Краля без масти

Феврония Андреевна и Павел Филиппович вообще отказались от беседы, возмутившись предложением сыщика и посчитав его оскорбительным для семьи Квадратовых. Тут же прилюдно оба родственника разрыдались, обнявшись друг с другом. При этом не забыв пообещать Евграфу Михайловичу всяческие кары за непонимание их душевного состояния. Особо старался Павел Филиппович, более чем дружески обнимавший неутешную вдову. Цирюльник, не останавливаясь, сыпал фамилиями многих уважаемых и почётных жителей Москвы, принимающих у него услуги по стрижкам и бритью. Наследники умершего стенали и страдали так, как положено горевать по потере самого близкого человека.

Не найдя взаимопонимания, Тулин и Кротов, вынужденно уступив коллективному решению уполномоченных лиц и близких родственников, приступили к рутинной работе: опросу свидетелей, изучению купе, где умер несчастный мещанин Квадратов, и прочим делам, предписанным инструкцией об уголовном сыске в Российской империи. Однако такие действия ещё более не понравились ни железнодорожной полиции, ни близким покойного. Как иногда бывает, из малого деяния могут появиться большие дела, способные перевернуть жизнь и создать череду непоправимых трагических последствий. Так получилось и в заросшей паутиной хозяйственной кладовой железнодорожного вокзала Петербургско-Московской железной дороги.

В ходе расспросов Евграфу Михайловичу особо существенного узнать не удалось. По показаниям проводника, покойный пропьянствовал с иностранными подданными почти до полуночи. После, достойно употребив, Николай Филиппович мирно заснул в одиночестве, не имея в своём купе других попутчиков. Проводник, что иногда совершал обход вагона, свидетельствовал, что вначале господин Квадратов храпел сильно и всё приглашал некоего Андрея Михайловича продолжить вечер в московской цирюльне. Обещал этому неизвестному господину хорошие услуги, как когда-то, в какие-то давние времена, бесплатное бритьё и стрижку. После затих и, видимо, к утру неспешно перешёл в мир иной. Ничего особого в купе, где скончался цирюльник, обнаружено не было: разбросанные вещи, несколько бутылок из-под коньяка, еда и колода карт без одной. Не хватало червонного валета, видимо, затерялся меж вещами или стенками сидений.

Тулин и Кротов, обсудив, сошлись в едином мнении. Версий могло быть три: месть или устранение свидетеля, убийство ради наследства или всё-таки несчастный случай. Реальный мотив, судя по излишне тёплым взаимоотношениям между супругой и братом покойного, имелся у обоих родственников. Слишком уж Феврония Андреевна и Павел Филиппович испытывали друг к другу близкие чувства, явно выходящие за пределы, дозволенные обществом.

Глава 8 Начальник уголовного сыска

Из «Сборника узаконеній для руководства чиновъ полиціи и корпуса жандармовъ при расследованіи преступленій. О значеніи сыскной дѣятельности». Изданiя 1880 годъ.

«…При убійствѣ нужно осмотрѣть положеніе убитого и нѣтъ ли около трупа слѣдовъ, которые бы свидѣтельствовалі о борьбѣ, бывшей между жертвою преступленія и преступникомъ, а также сдѣлать измѣренія отъ положенія убитого до близьлежащихъ обитаемыхъ жилищъ, чтобы судить о томъ, возможно ли было слышать крикъ подвергшагося нападенію. Эти измѣренія весьма пригодны и въ изслѣдованіяхъ разбоевъ, грабежей и другихь преступленій, гдѣ возможно предположить крикъ жертвы преступленія или когда самъ потерпѣвшій удостовѣряетъ, что онъ кричалъ, призывая на помощь.

При смертоубійствѣ слѣдуетъ заботиться о тѣлѣ убитого, тѣмъ болѣе, если при найдѣнномъ трупѣ окажутся какіе-либо вещи, принадлежащіе умершему: крестъ на шеѣ, кольца на рукѣ, бумажникъ, кошелекъ, трубка въ карманѣ и тому подобные вещи, могущія удостовѣрить, что трупъ принадлежитъ такому-то лицу, конечно, въ этомъ случаѣ могутъ помочь рассказы свидѣтелей, родныхъ или близкихъ покойному…»

Евграф Михайлович Тулин находился в кабинете на третьем этаже дома в Малом Гнездниковском переулке. В этом здании располагался Московский уголовный сыск, или МУС. Именно так в простонародье, на босяцком жаргоне улиц, называлась московская сыскная часть. Помещение, предоставленное чиновнику по особым поручениям, было совсем небольшим, три гренадёрских шага в ширину и три в длину. Однако имелось окно, дававшее достаточно света и возможность наблюдений, так как выходило на главный вход в здание. Пространство кабинета позволяло расположить в нём стол, канцелярский шкаф, вешалку-стойку в углу помещения и пару стульев для посетителей. На одной из стен размещалась большая карта города Москвы, дозволенная цензурой. Подобные изображения издания 1884 года использовались во многих присутственных кабинетах и считались весьма полезными и современными. Один экземпляр был подарен Евграфу Михайловичу «Обществом распространения полезных книг», состоящим под высочайшим покровительством лично Государя Императора, за поимку воров, похитивших имущество на Императорской карточной фабрике.

В углу, как и положено по православным обычаям, на небольшой полочке располагалась икона Страшного суда. На ней изображался грядущий конец света, сцены адских мучений нераскаявшихся грешников и райского блаженства достойных праведников и благочинных людей.

В производстве у сыщика имелось несколько расследований об ограблениях и убийствах, но два из них казались наиболее срочными. По сути, разыскные дела не отличались сложностью, однако требовали особого внимания. В них пострадали слишком значимые для московского общества персоны.

Одно – о неудачной попытке ограбления магазина знаменитой ювелирной компании и торгового дома «НЕМИРОВЪ-КОЛОДКИНЪ». Двое дерзких налётчиков посетили ювелирный салон, под угрозой револьверов потребовали деньги и драгоценные изделия. Для своей безопасности закрыли входную дверь, вывесили табличку «Обедъ» и опустили шторы на окнах. Пока приказчики трясущимися руками пытались вскрыть витрины, сейф и уговаривали преступников не лишать их жизни, прошло некоторое время. На беду похитителей, мимо следовал городовой, который прекрасно знал распорядок дня магазина. Заподозрив неладное в раннем закрытии салона, он начал стучать и заглядывать в окна, при этом, задув в свисток, вызывал к себе ближайшего дворника. Не придумав ничего другого, испугавшись полицейского и прибытия к нему помощи, налётчики схватили с десяток серебряных вилок и ложек, лежащих на витрине без защиты стёклами, и выскочили из торгового помещения. Оба грабителя скрылись, бросив револьверы прямо в городового и повредив ему нос.

Оружие оказалось деревянным и выкрашенным в чёрный цвет. Вслед незадачливым ворам стрелять возможности не имелось в связи с наличием на улице большого количества горожан, как гуляющих, так и спешащих по делам. Было понятно, что преступники действовали в первый раз, являлись не обученными разбойному делу и, скорее всего, крестьянами с окраин, может, сезонными рабочими или залётными мелкими ворами из других городов. Главный соучредитель ювелирной компании, господин Немиров, являлся известным благотворителем и почётным жителем города. В связи с этим дело стояло на контроле у самого обер-полицмейстера Москвы.

Второе расследование виделось более серьёзным и касалось дурманщиков, ограбивших особняк одного из князей Голицыных. Суть криминальных дел этих московских воров была совершенно незамысловата, а для исполнения задуманного применялась «собачка». Так назывался экстракт дурмана в жидком виде. Аферисты-дурманщики могли работать в любом месте, где присутствуют глупые и доверчивые люди с деньгами. Схема исполнения всегда была примерно одинакова: знакомство – определение совместного интереса – создание доверительных отношений – опаивание любым напитком с «собачкой» – ограбление. В этот раз одна из смазливых женщин познакомилась с домоправителем усадьбы Голицыных. Тот пригласил её в отсутствие князя на совместное времяпрепровождение, надеясь на интимную взаимность, и был опоён дурманом. После чего криминальная дама открыла чёрный вход подельникам. Те вынесли большое количество дорогих вещей. Естественно, и это расследование стояло на контроле у обер-полицмейстера Москвы.

Однако сыщик не забывал и про другие криминальные дела, способные реально нарушить спокойствие городских обывателей. Сейчас перед ним лежало два донесения негласных агентов. Тайные осведомители сообщали об увеличении количества незаконно произведённого опия, морфия и кокаина в Москве, а также об активизации торговли этим гибельным товаром на рынках и в притонах. С одной стороны, подобное не имело никакого отношения к сыскной части, но с другой – объясняло причины увеличения убийств горожан и ограблений жителей Москвы. Евграф Михайлович, используя нештатных агентов, самостоятельно разрабатывал подпольные лаборатории в городе, весьма редко привлекая к этой работе постоянный состав сыскной части. Сыщик был уверен, что подобная отрава толкает уголовный элемент, рабочих заводов, торговых предприятий, мануфактур и господ из благородных семей на преступления. Тулин уже намеревался осуществить доклад начальнику МУС, а затем и губернскому департаменту полиции с выводами и цифрами, дабы предложить усилить профилактику распространения кокаина, опия и морфия. Тем самым снизить и общую уличную преступность. Работу прервал старший полицейский надзиратель Фёдор Губов, коренастый мужчина с крепкими кулаками и дерзкой улыбкой, при которой он обычно демонстрировал единственный золотой зуб на фоне остальных, почерневших от чайного чифиря. Если бы не рыжие волосы, можно было принять этого человека за цыгана, настолько его вихлястые повадки отдавали улицей и табором. Фёдор, постучавшись в дверь сыщика, с заметной ехидной улыбкой сообщил:

– Пожалуйте до полковника. Ожидаючи вашу милость, грустить изволит начальство.

Тулин утвердительно кивнул головой и строго посмотрел на младшего чина, тот, прикрыв дверь, тут же ретировался.

Фёдор Губов был человеком, весьма близким к коллежскому советнику Муравьёву. Полицейский надзиратель прибыл в Московский уголовный сыск вместе с Муравьёвым и исполнял, по большей степени, его личные приказы и поручения. Где, когда и кто рекомендовал Фёдора Губова для службы в департаменте полиции – было загадкой, так как по внешнему виду и наглому поведению он предназначению полицейского соответствовал мало. Фёдор демонстративно носил одежду, принятую в среде криминального мира Москвы. К примеру, предпочитая пиджак в «ёлочку» или «большую рваную клеточку», лёгкий шёлковый шарфик, в любую погоду обмотанный вокруг крепкой шеи особым залихватским образом, сапоги в гармошку, называемые «прохорями», головной убор – кепку-восьмиклиночку. С равными себе разговаривал исключительно на лёгкой смеси рыночного, уличного сленга и тюремного жаргона с добавлением некоторых приличных слов. Свои выходки и манеры он объяснял одним – необходимостью сохранения образа босяка, так как имел поручения тайного надзора за разными преступниками Москвы. Евграфа Михайловича Фёдор Губов побаивался, зная его жёсткий нрав и горячую крепкую руку, потому как однажды уже получил по плечу приличный удар тростью за нетактичное поведение с ним.

Тулин отложил донесения, отодвинул газеты с криминальной хроникой и, взяв несколько листков с предложениями, направился к начальству. Именно сегодня, пользуясь приглашением на беседу, сыщик решил озвучить некоторые из своих мыслей на тему борьбы с распространением незаконных веществ. Через пять минут Тулин постучал в дверь полковника Муравьёва.

– Войдите, – раздался громкий голос коллежского советника.

Данный чин соответствовал полковнику полиции, армейскому полковнику и капитану первого ранга императорского флота.

– Приглашали, Константин Кузьмич? – уточнил Евграф Михайлович, войдя в кабинет.

– Вызывал, господин Тулин. Вызывал, а не приглашал, – заявил полковник, не поднимая головы, читая свежую газету «Голос Москвы».

Газета считалась политической, отчасти литературной и экономической, на пример «Московских ведомостей». Но, в отличие от последней, обычно содержала очень много непроверенной и низкопробной беллетристики о всяких городских происшествиях. Однако для сыскной части была просто незаменима, так как отражала последние сплетни высоких дворянских салонов и болтовню базаров и улиц.

– Вот пишут интересные вещи. Император-то наш опять хочет подарок сделать народу российскому. Подушную подать отменить намеревается. Почти сорок миллионов этот налог в казну даёт. Зато желает увеличить налог на спирт, сахар, табак и добычи всякие. Конечно, простому народцу полегче будет. Заботится император о процветании каждой семьи. Лишь бы оценили. Батюшка его, государь Александр II, о народе думал не меньше. Ну и что? К чему сия доброта привела? Ни к чему хорошему! Погубили императора террористы из «Народной воли», взорвали, и всё на этом. Читали ли о благих намереньях нынешнего государя? – уточнил коллежский советник.

– К сожалению, нет. Очень мало времени по причине занятости служебными делами, – ответил Тулин.

– Не интересоваться новостями совершенно неразумно. Жизнью государства интересоваться надобно, тем более решениями государя и сената. Без этого полицейский не может быть настоящей опорой обществу. Он должен знать всё, обо всём и обо всех. Я вот стараюсь именно так поступать, в пример вам. Ладно, мне вас не перевоспитать, посему оставим это бесполезное занятие. Доложите, как идут дела по ограблениям ювелирного магазина Николая Васильевича Немирова и особняка князя Голицына? Более пятнадцати дней прошло. Я вас не беспокоил и не мешал. Каковы же успехи? – уточнил Муравьёв, даже не предложив присесть и не поднимая головы от газеты.

Тулин подробно рассказал о проведённой работе. Казалось, начальник сыска даже не слушает чиновника по особым поручениям, а просто ожидает окончания речи. Так и получилось. Как только Евграф Михайлович остановился, Муравьёв задал несколько вопросов:

– Скажите, а как вы оказались вчера на Николаевском вокзале и, совершенно не имея на то оснований, вдруг взялись за расследование смерти господина Квадратова, владельца московских цирюлен, почившего в поезде? Кроме того, умудрились нахамить несчастным родственникам покойного? Потом для чего-то поспорили с железнодорожной полицией. Ну и, в конце концов, оскорбили доктора, обвинив его в некомпетентности?

Тулин внутренне чертыхнулся от ханжества своего начальника. Видимо, близкие умершего Квадратова, используя связи, обратились за помощью к полковнику Муравьёву, а может, и выше. Скорее всего, им хотелось быстрее вступить в наследство. Либо чины железнодорожной полиции, желая замять ситуацию с нарушением инструкций, сами решили высказать жалобы первыми.

– Мои действия полностью определяются положениями об уголовном сыске в Российской империи, а также сборником правил и наставлений для врачей и прочих медицинских чинов. Не могу понять, в чём тут нарушение с моей стороны, – ответил Евграф Михайлович.

– Очень плохо, что вы не замечаете. Не нужно прикрываться инструкциями, прежде всего надобно заботится о деле. Разве допустимо тиранить родных в день такого траура и критиковать действия коллег? Ваше своевольство весьма заметно, и не только мне. Скажите, а для чего отслеживаете незаконную торговлю ядовитыми и сильнодействующими веществами? Каков ваш интерес? Сыскная часть подобными делами не занимается, – уточнил полковник.

Евграф Михайлович хотел предметно изложить свой взгляд на заданный вопрос, но тут же был перебит раздосадованным начальником. Муравьёв просто не находил себе места и даже не пытался скрыть своего раздражения.

– Пусть в ревизиях аптечных магазинов и прочих лечебных лавок упражняется врачебное управление совместно с обычной полицией. Это их служба отечеству. Преступления на вокзалах входят в компетенцию железнодорожной полиции. Действия врачей должно контролировать врачебно-полицейское отделение. Наше дело – ловить убийц и воров. Для этого и служим в Московском уголовном сыске. Дилетантство полное! Конечно, не могу вас упрекать в специальном искажении хода розыскных дел, но профанация полная. Лучше ищите злоумышленников среди работников ювелирной лавки господина Немирова. Кто-то из своих подговорил налётчиков ограбить уважаемого человека. Не занимайтесь впредь ерундой, иначе буду вынужден указать на дверь. Вы же из армейских офицеров, а попали в полицию. Господин Тулин, может, нужно обратно, в строй, на плац? Именно там, среди громких команд, среди шпор и парадных мундиров ваше истинное место. Вот такое моё мнение!

Муравьёв, резко прервав речь, нагло улыбнулся. Видимо, желал насладиться произведённым эффектом от своей начальствующей жёсткости. Тулин стоял молча, обдумывая суть происходящего и незаметно осматривая фигуру и лицо своего начальника, стараясь проанализировать его действия.

Тот был весьма интересен внешним видом. Среднего роста, широкоплечий, с крепкой фигурой, массивным круглым лицом, небольшими усиками и широкими скулами, начальник сыскной части напоминал английского bulldogа, читающего газету. Особо это сходство дополняли толстые складки, покрывающие большой лоб. Подобное впечатление усиливал серо-чёрный костюм из любимого тканого материала шотландских землевладельцев – гленчека (Glen Urquhart Check), представляющего собой ткань в большую клетку.

Муравьёв и слова произносил так же, как и должен был говорить бульдог: смачно, немного шепеляво, пропуская через большие губы и лениво двигая челюстью. По крайней мере, в мыслях Тулина полковник выглядел именно так, по-собачьи. На взгляд Евграфа Михайловича, поведение начальника было не только недостойным по чину, но и просто странным. Что-то в словах и действиях сыщика полковника весьма возбудило, возможно, именно действия по выявлению незаконного изготовления и торговли морфием, кокаином и прочим.

Тем временем коллежский советник продолжил:

– Достаточно никчёмных словес. Распустились при бывшем начальнике, полковнике Струкове. Скажу честно, есть желание немедля отстранить вас от дел, да нет возможности. К моему глубочайшему сожалению, московские бандиты не спят, всё промышляют. А посему и заменить вас пока некем. Попрошу, милостивый государь, немедля выехать в деревню Кожухово. Там местный урядник нашёл труп. Этим заниматься, конечно, должна сельская полиция и тот пристав, к которому окраина приписана. Однако час назад получена нарочным депеша от частного пристава. Просит обязательно сыскную часть подключить. В чём особая ценность этого почившего убиенного бедняги – мне неизвестно, но отказывать частному приставу не хочу. Так что поезжайте, осмотрите, поучаствуйте. Обязанности по поиску убийцы на себя не берите, но уважение окажите. Господин надворный советник, прошу в последний раз, выкиньте из головы все лишние мысли и займитесь конкретными делами. Я поболее служу в полиции и знаю, что говорю. Надеюсь, мы найдём взаимопонимание.

После своего категоричного выступления начальник сыскной части в неудовольствии положил газету на рабочий стол. Следом позвонил в колокольчик, вызывая дежурного надзирателя, тем самым показывая, что общение закончено. Последние фразы полковник произнёс исключительно язвительно, стараясь ещё раз задеть Евграфа Михайловича. Тулин промолчал и вышел из кабинета. Он пока ещё не решил, как же ему реагировать на подобные выходки начальника. Господин Муравьёв прибыл в сыск из департамента полиции и трудился в своей должности всего несколько месяцев. Понять ход его мыслей возможности не имелось. Однако холодность в отношениях была видна и со временем не только не уменьшалась, а всё более увеличивалась.

О некоторых причинах Евграф Михайлович догадывался. Ранее начальником сыскной части являлся полковник Струков, ныне отправленный в отставку. Человеком считался опытным, исключительно порядочным, знающим службу, и в том числе был давним приятелем Евграфа Михайловича. Именно при Струкове, после ухода с военной службы в звании штабс-капитана, Тулин был принят в управление московского обер-полицмейстера.

Муравьёв перешёл в уголовный сыск из третьего делопроизводства Департамента полиции, где занимался политическим розыском. Ранее в его обязанности входил надзор за политическими организациями и партиями, борьба с ними. Сплетники в московской полиции поговаривали, что он не совсем аккуратен в делах, подношения весьма любит и не гнушается взятками. Но кто же его знает, правда это или ложь? Язык, как известно, – без костей.

Глава 9 Болотный труп

Из «Сборника законовъ, правил, наставленій и распоряженій правительства для врачей, фармацевтовъ, ветеринаровъ и прочихъ медицинскихъ чиновъ. Судебно-врачебная экспертиза. Осмотръ и освидѣтельствованіе мертвыхъ тѣлъ». Дозволено цензурою. Изданiя 1883 годъ.

«…Кто похоронитъ мертваго прежде судебно-медицинскаго осмотра тѣла въ такихъ обстоятельствахъ, когда закономъ сіе не дозволено, тотъ подвергается за сіе: или денежному взысканію не свыше трехсотъ рублей, или же аресту на время отъ трехъ недѣлъ до трехъ мѣсяцевъ. Но если будетъ дознано, что онъ учинилъ сіе съ намѣреніемъ скрыть слѣды смертоубійства, то онъ въ семъ случаѣ, смотря по обстоятельствамъ дѣла, наказываетея какъ пособникъ въ содѣянномъ смертоубіиствѣ…»

Переодевшись в костюм для полевых прогулок и хромовые сапоги, пригласив старшего полицейского надзирателя Кротова с собой, Евграф Михайлович нанял случайный экипаж и направился в деревню Кожухово, что располагалась рядом с Холерным кладбищем и Сукиным болотом, на окраине города. Те места у жителей Москвы имели недобрую славу. В давние тысяча семьсот семидесятые годы занесли солдаты, возвращавшиеся с российско-турецкой войны, изнурительную и страшную чуму. Население, уставшее от смертей и бестолковых карантинных мероприятий властей, в 1771 году подняло чумной бунт. Обезумевшие и отчаявшиеся обыватели творили беззаконие, погромы и насилие. Москва занялась пожарами. Толпы людей грабили всё, что попадалось под руку, но особо продуктовые лавки и питейные заведения с винными погребами. Вскоре в Москву прибыл генерал-майор, граф Григорий Григорьевич Орлов с войсками. Бунт жестоко подавили, подвергая наказанию за малейшее неповиновение. Тех, кто, вопреки приказам властей. прятал умирающих и больных, отправляли на вечную каторгу. Добропорядочным и верноподданным доносчикам платили по двадцать рублей за содействие. В те годы погибло почти шестьдесят тысяч жителей Первопрестольной. Вот тогда и возникло Холерное кладбище как последнее прибежище умерших и убитых при подавлении бунта.

Московский народ сторонился этой окраины. Ходили слухи, что ночью там полным-полно стенающих и неприкаянных душ, бродящих по кладбищу и близлежащим местам. Якобы при встрече способны эти потусторонние силы утащить живого человека в могилу, а уж если подобное не получалось, то накладывали долгую порчу.

Через три часа Тулин и Кротов оказались в нужном месте. Несмотря на трагичную историю, этот район поражал обилием трав и красотой берёзовых рощ. На въезде в деревеньку, сбоку от пыльной и вертлявой дороги, имелся «голубец», специальный Поклонный крест с киотом, венчанный двухскатной крышей из двух аккуратных дощечек. Ставился он с двумя целями: для того чтобы дальний путник по прибытии в село мог воздать молитву за окончание трудной и опасной дороги, а также для обозначения границы поселения. Деревня была небольшой, дворов на сто. Однако, судя по основательным силуэтам домов, достаточно зажиточной. Потому как располагалась вблизи Москвы и давала возможность жителям зарабатывать извозом и другими ценными ремёслами, нужными для Первопрестольной.

Прямо возле «голубца», на обочине дороги их ожидал сельский полицейский урядник в форменной одежде. Это был кряжистый мужчина с тяжёлым взглядом и здоровенными кулаками, видимо, вышедший из низов благодаря своей нахрапистости, скопленным семейным деньгам или природной продвинутости. Тулин ранее уже видел этого урядника, только не мог припомнить, когда и где. Рядом с сельским полицейским стоял ландолет тёмно-коричневого цвета с двумя запряжёнными «вороными в загаре». Так называют лошадей, которые за летний сезон выгорают на солнце, приобретая взамен чёрного новый, светлый оттенок – коричневый. На козлах сидел невысокий худощавый и остроносый мужичонка с узким лицом. Он постоянно находился в суетливом движении: то бороду поглаживал, то ногой притопывал, то елозил по сиденью. Видимо, нрав имел неспокойный. Чёрные насторожённые глаза бегло осмотрели Тулина и Кротова. Затем враз потухли, как бы затаились. Мужичонка спрыгнул на землю и уважительно поклонился. После Евграф Михайлович несколько раз замечал этот тайный взгляд. Кучер постоянно наблюдал за сыщиком, как будто бы старался проникнуть прямо в душу и разузнать все секреты. Евграф Михайлович эту особенность запомнил, но пока списал на обычное любопытство. Не каждый день в такой глуши появлялся высокий чин полиции. В том, что возница знал, кто пожаловал в Кожухово, сомневаться не приходилось. Конечно же, урядник всё уже растрепал. Несмотря на московский номер на экипаже, одежда возницы не была форменной, как полагалось учтённому городскому кучеру. Вид имела обычный, сельский: длинная рубаха, полосатые портки, сапоги да картуз.