Пока никто не видит

Когда она вернулась к столу, все ее тело еще пульсировало. Где—то в толпе гостей мелькнул смокинг Кая. На секунду ей показалось, он смотрит прямо на неё. Но нет – он следил за Жюлем, который отошёл за напитками и теперь пробирался через зал, улыбаясь гостям и сжимая в руке её бокал. Жюль обнял ее – прикосновение обожгло, как удар током. Слишком чистое. Слишком правильное.

– Все в порядке? – его пальцы были теплыми и сухими. Как перчатки патологоанатома.

Она покачала головой, глотая ком в горле. На языке всё ещё стоял вкус его сигаретного дыма.

– Он тебя убьёт, – прошептала Кейт, поправляя пудру в женском туалете. В зеркале её глаза были стеклянными. – Не физически. Он будет вырезать из тебя кусок за куском, пока не останется только… это. – Она указала на своё отражение. – Ты преувеличиваешь, – Лея автоматически улыбнулась. Отработанный жест. Кейт резко развернулась:

– У Сары были такие же синяки под глазами. За месяц до “Кленовой Рощи”

Сад Барроу. Поздний вечер.

Тишина казалась натянутой струной. В воздухе витал запах роз, но Лея чувствовала только вкус металла во рту. Пальцы всё ещё дрожали. Она хотела сбежать. Спрятаться. Исчезнуть.

– Всё в порядке, Лея?

Голос. Бархатный, низкий.

Слишком близко.

Она обернулась – Жюль стоял на дорожке, не касаясь цветника, словно даже трава боялась испачкать его туфли. Белая рубашка с закатанными рукавами, часы на запястье – с безукоризненной пунктуальностью. Лицо без намёка на волнение.

– Ты выглядишь… потерянной, – произнёс он. – Хочешь, чтобы я поговорил с матерью?

Лея невольно отступила на шаг. Он заметил. И усмехнулся – уголком губ, без настоящей теплоты.

– Это просто стресс, милая. Все невесты нервничают накануне. Даже те, кто мечтал об этом с детства, – он подошёл ближе, обхватив её плечи. Легко. Но её кожа обожглась под его прикосновением.

– Ты ведь мечтала, да?

Лея хотела ответить. Но слова застряли в горле. Её губы слегка дрогнули, и он тут же провёл пальцем по нижней – изучающе, как врач, проверяющий рефлекс.

– Вот так, – шепнул он. – Не бойся. Всё будет правильно. Ты будешь… совершенной.

Она вздрогнула.

Жюль наклонился ближе, его дыхание касалось мочки уха. – Тебе просто нужно доверять мне, Лея. Он сделал паузу.

– А если не сможешь – я тебя научу. Слова въелись под кожу, как яд. Не угроза, не просьба. Обещание. Её тело, привычно откликающееся дрожью, на мгновение замерло – как животное, уставшее бояться. И впервые не ответило привычной дрожью. Где-то глубоко под кожей, в мышцах, которые он так долго дрессировал, что-то напряглось. Не в страхе. В протесте. Тонкая, как леска, струна натянулась и не лопнула.

Он поцеловал её висок – точно, расчетливо – и ушёл, не обернувшись.

Её колени подкосились.

Глава 3 "Ночные тени"

Машина Жюля пахла смертью.

Не буквально – свежий воск, мятный освежитель, кожаные сиденья, обработанные антибактериальным спреем. Но для Леи этот запах стал ассоциироваться с медленным удушьем.

Всё в ней было вычищено до стерильности. Даже аромат – как операционная, где вскрывают под наркозом и зашивают без следов. Но Лея чувствовала – в этой машине не пахло жизнью. В ней пахло согласиями, выученными улыбками и медленной утратой себя.

Она прижалась лбом к ледяному стеклу, наблюдая, как огни Сиэтла расплываются в

дождевых каплях, словно город тонет в ее слезах.

– Ты очень тихая. Устала? – Пальцы Жюля отбивали ритм "Лунной сонаты" по рулю. Метроном. Тюремный надзиратель, отсчитывающий время до отбоя.

Ее язык вяло повернулся во рту, все еще ощущая терпкий привкус его дыма – не просто табака, а чего-то дикого, как сам Кай. Что-то между горелым сахаром и медью крови?

– Просто много впечатлений, – солгала она, чувствуя, как бедра предательски сжимаются. Между ног все еще пульсировало – невидимая метка, оставленная чужим взглядом.

Она сжала бедра сильнее, будто пыталась стереть это ощущение, смыть его, запереть. Но вместо стыда – дрожь. Вместо страха – голод. Как будто он не просто коснулся её – а переписал код, по которому тело отзывалось на прикосновения.

Жюль кивнул, не сводя глаз с дороги. – Кейт выглядела счастливой. Джейсон – подходящая пара для нее. – Пауза. Ударение. – Как и мы.

В зеркале заднего вида ее отражение казалось чужим – Глаза, как после долгой лихорадки. В них не было света – но была тень. Живая. Голодная. Как будто что-то изнутри глядело на неё – не умоляя, а оценивая: готова ли ты вылезти из этой кожи?

Их спальня была стерильна, как операционная, белье, выглаженное с двух сторон, шторы, симметрично подхваченные кистями, книги, расставленные по высоте корешков, которые никогда не читались.

Запах – как пощёчина.

Лаванда и хлорка. Слишком чисто. Слишком резко. Будто он не убирал, а дезинфицировал.

Першит в горле, как будто вдыхаешь чужую вину.

В этой тишине – ни пылинки, ни щелчка. Только тиканье его часов. Чёткое. Безошибочное.

Отмеряющее секунды моей жизни, как капельница – смерть.

Пижама Жюля —всегда неизменная, всегда голубая, египетский хлопок, все пуговицы застегнуты.

Она стояла перед зеркалом. Её отражение казалось чуть-чуть чужим. Как будто кто-то другой смотрел изнутри – с пустыми глазами, с выдавленной улыбкой.

– Ты красивая, – произнёс он сзади.

Она вздрогнула. Он стоял вплотную. Рука на животе. – Почти идеальная.

– Я принес тебе чай. – 23:00. Точно. Как тюремный паек. Ромашковый, с медом. И чем-то еще – горьковатым, почти неуловимым. Лея вдруг представила, как разбивает эту чашку о плиточный пол. Как коричневая жидкость растекается по идеально белому кафелю, как осколки фарфора впиваются ей в босые ступни . Боль. Настоящая. Живая.

– Спасибо, – сказала ее кукольное альтер—эго, делая глоток. Обжигающий. Как его взгляд, когда он заметил, что цепочка на ее шее перекрутилась. Её веки стали тяжёлыми уже на середине чашки. – Отдохни, – мягко сказал он. – Ты переутомилась. Она хотела возразить, но губы не слушались.

Тьма. Дыхание Жюля – ровное, механическое. Лея закрыла глаза, и он явился во всех деталях.

Его кадык, двигающийся, когда он шептал "принцесса", тень ресниц в свете зажигалки, жилка на левой руке, пульсирующая при каждом сжатии бокала И тот его шрам, над бровью – грубый, несовершенный, настоящий

Ее рука потянулась вниз, но остановилась. Не здесь. Не в этой кровати, где даже простыни пахли "Лавандовым рассветом" из бутылки. Она перевернулась на живот, вдавливаясь в матрас, но пульсация между ног только усилилась.

Как бы он это делал?

Мысли насильно лезли в голову.

Грубо, прикусив ее плечо? Или медленно, заставляя просить, умолять его? С хриплым шепотом на ухо: "Ты же этого хотела, принцесса?"

Подушка впитала ее стон, когда волны удовольствия накрыли с головой. И в этот момент – тишина. Абсолютная, как в космосе. Она не чувствовала страха, ни вины. Только себя. Своё тело. Свою пульсацию. Но когда дыхание выровнялось, вместо облегчения пришёл холод. Как будто подглядывающее око, невидимое, уже записало этот момент в её досье. И подписало: "ослушалась". В этот момент, где-то в городе Кай затягивался сигаретой, будто почувствовал ее триумф.

– Лея?" – Рука на плече. Ледяная, несмотря на тепло. – Ты в порядке?

Она застыла, чувствуя, как влага проступает на шелковом белье. –Просто… сон. Страшный сон, прости.

Его пальцы погладили её волосы – методично, как расчёской. – Завтра важный день. Тебе нужно выспаться.

Важный день. Совещание. Она совсем забыла. В этом и был весь Жюль – он даже её оргазмы вписал бы в календарь Google. Перед сном она лежала на боку, глядя в пустую точку на стене. Мысли жужжали, как комары: слабые, но настойчивые. Что-то в этом доме будто наблюдало за ней. Когда она повернула голову к шкафу – на мгновение показалось, что створка чуть приоткрыта.

На внутренней панели – тень, похожая на тонкую петлю. "Показалось." – подумала она засыпая…

– Я здесь, – вдруг прошептал он.

Жюль.

– Спи спокойно. Я всегда рядом.

Она не ответила. Не пошевелилась.

Только зажала кулак под подушкой. Сильно. Так, чтобы ногти впились в кожу.

Дождь стучал по стеклу душевой кабины, повторяя ритм того вечера. Вода была на грани ожога, но Лея стояла неподвижно, позволяя струям смывать с кожи невидимые воображаемые следы Кая. Мыльные пальцы скользнули между ног – стремительные, виноватые движения, будто она что—то крала. Она мылась так, будто могла вычистить из себя воспоминание. Как будто пена могла стереть не его пальцы, а её собственный стон. Но вода только усиливала жар под кожей, как будто разбудила то, что годами спало под слоем правильности.

Его руки прижимают её к мокрой плитке. Зубы впиваются в плечо, ее стон.

Голос, хриплый от сигарет: "Ты же этого хотела…"

– Лея! – стук в дверь разорвал фантазию. – Твой кофе остывает!

Голос Жюля прозвучал как сигнал тревоги. Она резко выключила воду, наблюдая, как пена – белая, невинная – исчезает в сливе. Вместе с доказательствами её измены самой себе.

Она снова не помнила, как оказалась за столом. Жюль наливал чай. Его движения были точными, будто заученными. Он следил, чтобы ложка не коснулась стенок чашки . Чтобы скатерть не сместилась ни на сантиметр. Он был совершенен.

А она – нет.

Геометрическая точность завтрака.

Авокадо, нарезанное ломтиками в 2 мм, яйца—пашот – 64°C ровно и тосты,

сложенные пятиконечной звездой.

– Ты сегодня какая-то… другая. – Жюль протянул стакан фреша. В его глазах промелькнула тень – не подозрение, а холодный расчёт. Он уже знал. Всегда знал.

– Тебе нужно выйти на воздух, – сказал он, не глядя на неё. – Ты выглядишь бледной.

"Отрава тоже бывает прозрачной", – пронеслось в голове.

Лея кивнула. Это был почти автоматический жест. За последние дни она так много кивала, что шея начала болеть.

Но внутри – что-то сдвинулось.

Едва уловимо. Как будто внутренний голос, прежде зашитый нитками страха, подал первый, глухой сигнал.

Ещё не крик. Но уже не тишина.

Лея взяла стакан, оставив влажные отпечатки пальцев на матовой поверхности. Метки. Её тело бунтовало против порядка, оставляя следы там, где должно было быть стерильно чисто. Каждый отпечаток – как вызов. Как след преступления. Она знала: его взгляд заметит всё – каплю, пятно, смятость скатерти. Но в этом и была суть. Пусть найдёт. Пусть поймёт. Пусть боится.

– Просто не выспалась. Все в порядке

Он кивнул, поправив часы. 07:20. Четко по графику.

Она вышла на террасу.

Дверь открылась, когда она подошла к ней. Камера на веранде щёлкнула. “Он следит”, – подумала она.

Воздух был сладким и густым. Розы раскрывались на глазах. Всё было чересчур красивым. Чересчур правильным.

Внезапно она заметила, что вдалеке, кто—то стоял и смотрел прямо на нее. Силуэт. Чёрный.

Через секунду – исчез.

Или ей показалось?

В висках стучало. Воздух стал гуще. Ей казалось, что этот силуэт не просто смотрел – а ждал. Не случайный прохожий. Не вор. Что-то или кто-то – связанный с тем, что она чувствует под кожей.

Когда она вернулась, в комнате всё было на своих местах. На тумбочке стоял флакон с лавандовым спреем. Кто-то заменил постельное бельё. На подушке лежала записка: “Ты прекрасно держишься. Я горжусь тобой.” Без подписи. Но почерк – его.

Идеальный. Мужской. Выровненный.

Её сердце сжалось.

Она взяла бумагу, скомкала – и бросила в мусорное ведро. Сразу испугалась.

Впервые – осознанный акт неповиновения. Она услышала собственное дыхание – быстрое, как у загнанного зверя. Мусорное ведро смотрело на неё, как свидетель. Как будто сейчас в комнату войдёт он. Как будто даже стены настучат. Но она не вынула записку. Не разгладила. Не извинилась.

Офис.

Контракт расплывался перед глазами. Цифры превращались в изгиб его губ вокруг сигареты, в тень от его ресниц… в его шрамы на руках…

Телефон завибрировал:

Жюль: – "Не забудь про ужин с родителями в 19:30. Твой любимый столик."

“Любимый столик.” Любимы лосось. Без соуса. Двойная порция овощей”. Никаких отклонений от сценария.

Её пальцы набрали: "Может, без меня?" Стерли.

Написали: "Не могу дождаться."

отправлено.

Туалетная кабинка.

Глубокий вдох. В сумке сигареты "Lucky Strike" синяя пачка. Одна уже без фильтра. разорвана, табак рассыпался по карману. Запах, который не его, но близко …

Когда она закрыла глаза, представив его губы, обхватывающие сигарету и вдыхающие дым ей в рот.

Низ живота ответил пульсацией. Предательское тело. Оно помнило то, чего никогда не испытывало.

А может, это не предательство. Может, наоборот – верность. Себе. К тому, что было забыто, задавлено, приглажено. Может, именно это – правда. А остальное – просто вежливый сон.

Глава 4 "Порог"

10:15. Улица перед "Monaco Coffee"

Лея прошла мимо кофейни три раза. На четвертый – заметила собственное отражение в зеркальной двери:

– Пальцы, нервно расправляющие прядь волос, губы, сжатые в белую ниточку и глаза – слишком блестящие для обычного утра.

Это просто кофе. Совершенно случайно.

Ложь оставила медный привкус на языке. Она толкнула дверь – звон колокольчика прозвучал как приговор.

Всё внутри сопротивлялось – как будто она шагнула не в кофейню, а в клетку. Именно так и начинается соблазн – не с прикосновений, а с первого шага внутрь. Как будто кто—то давно расставил границы, камеры, зеркала. И в этот момент – щелк – она вошла в кадр.

Тело знало раньше разума: сегодня случится нечто, что нельзя будет развидеть. Что—то, что нельзя будет простить – ни себе, ни другим.

Внутри кофейни

Аромат свежемолотых зерен ударил в нос. Она заказала латте с ванильным сиропом – слишком сладко, не ее стиль. Но сегодня хотелось именно этого: запрещенной сладости, как та конфета, украденная в детстве из маминой вазочки.

Как он пьет свой кофе? Мысль вспыхнула и тут же обожгла – она сжала стаканчик,

чувствуя, как картон мнется под пальцами.

Угловой столик

Она не заметила его сразу.

Кай сидел, сгорбившись над медицинским журналом, в тонких очках, которые делали его похожим на профессора. Иллюзия безопасности разрушилась, когда он поднял взгляд – янтарные глаза вспыхнули, как сигнальные огни. Он не просто смотрел – сканировал. Снимал с неё одежду, маски, привычки. А в её животе что—то сжалось – не от страха. От узнавания. Это было то же чувство, как в детстве, когда впервые потрогала огонь – и захотела сделать это снова.

– Принцесса. – Он отодвинул стул ногой. – Не бойся, я сегодня привит.

Сердце совершило кульбит – вверх, вниз, в горло. Она отпрянула, наткнувшись на официанта. Горячий кофе хлынул на бежевую блузку, оставляя коричневое пятно.

"Черт!"

Кай был рядом быстрее, чем она ожидала. Его руки – хирургически точные – уже доставали платок.

– Успокойся, это не кипяток. – Пальцы скользнули по декольте, вытирая пятно. Большой палец задел кружево бюстгальтера. – Хотя ожог все равно останется. Он не извинился. Не отдернул руку. Его палец задержался на границе кружева – чуть дольше, чем нужно. И именно в этой доле секунды Лея поняла: он не предлагает. Он предупреждает.

Это прикосновение не было случайным. Оно было заявкой. Молнией по позвоночнику. Предупреждением.

Игра в правду

– Так ты… стоматолог? – Она смотрела на его руки – длинные пальцы, коротко подстриженные ногти. Руки, которые могли резать и ласкать с одинаковой точностью.

– Челюстно—лицевой хирург. – Он снял очки. Без них он снова стал тем самым мужчиной из оранжереи. – Специализация – исправление последствий драк. – Пауза. – И прочих глупых решений…

Он закинул ногу на ногу. Джинсы обтягивали бедра, подчеркивая каждую мышцу.

– А твой идеальный парень, он знает, что ты мечтаешь о незнакомце?

Губы сами сложились в защитную улыбку: – Я не…

– Врешь. – Он наклонился ближе, принося с собой коктейль из запахов: антисептик, дорогой парфюм, коньяк. – У тебя зрачки расширены, как после мидазолама. Её спина откинулась на стул, словно под его словами внутри что—то плавно растеклось – жаркое, липкое, неконтролируемое. Он знал, какие слова вонзаются глубже скальпеля.

– Давай сыграем. Ты – вопрос. Я – ответ. Потом наоборот. Лея сглотнула. Её язык прилип к нёбу, как будто онемел. Кожа на шее покалывала, как после удара током. Его голос будто входил в тело, минуя слух – сразу в живот, в бёдра, глубже.

Откровения

– Почему Джейсон называет тебя 'призраком'?" Она сжала чашку, чтобы скрыть дрожь в пальцах.

– После Афганистана я два года не разговаривал. – Он вращал чашку эспрессо в руках. – Только резал и сшивал. – Она снова увидела шрам на левой руке – тонкая белая линия от запястья к мизинцу. – Джейсон таскал меня на вечеринки, как диковинку.

– А теперь?

Теперь, – он улыбнулся – и это было почти страшно. – Теперь мне нравится смотреть, как красивые женщины врут. Особенно когда их тело кричит правду.

Тепло разлилось внизу живота.

– Моя очередь. – Его ладонь легла рядом с ее рукой, не касаясь. – Ты уже представляла, как я тебя трахаю?

Лея оторопела.

–Я не…

– Врешь. – Чашка ударилась о блюдце. – Ты стояла в оранжерее и смотрела. Не убежала. – Это было правдой. Страшной и восхитительной. Она не бежала. Тело выбрало остаться. И в этой тишине, между сердцебиениями, она поняла – она не хочет спасения. Она хочет… его.

– Даже если бы хотела – не смогла бы. Он прозвучал как шторм. Как нечто, что либо разрушит, либо спасёт. И в тот момент она , впервые за долгое время, почувствовала себя живой. Его палец провел по краю блюдца – медленно, как тогда дождь по стеклу. Это был почти жест интимности. Как будто он касался не фарфора – её. Её границы. Её решимости. Этот палец мог вскрывать артерии – но сейчас он дразнил. – Знаешь, что я видел в твоих глазах?

Она замерла.

– Голод. – Его дыхание обожгло губы, как будто он поцеловал сам воздух между ними. Как будто позволил заглянуть в свою пасть. И Лея – как животное – не отпрянула. Только вдохнула глубже. Голод. Слово срезало остатки приличий. – кофе, коньяк, что—то металлическое.

– Тот самый, что сейчас сводит твои бедра.

Первая измена

Телефон зазвонил. Жюль.

– Где ты? – Голос ровный. Слишком ровный.

– В кофейне у офиса. – Она смотрела в глаза Кая.

– Странно. Я заходил туда, тебя там нет.

Глубокий вдох. – Я.… в Monaco Coffee, на другой стороне.

Молчание. Три секунды. Достаточно, чтобы понять – игра началась.

– Хорошо. – Гудки.

Кай свистнул: – Ты только что сделала выбор, принцесса.

Улица

Он написал номер на салфетке химическим карандашом – тем самым, которым помечают зубы перед удалением.

– Для экстренных случаев. – Его палец провел по запястью. – Когда анестезия перестанет действовать.

Она хотела сказать «нет», хотела сбежать, но что—то в голосе Кая размывало границы между страхом и доверием. Словно он говорил не с ней, а с той, которой она была до. Их взгляды пересеклись. Он видел её насквозь. И не отвёл глаз, даже когда она отвернулась. Он знал: этот яд уже в крови.

Квартира

Жюль встретил ее с пакетом из бутика. Новая блузка – точная копия испорченной.

– Ты же любишь этот цвет? – Поцелуй в лоб. Губы сухие, теплые. – Откуда ты…? Она осеклась.

Когда он повернулся, она заметила на манжете коричневое пятно. Формой – точно, как отпечаток от кофейной чашки.

Сердце кольнуло. Он знал. И не просто знал – наблюдал. Его поцелуй в лоб стал теперь знаком: он отмечает свою собственность. Как животное, чье логово кто-то потревожил. Она не знала, что он сделает. Но впервые – ей стало по-настоящему страшно.

Глава 4.1 “Нарушение протокола”

5:47 утра. Дом в пригороде Сиэтла.

Тишина. Идеальная, выверенная, как всё в его жизни.

Жюль проснулся ровно за минуту до будильника. Его пальцы сами потянулись к часам – остановили сигнал до того, как он мог разбудить Лею. Она спала, как кукла: ровное дыхание, ни единого лишнего движения.

“Совершенство”, – подумал он, проводя пальцем по её щеке.

Её кожа была тёплой, живой, но это можно было исправить. Всё можно было исправить. Он не любил живое. Живое – значит непредсказуемое. А непредсказуемость – это мать с разбитой губой и дрожащим голосом. Он приучил себя любить только то, что можно программировать. Повторять. Сохранять.

6:30. Кухня.

Кофе заваривался ровно четыре минуты. Ни больше, ни меньше. Авокадо нарезано ломтиками в 2 мм. Яйца – 64°C, не 63 и не 65.

Он поставил чашку перед её пустым стулом. “Она проснётся через 12 минут”, – подсознание автоматически выдало расчёт.

Жюль не любил хаос. Хаос – это его отец, который бил мать за криво накрытый стол. Хаос – это мать, которая плакала в подушку, потому что “не смогла воспитать сына правильно”.

Но он исправил это.

Он стал не просто идеальным – он стал алгоритмом. Он вычислял людей, как уравнения. Ему не нужны были эмоции. Только данные. Только результат. Потому что тогда – никто не сможет ударить тебя без причины. Потому что ты сам станешь причиной.

Он стал идеальным .

7:15. Офис.

На экране – GPS—трекер. Красная точка двигалась по маршруту: дом – работа – магазин. Никаких отклонений.

Но сегодня было отклонение .

Monaco Coffee.

Он увеличил карту. “Почему там?”

Его пальцы постукивали по столу. Раз-два-три. Пауза. Раз-два-три.

“Она никогда не ходила в эту кофейню”.

10:42. Видеозапись с камеры.

Лея сидела за столиком. Её пальцы сжимали стакан слишком крепко .

А напротив – он .

Кай Блэквуд. Имя вызвало неприятный привкус. Как если бы на идеально сервированном столе кто—то положил грязный нож. Этот человек был угрозой. Он не вписывался в уравнение. У него были шрамы – а значит, он знал, как ими пользоваться.

Жюль знал его. Знакомый Джейсона. Бывший военный хирург. “Специализация: реконструкция лиц после насилия»”.

“Интересно… Ты чинишь то, что ломаю я?”

На экране Лея смеялась.

Смех. Чужой. Настоящий. Грязный. Он чувствовал, как в нём что-то рвётся, не от боли. От оскорбления. Она смеялась не по команде. Он потратил месяцы, чтобы этот звук стал правильным. А теперь – она отдала его другому.

Настоящим смехом.

Не тем, что он тренировал с ней перед зеркалом.

12:15. Дневник .

Он открыл старую тетрадь. На первой странице – детский почерк:

“Сегодня папа опять кричал. Мама сказала, что я недостаточно хорош. Надо стараться лучше”. Он помнил, как дрожали руки, когда он писал это. Как его тело училось быть тихим, удобным, прозрачным. Он выучил: только совершенство спасает. Только безэмоциональная преданность делает тебя достойным.

Рядом – фото Сары. Его кузины.

“Она тоже не понимала”, – подумал Жюль, проводя пальцем по её улыбке.

Сара испортилась. Стала непослушной.

Но он исправил её.

Правда, ненадолго.

19:30. Ресторан .

Лея сидела напротив, улыбаясь его родителям. Её губы дрожали.

“Она думает, что я не вижу”, – Жюль налил ей воды. Без газа. Комнатной температуры.

– Ты сегодня какая-то… другая, – сказала мать, изучая Лею, как экспонат. Его мать всегда замечала слабость. В нём. В Лее. В каждом. Она пахла духами, которые использовала, когда прятала синяки под макияжем. И он знал – если даже она заметила сбой, значит, система трещит.

– Просто устала, – ответила та автоматически.

Жюль улыбнулся.

Она врала.

Но это можно было исправить.

23:55. Спальня.

Лея спала. Или притворялась.

Он сел на край кровати, положил руку на её шею.

“Ты же знаешь, что я люблю тебя”, – подумал он, чувствуя пульс под пальцами.

“Я делаю тебя совершенной”.

Но он не чувствовал любви. Ни к ней. Ни к себе. Он чувствовал власть. И этого было достаточно. Ведь любовь – хаос. А власть – порядок.

Его телефон вибрировал. Сообщение от клиники “Кленовая Роща”:

“Палата №4 готова”.

Он знал, что не сможет исправить её словами. Пришло время перейти к следующей фазе. Мягкой изоляции. Реабилитации. Перезапуску. Там, где никто не услышит крика. Где всё стерильно. Где женщины – это объекты для коррекции.

Жюль не считал себя монстром.

Монстры – это те, кто ломает.

А он чинил.

И если для этого нужно было вырезать лишнее – так тому и быть.

Ведь в этом мире только одно правило: “Всё должно быть идеально.

Она думает, что может убежать. Но я ведь только начал её чинить”

Глава 5 "Фарфоровый ад"

20:03. Ресторан "Магнолия"

Белые орхидеи в хрустальных вазах. Скатерти, накрахмаленные до хруста. Фарфоровые улыбки гостей. Они выглядели красиво. Но были мертвы. Гладкие лица, застывшие в идеальных изгибах. Как сервиз, расставленный по витринам. Одно неловкое движение – и всё разлетится в пыль. Лея чувствовала себя среди них не невестой, а музеем. Экспонатом.