Грибники – 3. Покормите мертвого кота

Эйзен помолчал еще, обдумывая.

Аргументы механика походили на удар топора, отсекающего от любой картины мира все, что, по его мнению, не работало. Эйзен подозревал, что у этого человека даже не мировоззрение, а только скелет мировоззрения. Но зато титановый.

– У Всевышнего есть приоритеты, – подумав, возразил он. – Просто это высшие приоритеты, и они непостижимы для нас. И ему не важны наши оценки друг друга. Да и существует Господь вместе со своими приоритетами на другом уровне.

– Тогда ему оценки важны, – внезапно увлёкся Джафар. – Потому что если он смотрит нашими глазами на нас самих, и если он, как сказано в писаниях каноничных и не каноничных, верен принципу созидания, то ему хорошо уже от того, что он инициировал нашу дискуссию и побудил нас мыслить. Это должно его радовать на всех уровнях.

– А тебя это радует? – ревниво спросил Рэнни. Он не хотел оставлять Творца в одиночестве и переживал за судьбу его вклада в общее дело.

– Да, – просто ответил Джафар.

Эйзен почесал подбородок.

– Но в этом случае, – продолжил он, – твоя радость от нашей беседы все же значит для него больше, чем предвкушение клошара, купившего бутыль портвейна. И тут мы выходим к общеизвестной максиме о том, что оценивает Господь не нас, а наши молитвы и возвышенные устремления.

Джафар кивнул.

– Возможно, они его самого и создают. Ремонтируют, как кирпичную стену.

– И создал Джафар Бога по образу и подобию кирпичной стены, – улыбнулся Рэнни.

Эйзен покосился на него с некоторым хоть и ироничным, но все же осуждением. Жестоко, считал он, подкалывать Джафара вот так, на пустом месте, просто за образ его мыслей. Вредно и полностью лишено такта.

– Употребление мною грубых метафор, – привычно парировал Джафар, – может входить в список непостижимых приоритетов Создателя. Иначе он не позволил бы мне ими пользоваться.

Рэнни засмеялся.

– А еще, – продолжил Эйзен, – я часто думаю о грехе недеяния. Об опыте недеяния. Многие слышат: пассивное добро хуже, чем зло. Но ведь иногда недеяние – как раз-таки добро. Вспомните «того, который не стрелял». Возможно… возможно зря мы с вами исследуем барьеры? Если оттуда мы принесем не только вредно-полезные грибы, но и общую погибель человечества?

Джафар шевельнул лежащим на подлокотнике пальцем, привлекая внимание.

– У меня опыт недеяния так себе, – признался он. – Но зато большой опыт вины. И он побуждает меня спросить у тебя следующее: а если для того, чтобы спасти человечество от будущей гибели, мы должны вызвать огонь на себя и справиться с ним в одиночку? Не обращаясь к человечеству? Оно мало что умеет и уж тем более само себе добра не хочет.

– Так и я ему особого добра не хочу, – заметил Рэнни. – Зла, правда, тоже.

– Трудно найти более подходящего кандидата для великой миссии, – промурлыкал Джафар. – А ты, Эйзен? Какую судьбу ты подаришь человечеству?

– Если попадется приличная – оставлю себе. Я герцог, у меня есть право первой ночи.

– Судьба может найти тебя и днём, – напомнил вредный Джафар, ткнув в него пальцем.

– Меня как-то раз и смерть нашла днем, – припомнил герцог. – Но по дороге потеряла.

Джафар с усмешкой покосился на него со своего места у холодильника.

– Думаешь, человечество сумеет так же?

– Думаю, нет. Оно тупо умрет, но, к сожалению, не полностью.

– Я выживу, – грустно кивнул Рейнольд. – Исключительно для того, чтобы остаток жизни глубоко страдать от одиночества.

*

…Чуткий сон Кристины прервался от тихого стука в дверь.

– Крис?

С трудом разлепив веки, она увидала Эйзена, просунувшего голову в комнату.

– М? – спросила она.

– Вопрос девятый, – прошептал Эйзен, бесшумно лавируя между спальной мебелью и в итоге садясь на пол рядом с диваном. – Как снять проклятие?

Кристина напрягла память так, что ей показалось – голова сейчас треснет, и прочие девушки проснутся.

– Ну… это просто: нужно поехать на то самое место, где его сделали и провести ритуал снятия.

– В любое время года?

– Без разницы…

– А ты его знаешь?

– Да блин… Я всю книгу знаю. Гнедич пропал, а книга-то осталась.

– Спасибо, милая!

Эйзен тихо поднялся и исчез за дверью. Последняя фраза, которую Кристина услышала, засыпая, звучала так:

– Рэнни, а вот скажи нам: на дачу твоей бабушки можно как-нибудь доехать зимой?

Глава 2. В гостях у проклятия

Дорога на «фамильные земли» бабушки господина Клемански оказалась длинной, более трех часов по трассе и еще полтора – по проселкам. По мере продвижения к цели за окнами «ситроена» мелькали все более депрессивные названия населенных пунктов: Глушь, Негуляево, Колдыбино, Безраздольное, Суровое, Нижние Смуты. Ехали впятером – Марина отказалась – мол, плохо себя чувствует, укачивается в машине, и вообще такие авантюры ей не по нраву. Полина сослалась на работу, однако координаты места потребовала – мало ли что. Экспедиция не возражала: во-первых, одной машиной легче ехать, чем двумя, во-вторых, места для ночевки могло не хватить, а ночевать они точно собирались. Кроме того, сказала Полина, будет, кому их спасать, если вдруг пропадут – например, проклятие всех поглотит.

Где лежит проклятие, и как его снимать, толком никто не знал.

– Странный предмет, оставленный в странном месте, помеченный необычными знаками, – цитировала Кристина по памяти книгу Гнедича, – может нести на себе символы, непонятная мне связь между которыми способна пагубно влиять на адресата. Разрывать эту связь сразу нельзя; следует установить порядок, в котором этот странный предмет был собран и повторить действия в обратном порядке, не создавая, а последовательно разрушая незримые сочетания составляющих «проклятый» предмет элементов. При этом адресат может начать мешать…

– Не буду я мешать! – донеслось с места рядом с водителем.

– Так Гнедичу и передам, – кивнула Кристина. – Когда помру…

– Нам еще долго? – спросила Данка. – Уныло тут как-то. Вон, Кристинка аж помирать собралась.

– Следующей поворот налево, – ответил Рэнни.

Повернув, они оказались на склоне широкого холма, за которым открывалась заснеженная долина, пересеченная мостом, а за мостом, на подьеме, темнели на снежном фоне первые дома и указатель населенного пункта – «Чернорыбово».

– Ни хрена ж себе названьице, – сказала Данка.

– Да мы как-то привыкли, – вступился за свою вотчину Рэнни.

Пункт оказался не особенно населенным. Грунтовая дорога, являвшаяся его главной улицей, была проходима исключительно по причине своего высокого, почти космического расположения. По впалым же ее бокам залегли глубокие сугробы.

– Дорогу мой отец сделал, – оживился Рэнни, – когда разбогател. Мы по ней и ездили… о, вот здесь Витек Картавый жил… вон, из двух домов печной дым идет… а вон там, через два участка от правого дыма – жила Люська-Кожура…

– Почему Кожура? – спросила Кристина.

– Любила с яблок кожуру счищать и есть. А Витек был вовсе не картавый, просто фамилия была Картаполов.

– А странный у тебя батя, – заметила Данка. – Другой бы просто детей вместе с тещей за границу отправлял. Ну, по крайней мере у наших богатеев было так принято.

– Мой батя сам из-за границы, – вздохнул Рэнни. – Дед-то у нас поляк. Ну а отцу там очень не нравилось. Хотя за границу мы тоже ездили. Но чаще в поселке лето проводили… Яш, вот здесь направо… да… и до леса.

Место, где они остановились, представляло собой широкий дорожный тупик. Справа, если спуститься, из снега торчал деревянный забор, за которым располагался двухэтажный домик с верандой. По левую сторону, чуть подальше, тоже раскинулся чей-то участок, с темным домом квадратного сечения, похожим на низенькую башню, окруженную плодовыми деревьями. А впереди, за тупиком, чернел спящий сосновый лес.

– Минутку, – предупредил Джафар и тут же аккуратно развернулся, запарковав машину к лесу задом, к выезду – передом.

На случай, если придется драпать, тревожно подумала Кристина. Прочие тоже не спрашивали, видимо, с мерами предосторожности по умолчанию согласились.

Лопату для снега они взяли с собой, поэтому, расчистив проход до калитки и после, успели разгрузиться засветло.

Внутри фамильное жилище состояло из узких сеней с вешалкой и умывальником, кухни с большой русской печью и двух задних комнат, одна из которых являлась кладовкой, где лежали дрова.

– Это я их привез, – сказал Рэнни. – Лет десять назад.

Джафар взял одно полено, снял со стены топор и, придвинув к себе лежащую на полу доску, отколол первую щепу.

Через пять минут в печке уже разгорались язычки пламени, а Кристина нарезала в тарелочку взятые с собой бургеры. Рэнни проверял наличие электричества – оно работало и даже включило гостям висящую под потолком лампочку в стеклянном, молочного цвета абажуре. Эйзен пытался настроить снятую со стены гитару, обжигаясь об ледяные колки и дуя на пальцы.

– Все-таки согреть ее надо, – заключил он, аккуратно вешая ее на место.

– Это Аськина, – обернувшись, сказал Рэнни. – Свою я отсюда давно забрал.

Бросив на него беглый взгляд, Эйзен поднял стоящую на столе сахарницу с розовым цветочком, заглянул в нее и констатировал:

– Слежался.

И полез в нее ручкой от вилки – разбивать. Вилка выглядела серебряной.

– Интересно, – ни к кому особо не обращаясь, пробормотала Данка, – а телек работает?

Модель телевизора относилась к девяностым годам прошлого века – черный, с выпуклым стеклом и рогатой антенной «Панасоник», умещающийся на маленькой квадратной полочке.

– Его тоже хорошо бы сначала согреть, – заметил Джафар, однако Данка его проигнорировала. Пульт, естественно, не работал, поэтому она подошла и нажала на черную блестящую кнопку.

Гулкий пластиковый щелчок, потрескивание статических разрядов, свист нагревающегося кинескопа – все эти звуки словно бы вернули всю компанию в далекое детство, когда никаких плазменных панелей еще не продавалось.

Экран мигнул, засветился, еще раз мигнул, и на нем проявилась пасторальная картина: старого образца комбайн работал в желтом поле, убирая какие-то созревшие злаки. То ли рожь, то ли пшеницу.

– …центнеров с гектара, – раздался за кадром хорошо поставленный голос дикторши. – Так же вчера, на заседании пленума Верховного Совета СССР были рассмотрены…

– Что?!

Первой отреагировала Данка. Подошла и нажала черную кнопку с буквой «Р» и плюсиком.

– …в аэропорту его встречали: товарищи Алиев… Громыко… Демичев, Долгих…

На экране появился седой подтянутый господин в бежевом костюме.

– Это же Эрик Хоннекер! – прошептал Эйзен. – А что по другим программам?

Данка невозмутимо нажала плюсик еще раз.

– …генеральный секретарь Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев…

– Охренеть, – восхитилась Кристина. – Давайте ужинать под центнеры с гектара. А твоя бабушка, – повернулась она к Рейнольду, – явно была ценителем советского стиля. И много у нее такого?

– Это не запись, – сказал Джафар, осмотрев телевизор. – Это он принимает трансляцию прямо сейчас.

– Вообще-то у бабушки ничего такого не было, – тихо сказал Рэнни.

Некоторое время друзья молчали. Только Данка невозмутимо жевала.

– Смотреть это по «Панасонику», да еще под гамбургер – довольно интересно, – замирающим голосом пошутила Кристина. – А на улице все еще зима?

– Ну да, – ответил герцог, чуть сдвинув занавеску. – Та же зима, которая и была. Ностальгирует у нас только телеприемник.

– Тут еще радио есть, – заметил Джафар. – Включить?

– Нет!!! – хором запротестовали все.

– Рэнни, что ты сделал со своей дачей?

– Да ничего… нормальная дача была… Брежнева точно не показывала… только современных э-э-э… людей.

Все снова обратились к экрану. Теперь там появилась темноволосая дама на одноцветном экране.

– А теперь, – объявила она глубоким «дикторским» голосом, полным благополучия с точно отмеренной дозой ласковой «советской» теплоты, – приглашаем к экранам наших юных зрителей. Они посмотрят программу «В гостях у сказки».

Дикторша сменилась давно забытой человечеством заставкой и музыкой из песни «Если вы не очень боитесь Кощея…».

– Это мы удачно зашли, – с фаталистической печалью прокомментировал Эйзен.

И тут все начали смеяться – истерически, до всхлипывания и слез. Данка даже немножко повыла.

«В гостях у сказки» показывали детский фильм про итальянских революционеров и бумажную трехногую кошечку, который назывался «Волшебный голос Джельсомино».

Постепенно все отсмеялись и увлеклись. Даже объяснение придумалось – мол, у местной телестанции день ностальгии. Вроде программы «В этот день сорок лет назад». А федеральные каналы здесь не ловятся.

– Я надеюсь, пластиковый чайник теперь не надо греть на газу? – спросил Эйзен, первым захотевший чая.

Кристина распаковала пирожные. Нормальные, современные.

– Всегда хотел голосом трубы гнуть, – мечтал Рэнни, глядя в экран. – Но он у меня средненький.

– Не прибедняйся, – обнадежила его Кристина. – Чуть доработать, и норм.

– А кто у вас живет через улицу? – спросила Данка. – Мне показалось, там свет горит, но потом смотрю – нет, просто Луна.

– Жила, – поправил ее Рэнни, намазывая на кусок хлеба розовое креветочное масло. – Уехала. Тетя Паша. Роза у нее часто пряталась от матери своей, когда мать напивалась. У Розки неблагополучная семья была. Сначала отец, дядя Авдей, всех бил, ругался. Потом отъехал в дурку. А дальше мать стала спиваться. Вот Розка у тети Паши и пряталась по малолетству. Их участок мы проезжали, он у самого поворота, в начале. А когда мы с Асей уже сюда ездить перестали, тетя Паша, говорят, куда-то переселилась. А дом так и не продала. Да и кто его купит в этом захолустье.

Эйзен первым встал из-за стола и сложил в пакетик мусор, оставшийся от его собственной трапезы.

– Обратите внимание, – сказал он, – как быстро человек привыкает к необычному. Еще час назад мы были удивлены тому, что по внутридомовому телевидению показывают винтажные программы. А сейчас мы их даже не смотрим…

– Винтаж приходит и уходит, – ответила Данка с набитым ртом, – а кушать хочется всегда. Нам еще завтра предстоит в Розкином доме искать проклятие. Вот уж где должно быть много необычного. Привыкнуть точно не успеем… Рэнни, будь добр, открой мне баночку.

Рэнни взял из ее рук маленькую стеклянную банку консервированных кабачков и попытался открыть крышку. Крышка сидела плотно.

Рэнни попробовал еще раз. Эйзен отложил вилку и стал с интересом наблюдать.

Не вышло.

Рэнни обмотал банку полотенцем и налег сильнее, но в конце концов сдался и, скорчив страдальческую мину, затряс рукой.

Тут Джафар не выдержал, взял у него банку, подцепил край ножом и затем, легко отвинтив крышку, протянул банку Данае.

– Спасибо, – сказала та.

– После меня-то каждый может, – обиделся Рэнни.

– Он был близок к открытию! – прокомментировал Эйзен, обращаясь к Джафару. – А ты его открытие украл.

– Я это часто практикую, – согласился Джафар.

К десяти часам вечера дом немножко согрелся. Во всяком случае, согрелась гостиная с печкой, где компания предполагала спать. Девушки и Рейнольд устроились на лежанке, а Эйзен с Джафаром согрели себе электроодеялом стоящий у стены двуспальный топчан.

Телевизор выключили сразу после программы «Спокойной ночи, малыши». Рэнни еще некоторое время подбирал на оттаявшей гитаре «Баю-бай, должны все люди ночью спать», но когда дошел до фразы «завтра будет день опять», Джафар угрюмо уточнил:

– А ты уверен, что будет?

После этого Рэнни задумался, припомнив, что последние лет десять он никогда точно не был уверен в наступлении завтрашнего дня.

– Но у них-то он наступил, – поделился музыкант итогами размышления. – У тех, кто смотрел эту передачу в тот день, когда ее транслировали. Ну, для подавляющего большинства. Иначе мы сейчас не сидели бы в их будущем. И в своем настоящем.

– Я в сортир, – объявил герцог. – Рэнь, он точно не на замке?

– Открыт, – пробурчала Данка.

Туалет на участке стоял обычный, деревянный с дыркой, и дорожку к нему Джафар расчистил сразу, как приехали, однако про его состояние не сказал ничего, и девушки, собравшиеся сразу после наступления темноты инспектировать это учреждение, некоторое время искали его вдвоём и с фонариком.

– На шпингалете он, – обиделся Рэнни за инфраструктуру родового поместья. – Я вообще человек не жадный до содержимого отхожих мест и его не запираю.

Эйзен рассмеялся и исчез.

Не было его довольно долго, и только когда Джафар осторожно предложил «пройти по пути героя, единственно чтобы убедиться в его благополучии», внешняя дверь отворилась, затем раздался звук умывальника, а затем Эйзен появился в гостиной с очень странным выражением лица.

– Мы уже хотели тебя спасать, – сообщила ему Кристина.

– Извините, если заставил вас беспокоиться, – Эйзен покаянно склонил голову. – Я задержался, потому что тоже видел свет в окнах соседнего дома. На обратном пути. Окна явно светились между ветками деревьев. Я знаю, что на всем участке чистый глубокий снег, нетронутый. Ни одного следа. Но свет в квадратном доме горел. И там двигались люди, внутри. Я их рассмотрел. Мужчина и женщина. Силуэты ясно различались, пока я шел к дому. Но когда я оказался возле нашей калитки, окна снова стали темными, и под самые стены соседнего дома подходило нетронутое снежное покрывало. Ночь ясная, в свете звезд его очень хорошо видно.

– Наша машина-то хоть на месте? – со вздохом поинтересовался Джафар, вдевая местную подушку в привезенную с собой наволочку.

– На месте.

– Надеюсь, до утра ее не сожрет какая-нибудь деревенская хтонь.

– Пожалуй, я тоже прогуляюсь, – насторожился Рэнни.

– Я с тобой, – догнал его Джафар.

…Когда возвращались, дом тети Паши стоял темный, спокойный и мертвый, словно в нем никто не жил уже лет сто.

Однако Рэнни вдруг остановился в паре шагов от крыльца.

– Машина, – сказал он.

– Так на месте же, – отозвался Джафар.

– Но она передом к лесу, – сказал Рэнни.

Они вышли за калитку и поняли: показалось. Машина была поставлена так, как поставил ее Джафар. Но на тонком снежном покрывале, устилавшем дорогу, поверх следов колес были еще следы – некрупного человека в валенках. Они подходили к машине, а потом уходили обратно по дороге.

– Кто-то из местных, наверно, – предположил Рэнни.

– Идем домой, – приказал Джафар. – И не рассказывай герцогу. Он ведь пойдет по этим следам. Он любопытнее нас, а нам спать надо.

Рэнни кивнул. По его застывшему взгляду выходило, что он подозревает сияющие в лучах ночных светил отпечатки валенок в чем-то куда более страшном, чем их принадлежность местным жителям.

*

Когда все улеглись – Рэнни с девушками на обширную печную лежанку, Эйзен с Джафаром – на широкий топчан возле стены – в освещенной лунным светом кухне некоторое время было тихо. Потом Джафар сказал лежащему рядом герцогу:

– Смотри, там лицо, в окне!

Герцог аж подскочил, но потом, никого в окне не увидев, ткнул друга в бок:

– Придурок ты, Яша…

– Тише, – давясь смехом, проговорил тот, – девчонок разбудишь…

– Мы не спим, – возразила с печки Кристина. – Но если вы намерены всю ночь придуриваться, то пойдете из дома нафиг. К следам.

– Эйзен не будет придуриваться, – заверил ее Джафар. – Я прослежу.

На жилистом горле механика сомкнулись бледные пальцы.

– Джафар тоже не будет, – пообещал аудитории Эйзен.

Джафар накрыл руку Эйзена своей и, деликатно отсоединив, вернул Эйзену на грудь, словно укладывал покойника.

И эта деликатность Эйзена отрезвила. Его охранник словно бы сказал: лучше сейчас не играть, а беречь друг друга. Мол, я сильнее, я настороже и поэтому обращаюсь с тобой бережнее, чем ты того заслуживаешь. Все-таки мы в опасности, пусть даже и в неизвестной.

А нечего было меня так тупо разыгрывать, хотел было возразить своему охраннику Эйзен, но так и не придумал, как сделать это на языке жестов.

– Ша, мужики! – прикрикнула Данка из темной глубины печной лежанки. – А то Рейнольда напугаете, и он телевизор включит.

– А там – «Пионерская зорька», – угрюмо дополнил Рэнни.

– Ее по телевизору не было, – суфлерским шепотом сказала ему Кристина. – Только по радио.

– Так я и радио включу, – пробурчал Рэнни. – И еще микроволновку.

– …из которой вылезет Хрущев с попкорном, – дополнила Данка.

– И будут они драться, – продолжил фантазировать Рэнни. – Хрущев отметелит всех кукурузиной, а Брежнев…

– «Малой землей», «Целиной» и «Возрождением», – поддержал сюжет Эйзен, как самый старший в экспедиции. – Если я правильно помню.

– Если на книжках драться, то мы Гнедича призовем, – пообещала Кристина. – У него самая тяжелая книжка. Там одна обложка никакой «Целине» и не снилась…

*

Проснулись в десять утра от холода. Джафар уже укладывал в печку новые дрова.

Кристина свесилась к нему.

– Ты мне снился, – сказала она. – Вроде как бы ты, но не совсем.

– И чем я был на себя не похож? – поднял голову Джафар, сдвигая от глаз упавший на его лицо светлый поток Кристининых волос.

– Ты отсюда вышел, вроде как на улицу, – загадочным тоном поведала девушка, – а потом вернулся и подошел ко мне. И смотришь такой, и спрашиваешь меня, мол, кто я. И где ты сам. Я смотрю, а у тебя оба глаза карие. Как будто тебя в сортире подменили, или где ты там был.

– Это был я из прошлого, – подумав, догадался Джафар. – Я с нормальными глазами родился.

– Но лет ему было как тебе. Его звали Джафар Ингора, как в тетрадках.

– Но сон кончился, – Джафар погладил ее по руке. – Мы все еще в своем собственном мире.

– Нам еще сегодня проклятие искать предстоит, – сонным голосом напомнил с топчана Эйзен. Без грелки в лице Джафара сразу стало холодно. – Рэнни там за ночь не исчез? А то бы задача отпала.

– Здесь я, – хрипло отозвался про́клятый монарх. – Что у нас на завтрак?

*

На завтрак ели салаты и лапшу из пакетиков. А еще заварную овсянку – ее еще со времен своих нищенских мытарств предпочитал король Рейнольд.

– Может быть эта овсянка и есть твоё проклятие, – сказал Эйзен, намазывая кусок белого хлеба креветочным маслом.

Рэнни улыбнулся.

– Овсянка, – возразил он, – это благословение. Особенно ее цена. Даже заварным макаронам не принести столько пользы и радости.

– Сказал миллионер и владелец грибной империи, – прокомментировал Эйзен, покосившись на собственный перстень, украшавший средний палец левой руки Рейнольда. Сам Эйзен, до своей «смерти», насколько помнила Кристина, носил его на безымянном. Интересно, спросила она себя, завидует ли он королю? Хочет ли вернуть себе свою несостоявшуюся собственность, ради которой его заставили поменять имя? По герцогу было непонятно.

Через полчаса решено было выдвинуться на миссию. Белый с перламутровым блеском пуховик Данки странно смотрелся в старом, почти нежилом зимнем поселке; куртка Кристины – сиреневая, с белой шапкой и шарфиком, тоже наводила мысль более о зимних праздниках, чем походы за проклятием. Эйзен на время экспедиции замотался темно-зеленую парку с капюшоном, отороченным тем же густым, кремового цвета мехом, что и внутри. Не хватало лишь муфты для рук, подумала Кристина, чтобы окончательно сделать его похожим на пушистенькую блондинистую принцессу из сказки. Рейнольд предпочитал серый лоскутный плащ, цветную растаманскую шапочку и шарф, все тех же лизергиновых цветов. Только у Джафара головной убор был обычной шапкой из темно-серой шерсти. К нему хорошо подходила темно-синяя практичная куртка, судя по количеству карманов и вшитых в нее странных приспособлений, недешевая, и возможно даже сшитая на заказ.

Ночью их никто не навещал. Вчерашние следы у машины слегка занесло снежком, новых человеческих экзорцисты не нашли и немного успокоились.

*

Судя по заброшенному виду, дом Розы не посещался лет пятнадцать, а не ремонтировался и того дольше. Забора не наблюдалось, поэтому искатели, хоть и по колено в снегу, легко прошли к дому и столпились на крыльце.

Без труда вскрыв замок отмычкой, Джафар отворил бежевую, сильно облупившуюся дверь и впустил всю компанию в маленькую, со всех сторон застекленную кухню.

– Тут всего три комнаты, – сказал Рэнни.

– А что мы ищем? – спросила Данка.

– Все странное, – ответила Кристина.

Рэнни на какое-то время замер, рассматривая письменный стол в гостиной, засыпанный альбомами для рисования и фломастерами.

– Аськина ручка, – сказал он, подцепляя длинными пальцами со стола металлическую палочку с висячим треугольным брелком.

Кристина вспомнила – такие ручки когда-то выпускали в Советском Союзе. На чёрном пластиковом брелке обычно было написано золотом «Русские узоры» или еще что-нибудь, а на обратной стороне был, собственно, золотой узор.