Пока никто не видит

Она сидела, сжимая колени под столом, пока Элеонора Барроу обсуждала их свадьбу с холодной расчетливостью аукциониста, оценивающего лот.

– Розы, конечно, только голландские. Лея, тебе какие нравятся? Все должно быть безупречно, как у нас. – Элеонора даже не подняла глаз от меню, ее маникюр постукивал по винному списку.

Желудок Леи сжался. Слово “у нас” прозвучало как приговор. Будто она уже принадлежала их миру – не по любви, не по праву, а по замыслу. И всё в этом замысле – было хрупким, стерильным, как фарфор. Только тресни – и никто не склеит.

– Я думаю, может быть…

– Хотя какая разница, – перебил Ричард Барроу, поправляя часы Patek Philippe. Стальной браслет блеснул, как наручники. – Главное, чтобы фотографии смотрелись гармонично.

Она не слышала слов – только звук вилок, гул голосов и стук сердца. Всё казалось спектаклем, где её роль давно написана, а акт II начинается без репетиций. Она чувствовала: говорит не она, улыбается не она. Просто оболочка. Кукла. Жюль сидел напротив. Его светлые волосы – те же генетические, что у Кейт, но где у сестры они искрились солнечными бликами, его отливали холодным металлом. Он улыбался той же улыбкой, что на портрете в гостиной – ровно двенадцать зубов, уголки губ подняты на сорок пять градусов. Как учили на курсах этикета.

– Мы забронировали зал на пятнадцатое, – пальцы Жюля отбивали ритм по хрустальному бокалу. Метроном. – Лея, конечно, согласна.

Его рука легла ей на колено под столом – тяжелая, влажная ладонь. Не ласка. Клеймо.

Когда он поднял бокал, Лея заметила крошечное коричневое пятно на безупречной манжете. Кофейное. Оно подмигнуло ей в свете люстры, как сообщник.

– Ты, наверное, переутомилась, – Жюль кивнул официанту. – Минеральной воды для моей невесты . Без газа. Комнатной температуры.

Унижение обожигало щеки. Он выбирал не просто напиток – он определял степень ее прозрачности.

Звон вилки о тарелку вдруг показался оглушительным. Узор на скатерти поплыл перед глазами, превращаясь в рябь. Лея вцепилась пальцами в колено под столом, пытаясь унять дрожь. Ей показалось, что стены ресторана сдвигаются, и голоса за столом слились в один монотонный, давящий гул. Она сделала короткий, судорожный вдох, но воздуха, казалось, не стало больше.

20:47. Туалетная комната

Зеркало показывало чужое лицо:

– Губы, подведенные идеальным розовым, скулы, слегка тронутые румянами и глаза – слишком большие, как у пойманной совы

Пальцы дрожали, когда она открыла клатч. Среди аксессуаров лежал черный прямоугольник – трекер с микрофоном.

"Он слышит каждый твой вздох", – вспомнился голос Кая.

Дверь распахнулась – Кейт, единственное живое существо в этом ледяном зоопарке.

– Ты в порядке? Ты белая, как эти проклятые скатерти." – Ее пальцы оставили следы пудры на плече Леи.

– Просто… устала.

Потому что внутри – уже было пусто. Как разбитая чашка, собранная обратно, но без содержимого. В ней ещё была форма. Но не было смысла. Только дрожь в пальцах, холод в груди и ощущение, что она теряет себя. В реальном времени.

Кейт резко шагнула к двери, прислушалась, а затем снова повернулась к Лее, её глаза лихорадочно блестели.

– Беги, – прошипела она, схватив Лею за запястье. Её пальцы были ледяными. – Ты не понимаешь, кто он.

Она дернула воротник своей блузки. На безупречной коже ключицы белел тонкий

шрам, похожий на след от скальпеля.

– Вот его “забота”. Он не оставляет синяков. Он оставляет подписи.

В её глазах на секунду промелькнуло что-то еще, кроме страха. Расчет?. – Почему ты мне помогаешь? – спросила Лея. Кейт не ответила сразу. Только посмотрела куда-то в сторону, слишком быстро. – Потому что я знаю, каково это – быть на поводке.

Но позже, Лея случайно услышала, как Кейт говорит по телефону. Тихо, почти шепотом. – Она проглотила. Нет, не догадывается. Пока.

21:15. Их столик

Жюль поднял бокал. "За нашу свадьбу." Вино в его бокале было того же оттенка, что и пятно на скатерти, когда его рука "случайно" опрокинула ее бокал.

– Какая я неуклюжая, – автоматически сказала Лея.

– Ничего страшного, – Жюль вытер разлив безупречной салфеткой. – Мы все равно уходим.

Его пальцы впились в локоть, когда они выходили – ровно настолько, чтобы остались следы, но не синяки. Рассчитанная боль. Как все у Жюля.

И в этот момент ей снова показалось, что под кожей – не мышцы, а стекло. Ещё чуть-чуть – и треснет. Она отступила, не глядя ему в глаза.

Их квартира

Чайник зашипел, как раздражённое животное. Жюль разливал кипяток с хирургической точностью:

200 мл в её фарфоровую чашку,150 мл в его.

Ни капли мимо.

– Ты сегодня вела себя… странно. – Он не смотрел на неё, вытирая ложку салфеткой. – Кейт что—то тебе сказала в туалете?

Это не прозвучало как вопрос. Потому что он знал ответы. Его взгляд был не любящим, не заботливым – исследующим. Как врач на вскрытии. Он смотрел не на невесту – на проект. И ему нужно было лишь убедиться, что фарфор ещё не треснул.

Мурашки побежали по спине. – Нет… просто… о макияже.

Он поставил перед ней чашку. Пахло ромашкой и чем-то горьковатым – как в блокноте Сары.

– Пей, дорогая. – Он подал ей чашку, наблюдая, как она глотает. – Мама всегда говорила: ромашка лечит душу. – Лея знала этот вкус – горьковатый, с металлическим послевкусием. Как кровь, когда ты прикусываешь щеку, чтобы не закричать Она сделала глоток, чувствуя, как его взгляд скользит по её горлу, отслеживая его движение.

У неё дрожали пальцы, хотя она крепко сжимала кружку. Сердце колотилось слишком быстро – не от страха, а от предчувствия. Что-то приближалось. Она это знала телом.

Глава 5.1

“Иногда, чтобы выжить, надо умереть внутри – и проснуться заново, когда всё разрушено.”

“Она лжет. И делает это плохо.”

Стекло бокала холодное под пальцами, виски – янтарное, тяжелое. Жюль не пьет. Он наблюдает.

Губы расслаблены, зрачки чуть сужены – он не смотрит, он сканирует. Всё в нём – контроль, даже в тишине. Даже в дыхании. Лея стоит у окна, спиной к нему, но он видит ее отражение в темном стекле – сжатые плечи, слишком ровное дыхание. Она думает, что контролирует это. Ошибается.

– Ты не рассказала про кофе с коллегой, – говорит он мягко, как будто напоминает о забытом зонтике.

Она вздрагивает. Микроскопическое движение, но он его ловит.

– Какой кофе? – Голос Леи звучит слишком высоко. Она поворачивается, и ее глаза скользят мимо его лица, останавливаясь, где—то на уровне его галстука.

Жюль улыбается. Не зубы – только уголки губ.

– Тот, что был в среду.

Пауза. Он считает секунды.

– Ах, да… – Она делает глоток воды. Горло двигается, кожа над ключицей слегка дрожит. – Это просто рабочий вопрос. Быстро обсудили проект.

– Кай, кажется, его зовут?

Ее зрачки расширяются.

Интересно.

– Да… – Лея отводит взгляд, поправляет прядь волос. – Он новый в отделе.

Жюль кладет бокал на стол. Звук стекла о дерево – тихий, но отчетливый.

– Ты знаешь, я ценю твою… самостоятельность. – Он делает шаг ближе. – Но мне бы не хотелось , чтобы кто-то отвлекал тебя от работы.

Она не отступает. Раньше отступала.

– Это был рабочий разговор.

Он изучает ее лицо. Щеки чуть розовеют – не от стыда, от раздражения. Она злится.

Как любопытно.

В памяти всплыло: он склонился к ней, когда она едва могла говорить, и прошептал:

“Ты – проект. Но самый красивый из всех.” Как будто лепил её из сломанных частей.

– Конечно, – соглашается он, проводя пальцем по краю бокала. – Просто… будь осторожна. Некоторые люди не понимают границ.

Лея замирает.

– Что это значит?

Жюль пожимает плечами.

– Забота. Ничего больше.

Он позволяет ей уйти первой. Слушает, как закрывается дверь спальни. Потом достает телефон.

На экране – фотография. Кай. Лея. Кафе. Ее смех, его рука на ее запястье.

Жюль сохраняет снимок в отдельную папку.

“Пока рано. Но подготовка никогда не вредит.”

Он закрывает глаза. Вспоминает Сару. Ее слезы. Ее ошибки.

Лея не повторит их.

Он не позволит.

23:55. Спальня

Дождь стучал в окно в такт его шагам по коридору. Лея прижалась к двери, пока звуки не затихли.

Щелчок.

За панелью шкафа – потертый дневник с инициалами "С.Б.". Страницы пахли слезами и лекарственной горечью.

"3 июня. Ж. принёс успокоительный чай. Проснулась с синяками на бёдрах. Говорит, я сама…”

– Искала плед? – Жюль стоял в дверях, поправляя манжеты.

Блокнот упал.

– Старые фантазии Сары. – Он поднял его, сдувая несуществующую пыль. – Ты же не веришь в небылицы душевно больной”

Его пальцы впились в её плечи, разворачивая к кровати.

**00:17. Насилие в пастельных тонах**

Он не бросил её на кровать. Он её положил. С той же выверенной аккуратностью, с какой расставлял свои фарфоровые статуэтки на полке. Не было ярости, не было похоти в его прикосновении. Была лишь холодная, почти брезгливая необходимость навести порядок. Исправить сбой в системе.

– Ты была неправа, Лея, – сказал он тихо, нависая над ней. Его голос был ровным, почти терапевтическим, и от этого становилось только страшнее. – Ты устроила беспорядок. Теперь мы будем убирать. Возвращать тебя к заводским настройкам.

Его пальцы расстегнули пояс её халата. Методично. Без единого лишнего движения. Он смотрел не на её тело, а на проект. На объект, требующий калибровки. От него пахло не потом или возбуждением, а дорогим мылом и стерильностью. Запахом контроля.

Он вошёл в неё без прелюдий – одно сухое, рвущее движение. Боль была настолько острой, что на мгновение в глазах потемнело. Она вцепилась пальцами в простыни и сосредоточилась на точке на потолке.

На маленькой трещине возле люстры. Она начала считать его движения. Раз. Два. Три. Они были ритмичными, почти механическими, как тиканье метронома. Он не стонал. Он просто дышал – ровно, глубоко, как во время утренней пробежки. Она отделила себя от тела на кровати, от его ритмичных толчков, от боли. Она стала этой трещиной на потолке. Она стала счетом. Она видела со стороны: ритмичные, почти механические движения его бёдер. Он не занимался с ней любовью. Он выполнял процедуру. Каждый толчок был выверен. Каждый вдох – отмерен.

И тут случилось самое страшное.

Её тело – предательское, грязное – ответило спазмом. Не от удовольствия. От памяти. От месяцев, проведённых в подчинении. Мышцы, выдрессированные им, сократились по знакомому сигналу, выдав реакцию, которую разум проклинал. Волна, начавшаяся внизу живота, была не волной наслаждения, а волной чистого ужаса и омерзения к себе. “Нет… нет, только не это… Предательница…” – кричало её сознание, парящее в темноте под потолком.

Он почувствовал это. Замер на секунду. И на его лице появилось… удовлетворение. Не страсть. Удовлетворение учёного, чей эксперимент удался. – Вот видишь, – прошептал он ей в ухо, его дыхание было холодным. – Тело помнит, кому принадлежит. Оно знает своего хозяина.

Он снова начал двигаться, но теперь быстрее, жёстче, с целью. – Кончай, – приказал он, ускоряясь. – Я знаю, ты можешь. Это был не вопрос и не просьба. Это была команда. Команда на самоуничтожение. На полное признание его власти. И она кончила – с тихим всхлипом, ненавидя себя, ненавидя его, ненавидя каждую клетку своего тела, которая только что подписала акт о безоговорочной капитуляции. Её оргазм был не пиком наслаждения, а агонией, последним гвоздём, вбитым в крышку её гроба.

Он вышел из неё сразу же. Резко. Процедура окончена. Встал, окинул её взглядом – не как любовницу, а как успешно отремонтированный механизм. Затем поднял с пола её телефон, на который снимал всё происходящее. Развернулся и пошел к двери. А она осталась лежать в этом фарфоровом аду, в липком холоде на простынях, и единственное, что она чувствовала, – это как его контроль, его код, его яд были только что впрыснуты ей прямо под кожу. Не в вены. Глубже. В самую душу.

Ненависть была слишком холодной, чтобы гореть. Это был паралич. Тело – чужое. Комната – чужая. Даже воздух казался его собственностью. Она лежала, глядя в потолок, и не чувствовала ничего, кроме пустоты. Той самой, которую он так старательно в ней культивировал.

Жюль уже был в дверях, но остановился. Обернулся, будто что-то забыл. На его лице не было и тени триумфа. Только спокойствие коллекционера, который протирает пыль с нового экспоната.

Красная точка записи всё ещё горела. Он нажал на экран. На дисплее – она. Или не она. Искаженная перспективой камера сверху. Тело, которое предало. Лицо, искаженное спазмом, который он назвал оргазмом. Голос, который подчинился. А над всем этим – его ровное, почти скучающее дыхание.

– На память, – его голос был ледяным. – Для тебя же. Чтобы помнила, кем ты была до меня.

И в этот момент…

Что-то щёлкнуло.

Не в костях. Не в суставах. Где-то глубже, там, где душа соприкасается с телом. Красная точка записи на его телефоне всё ещё горела. Он документировал даже это. Из её горла вырвался не крик, а низкий, животный рык. Первое, что попалось под руку – тяжелая хрустальная лампа с прикроватной тумбочки. Она схватила её и со всей силы швырнула в стену. Хрусталь взорвался с оглушительным звоном. Она не остановилась. Схватив толстый том по искусству, она запустила им в зеркало. Паутина трещин разбежалась по её отражению, прежде чем оно рухнуло вниз дождем из стекла.

– ВСЁ ЭТО – ФАРФОРОВЫЙ АД!

Она метала всё, что попадало под руку. Флакон духов "Chanel №5" – стекло с хрустом вонзилось в стену, лежащий на тумбочке Том по искусству пробил гипсокартон, фарфоровая балерина взорвалась тысячами белых осколков

Жюль снимал всё на телефон, его голос прозвучал сладко:

– Истеричка. Совсем как Сара…

Кай отключил дисплей ноутбука.

На экране только что промелькнул сигнал с трекера, вживлённого в чип на салфетке, что он ей дал с номером телефона. Звук разбитого фарфора – как финальный диагноз.

– Поздно. – сказал он себе. – Или почти.

Он слез с мотоцикла, держа в руке универсальный брелок – электронный ключ, подобранный к системе дома ещё неделю назад.

Войдя в подъезд, он не стал ждать звонка. Он уже знал, куда. Он почувствовал это ещё за квартал: что—то треснуло. Время, дистанция, контроль – исчезли. Осталось только она. И шаг в огонь.

"Пятый этаж. Квартира 56. Один выход. Один лифт. Шанс – одна минута."

Кай вызвал лифт заранее, когда Лея ещё кричала в спальне. Теперь он стоял, глядя на экран часов.

“60 секунд. Беги.”

––

00:26. Спасение

Вибрация в кармане халата.

КАЙ:

ЛИФТ. 60 СЕКУНД.

БЕГИ.

На экране телефона – его имя. Под ним – пульс. Её пульс. Мир сжался в одну команду: “Беги”. И она побежала.

Её сердце замерло. Он видел. Слышал. Пришёл.

Глава 6: “Разрыв”

Дверь захлопнулась с таким грохотом, что стены дрогнули. Лея рванула к лифту, босые ступни скользили по паркету. В ушах – бешеный стук сердца, в горле – вкус железа. Она прикусила губу, чтобы не закричать. Она не знала, догонит ли. Успеет.

Но сейчас это был не только страх.

Это был выбор.

Не просто бег. А её шаг – туда, где она хочет быть. Она ощущала боль в ногах, колющие уколы щепок в коже, но впервые – это не имело значения. Её сознание, обнажённое, решительное, выталкивало из клетки. Не потому что надо – потому что больше невозможно иначе.

“Жить – это значит не молчать. Не терпеть. Не прятаться.” Бежать к нему. Не потому что боится Жюля. А потому что – хочет дышать. И впервые не тело уводило её – а сознание вело тело. “Я выбираю”. Тихо. Почти беззвучно. Но впервые – по-настоящему.

Лифт.

Кабина казалась пустой, но пахла им – кожей, коньяком, порохом. Как будто он уже ждал.

– Входи, принцесса.

Голос Кая раздался из темноты. Он стоял в углу, закутанный в тень, только сигарета тлела, освещая шрам над бровью.

Лея шагнула внутрь. Двери закрылись ровно в тот момент, когда из квартиры вырвался вопль Жюля – не человеческий, а звериный.

– Покажем клоуну спектакль.

Лифт рванул вниз.

21:45. Парковка.

Черный мотоцикл, без номеров, рев двигателя – как сердце, готовое взорваться. Кай швырнул ей шлем.

– Надевай. Если хочешь жить.

Она вскочила за ним, вцепившись в кожаную куртку. Его спина – твердая, горячая даже сквозь ткань . Запах – пот, металл, кровь.

– Куда? – крикнула она в ураган ветра.

– В ад! – его смех растворился в реве мотора.

Взрыв скорости вырвал из неё крик. Ветер бил по лицу через открытый визор, разрывая остатки реальности.

За её спиной – прежняя жизнь, лживый фарфор. Перед ней – тьма. И он.

Ад?

Она впервые захотела туда – лишь бы не обратно. Страх больше не сковывал – он подталкивал. Его спина была её единственным якорем, его запах – как напоминание, что она жива. И если это ад – пусть. Но в этом аду она больше не будет чужой куклой.

Фары Жюля мелькнули в зеркале – огромные, холодные, как глаза акулы.

22:10. Доки.

Кай загнал мотоцикл в щель между ржавыми контейнерами. Мрак. Запах мазута и тухлой рыбы. Он выключил двигатель, и тишина ударила по ушам.

– Слезай.

Она сползла, дрожа. Не от холода – от адреналина, от его рук, которые вдруг схватили ее запястье.

– Дай руку.

Его пальцы скользнули к серебряному браслету – подарку Жюля. Щелчок. Застежка раскрылась, и внутри блеснул крошечный чип.

– GPS. Во всех его “подарках”. – Кай раздавил устройство каблуком. – Теперь ты не его марионетка.

Даже кольцо?

– Особенно кольцо.

Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. – Ты не невеста. Ты узник.

Он смотрел ей в глаза, пока в темноте что-то не треснуло – как будто лопнула цепь внутри неё. Она едва стояла на ногах, но внутри – всё становилось крепче. Словно невидимая броня начала отливаться из боли, унижений, из той части, что выжила. Воздух вонял мазутом, гнилью и мокрыми тросами. Под ногами – вязкая грязь, прилипавшая к босым ногам, как чужие руки. Где-то за стеной скрипел металл.

И каждый скрип звучал, как приговор.

В темноте хрустнул гравий. Шёпот сквозь зубы:

– Я найду тебя…

Лея замерла. Жюль.

Темнота.

Дождь хлещет по ржавым контейнерам, превращая гравий под босыми ногами Леи в ледяную крошку. Она не чувствует боли – только жгучую пульсацию по телу, где его пальцы только что были.

Кай прижимает ее к металлу, и ледяной холод проникает сквозь мокрый шелк халата. Его дыхание – грубое, с хрипотцой – обжигает шею:

– Ты вся дрожишь. От страха?

Она не отвечает. Не может. Ее тело отвечает за нее – бедра сами прижимаются к его паху, искажая тонкий шелк трусиков.

– Ага… – он захватывает ее запястье, прижимает выше головы. – Значит, так. Хочешь, чтобы он видел?

Где-то в темноте – шаги. Размеренные. Знакомые.

– Он близко, – шепчет Кай, зубы впиваются в ее шею . Не как ласка – скорее метка.

Его свободная рука рвет пояс халата. Ткань распахивается, обнажая мокрый от дождя лифчик, прозрачный, как ее ложь.

– Смотри на него.

Она поворачивает голову. Жюль стоит в конце прохода. Идеальный костюм. Идеальная поза. Только глаза – пустые, как у куклы, у которой вырвали механизм.

Кай срывает с нее трусики одним рывком . Холодный воздух ударяет в оголенную кожу.

– Пусть запомнит, как ты кончаешь на мне.

Он входит в нее резко, без подготовки. Боль взрывается белым светом, но она не отталкивает его – впивается ногтями в спину, чувствуя, как ее тело растягивается, принимая его.

Он ждал от неё податливости. Но её взгляд встретил его – ясный, отчаянный, как у человека, готового умереть, лишь бы не вернуться назад. Это был вызов. Жестокий, на грани. Он принял его – как принимают вызов в бою.

– Да… вот так… – его голос срывается, когда она непроизвольно сжимается вокруг него.

Жюль не двигается. Но она видит, как его пальцы сжимаются вокруг пистолета.

Кай ускоряется, вдавливая ее в контейнер. Каждый толчок – удар по клетке Жюля, по ее страху, по этому фальшивому миру. Лея чувствует цепочку на шее – тонкую, холодную, как пальцы Жюля, сжимающие ее горло все эти годы.

Кай впивается зубами в ее плечо, его руки грубо скользят по бедрам. Она впервые осознала: это не просто борьба за тело – это война за право быть собой. Всё, что она чувствовала – гнев, стыд, возбуждение, боль – превращались в огонь. В топливо для внутреннего взрыва. Она внезапно останавливает его.

– Подожди.

Ее пальцы находят застежку. Дрожат.

"Сними ее, и назад дороги не будет" – шепчет голос в голове.

– Сделай это сама, – Кай дышит ей в губы, но не помогает. Проверка.

Металл впился в кожу, будто сопротивляясь. Она дергает – больно, как будто рвет собственную плоть .

Щелчок.

Цепочка падает в грязь, и мир взрывается.

– Теперь я ничья.

Кай смеется – хрипло, почти безумно – и вгоняет в нее себя, как клинок.

Боль. Свобода. Одно и то же.

Жюль кричит что—то, но его голос тонет в шуме дождя и ее первого в жизни настоящего стона.

– Кончай. Сейчас.

Приказ. Ее тело подчиняется – спазм рвет живот, она кричит, не сдерживаясь, не

думая о том, как это выглядит.

Жюль шагнул вперед.

Кай выхватывает пистолет, не выходя из нее.

– Еще шаг – и твоя идеальная челюсть окажется в моей коллекции.

Молчание.

Выстрел.

Оглушительный. Рикошет от контейнера.

– Беги! Влево! – Кай толкнул ее в темноту.

Она побежала, спотыкаясь о тросы, падая в лужи мазута. Сзади – грохот борьбы, звук рвущейся ткани. Кай выбивает пистолет.

Жюль с ножом лежит на земле, придавленный его коленом. Кай с окровавленными костяшками.

– Тронешь ее – умрешь через рот. Понимаешь?

Кай плюнул ему в лицо.

Лея подняла с земли окровавленный обрывок – страницу из дневника Сары, которую она сунула в карман халата, когда нашла дневник.

“Они называют это лечением”.

Кай сидел на полу контейнера зашивая рану на предплечье. Игла входила в плоть без анестезии.

– Ты мог умереть, – прошептала Лея.

– Пустяки.

Он сделал последний шов, откусил нить. В свете лампы его глаза были слишком яркими – как у хищника, который только что убил.

– Теперь твоя очередь.

Кай достал маленькую фляжку из кармана и вылил янтарную жидкость на ее царапины. Она вскрикнула, но он не отпустил запястье.

– Боль – это хорошо. Значит, ты еще живая.

Его губы коснулись ее ладони. Не поцелуй. Как знак утешения.

– Ты знаешь, что теперь?

Её голос едва вышел наружу

– Всё закончилось?

– Нет.

– Тогда… что это?

– Перерезанный поводок.

Он провёл пальцем по её шее. Там, где раньше была цепочка.

– Он найдет нас.

– Нет. Кай достал ключи. – Он найдет тебя. Но не ту, что сбежала. На ладони блеснул ключ от его квартиры.

– Готова?

Она взяла ключ.

Холодный металл жёг ладонь.

Но в груди – впервые за долгое время – щелкнуло нечто… живое.

Она выдохнула.

– Теперь я иду сама.

Больше никто не держал поводок. Ни кольцо. Ни цепочка. Ни страх. И в этом холодном металлическом ключе – не спасение. А выбор. Выбор дышать.

Выбор – быть.

Глава 7: "Точка кипения"

Квартира Кая пахла остывшим кофе, оружейным маслом и кожей его куртки, брошенной на единственный стул. Здесь не было стерильного блеска жюлевского мира. Воздух был спертым, жилым. На кухонном столе рядом с ноутбуком лежала разобранная рукоять пистолета. На полу – стопки медицинских журналов, а над старым диваном висела единственная черно-белая фотография – руины госпиталя под белым, выжженным солнцем небом.

Кай швырнул ключи в стеклянную чашу. Звон металла о стекло эхом разнесся по пустому пространству.

– Здесь нет его, – прошептала Лея, обнимая себя за плечи.

– Здесь нет никого, – поправил он, снимая часы. На запястье обнажилась татуировка: «Nec aspera terrent».

– Это…

– Девиз моей части. “Трудности не страшны”. – Его пальцы скользнули по шраму рядом с надписью. – Хотя после Афганистана я бы добавил: “Но предательство – страшно”.

Он распахнул холодильник. Полупустые полки, бутылка виски, упаковка хирургических швов и одинокий контейнер с едой , на котором красовалась наклейка: “Съешь меня, если осмелишься”.

Она смотрела, как он достаёт бутылку виски, как будто – оружие. В этом было что—то пугающе привычное: мужчины с пустыми кухнями и полными бутылками. Только теперь это была не роскошь – а голая реальность. Без попыток казаться лучше. Лея стояла босиком на холодной плитке, вдруг осознав – она дышит полной грудью впервые за годы.

– Душ там, – Кай кивнул в конец коридора. – Горячая вода есть, но напор – дерьмо.

Проходя мимо, он намеренно задел ее плечом. Кратковременный контакт обжег, оставив на коже след, будто от раскаленного металла. От него пахло кожей. Но не новой, гладкой – старой, прожитой. Табак. Пыль. И что—то металлическое, едва уловимое – как кровь. Этот запах – не про уют. А про выживание. Он не обещал тепло. Он обещал, что если придёт боль – она будет честной.