У них будет жизнь

А уж их после длительных ливней было великое множество. Кривцовы не стали исключением: в резиновых сапогах выше колена, теплых куртках и с дождевиками на всякий случай, они двинулись в лесополосу за селом. Она находилась в пяти километрах от Преображенки, ее даже было видно из окон дома Кривцовых. Из их калитки нужно было повернуть налево и идти прямо по проселочной глинистой дороге, пройти пустошь, появившуюся после пожара, давно, лет 20 назад.

Это было место, окутанное тайной, каким-то недобрым чувством, множеством разговоров. Но по официальной версии большинства жителей села, живших в здешних местах давно, был тут дом, такой старинный, стоящий поодаль от села. Жила здесь одинокая женщина, муж её погиб на фронте, дети уж давно уехали в город, внуки навещали редко, дай Бог, раз в год! Ведь две дочери Зинаиды Петровны, так звали хозяйку дома, вышли замуж за военных, один зять служил на Дальнем Востоке, на границе с Китаем, а другой на Севере, за самым Полярным кругом. Самолеты с тех мест летали только в сезон, с мая по сентябрь, а то и ещё реже, раз на раз не приходилось, а поездом туда и вовсе никак. Вот и приезжали дочери с семьями только летом, да на пару недель, а то и всего на пару-тройку дней, по дороге на море.

Одинокая, сгорбленная старушка, ходившая с клюкой, маленькая ростом, полноватая, ловко справлялась и с огородом, и с козой, и с палисадником перед домом. Да вот однажды такая беда случилась: молния в дом её ударила, да всё дотла сгорело! И она вместе с домом. С тех пор красуется прямо за селом пустырь, бревна, почерневшие давным-давно, или растащили, или они сами сгнили под дождями и снегами, остался только едва узнаваемый опаленный пламенем фундамент, можно было на нём построить снова, да вот только сельчане – народ суеверный! Вот и пустовал участок много лет.

За ним было небольшое поле, а за полем тот самый фруктовый заброшенный сад, овеянный легендами и рассказами. Направо за садом тропка к Ведьминому озеру, а налево как раз лесополоса. Но Кривцовы поехали по объездной дороге на машине, чтобы вдоволь запасти грибов! Поэтому ни пепелище, ни сад они не проходили.

Кривцовы облюбовали небольшую полянку с краю, здесь они собирали урожай уже не первый год. Тут деревья как будто нарочно немного расступались, оставляя свободный пятачок, укрытый пышными папоротниками и низкорослыми клёнами – самосевками. Казалось бы, где здесь могут быть грибы? Да повсюду! Только нужно присесть и опуститься под эти самые клёны с папоротниками. А уж там, стройные, высокие, гордо стоящие на мощной светлой ножке ждали своего часа они – белые лесные грибы!

Буквально за пару часов Кривцовы заполнили все корзинки, что взяли с собой, ведь это самые большие из лесных грибов и места занимают много. Глава семейства, Алексей Дмитриевич, огляделся кругом, понял, что они ушли довольно далеко от того места, где начинали свою «грибную охоту», и дойти до автомобиля, чтобы «перевооружиться», проще несколько иным путем – через небольшой овражек. Несмотря на то, что место совсем рядом и дойти можно пешком, они поехали на авто, зная, как щедры здешние места на грибы.

В овраг этот, как правило, никто не ходит, так как в низине всегда скапливается дождевая вода, и грибы мигом сгнивают, прямо на ножке, а если и дожидаются прихода людей, то до того червивые, что ничего с ними не сделать! Не хотелось мужчине идти через болотце, но так было гораздо быстрее выйти к проезду, где стояла их машина. Он взял в руки корзину жены, позвал с собой сына, и они аккуратно пошли к машине, ступая так, чтобы грибы, оставшиеся на земле, не придавить, да и на корягу какую не напороться. Надежда Анатольевна осталась ждать их на пенёчке. В овраге тишина: только шум листвы, да крики какой-то птицы вдали – звенящая такая, лесная тишина. Сегодня весь лес словно ожил, кругом то дальше, то ближе слышны голоса людей. Немудрено, ведь ждали этого солнечного дня преображенцы, как праздника. Грибы, что маринованные, что замороженные, потом всю зиму очень радуют! А порой и вообще выручают!

А тут всегда безлюдно. Шли отец с сыном молча, уже немного уставшие, погруженные в свои мысли. Вдруг, неожиданно, где-то слева, захрустела ветка, будто кто прошёл по ней. А потом раздался тяжкий вздох. Дима ещё не понял, в чем дело, а вот папа его, признаться, аж вздрогнул, да так, что сердце чуть из груди не вырвалось. Кто тут может быть? А вдруг животное какое? Алексей Дмитриевич быстро обернулся. И увидел к своему удивлению на дне оврага людей, незнакомую ему семью. Мужчина был приметный: высокий, могучий, волосы длинные, в хвостик собранные, и борода знатная. Рядом женщина, невысокая, очень симпатичная и располагающая к себе каким-то добрым взглядом необыкновенно синих глаз. А с ними … Настя!

Дима сразу же узнал новую одноклассницу! Как–то машинально, не думая даже, помахал рукой.

– Здравствуй, Настя! – задорно крикнул он. Здесь так принято, все друг друга знают и неприветливо поздороваться при встрече, резко, грубо, или вовсе не сказать ни слова, нельзя!

– Она Анастасия, – резко ответил мужчина, стоявший рядом с ней, по всем признакам, это отец девочки. Не сказал, а прямо отрезал! А сама Настя, одетая в какое-то осеннее длинное пальто, совсем не подходящее для сбора грибов и прогулок по лесу, как всегда, кроткая и стеснительная, даже не смотрела на одноклассника. Вела себя так, словно очень боялась: По левому плечу сбегала длинная и широкая русая коса. Головы она не поднимала, так, что тонкий красивый носик виделся островатым, а ресницы непомерно длинными, такими, что, казалось, она вот-вот ими взмахнет и взлетит. Дима понял, что есть в этой девочке что-то такое, что заставляет сердце учащенно биться, что-то магическое, особенное. Но что сейчас происходит с ним, он не осознавал совсем. Ведь ощущения эти были незнакомыми, чуждыми и запрятанными где-то очень глубоко в душе.

Дима успел разглядеть за эти короткие мгновения, что девочка очень похожа на маму, честно сказать, просто копия. Разве что женщина, лет сорока на вид, была чуть полнее дочки. Но та же русая коса, точеная форма фигурки и чернильно–синие глаза! Сразу было ясно, красота в этой семье идет по женской родовой линии. Папа же был совершенно иным, с каким-то азиатским колоритом, резкими, словно рубленными чертами лица, высокими и ярко выраженными скулами, тёмными узковатыми глазами и длинной внушительной бородой. Очень незаурядной наружности! Минутная пауза повисла в воздухе, такая неловкая и неудобная.

– Ну, простите, Анастасия…красивое имя! Вам помочь? – вежливо и доброжелательно спросил отец Димы.

– Ничем нам помогать не нужно! Мы своей семьёй за грибами пошли! – также резко, низким звучным голосом, отказался от помощи мужчина. Это было как-то властно и резко.

– Хорошо, как знаете! – с улыбкой, просто и по-доброму свернул беседу глава семьи Кривцовых. Отец с сыном пошли дальше. Алексей Дмитриевич тихо продолжил беседу уже с Димой.

– Странная семейка, однако…надолго наверное не задержатся. Скажи, а ты её откуда знаешь, девчонку-то?

– Так она в наш класс перешла, к Тиму за парту села. Молчит все время, глаза прячет, нелюдимая она. Хотя очень приятная, воспитанная, скромная.

– Это понятно! Какой еще с таким папкой вырастешь!

Они дошли до машины, поменяли корзины и направились обратно, собирать грибы. Сегодня рискнули выйти не многие, у Кривцовых машина-внедорожник, а на другой после дождей было и не проехать! Поэтому они могли направиться в лесополосу, не опасаясь застрять. А многие побоялись. Кто-то вовсе не хотел идти после дождя, бушевавшего на неделе, мол, пачкаться и все такое… Поэтому грибов было прямо раздолье, собирай – не хочу!

Да и погода располагала: прохладный, но такой чистый, с оттенком морозца воздух очень бодрил. А солнышко, такое яркое и чистое, словно омытое прошедшими дождями, разливало меж ветвей деревьев свои яркие, хоть и холодные уже, лучики! Оно лилось, словно какой-то эликсир, словно концентрат радости! А попутно поджигало своим светом жёлтые и красные листья, делая их похожими на огоньки, яркими и радующими глаз!

Семья собирала грибы, быстро, шустро, на одном дыхании. Корзины живо наполнились и были погружены в авто. Уже около двух часов дня Кривцовы ехали по дороге в машине, полной грибов!

Едут тихонько, чтобы не растрясти урожай и видят, что семейка Насти бредет по обочине! Корзинки полные, да вот только…ложными опятами! Алексей Дмитриевич не выдержал, остановился, спешно выбежал из машины и встал прямо перед ними:

– Мужчина, слушайте, можете хоть посылать меня, но есть вот это я Вам не дам! Это ложные опята, да ведь верная смерть! – повисла пауза, отец Насти сначала было злился, как в народе говорят «скулы заходили». А потом осознал всё услышанное, помолчал, и приказным тоном сказал жене:

– Высыпь все за обочиной! Городские мы пока ещё, многого не знаем! Хорошо, что люди хорошие встретились!

У Алексея Дмитриевича прямо от сердца отлегло! Семью целую спасли. Папа Насти неожиданно продолжил речь.

– Спасибо тут мало, отблагодарю Вас, вот только подскажите, где живёте?

– Спасская, дом 1 – быстро выпалил Кривцов.

– На днях зайду обязательно! Поклон Вам низкий от всей семьи!

– Так может это, подвезти Вас? Потеснимся, места хватит всем! – попробовал дальше построить беседу папа Димы.

– Нет, мы своей семьей!

– Ну, как знаете, всех благ вам! – свернул разговор Алексей Дмитриевич.

Непряхин также невозмутимо, не меняя сурового неприветливого выражения лица, с тем же несколько злобным взглядом узковатых глаз, таким резким и властным, проводил своего благодетеля до машины. Алексей Дмитриевич быстро направился к авто, казалось, он шёл так, чтобы побыстрее расстаться с семьей Непряхиных. Всю дорогу до дома он возмущенно рассуждал:

– Нет, ну странные какие-то, дикие, нелюдимые, злые! Разве можно такими быть, это ж где слыхано! Своей семьей они пошли, ну вот езжай в чисто поле.

– Нет, ну тебе-то что, слава Богу, не соседи, а детей нам с ними не крестить! – не выдержала Надежда Анатольевна и начала сглаживать неприятную беседу. Семья приехала домой, день продолжился хлопотами с грибами, потом опустился быстрый осенний вечер с ароматом топящихся сельских бань, приятным ощущением спокойствия, теплым светом окошек домов. А там незаметно наступила новая рабочая неделя.

Дожди отошли. Начало холодать, задули холодные ветра. Над селом опустились ясные осенние сумерки, веющие прохладой и даже уже лёгким морозцем, ещё не способным превратить в лёд лужи, но ощущаемым на щеках, делающим воздух таким прозрачным и кристальным, свежим, слегка обжигающим. В такие ясные осенние закаты небо дышит холодом, такое васильковое и красивое, ветки деревьев, простившись с листвой, ярко очерчиваются на его фоне, хвойные деревья покрываются тонким слоем инея, едва заметным, придающим зелёным иголкам такой легкий оттенок синевы.

Именно в такой, удивительно ясный и прохладный вечер конца октября, раздался стук в дверь дома Кривцовых. На улице уже почти стемнело, Надежда Анатольевна была одна. Сын и муж ушли к бабушке и дедушке на другой конец села. Женщина встревожено вскочила с кресла в зале, накинула шаль на плечи и немного подождала, стук повторился, резкий и сильный. Она поняла, открыть придется, но никого в этот час она не ждала. Разве, что соседка, Екатерина Петровна могла наведаться, но она сперва всегда стучала в окошко дома, тихо и аккуратно, чтобы хозяева смогли увидеть, кто беспокоит.

Надежда Анатольевна подбежала к запертой двери, громко и четко спросила:

– Кто там?

С той стороны послышался низкий и грубоватый мужской голос:

– Владимир Николаевич, помните, Ваш супруг нам жизнь спас, про ложные опята сказал.

С того момента прошла пара недель, всё стало понемногу забываться, да и вообще круговорот ежедневных дел творил своё дело, унося всё дальше моменты вчерашнего дня быстро и беспощадно. Но она поняла, кто это, узнала сразу показавшийся знакомым голос и открыла дверь.

Цепочка на двери звякнула, замок щелкнул, дверь открылась и на землю разлилась тонкая струйка по-домашнему теплого комнатного света.

– Добрый вечер, простите, я одна, вот и побоялась открыть сразу.

– Понимаю, вот примите, в благодарность от нас! – мужчина протянул коробку с несколькими банками солений, варенья и домашней консервации. Сейчас он был спокоен и любезен. Даже, можно сказать доброжелателен.

– Ой, да что вы! Не надо, это ж, так сказать, жизнь! – смутившись и робко улыбнувшись, промолвила хозяйка дома. – Так может в дом, чайку горячего!

Непряхин мигом изменился в лице, выраженье его стало таким же агрессивным и неприятным, как тогда, он отшатнулся назад и добавил:

– Нет, я же говорил, у нас своя семья, да и вы одна дома, как можно! За помощь спасибо, а в остальном, не любим мы эти деревенские штучки, разговоры, посиделки! – он быстро выбежал за калитку и пошёл по дороге в сторону того самого выгоревшего пустыря.

Надежда Анатольевна на миг задумалась, куда же он может идти, там ведь пустошь, сад, озеро, да лесок! Ей стало одновременно любопытно и жутковато, но потом она почувствовала, как пронзительный холодный воздух осеннего вечера, ставшего совсем темным, начал покалывать руки и лицо своим морозцем, как-то пробирая уже все тело через халат и шаль, закрыла дверь, и снова погрузилась в домашние дела.

Так странно и интересно познакомились две семьи: Непряхиных и Кривцовых, к слову говоря для новосёлов это было первое, и, пожалуй, единственное знакомство, не считая школы у детей и редких выходов в магазин. Супруги не работали, они занимались только натуральным хозяйством.

Глава 5. Дождь

Серые, монотонные, туманные дни повисли над Преображенкой, потом листва совсем облетела, оставив на виду только тёмные ветки кустарников и деревьев, с которых каплями стекали дождевые потоки. Свет в окнах зажигался всё раньше, на улице было все темнее, по утрам вставать в школу все сложнее. Но на уроки хотелось, ведь в Преображенской школе было душевно, уютно и тепло. Добрые, родные преподаватели, они воспринимали учеников не просто как класс, работу, обязанность, а как своих близких. Ведь это село, и тут все знают друг друга: кто из какой семьи, у кого что произошло, кому и как сейчас живётся. Взгляд каждого учителя здесь был таким родным и добрым, что хотелось доверять этому человеку, делиться с ним сокровенным, не бояться его и не обижаться на замечания. Дружные маленькие классы, подобные семьям, школьный огород – всё родное и наполненное уютом. Школа здесь – это место, где всё знакомо с детства. От запаха сдобных булочек из столовой и неповторимых щей с квашеной капустой, до трещинки на оконном стекле в кабинете физики. Этот тёплый свет лампочек на первом уроке, который наполнял кабинет уютом, пока за окном темно… Эти скрипящие в коридоре полы, парты, портреты писателей в классе литературы… Это так ценно и неповторимо! Мы все по юности стараемся быстрее вырваться из провинции, к большой интересной жизни города, где, кажется, нас очень ждут, там так интересно и ярко, там столько возможностей! Но это только так кажется; как говорится, издалека видится, а при ближайшем рассмотрении всё по-другому. Нынешний мегаполис, неважно, большой он или не очень, это школа выживания, борьба за место под солнцем, череда возможностей, которые так сложно заполучить. А в целом, страшная машина, лишённая человечности и доброты, наполненная смрадом, духотой, каменными стенами и автомобильными пробками.

Но школьникам, стоящим на пороге взрослой жизни, всегда кажется, что там сказка, большая широкая дорога, по которой они придут к успеху. Не будет этой однообразности сельских улиц, тесноты человеческого круга, скромности и простоты развлечений, всё верно, там же город. Наконец, не будет тяжкого физического труда, к которому приобщают в селе уже с детских лет, этого огорода, к которому с весны до осени привязаны, как к малому дитю, а то и больше! Не будет! А будет красивая жизнь, легкая, яркая, веселая, с театрами, кафе, концертами, трамваями, а может, даже с метро, выставками, прогулками по улицам и красивым местам. Да, там же даже фонари горят всю ночь! Хоть до утра гуляй. Не то, что в деревне, где в ночь их отключают и всё вокруг наполняется непроглядной темнотой. Такой необъяснимой, похожей на чёрный бархат, который не разрезать до самого утра, не свернуть и не убрать в шкаф на полку! Эта темнота в детстве пугает, в юности завораживает, а в старости угнетает. Малому дитю кажется, что за ней что-то кроется, страшное, ужасное, то ли чудовище, то ли призрак, оно такое, давящее, окутывающее, от чего дыхание перехватывает. Особенно, когда дома уже все легли спать и только тишина струится ровным, спокойным потоком, подобным реке в погожий денёк. Она даже звенит, окутывая все собой, так же, как и темнота, заполняя пространство до того, что иного, кажется, в нем не остаётся. А потом просачивается холодный фонарный свет через холод оконного стекла, утром, ещё до рассвета, сворачивающий эту ткань темноты, как бы разрезающий её по кусочкам, означающий, что ночь прошла. Что новый день на пороге, с делами, заботами, хлопотами. Он безмолвно говорил о том, что время ночной паузы в жизни окончено, завершено, день сменил ночь, круговорот продолжается, это закон жизни, который не отменить, нравится нам это или нет, устали мы или стоим на самом старте, можем ли идти дальше или силы покинули нас.

В юности, в годы молодые, эта темнота несёт тайну любви, кружит голову от страсти, словно пряча за собой такое сокровенное, сокрытое от глаз посторонних, тайное, происходящее между двумя. А сколько бессонных ночей с младенцами на руках проводят матери, глядя на эту темноту за окном. Когда одна только полоска тёплого света из окна дома, где не спят мама и малыш, прорезает эту густую темноту, разливающуюся от посёлка далеко-далеко в поля, лесополосу, на дорогу, как бы поглощая все собой! И это окно – словно островок света, любви, заботы, а возможно, тревоги.

На закате жизни эта темнота пугает своей безысходностью, безграничностью, пустотой, ведь неизвестно, закончится ли она, сменится ли светом, или следующее утро, морозное и яркое, с переливающимся снегом, или же пасмурное и осеннее, плачущее, окутанное серой шалью туч, наступит уже без этого человека, так ждавшего полоску света на горизонте в конце той темноты.

А вот в городе, кажется, другое дело! Там даже ночь светлая, переливающаяся светом сотен фонарей! Полная шума, людей, голосов, светящихся вывесок и прочей мишуры!

Но на деле, это феерия суеты, бесконечного бега, взрослой и непростой самостоятельной жизни, учебы, поток новых и очень разных людей. Но это они поймут, потом, покинув родной дом и школу, живя среди чужих и незнакомых улиц, холодных каменных стен и злых, порой наглых людей, у которых иногда щепотки соли не попросишь. А гулять по улицам не будет ни сил, ни времени. Театры и кафе будут роскошью в силу своей цены. Жизнь в городе представится им неким бесконечным бегом в колесе, от учебы домой и обратно, с заходом в магазин. Вот тогда им будет сниться отчий дом, эта деревенская грунтовая улочка с фонарями, льющими теплый свет, скрипучая калитка, запах субботнего вечера, когда во всем селе топятся бани. И они будут вспоминать именно эту трещинку на стекле, эти скрипучие полы, а главное, этих людей – ровесников и учителей, односельчан…И будут приезжать в родное село, вдыхая именно здесь полной грудью этот прозрачный воздух, зайдут в родную школу, всем нутром ощущая – моё, родное!

А пока серое ноябрьское утро заволакивало тусклым светом всю Преображенку: словно нарисованное масляной краской на картине, серые разводы туч покрывали собой небо, тяжко нависая над горизонтом; казалось, что оно вот-вот ляжет на землю, придавив село. Утихал моросящий с ночи дождь, оставлявший тонкие, резкие и очень ровные линии на стекле, словно чёрточки от прикосновения пера. Урок обществознания был скучным: пожилой учитель Андрей Романович Лесневич был человеком спокойным, говорящим монотонно и медленно, отчего очень хотелось спать. Особенно сложно было выдержать его урок сейчас, ранним ноябрьским утром, да в такую хмурую погодку. Невысокий, немного сутулый старичок медленно передвигался по небольшому кабинету, ходя из стороны в сторону с учебником в руках. Он рассказывал тему урока так, словно читал сказку на ночь малолетнему ребенку. Глаза сами собой слипались. Вот и мои веки убедительно стремились навстречу друг другу, глаза видели всё туманнее, мысли путались, а сознание отдалялось, казалось, что всё происходящее уходит куда-то далеко.

Именно в это серое, монотонное, окутанное сном утро, случилось нечто очень важное.

Казалось бы, вот молодой человек, Дмитрий, сын простых, интеллигентных и трудолюбивых людей, шестнадцати лет от роду. Безумно любящий свою малую родину – Преображенку, свою семью, своих друзей. Знающий, кем хочет стать в этой жизни. И не знавший до недавнего времени этого сильного чувства, овладевающего им полностью, привязывающего к другому человеку столь сильно, что ты уже не в силах отказаться от него, перестать думать о нем, быть с кем-то другим.

И теперь мы поведём рассказ об этой паре, о славном парне и о той, что одним взглядом своих прекрасных, синих глаз, подобных сапфирам, в огранке длинных, волшебных ресниц, не просто околдовала или очаровала, а навсегда изменила его жизнь, разделил её на «до» и «после».

Дмитрий – молодой человек, до этого утра, казалось, знавший свою будущую жизнь на ближайшие пару лет, словно уже прочитанную книгу. Организованный, привыкший всё планировать и заранее решать, в это хмурое, до невозможности серое, тусклое, какое-то пресное на вкус утро, пережил такое сильное, просто огромное потрясение, о котором даже подумать накануне не мог.

И виной тому она – Анастасия. Прекрасная, неповторимая, девочка с глазами ангела. Пепельно-русые кудри до пояса, белая, похожая на персик кожа, лучезарная, какая-то неземная улыбка. И глаза, такие добрые и непорочные, как у ангела. Дмитрий понял, что никогда не забудет её взгляд.

Он впервые пронзил Диму тогда, на линейке первого сентября, когда она пришла в школу. Очаровал, просто приковал к себе. Дмитрия жгло чувство ревности ко всем, душа просто тлела от него, сердце, казалось, сгорало, подобно свечке, плача и растворяясь без остатка. Она была красива, магически, волшебно великолепна. Красива не только телом, но и душой, не такая, как все.

Как же юноша разглядел душу? – наверное, спросите вы. Да очень просто: в том же взгляде, поступках, делах. В её кротости и скромности, доброй, даже по-детски наивной улыбке. Её нескончаемой доброте, больше чем огромной, подобной широкой реке, расстилающейся от берега к синей бесконечности своей глади. В её покладистости, чистой и правильной гордости, которая отражалась не в высокомерии, капризности, наглости, а, напротив, в умении не унижаться, не идти на недостойные поступки, не считать кого-то хуже себя, не продаваться за какие-то блага жизни. Она никому не подражала, ни с кем не соревновалась, никогда не выпрашивала что-то у кого-то. А сама шла к поставленным целям, всегда предпочитала труд лёгким и порочным путям, неспокойные дни безразличию, равнодушие проявляла только к человеческой наглости и злобе, к тому, на что даже тратить свою душу не стоит. Никто не видел её слез, она не смущала других своими переживаниями, считая это единственно правильным поведением при обиде. Не обвиняла других в своих неудачах, воспринимая их, как некий путь к самосовершенствованию. Не клянчила, не требовала, не падала ниже человеческого достоинства. Но всегда была отзывчива к чужой беде. Лишнего не говорила, не хвасталась, не играла ролей перед кем-то, не старалась быть похожей на кого-то и не творила себе кумиров. Она не осуждала, словно знала уже тогда то, что пока не ведал никто. А именно то, что жизнь наша не написанная книга, не созданный идеальный сценарий и цветов в ней гораздо больше, чем только черное и белое. Она уже тогда понимала своей юношеской, не взрослой пока душой, что в бытие нашем есть миллион оттенков серого, каждый из которых мы не в силах познать сразу, понять, как он смешивается на палитре этого мира. Маленькая и хрупкая, но с духом орлицы, сильная и смелая. Да, такой она и представилась Димке в те осенние дни, с каждым из которых он узнавал её всё больше и больше.

Ее хрупкую, нежную, хрустальную душу надо было хранить изо всех сил, чтобы она смогла с ней такой, без шрамов и рубцов, без ожогов и жгучей боли дойти до последнего своего дня! Ведь такие души редки и уникальны, как что-то утерянное человечеством в процессе движения к прогрессу, будущему, новому. К сожалению, обладатели таких душ всегда неприметны, они не требуют к себе излишнего внимания, а точнее жалости, не вымогают блага мира через приспособленчество и уловки. Не добиваются своего слезами, истериками, ультиматумами. И даже когда больно и плохо, идут легко, с гордо поднятой головой, даже если сердце в осколки, душа в клочья, а внутри нет уже ничего, кроме черной, адской боли. Именно поэтому окружающие говорят про них – «сильные», не понимая, что стоит за этой силой. Какая невыносимая боль, испепеление души, которой так сложно потом возродиться из этого пепла и расправить крылья. Обижая, топча, разбивая эти души, другие не понимают, что это, как разбитая чаша, прежним никогда не станет! Осколки можно склеить, но шрамы-то останутся. И нет волшебной мази, чтобы исцелить следы душевных ран.