Приворот для неудачника

Прожил пес на нашей точке около трех лет, благодаря Тому, я подружился с аборигеном Филимоном…

За год этот еще крепкий, хитрый кривоногий старик выудил из меня достаточно всевозможных припасов, продуктов, охотничьего снаряжения и много чего… Думаю, на целую зимовку для нескольких человек хватило бы. Никого и ничего старый ненец вроде бы и не боялся. С Томом до поры, напрямую, Филимон не встречался. Пес нервничал при появлении местных, злобно и оглушительно лаял, зубами норовил уцепить за полу малицы, и по совету Саши собаку я закрывал в другую комнату.

Филимона терпел я долго, присматривался, не мог определиться с характером деда, считая: если постигну суть души такого необычного, яркого человека, то и с остальным народом подружусь…

Приехала ненецкая семья впервые ко мне зимой; я глянул в окошко и рот раскрыл, одеты, как на картинках в книгах по географии. Названия одежды не сразу запомнил; сокуй, бокари, малицы сшиты из меха оленя, украшены орнаментом, расшиты бисером – красиво; олени, нарты, длинный хорей в руках у каюра, – все удивительно, все ново. При первом знакомстве аборигены ведут себя довольно нахально… так сказать, проверка на прочность; в подпитии бывают и нагловаты. Необходимо быстро адаптироваться к условиям, в которые тебя, нового человека, ставят изощренно, коварно и умно: не нервничай, но и не отступай, не поддавайся на провокационные выпады, и все наладится. Наверное, угадалась мне та линия, которая позволила подружиться со всеми, кто заезжал ко мне на точку. Не сразу, конечно, но оградил себя от разного рода посягательств. От белого русского человека в поведении требуется немного: он обязан быть человеком слова.

Присматривались ко мне и по-разному донимали… тот же Филимон, приехал как-то пьяный, требует горячего чая, и чтоб с сахаром, и чтоб хлеб с маслом.

Я ему в ответ: «Тут тебе не ресторан, а я не официант». Филимон ногами затопал… слюной брызжет, кулаки сжимает. Том отсутствовал, мышковал где-то, но голоса услышал. И как подслеповатый дед увидел чуть не за сотню метров наметом несущегося Тома? Минуту назад пьянющий, требовавший еще и вина, Филимон в несколько секунд оказался возле упряжки, мгновенно распутал оленей, подхватил под мышку хорей, лихо скакнул в нарты, но подвели неловкие кривые ноги, заплелись меховыми бокарями, и он упал с нарт, попав рукой в петлю сбруи. Олени рванули через кусты, дед, запутавшись в постромках, волокся за ними. Я схватил Тома, кинул в домик, закрыл дверь и бросился за упряжкой. Слава богу, олени сразу же и застряли в кустах; задыхающегося деда еле выпутал из непонятного мне обилия ременной упряжи, пригрозил, чтоб отныне наезжал только трезвым, сегодня успел, а завтра, кто его знает, пьяных мы с Томом не любим…

Подействовало… Думаю, и до этого Филимон больше куражился, чем пьян был, что ни говори, а скучно в тундре… поиздеваться над новым человеком – все какое-то развлечение. С дедом мы сдружились, не раз выручали друг друга провизией, делились хозяйственными мелочами; выпивая по два чайника кипятка с крепкой заваркой, говорили много и долго… интересный, мудрый старик.

На четвертый год, к весне, Том заметно сдал. Пес стал плохо есть, лежал в домике, тяжело, натужно вздыхая. В какой-то день, пошатываясь, он перешел в холодную пристройку. Теперь не вставал днями, и к пище не притрагивался, чуть попьет водички, подняв голову, опустит ее, и такая тоска в глазах… Сжав зубы, я уходил в тундру. До последнего дня по неотложным делам пес под себя не ходил, выбирался на улицу. Покидала его жизнь долго, уже и глаза затуманились, и дыхание стало редким и прерывистым, но, покачиваясь, поднимется, выйдет, справит легкую нужду и опять на смертное ложе…

Ночью шел по реке лед, шумела растревоженная вода, со стоном скрежетали избитые половодьем льдины. Долго не спалось, утром, встав, я осторожно открыл дверь, позвал: «Том, Том»… Нет, не шевельнул пес ухом, не дрогнула ни одна серая шерстинка…

Положил я Тома на тальниковые ветки, уложенные на старую, но еще крепкую небольшую льдину, оттолкнул ее от берега, долго стоял на берегу, провожая исчезающий в туманной весенней дымке ледяной катафалк…

Просто мечта

Рассказ

Очередной выпуск военных училищ происходит осенью, вот и наше летное училище не изменило этой традиции, мы покинули стены альма-матер глубокой осенью 1974 года.

Первый морозец сковал хрупким льдом небольшую лужу у проходной КПП училища. Я стоял с небольшим чемоданчиком и смотрел на эту лужицу… ступить на ледок или обойти? Не было в сердце ни радости, ни разочарования, только неясные вопросы и тревога. Как и любой человек, решив, казалось, трудную задачу и, предвкушая заслуженный отдых, успев только перевести дух, я вдруг понял, что этого отдыха не будет. Вот и небольшая лужица, как окошко в неизведанный мир, вдруг легла передо мною непреодолимой преградой. Где-то я слышал… решай задачи по мере их поступления. Глубоко вдохнув уже заметно освежающего разгоряченное горло воздуха, решительно шагнул вперед, ледок жалобно хрустнул, нога тут же испуганно отпружинила от съежившейся от холода серой земли, толкнула меня вперед, и я решительно зашагал к железнодорожному вокзалу.

После некоторых раздумий я выбрал для дальнейшего прохождения службы Дальний Восток, Приморский край. Тем более, желающих переместиться за десять тысяч километров оказалось мало. Хотя так завораживающе описывал прелести Приморского края капитан второго ранга, преподаватель морской тактики. Половина часа шла лекция, остальное время подполковник рассказывал об уссурийской тайге, о водах Тихого океана, и так завораживающе звучали его рассказы, что ни у кого не возникло сомнений, куда мы отправимся после выпуска.

На третьем курсе я благополучно женился, успел стать и папой. В штабе авиации получили распределение в далекий гарнизон, расположенный на берегу залива Петра Великого, предтечи Тихого океана. Поэтому добираться до гарнизона пришлось очень непросто. До Приморья двенадцать часов в воздухе, самолет Ил-18 – турбовинтовой, шум от моторов неимоверный, до самолета четыре часа на автобусе. Не описать всех трудностей, с какими мы столкнулись, добираясь с таким несмышленышем до места службы через всю страну. В гарнизон доставила нас дребезжащая, как старое ведро, и неимоверно раскачивающаяся электричка. Ночью выгрузились на каком-то полустанке, темно и тоскливо. Даже сквозь сумрак ночи выбеливались зябкие необъятные снежные просторы, темнели сопки. У их подножия взблескивали редкие огоньки. Тоскливо и грустно, но сын не давал нам загрустить, накопилась куча мокрых пеленок, успевали просушить в самых невероятных условиях: и на морском вокзале на батареях отопления, и на ветру из окна электрички. Предвкушая окончание пути, аккуратно перепеленали малыша у дежурной по станции; она растерянно стояла, наблюдая, как сын успел напрудить на пульт управления, и отчаянно закричала, когда он вознамерился обкакать и ее флажок. Парень натужился, громко затрещал…

– Да что ж такое, засранец тут! Это кого ж нам привезли? – рассмеялась. – Ну, защитничек! – покосилась на нас, добавила. – Папаша-то, чай, посправнее будет?

Наконец приполз дежурный автобус, в чистом морозном воздухе вонь от копоти солярного двигателя, сбивала дыхание. Загрузились быстро, еще быстрее выгрузились возле пятиэтажки, темень – хоть глаз коли. Но все ж увидели, что это недостроенное здание. Вопросов не возникало – быстрее бы определиться. Переночевали с грехом пополам, согревались электрообогревателем, при помощи его и пеленки сушили, даже перекусили. Утром в штабе полка получили дальнейшее указание – следовать в отдаленную часть на берег залива Петр Великий. Стояли у ворот штаба полка, растерянно оглядывая окрестности. Гарнизон, хоть был и заснежен, казался гол и суров. Съежившиеся могучие ветлы зябли под блеклым небосводом, прикрывая от нашего взгляда взлетную полосу. Урча, прополз снегоочиститель. Уже слышался звук запускаемых двигателей дежурного вертолета. Начинался рабочий день, мы стояли уставшие и безразличные, ждали будку, в которой нас доставят к окончательному месту службы. Кажется, нет предела человеческому терпению. Железная будка с трудом вместила офицеров, возвращавшихся в далекий гарнизон после какого-то совещания. Два часа тряслись по кочковатой промерзшей дороге.

Поселили нас в холостяцкое общежитие. Уже был вечер, комендантша нашла свободную комнату. Окно было без стекол. Тут же все исправили, молодые офицеры забегали жеребцами, окно заткнули подушками, притащили обогреватель, сводили меня в буфет, благо он еще работал. Когда я вернулся в комнату, сын радостно лепетал, свирепо суча ногами, и он устал до невозможности. В комнате тепло и уютно, мы перекусили, и встал вопрос с туалетом. Конечно, для жены это оказалось серьезной проблемой. Ребята показали мне это недоразумение, по-другому трудно сказать. Дощатое строение висело над глубоким оврагом, крепилось оно к рельсам. Мальчишку оставить нельзя, попросил однокурсника проводить супругу, посторожить. Он взял фонарик, как бы в овраг не упасть. Кто-то крикнул: «В туалет лучше ходить днем». Жена вернулась сама не своя:

– Ой, как страшно, ой, как мы будем жить! – запричитала молодая женщина, которая мужественно перенесла все трудности пути. А тут сдалась, но, опять же, сын не позволил долго причитать. Материнский инстинкт все личные проблемы отодвигает на потом, главное – ребенок. Захлопотала, заворковала, и все хорошо, парень успокоился, уснул. Уснули и мы. На следующий день переселились в гарнизонный домик, квартирка с отоплением, но без удобств, ведро для туалета самая неудобная роскошь. Но есть вода и электричество, отопление.

Первое время о любимом спорте не думал серьезно. Просто не хватало времени. Вновь прибывшие носились по гарнизону, высунув язык, друг за другом. Получали летную форму, сдавали зачеты на допуск к полетом. Постепенно мы снижали темпы адаптации, появилась возможность приглядеться к гарнизону. Домики гарнизона расположились в котловине между невысоких сопок, рядом небольшое озеро, кишащее гальянами и ратанами. Сопки густо заросли лесом. Чуть отступив от каменистой россыпи, раскинулась белая гладь залива. Я даже успел выйти на эту каменистую россыпь, постоял, всматриваясь в горизонт. Виднелась далекая гряда леса, зарево от большого города Владивосток ярко освещало небосвод. Красиво… и зимой красота, дух захватывает от осознания того, что ты на краю земли.

Чуть освободились от первоначальных забот. Хотелось узнать, как тут обстоят дела со спортом. Оказалось, в гарнизоне в приоритете у летчиков волейбол, потом бильярд. Волейбол я любил, но зима, снег на площадке… Бильярд в доме офицеров, хорошая игра, но к серьезным видам спорта я его не относил, да и помещение не топили, холодина жуткая, играть можно было только в перчатках.

Через некоторое время мне удалось раздобыть двухпудовую гирю… Демобилизовался офицер – крепко подпивал, скандалил с командирами, ну, они решили избавиться от скандалиста. Хотя, если он и спохватился, – не туда попал – легальными способами уйти из вооруженных сил было почти невозможно, тем более из авиации.

Хотя ошибаюсь, был у меня друг на первом курсе, Коля Белоусов. Коля искренне считал, что ошибся он, поступив в военное училище: военные летчики мало летают, ограничены в выборе летного задания, только от сих до сих. Внутренняя свобода руководила его поступками. Ему казалось, на гражданке он будет свободен в выборе своей деятельности. Он мечтал летать много, очень много, он просто бредил этим. И Коля упорно шел к своей мечте, летать как можно больше, написал рапорт на отчисление из училища. Лучший ученик курса теоретического обучения. Очень неохотно, но рапорт удовлетворили, чем он обосновал свою просьбу, я не знаю, но Колю отчислили со второго курса. Через два года, солдатиком, отслужив два года в армии, он поступил в гражданское Краснокутское летное училище. И если учесть, что до поступления в училище он отслужил в ВМФ полтора года, плюс, за его мечту отслужил срочную два года. Потеряв три с половиной года, он закончил Краснокутское двухгодичное училище и приступил к самостоятельным полетам где-то в Сибири. Для кого-то синица в руках – счастье, а кому-то и журавль в небе проходной этап. Получил ли Коля удовлетворение? Это его жизнь, мне не удалось задать ему этот вопрос, не пересеклись наши дороги. Так что рассуждения вроде того, что романтика подвела с жизненным выбором – поспешил, не подумал основательно – она имеет право на жизнь. Нам так отвечали государственные мужи, отвечали просто и доходчиво: государство на тебя столько сил и денег потратило, а ты?… Коля может и ошибся с выбором профессии, но не я.

Начитавшись книг, мечтал о военной профессии с юных лет, и хотелось мне быть и моряком, и летчиком. А судьба распорядилась, и стал я морским летчиком. Главное сильно хотеть, знал я этот постулат теоретически и вот оценил его, как свершившуюся несбыточную мечту детства и юности. Начитавшись книг, я с самозабвением вырезал из сосновой коры корабли, самолеты и играл в песке на краю картофельной ямы. Мои мечты, которым не суждено сбыться, – я так считал – не омрачали удовольствия от игр. Я не загадывал, кем буду, детские болезни, порок и ревматизм сердца не позволяли моим мечтам и хотелкам воплотиться в жизнь. А реально воплотить свое увлечение спортом в жизнь мне удалось.

Жили в сосновом лесу – последний дом на улице. Выбежал на крыльцо поутру, и звон птичьих голосов, запахи соснового бора накрывают тебя. Тут же, между двух сосен – лом, это перекладина, подтянулся, подъем переворотом и побежал в школу через сосновую рощу. Зимой на тропке можно было увидеть следы разных зверушек, даже следы лося не раз встречал, а уж лис, белок, зайцев видел видимо-невидимо. Тем более, я увлекался в это время книгами Бианки, и звериные следы читал с увлечением. Ружья не имел, поэтому чтение звериных следов было моим увлечением. Часто бродил на лыжах по заснеженному лесу, уходя далеко от дома.

В то время увлекался многими видами спорта, неплохо бегал на лыжах. Не было спортивной дисциплины, которая бы меня не интересовала; экономя на школьных обедах, я покупал книги по боксу, борьбе, штанге, легкой атлетике. Искал в библиотеках книги о спорте, у меня скопилось достаточное количество книг по многим видам спорта, спорт я боготворил и готовился после школы поступать на спортфак в пединститут.

Но кроме упорства, данных у меня к некоторым видам спорта было недостаточно, и, как ни странно, меня они увлекали особенно сильно. И к моему любимому виду спорта – тяжелой атлетике, я генетически подходил меньше всего: худощавый, высокий, с не очень хорошей координацией. В Твери на вступительных экзаменах в пединститут на спортивный факультет, а мы сдавали квалификацию на стадионе Химик и там же тренировались, услышал знакомый грохот падающей штанги. Как загипнотизированный подошел к зданию, пытался даже заглянуть в окна. Стоял, с дрожью в сердце слушал грохот железа за окнами, но так и не решился зайти. Кто ее знает, как бы сложилась моя жизнь, посвяти себя спорту. Но я выбрал летную карьеру, романтику, и даже не я выбрал, а она меня выбрала.

Прошла жизнь, и задать себе вопрос, ошибка ли в том, что не тот путь выбрал. И хотел бы исправить? Вопрос этот вполне естественен, и задать его себе, конечно, обязан всякое живущее на земле разумное существо, и вывод серьезный от этого вопроса напрашивается. Жизнь уже почти прошла, сожалеть о неверно выбранном пути можно, но бесполезно. Я думаю, весь наш земной путь предначертан. Нам не дано распоряжаться своей судьбой, хотелось бы попробовать, а что бы там было? Вздыхаю с сомнением. Мне кажется, ничего хорошего, слишком много оказалось у меня скелетов в шкафу. Я эту жизнь прожил очень трудно. И даже загадывать о другой не решусь.

На вступительных не написал сочинение, но успел сдать квалификацию, и когда забирал документы, вдруг, стоящий у стола подтянутый мужчина обратился ко мне с предложением подать документы на факультет физики-математики. Я не растерялся, хотя не был готов к такому вопросу. Равнодушно проговорил: «А я же не написал сочинение». «Пусть тебя это не волнует, ну? готов?» Я коротко ответил: «Нет, не готов!» Оказывается, был способен на решительные поступки, хотя всю жизнь считал себя мямлей. Конечно, глупо! Судьба давала шанс получить высшее образование, заняться любимым делом. Не оценил или не понял, что мне предлагали? Но кто знает, чем эти поступки нам аукнутся.

И с чего я решил лететь домой на самолете? Почему? Кто подсказал? Деревенский парень, видевший самолет только в кино и на картинках. В парке прочитал объявление, расписание на авиарейсы, нашел рейс в Великие Луки, посчитал деньги, чуть дороже, чем автобусом. Все было ново, интересно. Посадка в самолет, кукурузник показался большим и грозным, загудел, задрожал, покатился, плавно взлетел и ровный гул, дрожь ушла, я приник к иллюминатору, ох какие необыкновенные виды. Но укачало быстро, уже не до видов, выдержал приступы тошноты. А потом этот опыт пригодился. В армии тренировал вестибулярный аппарат, крутился, вертелся на тренажерах: колесо, лопинг.

Служил в десантных войсках в штабе дивизии телеграфистом ЗАС (засекреченная аппаратура связи). На стадион бегал каждую свободную минуту. Об училище не думал. Начальник штаба дивизии, майор Стекольников, моим земляком оказался… Тверской. Предложил поступать в вертолетное училище в Сызрань. Пятилетним мальчишкой я впервые увидел вертолет, ребята вертолетчики приземлились у нас в деревне на горе у гумна. Все сбежались к диковинной птице. Моя мама, задиристо посмотрев на земляков, подошла к летчикам, попросила покатать ее, молодые ребята, летчики, заулыбались,

– Не струсишь, не выпрыгнешь? Парашюта запасного нет…

– Ага, сами испугались? – отчаянно засмеялась мама.

– Ну, садись! – командир смешно пошевелил аккуратненькими усиками, откинул сиденье. Мама испуганно бросилась в толпу. Под общий смех и я бросился за ней. Этот эпизод остался в моей памяти на всю жизнь.

На предложение земляка я согласился, не мечтая поступить, даже не замирая сердцем, ведь оно у меня больное, и легкие не в порядке, но пару месяцев от службы отдохну, тоже неплохо. А получилось по-другому, благодаря спорту, сердце оказалось в норме без всяких отклонений. Да и ребят приехало, таких же, как я, деревенских, неопытных, много, и служивших в армии достаточно. Мы поддерживали друг друга, но и разбитные, городские волновались не меньше, все ж не на блины к теще приехали. И вот так, не веря в себя, прошел медкомиссию в училище, сдал экзамены, зачитали приказ о зачислении.

Лежа в койке, перебирал все перипетии, со мной произошедшие, вспомнил пророческие слова профессора-медика в Ташкенте, там проходил предварительную медкомиссию. Он давал заключение; узнав, что учился я слабовато, задумчиво проговорил: «Все у тебя есть, не сомневаюсь, летчик ты будешь хороший, но этого мало…» А чего мало? Теперь нахожу неочевидный ответ – добившись результата, я часто отступал, бросал когда-то увлекательное дело. Искал, за что бы снова взяться со рвением. В училище увлекся спортивной ходьбой, за лето выполнил первый взрослый разряд. Зам по физкультуре уговаривал заняться всерьез, но как-то не срослось. Не понимал тренировочного процесса. Со штангой все ясно, спортзал, тренировка. А тут, стадион, шоссе, а зимой? Хотя по шоссе разок прошелся. Ходили курсом на какое-то мероприятие за пятнадцать километров. Когда назад возвращались, я выпросил у старшего, зама по строевой, разрешение пройти вперед спортивной ходьбой. Попыхтел старательно, ребята подошли через час. Это вот по поводу, что легко дается? Пропадает интерес и задор.

А железки меня завораживали, они упирались. Не понимал ведь ничего в этом виде спорта. Даже собственный вес – сопливый вес, в армию шел пятьдесят восемь килограмм при росте сто семьдесят четыре сантиметра, какая штанга? Но дома еще начал упираться. Вначале утюг взялся на счет поднимать, потом швейную машинку, а потом с ребятами поехали на велосипедах на стрельбище. В десяти километрах от поселка военный городок, и у них в лесу оборудована стрелковая позиция. Полазили, посмотрели, набрали гильз, пуль, и я увидел сломанную тележку, которая возила мишени. Бегала она по рельсам с помощью железных катков с осью. Я быстренько доломал ее, пристроил на велосипед и через пару часов уже пыхтел на огороде, двадцать пять килограмм она весила. Первая моя штанга! Затем притащил от больничной полуторки передний мост. Машина военных лет, свое отслужила, ее разобрали, двигатель увезли, а рама с приводами ржавела на больничном дворе.

Все то, что походило хоть немного на штангу, я пристраивал для тренировок. Собирал железо по всей округе. Катки от трактора ДТ-54 повесил на железный лом, вот и штанга! Столько сил было затрачено, столько упорства приложено к овладению этим видом спорта, и ради чего? Кое-как научился делать жим, потом и рывок освоил, толчок плохо получался. Уже в военном училище более опытные товарищи – ходил в город на тренировки – неназойливо подсказывали, как правильно выполнять упражнения. А я еще и упертым оказался, все по-своему, по-деревенски, но постепенно все ж овладел техникой правильного подъема штанги. Видел, что одной упертости в тренировках не хватало, снаряд плохо слушался меня. Результаты были неплохие, но росли очень медленно. Но потихоньку, помаленьку дело пошло. Особенно удавался жим с груди.

Поехал на округ, потом первенство Поволжья, потом и Россия. Замахивался на рекорд России среди юношей по жиму. Командиры ворчали… «Ты же летчик, загрубляешься, чувствительность к управлению сложным летательным аппаратом пропадает. И пропуски занятий в училище твое карьере летчика пользы не принесут…»

Я слушал, но делал по-своему. А то, что штанга загрубляет, не в военном училище, а уже в боевом полку я почувствовал. Если полеты на следующий день после тренировки, управлять вертолетом сложнее. Особенно на висении работа ногами дается с трудом. Но это было позже. Месяца через три после прибытия в гарнизон, проходя мимо ремонтной базы, в кустах, увидел кучу старых аккумуляторов, остановился, осмотрел эту кучу, штук сто валялось. На каждом вертолете их стояло по два, негодные сбрасывали сюда, а потом увозили на утилизацию, поэтому с разбором надо было поспешить, свинца много, выплавлю диски.

Я задерживался после службы, разбивал аккумуляторы, набирал свинца в рюкзак, тащил домой. Дома плавил на плите в кастрюле, вставлял палку посредине – отверстие для грифа. Неделю труда, и у меня получилась штанга на шестьдесят килограмм и разборные гантели по тридцать килограмм. Кто может объяснить, что заставляло меня этим заниматься? Вроде бы пустая бесполезная трата времени! Но если на вечернем небе зажигаются звезды, значит это кому-то нужно. Только так можно объяснить мою блажь.

А затем я разжился настоящим снарядом. Однажды летом возвращался из города в гарнизон под утро, Погода была прекрасная, птички пели, кругом все благоухало невозможными запахами. И путь мой пролегал через спортивный лагерь, я не стал его обходить, пошел через него, кругом палатки, а посредине помост и штанга на нем, рядом блины. Потерял я разум, в течение часа я перетаскал все это хозяйство к дороге, пока спортсмены дрыхли, спрятал в придорожной канаве, прикрыл мхом, а вечером приехал на дежурке, все загрузил в кузов и… Снаряд, никелированный снаряд сто тридцать килограмм на полянке под окнами общежития!

Летом мы вылетали для полетов при минимуме погоды в отдаленные гарнизоны. Жили кто где. Мы в старой школе. Осенью перебазировались в гарнизон, подальше от береговой черты в глубине материка. Туда же привез и штангу. Но серьезно приступить к тренировкам не смог. Служба в части властно заняла и мое служебное время, и свободное время. Полеты на корабельных вертолетах являются одними из самых сложных полетов на летательных аппаратах. Полеты над морем вне видимости береговой черты и естественного горизонта являются полетами по приборам. Физически очень выматывают, а посадки на корабль… на ходу, да еще ночь. На долгие годы я отложил свое увлечение тяжелой атлетикой. Демобилизовавшись, приехал в город, где учился, где ходил в секцию, первым делом нашел эту секцию в школе, в подвальном помещении. Так увлекся тренировками, что даже праздники не могли меня заставить пропустить занятия, гости сидят за столом, а я… извините – меня ждут. Через пять лет я отправился на север за длинным рублем, какового я так и не увидел. Может где-то и есть места, в которых легко платят деньги, но мне такие не встречались. Я там в первую очередь отправился на поиски зала, где можно заниматься тяжелой атлетикой. Спортивный комплекс назывался «Заполярник», там был шикарный зал, где я обрел друзей, на первых порах они оказали мне неоценимую помощь. И с жильем помогли, и с работой. Вот так я пронес через всю жизнь это увлечение. Избавился от многих болячек, от радикулита, обрел верного помощника в борьбе с вредными привычками. На пенсии, вернувшись в родные места, занялся тренерской работой. В контейнере пришли вместе со мной гири, гантели, штанги, тренажеры, всего этого хватило, чтоб создать хороший тренажерный зал. Множество детей прошло через этот зал, надеюсь, и их детям будет знакома дорога в спорт.