Краля без масти

Вдоволь повеселившись, Александр Вениаминович подошёл к лежащему на земле бывшему коллежскому секретарю и грубовато снял с его головы дурно пахнущий мешок. Затем развязал ноги и руки.

– Вставайте, господин хороший. Хватит отдыхать, как бездомный пёс после весенней случки, – приказал Витольд Людвигович, пристально рассматривая Винагорского.

Иван Христианович приподнялся, нервно моргая глазами и дёргая скулой, прислонился к стене сарая. Осмотрелся, прикусив губу от расстройства. В добавление к тому, что он видел ранее, его удивлённому вниманию была представлена огромная коллекция старых кладбищенских искусственных венков. Так называемых цветов последней радости. Серые от грязи, бумажные и алюминиевые траурные украшения стояли у стены, которая через дырку в мешке ранее не просматривалась.

«Неужто мы вблизи кладбища? Какое-то гиблое место! А я тут зачем?» – с некоторым внутренним содроганием подумал Иван Христианович.

Он такие места особо не жаловал, если только вместе с похоронной процессией посещал. Однажды, перепив, Винагорский заснул на погосте. А поутру от страха и внутреннего душевного озноба его чуть кондратий не хватил.

Но теперь появилась возможность освежить вчерашние воспоминания и осмотреть новых приятелей. Потому как исходя из обильного застолья внешний вид этих господ он вспоминал всё-таки с трудом. Имена помнил, а как они выглядят, почти забыл. С ним так бывало последний год, видимо, от излишних переживаний и нерегулярного питания.

Мужчин было двое, оба среднего роста. В одежде тоже имелось сходство. Они стояли напротив Винагорского в одинаковых холщовых чёрных рубахах навыпуск, в старых полосатых брюках, заправленных в сапоги, и длинных брезентовых передниках с карманами. На головах одного и второго чернели высокие картузы. Вещи были похожи. Видимо, приобретались в одном и том же месте. Но не это поразило господина Винагорского.

Его ошеломила необычная одежда, размещённая на самодельных, в рост человека, вешалках в середине сарая. Приспособления, изготовленные из свежеструганных суковатых палок, были криво скреплены неправильным крестом и вбиты в землю. На них висели два совершенно новых чёрных похоронных фрака хорошего покроя и материала, с модными, несколько зауженными в этом сезоне, в отличие от прошлого года, фалдами. Под ними темнели чёрные сорочки с накрахмаленными манишками, стоячими воротниками с загнутыми углами. Поверх сорочек были надеты чёрные жилеты на три пуговицы. Выглядывавшие брюки, висевшие на той же вешалке, щеголяли атласными лампасами. Из внутренних карманов фраков частично высовывались белые перчатки. Рядом на крючках, вбитых в стены сарая, висело по паре тёмных шарфов и шляп-цилиндров. Внизу, среди соломы и жирной навозной земли, стояли чёрные лакированные туфли с мятыми и грязноватыми носками, вложенными внутрь. Одежда, кроме носков, была явно новой, совсем не ношенной. Вещи совершенно не сочетались с куриным дерьмом, ветхим сараем и гнилой соломой.

«Ой! Неужто похоронщики? Интересно, с какой биржи? Тогда при чём здесь каторга, которой поклялся Витольд Людвигович?» – подумал Винагорский.

Иван Христианович подобные наряды знал, как никто другой. Он частенько, когда средства на водку напрочь отсутствовали, подрабатывал «печальным родственником» в одной московской похоронной бирже. Там имелись незамысловатые правила, как душа у белого ангела. С раннего утра построение желающих потрудиться на траурном поприще, затем внешний отбор по физиономии, причёске, фигуре и осмысленности взгляда. После распределяли по заказам в качестве скорбящих сослуживцев или родственников. Особо пьяных, дурашливых и с разбитыми мордами не брали. Лучших, наиболее похожих на достойных жителей Москвы, направляли к богатым покойникам: титулованным особам, промышленникам, генералам, купцам и прочим господам, имевшим при жизни толстые кошельки. Остальных, желающих трудиться на поприще показной скорби, использовали на траурах попроще. Вот там и выдавалась такая одежонка: котелки, фраки и панталоны. Те, кто являлся профессиональными похоронщиками, использовали своё собственное траурное одеяние, хорошего качества и пошитое по фигуре.

На одежде сходство мужчин заканчивалось. Витольд Людвигович с тёмно-русыми длинными седеющими волосами, зачёсанными назад, высоким лбом, голубыми тоскливо-усталыми глазами под густо сросшимися бровями создавал вид человека интеллигентного и образованного. Даже обычный курносый нос и излишне полукруглый подбородок не разрушали подобный образ.

Именно с ним вчера в питейных заведениях проходили стихийные дискуссии о современном искусстве и необходимости поддержки публичных музеев в Москве. Надо сказать, что Витольд Людвигович в этом достойно разбирался и был достойным собеседником.

Иван Христианович и его новый друг поклялись на брудершафт в конце попойки вступить в общество друзей Румянцевского музея. Теперь, вспоминая высокую культуру разговоров, у Винагорского в голове не укладывалось, откуда в речах его нового знакомого слышался настоящий каторжный жаргон.

Александр Вениаминович, тоже одетый в холщовую рубаху и полосатые штаны, был более широкоплеч. Лоб и подбородок почти единой пропорции делали физиономию практически квадратной. Волосами не обладал вообще. Голова его была кругла и гладка, как шар. Щекастое красное лицо имело множество складок, среди которых прятался крупный мясистый нос, небольшие усики и широкий рот. Благодаря этой знаменательной особенности он имел большое сходство с китайской съедобной собакой – шарпеем.

Витольд Людвигович вздохнул с неким унынием и произнёс:

– Милостивый государь, дорогой Иван Христианович, я не буду долго беседовать с вами. Вчера мы о многом объяснились, и, полагаю, этого довольно. Разговоры позабавили меня и вернули в мир разумного и развитого общества. Но это было вчера. Сегодня я вам скажу некую досадную вещь. Я и мой приятель Александр Вениаминович – беглые иркутские каторжники. А теперь слушайте внимательно. Это необычайно важно! Сидели мы вместе с небезызвестными для вас достойными личностями. Бывшим почётным гражданином Москвы Василием Владимировичем Пеговым и разжалованным поручиком Константином Евгеньевичем Голумбиевским. Знакомы ли эти достойные фамилии?

Иван Христианович молча кивнул головой, подтверждая, и дёрнул левой скулой. Спина покрылась липким потом. Теперь примерный расклад его пребывания в сарае становился отчасти понятен.

Тем временем Витольд Людвигович продолжал свою речь:

– Так вот, господа Пегов и Голумбиевский по суду были лишены всех личных и присвоенных прав и сосланы на житьё в Иркутскую губернию с воспрещением всякой отлучки из места, назначенного для жительства. Пегову присудили тринадцать, а Голумбиевскому шестнадцать лет. Они являлись приятелями и деловыми партнёрами Павла Карловича Шпейера. Знаком ли вам этот господин?

Винагорский сокрушённо покачал головой. Да так, чтобы было совершенно не ясно, знаком этот человек ему или нет.

Не обращая внимания на поведение Ивана Христиановича, Витольд Людвигович продолжал свою речь:

– Господин Шпейер – весьма способный мошенник. Занимая никчёмную должностёнку коллежского регистратора в государственной системе управления, являлся председателем клуба «червонных валетов», им же и созданного.2

По сути, это был никакой не клуб, а дворянская банда. Сейчас об этом совершенно напрасно подзабыли, но было времечко, когда они гремели по России. Как помните, за ними много преступных деяний: безвозвратные займы, кредиты в банках и у частных лиц, незаконное присвоение дорогих коллекций, лошадей, драгоценностей с последующей продажей третьим лицам, подделка векселей, изъятие чужого имущества и земель, прямое мошенничество, даже убийства. Всего по так называемому делу «О клубе „червонных валетов“» в Московском окружном суде официально проходило сорок восемь господ. До мелких преступников, замешанных в банде, суд так и не добрался. Некоторым господам удалось уйти от возмездия, пользуясь мздоимством, кумовством и лихоимством полиции. Теперь что касается вашей персоны. В тюрьме не сиживали, но вороваты хуже уличных босяков, как шелудивый подзаборный и паскудный кот. Совершенно справедливо были лишены дворянского звания и заслуг за кражу двухсот пятидесяти гравюр русской и английской школы из Румянцевского музея. В течение года все произведения нашла полиция, однако ваша жизнь пошла в упадок. Пришлось заплатить большие штрафы, потратиться на взятки. В результате потеряли должность коллежского секретаря. Немалую, по нашим временам, всё-таки приравнивается к поручику или казачьему сотнику. После чего начали спиваться, так как ни один приличный дом не принимал вас, ни один хозяин не брал на работу. Сил и чести застрелиться у вас не хватило. Так ли?

Речь говорившего закончилась очередным глубоким и печальным вздохом. При этом голубые глаза Витольда Людвиговича из-под густых бровей продолжали тоскливо смотреть на бывшего коллежского секретаря.

Иван Христианович утвердительно закивал головой. Ему вдруг стало невмоготу от услышанной горькой и стыдной правды. В то же время закралась мимолётная мысль, что подобные сведения о его личном моральном и общественном падении практически никому не известны, разве только полиции. Такой расклад явно являлся подозрительным! Где беглые каторжники, а где полиция, обеспечивающая покой и добропорядочность жизни граждан.

– Отлично, судя по глазам, в вашей голове многое прояснилось. Я полагаю, что вы обладаете хорошей памятью и благоразумием. Александр Вениаминович, налейте господину Винагорскому бокал. Возможно, это поможет нам в разговорах. По крайней мере, думаю, не помешает. Да и закусить предложите. Мы с вами совсем не богаты, но достойно воспитаны, – заявил Витольд Людвигович.

– Воспитаны, именно, хорошо воспитаны. Очень прекрасно воспитаны! Мечемся, как приручённая блоха между сисей у купчихи. Прых да прых с одной на другую, но кусать не можем, потому как не велено. Да, да, да! – заявил подельник, до этого внимательно слушавший речь своего напарника, и беззвучно рассмеялся.

Вскоре его веселье перешло в жёсткий и глубокий кашель.

У Александра Вениаминовича был совершенно особый смех: то какой-то резкий и лающий, то отрывистый, то поддакивающий, с хлопками по груди, бёдрам и ягодицам, то беззвучный, с особым придыханием, как у человека с больными лёгкими.

Глава 3 Холерное кладбище

Из «Сборника узаконеній для руководства чиновъ полиціи и корпуса жандармовъ при расследованіи преступленій. О значеніи сыскной дѣятельности». Изданiя 1880 годъ.

«…При осмотрѣ найденнаго нужно быть вѣсьма осторожнымъ въ заключѣніяхъ, нельзя сразу полагаться на такое соображѣніе, что орудія, оказавшіяся на мѣстѣ преступленія, доказываютъ, что преступленіе было исполнено въ мѣстѣ нахожденія ихъ. Иногда ловкіе преступники для затрудненія обнаружѣнія истины прибѣгаютъ къ такому способу, что орудія преступленія не забрасываютъ, но намѣренно, для виду, располагаютъ въ другихъ мѣстахъ. Совершено было, напримѣръ, убійство въ домѣ, ударомъ въ високъ, затѣмъ, для отвлеченія подозрѣнія, горло убитого послѣ его смерти было перѣрѣзано, а потомъ трупъ былъ вывезѣнъ въ поле, гдѣ и брошенъ, около же убитаго былъ воткнутъ въ землю ножъ, которымъ перерѣзано его горло. Подобныя дѣйствія преступника значительно затруднят ходъ слѣдствія. Трудно описать всѣ уловки, которыя пускаютъ въ ходъ ловкіе преступники для затененія истины. Поэтому только строго логическое соображеніе обнаружителя преступленія можетъ указать истину событія…»

После своего неестественного смеха Александр Вениаминович кашлял долго и остервенело. Лёгкие весельчака хрипели, как дырявые меха у деревенской гармошки, пугая своими звуками и без того напряжённого Ивана Христиановича.

Винагорскому подобный смех категорически не понравился. При нахождении в полной жизненной неизвестности, от такого веселья отдавало дешёвой театральностью и страхом неопределённости.

Откашлявшись, Александр Вениаминович направился в угол сарая. Там он откинул старый половик, и взору Винагорского предстала десятилитровая бутыль, стоящая на табурете, на четверть заполненная жёлтой жидкостью. Александр Вениаминович налил самогон в большую оловянную кружку, достал из холщовой сумки, висящей на стене, шмат сала и горбушку ржаного хлеба. Вытащил из-за голенища сапога отточенную финку и отрезал толстые, в палец, куски хлеба и сала. Положил друг на друга и вдруг лукаво посмотрел на своего напарника.

– А можно ли православным сало вкушать и самогон? Пост же! Грех! Нехорошему учим! К житейским пакостям нашего приятеля приучаем! – ехидно уточнил Александр Вениаминович.

– Эх! Новым паскудством жизнь Ивана Христиановича вряд ли испортим. На том свете все ангелы о нём наслышаны как об известном московском пропойце, мелком воришке и мошеннике. Он одной рукой Богу молится, а другой с чёртом здоровается. Наливайте и не задумывайтесь, – ответил Витольд Людвигович без тени улыбки.

Александр Вениаминович насмешливо покачал головой, подошёл к пленнику и передал угощение страдающему с похмелья и голода Ивану Христиановичу. Винагорский краем глаза заглянул в посуду, там желтел самогон, источая ядрёный запах кислой вони. Он непроизвольно облизнул губы, как жаждущий в пустыне, и тут же в три приёма, немного задыхаясь, выпил крепкую и жгучую жидкость. Торопясь и роняя крошки, начал есть хлеб и сало. Полное лицо Ивана Христиановича с провисшими щеками заходило ходуном, как прицепные дышла на колёсах паровоза. Жизнь вдруг сразу приобрела новое значение, заиграла в цветных красках. Бывшему дворянину показалось, что всё вокруг него является розыгрышем и не более того. Он посмотрел в угол сарая, где стояла бутыль, и весело подумал, что неплохо остаться здесь на пару дней. Курей можно изловить и зажарить, а самогон позволил бы погрузиться в счастливый мир блаженства и радости.

– Ох, благодарю, господа. От души угодили. От всего сердца благодарю. По-русски! По-нашему! По-товарищески! Полегчало, ох, полегчало, слов нет. Только вопросец один позвольте? – уточнил бывший коллежский секретарь.

Иван Христианович наслаждался счастьем, молниеносно накрывшим его многострадальную голову после самогона, и поэтому уже немного запамятовал, где он и с кем. В нём опять начала проявляться кабацкая пьяная удаль и смелость.

– Валяй! Ишь, каков! Смел, музейный червь! – удивлённо проговорил Александр Вениаминович, переглянувшись с напарником.

– Многовато вы налили, а зря. Слишком уж полегчало господину бывшему секретарю. Тяжелее будет договориться, артачиться станет. Попомните моё слово, клянусь каторгой, – недовольно заявил Витольд Людвигович.

Винагорский, находясь в пьяной эйфории, подобные совсем не лестные рассуждения пропустил, а может, и не расслышал. Душа его пела и ликовала, забыв про верёвки и сарай. Он вновь, посмотрев на угол, где значилась бутыль с самогоном, лукаво уточнил:

– Господа, вы, кажется, надо мной смеётесь! Как же при нашем государственном устройстве с каторги возможно бежать? Такое совсем сказочно! У нас порядки в тюрьмах совершенно взыскательные и строгие. Мне многие об этом говорили. Надувательство, господа! Ай, как нехорошо! Скажите же, ради чего такой розыгрыш? Может, вы по актёрскому делу проходите? Или нанял кто, ради шутки надо мной?

Иван Христианович улыбнулся пьяной гримасой, весело икнул и хитровато взглянул на своих вчерашних приятелей.

– Смотрите, Витольд Людвигович, ваша правда! У нашего приятеля хвост приподнялся всего с одной оловянной кружки. А если ещё налить, то и сарай трактиром обернётся. Даже дёргать скулой перестал. Излечили, значит, самогоном, от нервного тика! Вот такие мы врачи, всем докторам доктора! – насмешливо съязвил Александр Вениаминович.

Винагорский опять миролюбиво улыбнулся. Он старался не обращать внимания на недружелюбные разговоры между вчерашними приятелями, надеясь на скорый счастливый конец розыгрыша. Витольд Людвигович не ответил, только глубоко и натужно вздохнул, видимо, подобным действием выражая согласие с мнением напарника.

Александр Вениаминович насмешливо оглядел Ивана Христиановича и съязвил:

– Сомневаетесь в нашем существовании, господин бывший коллежский секретарь? Да? Напрасно! Уйти с каторги, милый человек, совсем нетрудно. Бегут по-разному: с помощью подкопов, выпилки железных решёток, на рывок, через подкуп конвойных чинов или тюремного начальства, если деньги имеются. А вот выжить после побега почти невозможно. Велика Россия, необъятны её земли. Пока с иркутской земли до матушки-Москвы доберёшься, тебя пять раз солдаты изловят и десять раз волки сожрут. Каждый год сотни бегут, а добегают только десятки. Если в зиму сидельцы уходят, то их и не ловят. Всё одно сгинут, зверьё или таёжные охотники убьют. Вам, Иван Христианович, об этой каре думать рановато. Пока только куриный помёт вам в наказание.

Витольд Людвигович шутливого настроения не поддержал:

– Давайте к делу, господа. Время идёт неумолимо. Самогона вы выпили, надеюсь, голова прояснилась. Так вот, уважаемый Иван Христианович, продолжим нашу беседу. Павел Карлович Шпейер сбежал ещё до суда. Он покинул Первопрестольную вместе с общаком, так называется преступная касса. Бежал он в неизвестном для общества и полиции направлении, бросив своих друзей по незаконной коммерции…

Однако Витольду Людвиговичу договорить свою речь не дал Александр Вениаминович. По непонятной причине, перебивая напарника, тот пустился в пляс. Щёлкая пальцами и пританцовывая, он заговорил скороговоркой:

– Ага! Ага! Конкретно кипишнул бродяга, не захотел по музыке ходить. Не вынесла душа мазурика напряга, гнилых понтов, базаров и судов. Ага! Ага! Пропал наш козырный парнишка Паша. Усох босяк, как мухомор! Общак – с собой! Сам – на заморскую малину! Продал братов на шахер-махер, пускай на каторге гниют! А где же правда воровская? А где же жизнь от блатоты? Паскуда, жди, есть Божий суд, есть грозный суд! Он ждёт и недоступен звону злата!

Винагорского подобное поведение быстро остудило. Так мог вести себя только человек, болеющий нервами и расстройством головы. Витольд Людвигович, глубоко и печально вздохнув, остановил свою речь и уважительно подождал.

Впрочем, пауза длилась недолго. Танец вдруг резко закончился, так же внезапно, как и начался.

Витольд Людвигович как ни в чём не бывало продолжил:

– Так вот, с той поры прошло уже много лет. Общаков, нажитых преступным путём, было два. Второй сейчас находится в Москве. Якобы в него входят крупные изумруды, сапфиры, жемчуга и бриллианты. Господа Голумбиевский и Пегов перед нашим побегом с каторги утверждали, что Шпейер имел мысли спрятать кассу в каком-то из музеев Москвы. Якобы он не раз говорил, что нет ничего надёжнее и выгоднее для охраны личных ценностей, чем общественный музей. Платить за безопасность не нужно, а сохранность полная. Где груды государственных драгоценностей, там и личные могут тихонько схорониться. По мнению Пегова, именно вы, являясь помощником управляющего канцелярией Румянцевского музея, консультировали Павла Карловича в вопросах вечных ценностей человечества: картин, книг, различных артефактов и подобных им произведений мастеров прошлого. Такие сведения дают право предполагать о вашей осведомлённости о тайнике. Эти «червонные валеты» на каторге были весьма убедительны. Они заплатили нам некий личный долг этой информацией. Не правда ли, Александр Вениаминович?

Тот вначале промолчал. Достал из кармана неясный продукт в чёрной обёртке, в виде шарика объёмом с двухрублёвую монету. Развернул и засунул в рот. Обёрточную бумажку с красным чертёнком, держащим трезубец, бросил себе под ноги.

После ответил:

– Так и есть, правда неоспорима! Да-да… Ха-ха-ха… Особо были убедительны, когда я по одному уху обоим господам хотел отрезать за карточные долги.

– Вы заблуждаетесь. Меня просто подставили, подвели под эшафот. Ничего об этом не знаю. Да, я трудился во многих музеях, в том числе и в Румянцевском. Однако у господина Шпейера в близких друзьях никогда не хаживал, хотя некоторые услуги оказывал, – испуганно заявил Иван Христианович и вновь дёрнул левой скулой.

Действие самогона заканчивалось. К нему вновь возвращалось нервное состояние и, как следствие, умение мыслить. Винагорский вдруг подумал, что если история и связана с бывшими дворянами Пеговым и Голумбиевским, то только косвенно. Потому как побег с каторги и пребывание в Москве не могло обходиться без основательной помощи господ, обладающих большой властью и деньгами. Слишком уж всё было сложно и невыполнимо для простых сидельцев.

Возможно, речь Винагорского была совершенно неубедительна. Или напарники не желали заниматься рассуждениями, но ситуация тут же обострилась.

– У нас мало времени, уважаемый Иван Христианович, чтобы предаваться светским рассуждениям. Начинайте, Александр Вениаминович, – трагично вздохнув, заявил Витольд Людвигович.

– Я уже готов, человеку всегда пинок нужен. Кого просьба да доброе слово не берёт, того палка по спине враз проймёт. По-другому людина думать не желает, – ухмыльнувшись, заявил Александр Вениаминович.

После подошёл к сидящему на земле Винагорскому, рывком поднял его и поставил на ноги. Теперь бывший коллежский секретарь увидел и ещё одну странную особенность сарая. С потолка, за столбом, стоящим посередине, свисала петля из пеньковой верёвки. Душа Ивана Христиановича похолодела, тело стало деревянным. Вся его сущность затрепетала от страха.

Александр Вениаминович, не обращая внимания на состояние бывшего собутыльника, практически волоком подтащил его к столбу. Затем, несмотря на вялое сопротивление Винагорского, засунул его голову в петлю и слегка затянул верёвку, не создавая окончательной угрозы жизни пленника. После вопросительно посмотрел на трагично молчаливого Витольда Людвиговича.

Тот вздохнул и угрожающе заявил:

– Милостивый государь Иван Христианович. Вы находитесь на холерном кладбище Москвы, сюда никто не забредает. Многие брезгуют и боятся болезней, хотя холера была уж более чем пятьдесят лет назад. А некоторые опасаются нечистой силы. Посему спасения вам не ждать. Выбора вы мне не оставляете, я ведь назвался и друга представил. Открылся, значится, полностью. Рассказал о деле, что нас привело, поделился о себе. Так что же мне делать с вами?

Витольд Людвигович достал из кармана узкий деревянный футляр, исполненный кустарным способом. Поверхность предмета была чёрной от времени и исключительно гладкой от частого использования.

Иван Христианович глупым человеком себя никогда не считал. Он сразу понял, что ситуация может привести к скорой смерти. Подумав с полминуты, бывший дворянин решил уступить и поделиться своими тайнами.

– Хорошо, хорошо, господа! У-у-уговорили! Дайте выпить, в горле сухо и в голове темно. Может, вспомню чего, и это поможет вам в поисках. Но сразу оговорюсь, я знаю мало, – испуганно заявил Винагорский, непрестанно дёргая скулой.

– Будьте добры, Александр Вениаминович, налейте нашему гостю ещё столько же. Но уже без изысков, на рынке ныне всё подорожало, – исключительно серьёзно заявил Витольд Людвигович.

Он открыл деревянный футляр и достал из него длинное острое шило с крючком. У этого мастерового орудия имелась раскладывающаяся Т-образная ручка на манер выкидного босяцкого ножа. Заточенный штырь просто заиграл в лучах солнца, пробивающегося в сарай сквозь щели в досках. Иван Христианович с недоумением и испугом посмотрел на этот необычный инструмент.

– Видите ли, сударь, сапожником и скорняком работал. Тулупы, валенки, сапоги и прочую обувку чинил на каторге. Знаете, я тоже в прошлом дворянин из весьма старинного рода. Мой покойный папенька из тамбовских чиновников, коллежским секретарём службу закончил. Однако мне пришлось страдать и переучиваться. Голод не родная мамка, не пожурит, не накормит. Футляр вот сам сделал, из иркутской древесины. Эх, привык к этой безделице. Не раз мне выжить помогала, поэтому и достойна личного чехольчика, – как-то очень сердечно заявил беглый каторжник, сверкая усталыми голубыми глазами.

При этом он подошёл к Ивану Христиановичу, находящемуся в петле. Посмотрел ему в глаза и показал длинное шило. Тот скосил один глаз и передёрнулся от неприятного ощущения.

– Даже не думайте, что приятель мой из босяков незнамо каких будет. Александр Вениаминович Брыщ из старинного московского купеческого рода. Однако судьба вдоволь посмеялась над ним, уготовила не торговые лавки и коммерцию, а пустые амбары. Всё пропил отец, вчистую прогулял по публичным домам, карточным притонам и ресторанам. Тогда неудавшийся наследник пропитых капиталов, имея разбитной характер, сноровку и крепкую руку, решил восстановить утерянное имущество. Сколотил он ватагу из беглых солдат и воров да начал промышлять на московских трактах. Несколько лет всё сходило с рук. Построил Александр Вениаминович новый магазин, сладил красивый дом и уже собирался жениться. Однако его изловили и подвергли дознанию. Нещадно били и подвергали оскорблениям. От этого иногда к нему приходит нежданное веселье. После отправили долгим этапом на каторгу. Там его жизненный опыт пригодился: вместо того чтобы сгинуть, завоевал он почёт и уважение. Но судьбе было угодно дать новый шанс. Теперь он здоров, а впереди счастливое, свободное будущее, – вздохнув, закончил рассказ Витольд Людвигович.