр с самой Полин и, кажется, просто с ума сходил по Труф.

– Вот как? И почему же?

Труф пожала плечами:

– Думаю, нам просто оказалось не по пути. Слишком уж мы разные. Если честно, я с самого начала не верила, что у нас что-то выйдет.

– Ну-ну… – Полин поняла, что Труф не до конца с ней откровенна, но настаивать не стала. В этом просто не было смысла.

– Ну что? – спросила Труф, когда они поужинали и выпили кофе. – Все еще переживаешь из-за бабушки Эвелин? Я же вижу.

Отпираться было бесполезно.

Полин открыла было рот, но Труф не дала ей ответить:

– Я тут подумала…

– Что такое?

– Ну, возможно, это прозвучит внезапно, но… Я как раз недавно закончила одно дело, и начальство предоставляет мне отпуск, чтобы зарядиться энергией. Да и я бы с удовольствием пожила сейчас где-нибудь подальше от цивилизации и соцсетей. Ирландия для этого как раз подойдет. Так что, думаю, я могла бы поехать вместо тебя в Дублин к бабушке Эвелин, а тебе не придется себя мучить просто потому, что этого хочет Тристан. А чтобы ты была в курсе всего, я буду тебе звонить и писать.

– Ты хочешь…

– Да! А что такого? Я никогда не была в Дублине и уже не помню, когда в последний раз видела бабушку Эвелин.

– Тебе тогда было семь лет, – сказала Полин и поежилась, вспомнив тот неловкий обед в честь первого святого причастия Труф.

– Вот видишь? А мне бы хотелось узнать ее получше, пока, скажем так, еще есть возможность. Да и Дублин мне тоже хочется посмотреть. И потом, я, в отличие от тебя, с ней не в контрах. Так что можешь не волноваться.

На мгновение Полин задумалась об этой возможности, и помимо воли у нее вырвался вздох облегчения. Эта мысль была не только освободительной, она была… просто замечательной!

Должно быть, Полин колебалась чуть дольше, чем следовало, потому что Труф поспешила взять быка за рога:

– Ну вот! Я же вижу, как ты переживаешь. Кстати, – добавила она, – ты никогда не рассказывала, почему вы с бабушкой Эвелин не ладите. Что у вас там такое произошло?

Полин замолчала ненадолго, подбирая нужные слова:

– Ничего особенного. Просто, к сожалению, родителей не выбирают. Эвелин была мне неподходящей матерью, а я, соответственно, неподходящей дочерью. Мы никогда друг друга не понимали. И друг без друга нам гораздо лучше. Но может быть, ты с ней и поладишь. Большинство людей от нее просто без ума. И она действительно по-своему обаятельная…

– Значит, решено. Тебе вовсе незачем насиловать себя без крайней необходимости. Я поеду вместо тебя.

– Но ты же…

– Ну что я? Я не знаю, как ухаживать за больными? Так ведь и ты в своем приюте не нянечкой работаешь. Тем более, ты сама говорила, что я хорошо умею ладить с людьми. А еще я молода, бодра и полна сил. – Труф приподняла брови. – И потом, дядя Трис сказал, что к ней, скорее всего, приставят кого-то из медико-социальной службы. Короче говоря, для меня это все будет не так тяжело, как для тебя. Возможно, это даже окажется очень весело…

– А-а… – протянула Полин.

Она поняла, что Труф и Тристан уже обо всем между собой договорились. И не то чтобы Полин возражала, просто ее удивил внезапный энтузиазм, с каким Труф рвалась поехать к бабушке. «Ты же ее совсем не знаешь!» – хотела сказать она, но передумала. В словах дочери было свое здравое зерно. Она действительно имеет право, пока есть возможность, узнать бабушку поближе. Да и переживать, что Эвелин ее затиранит или запугает, не стоит: Труф вполне способна постоять за себя.

И все же… Все же Эвелин собаку съела на разного рода манипуляциях. Что, если она проникнет в голову Труф? Что, если попытается изменить ее? И как это отразится на отношениях Труф с ней, Полин? Думать об этом было просто невыносимо.

– Ну, я не знаю…

– Зато я знаю. Итак, решено.

Когда они вернулись в номер, Труф плюхнулась на кровать и, откинувшись на гору подушек, нашарила пульт от телевизора. На экране немедленно включилась реклама туров по Ирландии. Картины живописных пейзажей сменялись кадрами с туристами, которые гуляли по историческим местам или болтали о чем-то на скамейках в пабах.

– Вот видишь? Это знак, – довольно сказала Труф. – Мои полтора месяца в Дублине пройдут просто отлично.

– Полтора месяца? Так долго? Я думала…

– И вовсе это не долго.

– Послушай, Тру, я…

– Я этого хочу. Понимаешь?

Труф упрямо вздернула подбородок, и Полин, сдаваясь, подняла руки:

– Ну хорошо. Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Про себя она подумала, что Труф, вероятно, хочет сменить обстановку после разрыва с Джошем. По крайней мере, другого объяснения ей в голову не приходило.

– И, Труф…

– Да?

– Если ты вдруг почувствуешь, что не выдерживаешь, я к тебе приеду.

– Не выдерживаю? – рассмеялась Труф. – Мамочка, ты же помнишь, что споры – это моя профессия? Не беспокойся. Я справлюсь. Да и вообще, я все-таки наполовину ирландка. Должна же я проверить, насколько во мне сильна эта наследственность?

– Да, это верно, – согласилась Полин.

И тут ее осенило. Труф вовсе не изменилась. Просто, когда она вошла в столовую, Полин наконец-то смогла взглянуть на нее непредвзято. У нее перехватило дыхание. Правда была как на ладони: Труф Мэлоун, ее обожаемая дочурка, выросла в точную копию своей бабушки – такой, какой та была изображена на старых фотографиях, сделанных в дни ее юности. Однако в остальном Труф ни капли не походила на Эвелин – во всяком случае, так считала Полин. И очень хотела, чтобы так оно и оставалось.

В свое время она приложила немало усилий, чтобы воспитать Труф независимой, современной, чуткой молодой женщиной. Оставалось надеяться, что поездка в Дублин не выбьет ее из колеи. Конечно, Тристан, рассказывая Труф про Эвелин, нарисовал ей более оптимистичную картину. Но Полин еще раз напомнила себе, что Труф имеет право познакомиться с бабушкой поближе. О том, что из этого выйдет, можно было только гадать. А повлиять на последствия Полин, увы, могла, лишь поступившись своими принципами и нарушив правила своей же игры.

Глава 4

Мора повернула ключ в замке и медленно толкнула дверь. На мгновение она задержалась на пороге, полная предвкушения. Наконец-то она сможет во всех подробностях изучить квартиру Эвелин! Вернее, апартаменты, тут же напомнила себе Мора. Эвелин предпочитала выражаться именно так. Оно и понятно: «апартаменты» звучит гораздо более гламурно, чем какая-то занюханная «квартира», а внешний блеск всегда был для Эвелин превыше всего.

То, что она увидела, ее не разочаровало.

Она прошла по короткому коридору (дальше него она раньше никогда не заглядывала) с темными полированными полами – местами они были покрыты ковриками – и тихонько прикрыла за собой дверь, едва удерживаясь от того, чтобы встать на цыпочки. Слева располагалась спальня, а справа – небольшая гардеробная.

Присмотревшись, Мора поняла, почему Эвелин так полюбила эту квартиру. Гостиная была просто великолепна. Через высокие окна с одной стороны открывался прекрасный вид на море, а с другой – на сад возле дома и на Дублинские горы вдалеке. Мора медленно обошла всю комнату, отмечая про себя каждую деталь.

Надо отдать должное, у Эвелин хороший вкус. Никто другой не решился бы так смело отделать стены. На первый взгляд почти черные, при ближайшем рассмотрении они оказывались темно-серыми. В блестящих золоченых рамах висели картины самых разных размеров, и темный фон дополнительно подчеркивал их яркость. Попадались среди них и фотографии – Мора решила, что рассмотрит их позже. Над мраморным камином висело огромное, богато украшенное зеркало, отражавшее льющийся в окна свет. Море показалось, что она попала в какое-то тайное место… вроде пещеры Аладдина.