Синдром Адели. Кровь и слёзы. Твой единственный лучший друг – голос в голове

– Что это сейчас было? – стали мы с девочками приходить в себя после этой сцены.

– Заселиться не успели, а на нас уже накричали.

– У неё нервы после первой смены сдали, – сказал голос в моей голове.

– По ней видно. ПМС как и у Влады.

Разумеется, своему «голосу в голове» я отвечала исключительно в своих мыслях. Её всё равно ведь кроме меня никто не слышит.

– Собираемся на полдник! – послышались голоса вожатых.

– О, смотрите, море оказывается тоже видно из нашего окна! – сказала я девочкам, внимательно вглядевшись. Вид был просто потрясающий. Неожиданно для комнаты санатория, где, казалось, кроме закрытого балкона, о котором нам рассказывали, что его безуспешно пытаются открыть каждую смену, ничего не было, перед нами открылось большое окно с панорамой гор, моря и аквапарка. Может, отдых здесь будет не таким уж и плохим? Нас вывели в коридор.

– Мы сейчас пополдничаем и придём. Резинка есть? – Эммилия зашла в нашу комнату и обратилась ко мне.

– Нет.

– Совсем нет?

– Совсем.

У Влады были короткие волосы, Полина всегда ходила с хвостом, а я терпеть не могла никакие причёски и принципиально отказывалась использовать резинку. Вожатым я, естественно, не могла признаться в этом, поэтому прибегла к хитрой стратегии: каждый раз, когда Лев Михайлович давал мне резинки, я их выбрасывала.

– Аделя, где твоя резинка?

– У меня её нет.

– Я же только вчера её давал тебе!

– Я её потеряла.

И так каждый раз. Рано или поздно у него закончатся резинки, и мне разрешат ходить без них. Однажды он дал мне особую резинку, совершенно не похожую на предыдущие. Если раньше это были маленькие, тоненькие, разноцветные резинки, то эта была большой, чёрной, сделанной из пластика и больше напоминавшей браслет.

– Подожди, не выбрасывай её! – сказала мне Влада.

– Зачем? Мне она не нужна.

– Ну оставь её мне, я буду носить!

Я отдала эту резинку Владе. Она надела её на руку и с тех пор носила как браслет. Наконец, у Льва закончились резинки. Но он не сдался и попросил кого-нибудь отдать мне свою. Резинку мне дала соседка по комнате. После возвращения с полдника в первый день я зашла в туалет и погрузилась в свои мысли, не замечая происходящего вокруг.

– Ты там умерла? – крикнула мне Влада. – К нам тут ещё девочки заселились, они тоже хотят в туалет.

Я вышла из туалета и легла на свою кровать. К нам переехали три девочки – Карина, Арина и Соня. Арина и Соня были знакомы ещё с поезда, а Карина, похоже, никого не знала.

Арина заняла третью кровать возле Владиной, Соня – двухъярусную (Полина спала на второй полке, а Соня – на первой). Карина поначалу не успела ничего занять. Но позже какой-то мужик сделал из кровати Арины двухъярусную и пристроил дополнительную полку, где стала спать Карина.

Теперь получилось, что только у нас с Владой были обычные кровати, а остальные жили на двухъярусных. В целом наши соседки были неплохими, мне даже понравилось с ними жить.

Карина дала мне резинку для волос в столовую, которую я потом положила в беседке и забыла. Однако ей, казалось, было всё равно – она больше не упоминала об этой резинке. Теперь каждый раз в столовую мне волосы заплетала Влада своей любимой чёрной резинкой, которую она всегда носила с собой. Только один раз она забыла её в кармане шорт.

В первый вечер после заселения мы собрались в беседке. Эммилия, как выяснилось, сама любила нарушать правила. Например, она была с распущенными волосами, хотя раньше говорила, что они всегда должны быть собранными. Нам она тоже разрешала ходить с распущенными волосами, но в столовую все обязаны были их собирать (включая её саму).

В зимнем санатории было похожее правило – мне разрешали просто убирать волосы под кофту. Я попробовала сделать так и здесь, но не получилось. Мне сказали, что волосы нужно обязательно собирать.

– Почему некоторые парни обращаются ко мне на «ты»?! – начал свой монолог Лев Михайлович.

В общем, нам еще раз напомнили, что мы обязаны обращаться к вожатым только по имени и отчеству и на «вы». «Если кто-то еще раз обратится ко мне на „ты“, мы всем отрядом пойдем к администрации лагеря», – грозно пригрозил он. После этого они рассказали о теме нашей смены.

В этом лагере каждую смену была своя уникальная тематика. Например, в 2024 году первая смена была посвящена космосу. Все отряды назывались планетами (к примеру, двадцать первая планета), а дружины имели собственные названия: старшая дружина – «Серебряная галактика», младшая – «Золотая галактика».

Вторая смена 2024 года проходила в стиле джунглей, где дружины назывались лигами, а отряды – командами (старшая лига, двадцать первая команда). Третья смена была в стиле «Города мастеров».

Мы были в лагере в 2023 году. Во второй смене дружины назывались факультетами (в третьей стали институтами, в четвертой – детективными агентствами), а отряды – орденами.

– Наш отряд – двадцать первый, – сообщил Лев Михайлович.

– Что?! Двадцать первый? – удивилась я. В санатории, где мы были с Кирой, было всего одиннадцать отрядов, и они распределялись по возрастам. Здесь же система была противоположной: в первых отрядах – самые младшие, в последних – самые старшие.

– Сюда приезжают дети со всей страны, поэтому много отрядов, – объяснила Влада.

– Как у нас называются дружины? Факультеты? – уточнила я.

– Ордены, кажется, – ответила Влада. Но тут правильно услышала я: ордены – это отряды, значит, у нас был двадцать первый орден.

Порядки в лагере были строгие, как в детском саду. Нас ставили парами в строй (к счастью, со мной была Влада, и мы всегда вставали вместе). По территории мы могли передвигаться только с вожатыми, они же водили нас в столовую и обратно в корпус. Самостоятельное передвижение по лагерю категорически запрещалось. Да, это сделано для безопасности детей, но мне непонятно, зачем это нужно для пятнадцатилетних. Во-первых, территория не такая уж и большая, во-вторых, даже если бы она была огромной, у меня есть телефон, я в любой момент могу позвонить. К тому же, охрана везде, и я точно не выйду за пределы лагеря (да и смысл? Если сбегу, что мне делать одной в чужом регионе? Я живу почти на другом конце страны и вполне достаточно взрослая, чтобы понимать, что сбегать – нельзя). Почему подросткам нельзя передвигаться самостоятельно? Более того, из-за того что уходить от вожатых запрещено, мы были вынуждены целый день проводить с отрядом. Даже в школе такого не было. Начиная с пятого класса, мы самостоятельно ходили в столовую и могли перемещаться по школе. А здесь, независимо от возраста, будь тебе десять или пятнадцать, к тебе все равно относятся как к маленькому ребенку, только что закончившему детский сад. Даже тихий час здесь напоминает детский сад. Я не могу понять, что может нравиться подросткам в этом месте (возможно, тем, кто скучает по детскому саду)? Лично для себя я поняла, что лагеря – это не для меня. Нам, к счастью, повезло с вожатыми, но чаще всего это просто заносчивые студенты. Особенно когда смотришь, как другие вожатые обращаются со своими детьми, и видишь их посты в социальных сетях… я ещё больше благодарю вселенную, что попала в отряд именно к нашим. Особенно зная, что Эммилия – светлый человек. Но даже несмотря на это, на первой смене у неё сдали нервы, и она вела себя агрессивно. Всё время срывалась, слово сказать было нельзя – сразу начинала кричать. Но тем не менее, она никогда никого не оскорбляла. Это и отличало её от других педагогов и людей в целом, которые при малейшем поводе сразу начинают оскорблять. Хотя Лев Михайлович тоже никого не оскорблял (но я заметила, что он во многом пытался копировать Эммилию).

Я в какой-то степени её даже боялась. Точнее, боялась не её саму, а разговаривать с ней. Боялась, что скажу лишнее слово, и она опять разозлится. В этом не было её вины, но я не хотела ругаться и лишний раз давить на нервы, поэтому старалась делать всё, что она говорит. Убирала телефон, когда она просила.

Было ещё одно странное правило: мы все обязаны носить головные уборы. Это правило касалось и вожатых, которые тоже всегда их носили. По иронии судьбы, больше чем причёски, я ненавидела только головные уборы. Последний раз я надевала кепку летом 2020-го, когда мне было двенадцать лет. Головные уборы постоянно лезут на лицо, и голова ещё больше потеет, поэтому летом я их не ношу. Когда Лев Михайлович заставлял меня надевать головной убор, я делала это только при нём, а когда он отворачивался – сразу же снимала. Но когда просила Эммилия – надевала по-настоящему. И почему же я её слушаюсь…?

До конца смены осталась неделя. И вот настал тот самый день… я всё ещё помню его во всех подробностях. Ночь с тридцатого июня на первое июля.

– У нас уже июль. Лето, можно не так быстро! – Писала мне мама, добавив плачущий смайлик. У нас в Туапсе было ещё десять вечера, а в Уфе время на два часа позже, и у них уже двенадцать ночи.

– Мама, чем я хуже Влады? – Сегодня был самый дикий день не только за весь отпуск, но и за всю мою жизнь.

Мы ездили в Геленджик, смотреть водопады. Я порвала свои сандали. А потом у меня началась паническая атака.

У Льва Михайловича была странная привычка. Каждый раз, когда мы собирались в беседке, он хватался руками за столб посередине и начинал крутиться вокруг. Все над ним смеялись в такие моменты. «Обнимите дерево лучше! Оно силы даёт, а столб – холодный». А мне было совсем не до смеха. Смотря на эту картину, в голове непроизвольно всплывало воспоминание.

Лето 2021-го. Мне тринадцать лет, и я только окончила шестой класс. Мы с Самирой на даче, стоим возле магазина. В руках держим мороженое и сухарики.

– Я хочу найти работу, – важно заявляет Самира.

– Зачем тебе работа в двенадцать лет?

– Чтоб деньги были!

– Я как понимаю, это та самая работа, которую ты нашла?

– В смысле? А… – возле магазина стоял огромный столб. Всё это время Самира держалась за него и крутилась вокруг, рассуждая о работе. – Да, я работаю!

– Сейчас какая-нибудь бабушка мимо пройдёт и точно заплатит тебе за эту работу! – Мы засмеялись.

Сегодня, тридцатого июня 2023 года, после возвращения с водопадов, мы должны были выступать. Каждый отряд подготовил свою песню. Выяснилось, что все в нашем отряде из одного города (даже вожатая), только Лев Михайлович был как аутсайдер. Эммилия Махмудовна заставила нас петь известную в нашем городе песню на башкирском языке. В автобусе, всю дорогу до лагеря, мы с Владой учили текст песни. Каждому из нас приклеили на грудь символ курая (национального музыкального инструмента), вырезанный из бумаги.

После обеда Эммилия поставила весь отряд на уличной сцене (где обычно проводилась утренняя зарядка для девочек), и мы репетировали нашу песню. Получалось настолько плохо, что нам разрешили выступать под «Минус песни» и просто повторять слова. Эммилия просила петь припев как можно громче. Она не была строгой – скорее мягкой и снисходительной. Практически ничего от нас не требовала.

«Аделя, пойдём, встань здесь». Девочки позвали меня к себе. Это было удивительно. Впервые в коллективе ко мне нормально относились и предлагали встать рядом. В школе одноклассники, наоборот, отсаживались, если я садилась рядом.

«Хорошую песню поёте!» – к нам подошла женщина, работница этого места. Оказалось, она тоже приехала из нашего региона. «Из Стерлитамака кто-нибудь есть?» – никто не ответил. В нашем отряде все приехали из столицы.

Когда женщина ушла, мы продолжили репетицию. Из всего отряда громче всех старались петь мы с Владой. «Влада молодец!» – хвалила её Эммилия Махмудовна. Влада?! В смысле «Влада молодец»?! Нет, я не спорю, у неё хорошо получалось, но я могу поклясться, что мы пели на одном уровне. Да, у Влады голос громкий, а у меня – тихий. На её фоне меня просто не слышно…

Так было всегда. В школе меня не воспринимали как отдельную личность. Для всех я была просто тенью Влады. В начальной школе классная руководительница всегда обращалась к нам «Влада». «Влада, что вы делаете?», «Влада, идите сюда!». Ни «девочки», а именно «Влада». Она нас обеих звала Владой…

В детстве я этому значения не придавала, только сейчас поняла всю сложность этой ситуации. И сейчас всё повторяется. И, кажется, будет повторяться всегда. Только с Самирой я могла чувствовать себя собой. Мы были одним целым. Совершенные противоположности, но этим и дополняли друг друга. С другими подругами не было такого. Я просто не чувствовала себя индивидуальностью.

Вечером, после дискотеки, мы все собирались в беседке. В ту ночь Влада сидела вся в слезах. Она легла мне на плечо.

– Что случилось?

– Сейчас, – Она немного успокоилась и начала говорить.

В двадцать шестом отряде (оказалось, наш отряд далеко не самый последний. Всего их было сорок. Какие-то умники вообще пронумеровали свой отряд 666-м, но это, видимо, такой странный прикол у них) была девочка, с которой Влада очень хотела подружиться. И сейчас она плакала из-за того, что смена почти закончилась, а она с этой девочкой всё никак не решается заговорить.

– Да всё будет хорошо, не переживай. Сможешь ты с ней заговорить ещё. Завтра точно сможешь!

– Ты в меня веришь?

– Конечно! Главное, чтобы ты сама в себя верила.

– Нет, я не смогу, я боюсь!

– Хочешь, завтра я с тобой на дискотеку схожу, вместе к ней подойдём?

– Ты же терпеть не можешь дискотеки. Никогда на них не ходишь.

– Ну один раз ладно, так и быть схожу ради тебя.

– Спасибо! Покажи свой рисунок.

Во время дискотек я сидела в беседке. В этот раз Эммилия отправила меня в кружок рисования. Я нарисовала компанию наших друзей с дачи (Яну, Настю, Самиру).

– Что случилось? – К нам подсели двое самых активных парней из отряда. Тот самый рэпер и его друг.

– Ничего не случилось, отстаньте! – Влада явно не хотела с ними разговаривать.

– Ну мы увидели, что ты плачешь. Нам тебя жалко стало. – Влада не стала им ничего говорить.

После того, как нас отвели обратно в корпус, Влада вышла на балкон и продолжила плакать. Наши соседки по комнате стали спрашивать, что у неё случилось. Им она решилась сказать правду.

– Серьёзно, из-за этого плакать?! – Карина засмеялась.

– И ничего здесь смешного! – Я терпеть не могла, когда люди обесценивают чужие проблемы. Эгоистичные создания. Им плевать на всех, кроме себя! – Я понимаю тебя, Влада. У меня тоже была такая ситуация. Я пыталась поговорить с человеком, который много для меня значил… Но она меня стала избегать.

– Карина? – Мою лучшую подругу в детском саду звали Кариной.

– Нет, Карина была хорошей. Мы просто перестали общаться со временем. Это нормально.

– А кто?

– Самира.

Мы спустились на балкон второго этажа, чтобы не пересекаться с людьми из нашего отряда. Подошла вожатая отряда, живущего на этом этаже.

– Что вы здесь сидите? Скоро отбой.

– У нас человеку плохо вообще-то. – Она что-то ещё добавила и ушла.

Как можно настолько эгоистично относиться к плачущему ребёнку. Ещё педагог называется… Всё больше убеждаюсь, что нашему отряду больше всех повезло с вожатыми. Мы ещё немного посидели и поднялись обратно к себе на этаж. У старшей и средней дружины отбой был в десять вечера (или в двенадцать ночи по уфимскому времени), а у младшей дружины – в 21:30. Подъём у всех начинался в восемь утра (или в десять утра по уфимскому времени). Мы зашли в комнату и сели на свои кровати. Рэпер с другом пришли к нам и сели рядом с Владой.

– Может, тебе воды принести?

– Не надо. – Она явно не горела желанием с ними разговаривать.

Они всё равно сходили в столовую за стаканом и принесли ей воды (в коридоре стоял кулер). Потом они долго уговаривали её, что она замечательная и весь отряд её поддерживает. Таких слов даже мне никто не говорил.

– Не все. Диана считает, что я плохая.

– Диана?! Да она же только всех раздражает. Не стоит её слушать.

Я не выдержала, вышла из комнаты и села на скамейку в коридоре. Время уже было позднее, но я не хотела никого видеть. Мне нужно было побыть одной.

– Мама, почему я хуже Влады?

– Ты ничем не хуже. Зачем ты так говоришь?

– Почему все замечают только её?! Два дня назад я плакала, а все только косо смотрели, а её, видите ли, «жалеют».

– Дочь, прекрати. Ты не хуже. Не надо злиться на Владу.

– Да она тут при чём, я на Владу не злюсь.

– У меня такое ощущение, будто ты её ненавидишь.

– Я её не ненавижу. Она не виновата, я рада, что её поддержали. Я злюсь на людей, которые замечают одних и игнорируют других. Это несправедливо.

– Да, несправедливо.

Сегодня во время репетиции мне написала Самира: «Помоги мне. У всех есть друзья, у меня – нет. Мне плохо» – и прислала скриншот переписки, где кто-то сказал, что не хочет больше дружить. Я не умела поддерживать в переписке, поэтому спросила у мамы, что можно ответить. Параллельно на меня ругались, чтобы я не отвлекалась. Да подождите вы, тупые люди, мне не до ваших песенок! Эгоистичные создания.

– Я бы на твоём месте вообще ничего не стала говорить после того, как она с тобой поступила.

– Да не одноклассница, а Самира – моя сестра! – Подруга кажется, она совсем забыла про моё существование.

Мама попыталась придумать мне текст вроде: «Всему своё время, у тебя ещё будут друзья!». Банально, но я не знала, что ещё сказать. Потом я всё-таки попыталась добавить свои слова. В ответ получила только «Спасибо». Надеюсь, ей хоть немного это помогло. И вот в этот же день, только уже ночью, я сижу на этой проклятой скамейке, а моя мать – единственный человек, которому я могла высказаться, – не смогла ответить ничего, кроме тупого соглашательства.

– Чёрт возьми, как же я всех ненавижу! – с горечью я отложила телефон и разрыдалась.

Мимо меня кто-то прошёл. Я услышала тихий вздох. Девушка села рядом, обняла и поцеловала три раза. Первые два поцелуя были спонтанными, а перед третьим она немного замедлила движение, словно раздумывая, но всё же поцеловала. Она издавала множество нежных звуков.

– Что случилось? – В её голосе звучало искреннее сочувствие. Она крепко прижала меня к себе.

– Мне надоело, что все всегда замечают только моих подруг. – Весь день я была на грани слёз. На самом деле я просто скучала по Самире и осознала это только после той ночи. Когда я начинала плакать, соседки спрашивали о причинах, но я молчала. Просто отвечала: «Всё хорошо». Даже Владе. Наверное, потому что сама не понимала, что меня так расстраивает. Но этой девушке почему-то захотелось рассказать придуманную причину. Вспомнилась сегодняшняя репетиция, где Эммилия обратила внимание только на Владу.

– Может, я виновата? – Мне было настолько плохо, что я не вникала, с кем говорю. Я чувствовала энергетику людей, а у этой девушки она была необычайно чистой, и мне казалось, что ей можно довериться. И тут я вслушалась в голос… со мной сидела… Эммилия?!

Глава четырнадцатая. Судная ночь

Что, серьёзно?! Эммилия… Никогда бы не подумала, что эта на первый взгляд резкая девушка может быть настолько нежной. И она ведь поняла, что обидела меня, обратив внимание только на Владу.

– Мне очень нравится, как ты танцуешь, – буквально два дня назад она действительно делала мне комплимент о том, как я красиво танцую.

– Так всегда происходит. На фоне моих подруг я всего лишь тень, которую не замечают. Люди меня сторонятся. Говорят, что я странная.

– Странная? Почему?

– Не знаю. Это то, что они сказали.

– Мне не кажется, что ты странная. Единственное: ты часто уходишь из отряда, но это не странно. Может быть, тебе кажется, что мы этого не замечаем, но мы всё замечаем! – На самом деле как раз наоборот. Когда я была в лагере с Кирой, ни один вожатый не замечал моих уходов. – Давай в строю будем идти парой?

Во время нашего разговора в ближайшей комнате постоянно доносился шум. «Так, парни!» – Эммилия несколько раз делала им замечание, но они продолжали шуметь. «Подожди, пожалуйста», – она очень тихо и ласково обратилась ко мне и подошла к той комнате. «Парни! Я ваши телефоны сейчас заберу!!!» – закричала она своим привычным агрессивным тоном, затем вернулась ко мне. «Видишь, какой я могу быть? Я не злая, просто иногда приходится вот так». – в этот момент во мне что-то перещелкнуло. Я увидела её в совсем другом свете. Но за тот вечер мы так и не посмотрели друг другу в глаза. И её лица во тьме совсем не было видно.

Куда вы выходите всё время?! Отбой так-то был. – Парень с дредами вышел в коридор и прошёл мимо нас.

– Я за водой. А что случилось? – Он посмотрел на мои заплаканные глаза.

– Ничего не случилось, мы разговариваем. Ты за водой хотел пойти? Иди.

– Да…

– Иди.

Он взял пластиковый стаканчик, налил воду и прошёл мимо нас. Мы с Эммилией внимательно проводили его взглядом и продолжили разговор, когда он зашёл в комнату.

– А в отряде тебя никто не обижает?

– Меня – нет, они Владу травят.

– Владу?

– Да. Выкрикивают ей оскорбления, унижают, один раз даже в душ ломились.

– Спасибо, что рассказала.

– Меня раньше травили. В детском саду, в школе. Из-за того, что я «странная». Я боялась выходить на улицу, другие дети выкрикивали оскорбления и кидались снегом. У меня была подруга, она единственная всегда заступалась. Защищала меня ото всех, готова была пойти против всего мира вместе со мной. Она учила, что всегда нужно постоять за себя.

– А сейчас она где?

– У неё появились другие друзья, я ей больше не нужна.

Я разрыдалась ещё сильнее, и Эммилия крепче прижала меня к себе.

– Эммилия Махмудовна, у нас Аделя пропала! – Влада в одном топе выскочила в коридор. А я только подумала о том, что они даже не заметили, что я ушла из комнаты. Влада ошарашено посмотрела на меня – заплаканную, сидящую рядом.

– Аделя? Я не знаю, где Аделя. Ты знаешь, где Аделя? – она посмотрела на меня. Я покачала головой и… улыбнулась. Улыбнулась сквозь слёзы. – На улицу, наверное, вышла, сходи поищи. – У неё было странное чувство юмора, но мне почему-то действительно было смешно. – Нормально всё, у нас разговор по душам, иди в комнату.

Влада ушла. А ведь действительно… уже давно был отбой, и Эммилии наверняка нужно было идти на планёрку. Она ведь как раз шла в сторону выхода перед тем, как увидеть меня. А она сидит тут… со мной. Если бы начальство об этом узнало, ей бы наверняка влетело. Ребёнок не спит после отбоя, а она вместо того, чтобы работать, сидит со мной и разговаривает.

– Если тебя ещё будут буллить, давай… ты напишешь мне? «Эмма, они снова меня трогают», мы будем вместе думать, что с ними делать», – сказала она и немного помолчала. – Давай, я с тобой полежу? – Она подняла руку, как бы показывая, что возражения не принимаются. – Я хочу этого.

Она действительно взяла меня за руку и отвела в комнату. Её вообще не волновало, что скажут мои соседки? Ну значит и меня не должно волновать. Я не против. В голове сразу же всплыли воспоминания. В детстве я всё время просила маму полежать со мной перед сном. Она отказывалась. Отправляла папу. Он со мной и лежал, и читал сказки. А мне нужна была не он, а мама. Она говорила, что не хочет со мной лежать.

Эмма зашла со мной в комнату. Я носила специальные ночные линзы. Нужно было надевать линзы на ночь, снимать утром, и весь день у меня было хорошее зрение. Пока я надевала линзы, она вышла из комнаты. Я почему-то была уверена, что она блефует и уже давно вышла из корпуса по своим делам. Моя мама так часто поступала: укладывала меня спать, говорила, что доделает свои дела и посидит со мной, но в итоге я просто засыпала, не дождавшись её. Я уже надела линзы и увидела в дверях Эмму. Она вздохнула и подошла ко мне. Я хотела лечь спать в том же платье, в котором была, но она настаивала, чтобы я переоделась.

– Вот увидишь, тебе самой станет легче. У тебя есть шорты?

– Нет. – Единственные шорты, которые у меня были – розовые, в которых я приехала. Но они выглядели неопрятно, поэтому я сказала, что их нет вообще.

– Ну спи тогда в трусиках.

– Нет, я нашла шорты. – Я всё-таки взяла те розовые шорты и достала из чемодана первую попавшуюся футболку. Эмма тем временем расправила мою кровать.

– Почему у тебя нет постельного белья?

Сегодня утром мы относили простыни в прачечную, и после того, как нам дали новые, я убрала их в шкаф, потому что в тот момент было лень застилать постель, а к вечеру я и вовсе забыла об этом. Да, получилось неловко… Эмма застелила кровать за меня, а я ушла в туалет переодеваться. Не успела я зайти, как она уже стала стучаться. Хорошо, что я догадалась закрыться. Я быстро оделась и вышла к ней.