Стрела и меч

Олег Окин

Стрела и меч

ПРОЛОГ. ПЛАТО

Угрюмо-красное солнце лениво уходило за горизонт. Дул легкий, едва ощутимый ветер, неся с востока вечерние свежесть и прохладу на замену уходящему дню. На плато Падурона смеркалось, и солнечный диск старался опускаться не спеша: он продолжал освещать раскинувшееся перед ним зрелище. На плато смеркалось, и свежесть, приносимая ветром, тут же растворялась в гамме смрадных запахов пота, крови и металла. На плато смеркалось, и люди на нем убивали друг друга.

Яростные крики сменялись стонами отчаяния, предвосхищавшими неминуемое наступление безразличной смерти: она собирала хороший урожай. Кто-то принял свою судьбу стоически и бился с холодным расчетом забрать с собой как можно больше человеческих жизней; самые благородные с честью и надменным достоинством смотрели в глаза врагу, стараясь нанести роковой удар; трусов было мало, и они быстро устранялись и с одной, и с другой стороны – здесь сошлись опытные воины, повидавшие многое, в том числе и предательство с вероломством. Тем не менее подавляющая масса сражающихся представляла собой обезумевших от пыла битвы разъяренных бойцов, которые кружились вокруг друг друга в жестоком танце смерти, и лишь едва заметные под слоем крови, грязи и пыли знаки различия, будь то цветовая раскраска или экипировка, позволяли не убивать всех подряд, и своих, и чужих, а давали хоть какой-то ориентир на следующую цель.

Десятки элитных воинов Кастадии в легкой пластинчатой броне, с треугольными дубовыми щитами, на которых был изображен потускневший медно-коричневый алет, размахивали мечами, глефами и молотами, стараясь отбиться от подавляющих их численностью вражеских бойцов. Кастадийцы были превосходными воинами: они умели держать строй и за счет стальной дисциплины и грамотного построения на первых этапах сражения смогли оказать упорное сопротивление и унести с собой немало вражеских жизней. Тем не менее сотня находчивых солдат дома Ремори постепенно начинала отодвигать противника все ближе и ближе к высокому краю плато, где битва приобрела свою финальную форму хаотичной бойни.

Реморийские солдаты были уверены в своей победе: у них было численное и тактическое преимущество; многочисленные мечи, булавы и секиры железной хваткой все сильнее и сильнее сжимали кастадийцев, окружали, вынуждали тех сражаться отчаяннее и неистовее; приобретенная в изнурительных походах выносливость помогала выжидающе биться с расчетом на то, что скоро у врага закончатся силы. На серо-голубых, уже изрядно потрепанных битвой латных доспехах реморийцев был изображен проницательный корсак, который словно предвкушал окончание сражения, чтобы вдоволь насладиться добычей. Наступало время заканчивать.

Кассий Продий резким рывком вытащил окровавленный кинжал из глазницы бедолаги-реморийца, чье тело тут же обмякло и повалилось на несколько трупов, уже сформировавших небольшую кучку – таких здесь было несколько десятков. Не успел капитан кастадийского отряда хоть немного перевести дух, как к нему с нескольких сторон уже приближались новые противники. Один из них был высоким двухметровым амбалом, размахивающим булавой так, что даже сражающиеся рядом с ним серые воины невольно сторонились: мало кому хотелось за одно неловкое движение тут же испустить дух. Второй противник среднего роста, чуть сгорбившись, с мечом и круглым, деревянным щитом, воровато обходил Кассия за спину, рассчитывая нанести роковой удар.

С бешеным ревом амбал кинулся на Кассия, двумя руками занося над ним свое грозное оружие с несколькими шипами на конце. Заняв оборонительную стойку и чуть пригнувшись, Кассий, держащий в одной руке короткий, окрашенный кровью кинжал, в другой – свой меч, с каменной выдержкой ждал точного момента, когда булава окажется на уровне его головы, чтобы тут же броситься в сторону и предоставить шанс мощному удару сокрушить щит нападающего сзади реморийца.

Сгорбившийся солдат упал на землю со сдавленным криком: ему раздробило руку, держащую щит, который раскололся на обломки. От болевого шока воин дома Ремори не успел отойти – быстрым ударом Кассий вонзил кинжал ему в горло, так и оставив там рукоять, залитую кровью. Спустя доли секунды он уже стоял в боевой стойке перед амбалом, успевшим снова поднять булаву для следующего замаха.

Разъяренный не столько смертью боевого товарища, сколько своим промахом, двухметровый воин неожиданно как для себя, так и для Кассия, после нескольких широких взмахов выпустил булаву из рук, дав ей стремительно пронестись вперед, и если бы не случайно оказавшийся на пути ее пролета кастадиец, плечо которого чуть подкорректировало траекторию полета, и не начинающая терять свою резкость реакция Кассия, то этот марш-бросок можно было считать успешным, и капитан лежал бы сейчас с размозженным черепом посреди поля битвы.

Едва увернувшись от шипов булавы, пролетевшей в дюйме от лица, Кассий ринулся вперед на амбала; он увидел уязвимые, не защищенные броней ноги врага и прямым мечом наотмашь рубанул по ближайшей берцовой кости. Громила тут же подкосился от боли. Его бешеные глаза блуждали в поисках цели, а изо рта брызнула багровая слюна. Смачно ударив своим высоким сапогом по месту сруба, Кассий услышал характерный хруст и рев громилы, после, не колеблясь ни секунды, он двумя руками со всей силой махнул своим клинком, и уже успокоившаяся голова реморийца со все еще открытым ртом полетела с легким свистом на охладевшую наступающими сумерками траву.

Распрямившись и вытерев кровь с лица загрубевшей ладонью, Кассий напряженно огляделся, чтобы оценить обстановку. Ситуация становилась катастрофической: вокруг велась ожесточенная бойня; от кастадийцев оставалось в живых человек двенадцать-пятнадцать; лучшие бойцы уже лежали безмолвными телами на холодной земле; из груди командующего Леонида торчали несколько копий, а все его лицо было обезображено ножевыми полосами – он настолько рьяно бился, что реморийцы, обезумив от ярости, набросились на него одного целой толпой. Бездыханное тело командующего, еще недавно живущее в свирепом боевом движении, сейчас прикрывало собой небольшой черный куб – цель их уже провалившейся миссии.

«Чертов трус и предатель Аверий, – мучительные мысли жгучим гневом проносились в голове у Кассия, – повел нас на это проклятое плато. Он мне с самого начала казался подозрительным. Жаль, Леонид дал слабину и доверился ему провести нас через эти проклятые чужие земли. Здесь мы и встретим свой бесславный конец».

«Конец, – искра тоскливой горечи пронеслась вспышкой перед глазами Кассия, и в груди болезненно забилось, как в лихорадке, его сильное сердце. – Неужели меня ждет такой исход? После всего…»

Вопли и стоны ближайших умирающих бойцов резко стихли, словно битва отодвинулась за несколько миль от плато. Взгляд Кассия затуманился: огромный валун усталости и отчаяния накатился на него и прижал всем своим весом.

«Я должен биться до конца… – устало забормотал Кассий. – Я доблестный воин Кастадии и один стою сотни этих трусов. Но почему мне так хочется сдаться и закрыть глаза? Неужели я так слаб? Неужели я опять подвел своих товарищей? Неужели никто не узнает про эту битву?»

Боясь закрыть глаза, Кассий начал лихорадочно озираться и напрягать свой взор: он не хотел быть убитым, оставаясь слабым, беззащитным и уязвимым посреди поля битвы.

Солдаты дома Ремори предпринимали решающий натиск: они отбросили в сторону всю ту предусмотрительность, которой придерживались в начале засады, и теперь просто давили, как могли, своей численностью, окружая оставшихся кастадийцев, яростно налетая на них, все сдавливая и сдавливая к краю плато. Вот, товарища Руфуса сзади пронзили острым клинком, и он, сплевывая кровь, в последний момент накинулся на бедного, еще молодого реморийского юнца без брони, разрубив тому грудь надвое. Боевому брату Кастусу, с которым Кассий еще вчера делился черствым хлебом, раздробили голову булавами сразу с нескольких сторон – он не успел полностью проплыть все Великое море и изучить его, хотя так мечтал об этом. Рычащий бородатый Максий с ревом размозжил молотом грудь солдату, затем тараном опрокинул заходящего сбоку врага, придавив тому плечо тяжелой рукояткой, а когда ему сзади подсекли ноги и стали заносить боевое копье, целясь в спину, свирепый воин Кастадии добрался под конец и до третьего реморийца, задушив его грубыми, разодранными в кровь руками.

Старый добрый друг Аппиус на расстоянии пяти шагов ожесточенно сражался с группой врагов, обнажив свою острую глефу. Плюясь и пинаясь, он как можно дольше оттягивал свою неизбежную кончину.

«Что я делаю?! Почему я стою здесь, недвижимый как истукан?! – гневные мысли прогнали прочь всю ту усталость, накопившуюся во время битвы. – Мои товарищи умирают, сражаются до последнего вздоха, за свою миссию, за честь Кастадии. Так и я умру вместе с ними, забрав с собой в землю как можно больше этих ублюдков!»

Искры безумия и отваги зажглись в глазах Кассия. Зажглись у человека, готового к последней битве. Зажглись у воина, принявшего свою судьбу.

Кассий бросился на помощь едва живому Аппиусу, разрубив надвое вставшего на пути нерадивого реморийца, однако его друг, увидевший приближение товарища, прокричал:

– Нет! Куб!

Резко сделав оборот, Кассий увидел, как несколько реморийцев бросили сражаться и окружать оставшихся кастадийцев, чтобы направиться к бездыханному телу Леонида за своим трофеем.

– Шакалье! – прорычал Кассий и метнулся в их сторону.

Обезумевший и окрыленный яростью, Кассий за доли секунды разобрался со стервятниками: это были уже не такие сильные бойцы, с которыми он сражался в начале засады. За всем этим кастадийский капитан так и не заметил, что Аппиуса разрубил широкий тяжелый двуручный меч, и его друг больше никогда не скажет ни одного слова.

Весь потрепанный, без щита и кинжала, но со стальным коротким мечом, с запачканными в грязной крови руками, с затуманенными от неистовства взором и разъяренной гримасой Кассий хрипел и ждал следующих воинов. Очередная партия солдат, готовящаяся навалиться гурьбой на кастадийца, внезапно отступила, с опаской и почитанием оглянувшись назад. Там, стряхнув чьи-то конечности с лезвия клеймора на траву, тут же окрасив ее в красный цвет, подходил неспешно по-настоящему достойный противник.

Высокий и статный, он своим суровым, проницательным взглядом давал понять находящимся рядом солдатам, что Кассий – только его соперник, только его добыча, только его развлечение. На лице реморийца был шрам в виде пореза, проходящего от нижней части левой щеки до широкого лба через переносицу, слегка задевая правый глаз. Холодные карие глаза буднично оценивали состояние Кассия: взгляд небрежно скользил с ног кастадийца, поднимаясь до его короткого меча и заканчивая на лице, замутненный взор которого отвечал всем своим презрением.

Воин Ремори, судя по всему, был командующем какого-то отряда высокого ранга: на его переливчатой сине-голубой броне золотой корсак торжественно держал в своей лапе кинжал; блестящий металлический шлем украшал небольшой острый, конусный конец, расписанный маленькими драгоценными камнями. В бурых кожаных ножнах с неизвестными письменами за поясом покоился меч, но сам командующий Ремори держал в руке внушительного вида клеймор, лезвие которого все еще блистало в последних лучах заходящего солнца.

– Наконец-то достойный противник, – усмехнулся Кассий, сплюнувший соленую кровь на землю. Холодные губы реморийца чуть сдвинулись в едва заметной улыбке, не обещавшей ничего хорошего.

Свободная рука Кассия, не сжимающая клинок, вдруг задрожала: сильный, до судороги неприятный ветер пронесся через его истертые сражением пальцы. Кастадиец посмотрел вдаль, через каскады врагов и горы тел: его слезящиеся от грязи и горечи серо-голубые глаза увидели закат солнца – самый лучший закат в жизни, когда небесное светило своим теплым, успокаивающим, но непременно увядающем светом говорит о том, что пришла пора уходить.

Несколько стрепетов, звучно свистящих крыльями, отправлялись на вечерний отдых. Их щебет было необычно слышать в окутавшей плато тишине: казалось, все вокруг замерли, чтобы успокоиться звуками уходящей в сон природы и дождаться завершения бойни.

«Завершения?» – Кассий только сейчас понял, что необычная тишина вокруг него говорила только об одном: все его товарищи мертвы, и он остался единственным живым кастадийцем.

– Ублюдки…

Тем не менее, уставшие, раненые и сваливающиеся на землю реморийцы не спешили делить добычу, осматривать тела и праздновать победу – все ждали последний поединок.

Реморийский лидер легким движением руки скинул со спины свой щит ближайшему солдату, затем, воткнув клеймор в землю, снял раскрашенный шлем, высвободив из-под него длинные светлые волосы, и аккуратно положил его на тело Леонида.

– К тебе мы еще вернемся, – усмехнулся он трупу, затем, обернувшись к Кассию, без каких-либо усилий, легким, непринужденным движением поднял свой меч. На поясе, в ножнах все так же беспечно покоился еще один клинок.

– Я Дегал, из семьи Бертаров. Ваше время прошло. Здесь я закончу твою жизнь, – произнес хлестко ремориец, разминая плечи и шею.

Он не спеша подошел к Кассию, остановившись на расстоянии нескольких шагов, с характерным звуком сжимая и разжимая рукоять своего меча. Кассий правой рукой несколько раз махнул своим оружием, проверяя хватку, затем сжал и разжал левый кулак, чтобы понять, насколько тот готов к тяжелой работе. Уши слегка гудели от застывшего и болезненного напряжения; ноги в сапогах уже начинали наливаться тяжестью от усталости, однако все еще были способны к резким, стремительным движениям; к зрению снова вернулись четкость и резкость, чему Кассий в данный момент был рад – он очень ценил свое умение находить различные варианты в разнообразных стычках.

– Последнее слово, – медленно, словно чеканя каждый слог, сказал торжественно Дегал.

Ремориец жаждал сражения и развлечения – кастадиец хотел закончить со всем этим и умереть достойно.

Кассий потянулся, разогнал всю накопившуюся внутри желчь, горечь и презрение и с характерным звуком плюнул так, что сгусток слюны попал аккурат на шикарные блестящие сапоги Дегала. Затем он посмотрел прямо в глаза своему врагу – посмотрел вызывающе и бесстрашно.

В небе раздался жалобный визг, и небольшая серая птица упала на землю замертво между двумя противниками. Это был стрепет. Началась битва.

Дегал с молниеносной скоростью понесся на Кассия, сделав резкий, но не широкий взмах клеймором. Кастадиец увернулся, ответив колким выпадом в сторону шеи реморийца, однако не рассчитал длины меча, и в ответ получил удар металлическим кулаком по ребрам. Отлетев на несколько метров, Кассий не успел принять и переварить жгучую тупую боль, так как на него уже обрушивался следующий удар клеймора – на этот раз более решительный. За доли секунды Кассий заприметил покоившийся в руках рядом лежавшего трупа круглый реморийский щит, и, схватив его левой рукой, попытался парировать пикирующий удар сверху. Щит раскололся на две части, однако клеймор слегка застрял в древесных волокнах посередине, и Кассий, тут же вскочив и выдвинувшись вперед, нанес колющий удар.

– Кхрк… – прохрипел от боли Дегал: небольшая струйка крови потекла из-под его доспеха в районе правого плеча. Он махнул клеймором по кастадийцу, и, пока тот отражал этот удар своим клинком, тут же подсек противника сильным ударом ногой.

Оказавшись на земле, Кассий начал перекатываться, спасаясь от яростных ударов Дегала. На очередном замахе Дегал поразил правую ногу кастадийцу: клеймор не попал в кость, но задел мышцу бедра. Не понятно, этот ли удар спровоцировал бешенство, либо же накопившая усталость вместе с болью от поражения и ожиданием смерти – кастадиец взревел, собрал последние силы в охапку и наотмашь нанес удар по и без того обезображенному лицу Дегала, пока клеймор еще вытаскивался из его плоти. Тот, защитив лицо левой рукой в латной перчатке, все же получил настолько мощный удар, что его отбросило на несколько шагов, запястье сломалось, а фаланги пальцев болезненно захрустели. Меч Кассия не выдержал такой нагрузки и скоропостижно разломался на части, оставив своему владельцу лишь обрубок.

Кассий приподнялся, бешено озираясь своим мутным взглядом. Голова кружилась; ребра болели и жгли его изнутри; нога кровоточила и собиралась подкоситься при первом удобном случае; рукоять уже бывшего меча печально застыла в грязной руке. Кастадиец чувствовал, что он на пределе, и уйти достойно, закончив с противником, в таком состоянии не сможет.

Лицо Дегала пылало болезненно красным цветом: рубцовый шрам теперь отчетливо выделялся, и его уродливость лезла наружу, бросалась в глаза. Казалось, если плато окутает полнейшая тьма, этот шрам будет и дальше гореть кровавым цветом. Карие глаза реморийца смотрели с ненавистью – его ослабленная раненая рука покоилась сбоку, беспомощно обвиснув и причиняя своему владельцу тупую боль. Капли крови еще падали из-под плеча, однако это была не самая большая проблема для Дегала. Он больше не жаждал развлечения и почета – он хотел уничтожить кастадийца и закончить бой. Не смотря на свои ранения, он был в более выигрышной позиции.

«Думай, думай… – озирался Кассий. – У этого ублюдка преимущество. Где еще достать оружие?» Однако, будто догадавшись о его мыслях, окружающие солдаты, как назло, убрали клинки и выставили длинные копья, сомкнув вокруг противников некоторое подобие небольшого полукруга.

«Попробовать взять его на таран?..» – едва лишь сдвинувшись на несколько дюймов, Кассий тут же почувствовал опасную неустойчивость и резкую боль из кровоточащей ноги.

«Это конец?..»

Было тихо. Птицы больше не пролетали над людьми. Вдалеке, у горизонта покачивались кроны зеленых деревьев. Снизу, рядом с плато не спеша текла по своим делам местная река. Кассий не знал ее названия. Он не знал и этого места. И другие ближайшие окрестности. Он знал лишь, что на севере есть Великое море, за которым находится его родная Кастадия, куда он не вернется. Он стоял на краю плато, а за его спиной уже заходило солнце, и лишь тусклая полоска света еще едва мерцала до полного прихода ночи.

– Ну что, наигрался?!?! – крикнул Кассий Дегалу. – Повеселился вдоволь!?!? Смотрю, твой шрам так и сияет от наслаждения! Может, повторим?!?! У меня еще много сил, а ты, я вижу, уже устал. Впрочем, не удивительно. Чего еще ожидать от трусов Ремори, которые умеют нападать только исподтишка, словно шакалье!

Глаза Дегала налились кровью, и, не взирая на бесполезную руку, сжав в другой свой отяжелевший клеймор, он с бешенством ринулся к Кассию. Тот сделал глубокий вдох: нужно было сосредоточиться и откинуть все захлестнувшие его эмоции, чтобы перед смертью уйти достойно. Так делают все доблестные кастадийцы.

Дегал налетел, как дикий хищник, который стремится разорвать беспомощную добычу. Он заносил свой клинок для последнего удара, и Кассий, собрав все оставшиеся силы в свое жалкое подобие меча, чуть пригнулся, сумев увернуться от удара клеймора, и резко вонзил острый обломок в шею реморийцу. Тот успел зацепить кастадийца своим могучим телом, и они вместе сорвались с высокого обрыва плато.

Повисла мертвая тишина. Битва была окончена. Тоненькая полоска солнца исчезла, и на плато опустилась тьма. А вместе с тьмой наступил и долгожданный покой.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕКА

I

Каталина и Эйра шли за отцом. Он вел их к опушке рыжеватого леса, чтобы наказать за очередную провинность. В последнее время это случалось довольно часто, и девочки слегка дрожали. Светловолосая и младшая Каталина взяла за руку хмурую Эйру и одобрительно ей улыбнулась. Темненькая и невзрачная Эйра не видела повода для оптимизма, но ей все равно нравилась улыбка сестры.

Повода для оптимизма действительно не наблюдалось: отец был вне себя от ярости, повторял одними лишь губами ругательства и уверенно шел вперед, держа в руках причину своего гнева.

Часом ранее девочки нашли в отцовском, запустелом амбаре за рядом пшеничных мешков старый тисовый лук с несколькими стрелами, у которых давно были затуплены наконечники, и ржавчина уже практически полностью покрыла железо. Сестры выбежали на залитый солнцем дворик и начали играть. Каталине было девять, а ее старшей сестре – одиннадцать. Эйра на правах старшинства тут же забрала лук себе, уступив стрелы.

Эйре сразу понравился этот лук: он был достаточно длинный, почти с ее рост; шелковая, блестящая на солнце тетива все еще тянулась и сохраняла дереву упругость; рукоять была обмотана темной, гладкой кожей, и девочке нравилось держать оружие, представлять себя храброй воительницей или искусной охотницей. На тисовых плечах лука мелким, убористым почерком были нанесены не известные сестрам символы. Возможно, этот лук использовали далекие южные народы за Меридалином – девочки только предполагали, с интересом разглядывая иероглифы и фантазируя.

Оперения найденных стрел имели необычный темно-синий цвет, который каким-то непостижимым образом приковывал к себе внимание, и Каталина постоянно на них засматривалась, держа аккуратно своими тонкими пальцами древко то одной, то другой стрелы. Она использовала стрелы не по назначению – размахивала ими словно мечом или кинжалом, изображая из себя храброго воина, нападая на Эйру, которая, в свою очередь, целилась в нее из красивого бурого лука и попадала невидимыми, но точными выстрелами.

Вскоре, им захотелось большего: Эйра просила у Каталины стрелы, а Каталина в свою очередь – лук.

– Давай по очереди. Сначала я возьму у тебя стрелу, чтобы прицелиться, а потом ты уже сможешь побегать с луком, – пообещала Эйра сестре.

– Только без обмана! – с серьезным взглядом сказала Каталина.

Получив заветную стрелу, Эйра затрепетала: все ее внутреннее существо наполнила необъяснимая радость. Пальцы, сжимающие древко, потеплели, и спокойствие от них передалось всему телу, заполняя каждую клетку. Эйра на миг почувствовала себя самым счастливым человеком во всей Магтере. Острое желание опробовать лук тут же посетило ее, и девушка начала беспорядочно озираться в поисках подходящей цели. Эйре казалось, не сделай она выстрел, весь мир перед ней тут же рухнет, и все то тепло, которое посетило ее, уйдет навсегда, оставив только холод и тоску.

– Делаю выстрел и отдаю! – крикнула Эйра сестре, быстро озирая двор.

Во дворе царил беспорядок: отец давно здесь не убирался. Как и дома, заставляя сестер убираться самим. На старой, серой телеге лежали несколько мешков, все еще не убранные в амбар. Около деревянного, местами кривого, местами покосившегося забора валялись в разных местах по две-три штуки небольших, но толстых бревен. В середине запущенного зеленого квадрата двора, где девочки больше всего любили играть, стояла, сгорбившись, старая яблоня – несколько яблок от беспокойного ветра попадали на землю, где они и остались лежать никому не нужные. Недалеко от одинокого колодца чуть поодаль амбара лежали несколько ведер: сестры к вечеру должны были набрать оттуда воды.

Эйра не знала, как стрелять из лука. Несколько раз она видела проходивших мимо их дома реморийских солдат, у которых на спинах висели колчаны стрел, и в руках они держали оружие, но отец быстро их прогонял, не успевали те хоть на несколько метров приблизиться к их владениям. Лук был неудобен для Эйры. Она не знала, как его брать, и как посадить стрелу. Тем не менее, острое желание выстрелить все не отпускало, и инстинктивно Эйра взялась неожиданно для себя уверенно левой рукой за обмотанную ручку, а правой начала легонько, хоть и не ловко натягивать тетиву, где уже пристроилась старая, никому не нужная стрела.

Эйра решила прицелиться в один из мешков на телеге: все равно отец еще долго не поедет в город за продовольствием. Каталина молча отошла в сторону, с придыханием наблюдая за прицеливающейся сестрой. Эйра отступила на несколько шагов от телеги, сделала несколько глубоких вдохов, как будто знала, что так нужно, постаралась как можно точнее прицелиться, придала рукам спокойствие и…

– Что ты, черт тебя дери, делаешь!?!? – закричал отец, выбежав из дому.

Он был в ярости. Брюзжа слюной и проговаривая что-то про себя, отец грубо отобрал у нахмурившейся Эйры лук со стрелой, дал ей затрещину, взял у Каталины оставшиеся стрелы и начал, задыхаясь от гнева, кричать:

– Дура! Кто..?! Кто разрешил..?! Где взяли?!

– В амбаре, – промолвила спокойно, но уже слегка вздрагивая, Каталина.

– Что?! Зачем?! Туда ходили?!?! Вам мало места гулять и играть во дворе?!

– А что такого?! – не сдержалась Эйра. – Мы просто играли. И ты никогда не говорил, что амбар – это запрещенное место.

– Ты видишь это?! – оплевывался отец, показывая на лук. – Это оружие. Не игрушки для девчонок. А ты еще пыталась целиться. Вот, чем ты хочешь заниматься?! Стрелять???