Хвосты Кумихо

Им предлагают добавки, но парни отказываются, как того требует этикет. Не выслушав до конца, сноха Ольга выходит из комнаты и возвращается с подносом, заставленным едой. Острый запах кимчхи и других панчай – зимних солений – наполняет комнату, а парни придвигаются к столу, от которого минуту назад отодвинулись. Вскоре ребята, насытившись, начинают разговаривать о чальтог, как надо опускать деревянный молот, чтобы не промахнуться. Наконец-то, увидев ночь за окном, поднимаются с гудури, отряхивают с себя крошки еды и прячут под низенький стол пустую бутылку. Усталые, но довольные, выходят на улицу и благодарят хозяев за угощение. Хозяйка дома, бабушка именинника, в ответ церемонно благодарит помощников за работу и приглашает их на асянди: стол внук будет принимать в двенадцать часов дня.

Большой дом замирает и погружается в сон, оставляя на утро праздничные хлопоты. Все готово. Все сделано по обычаю. Ребенок дожил до асянди. Переживать больше не о чем.

На следующий день утром нарядные гости собрались во дворе Большого дома. Топтались на месте и поглядывали на небо, пытаясь определить время. Именинник должен принять стол до двенадцати часов, непременно в первой половине дня, ибо жизнь его только начинается.

По случаю праздника женщины нарядились в праздничную одежду. Из-под ярких платков выглядывали блестящие волосы, подхваченные на затылке шпильками. Блеск волосам придавала рисовая вода, в которой поселковые модницы мыли головы.

Мужчины тоже постарались. Облачились в светлые рубашки и выходные брюки, ждавшие своего часа на самодельных вешалках из сухих веток, обрезанных с чинары.

Вскоре в дверях показался отец ребенка:

– Проходите в дом.

– Да, уже пора, – закивали гости и, переступив порог Большого дома, оказались в небольшой комнате. Увидели низкий деревянный стол с еще не потемневшими краями – видно, хозяин сам потрудился на славу к этому дню. Сквозь маленькое окно солнечный свет освещал коричневую книгу с иероглифами, новую ручку для письма, лук со стрелами и денежные купюры по пять рублей. На заднем плане стола тускло мерцали небольшие алюминиевые чашечки с чальтокк, фасолью и рисом. Все по традиции, все как надо, не пропущена ни одна деталь для именинника.

Возбужденные голоса витали в тесном пространстве: гости гадали, что выберет ребенок, какую судьбу предскажет себе:

– Если бы мне вернуться в день своего асянди, я выбрал бы деньги. Жил бы припеваючи.

– А я бы чальтокк бил бы и ел бы.

Смех и оживленные реплики потонули в возгласах гостей. Наступила полная тишина. Женщина в прекрасном одеянии: в белой шелковой блузе с изящным бантом и в длинной до пят голубой шелковой юбке вела за руку наследника. Судя по ее ханбок, она принадлежала к знатному роду. Потрясенные гости не сразу узнали в ней хозяйку дома, амя, бабушку именинника.

Шаг, еще шаг. Величественным жестом хозяйка дома подтолкнула мальчика:

– Соджун, возьми со стола все, что тебе нравится.

Мальчик робко шагнул вперед и оглянулся на нее.

Гости пришли в себя и стали подбадривать именинника громкими криками:

– Деньги возьми!

– Книгу!

– Мужчина же, бери оружие!

Но внимание мальчика привлек деревянный мунбэ. Бабушкино сердце ликовало. Теперь и навсегда дорогой внук и его дети будут под защитой тигра и дракона.

Худая детская ручонка потянулась вперед и остановилась. Остановилась, как сломанный стебель, и повисла в воздухе. Никто не понял, что случилось. Почему лицо мальчика почернело, а из открытого рта донеслись свистящие хрипы. Тело сползло вниз, дернулось и упало к ногам бабушки. Она закричала. Потом стала поднимать безвольное тельце внука. Опять закричала и позвала мужа. Сэнсей застыл на месте. Он видел перед собой умирающего наследника и жену с лицом, похожим на белую маску. В окне мелькнула тень. Опять она. Ладно его она не оставила в покое, так теперь и до единственного внука добралась.

В это время Ольга, мать именинника, раздвигала толпу и пыталась пробраться к сыну. Наконец-то ей удалось вырвать его из рук свекрови и выскочить на улицу. Она побежала к станции. Бежала, не чувствуя усталости, повторяла, как заклинание:

– Дюктимара – не умирай, не умирай, не умирай.

Нарядный платок сорвался с головы и взвился вверх, словно хотел передать Небесам просьбу матери: дюктимара.

Остановилась перед больничным зданием, взглянула на сына и открыла дверь согнутым локтем. Не успела захлопнуться дверь, как она уже стремглав мчалась по коридору и ворвалась в ординаторскую. Оторвала худенькое тельце от себя и, сдерживая рыдание, протянула сына врачу. Он взглянул на лицо женщины, наполненное ужасом, молча положил мальчика на кушетку и склонился над ним. Фонендоскоп зловеще мерцал в сумрачной комнате, слабо освещенной лампочкой, лицо врача становилось напряженным и мрачным. Перевернул худенькое тело на спину и опять приник к нему, прислушиваясь к хрипящим звукам, доносящимся из фонендоскопа. Сел на стул и замолчал. Ольга сползла на пол, обхватила его за ноги и с мольбой глядела на него. Врач посмотрел на вздрагивающие плечи женщины и кивнул медсестре в сторону палаты.

Сына лечили больше месяца. Трижды в день кололи пенициллин, давали какие-то таблетки и делали прямое переливание крови. Не один раз Ольга смотрела, как медленно перетекает в синюю венку сына её кровь. Так медленно, что он не подавал признаков жизни. И вот однажды раздался слабый писк, который перешел в еле слышный плач. Потом еще и еще. Она закричала вместе с ним, заплакала вместе с ним. Врач, услышав громкие рыдания, открыл дверь в палату. Мать ребенка торопливо произносила слова благодарности на узбекском, русском и корейском языке, словно хотела собрать все языки мира, чтобы выразить свои чувства:

– Рахмет, рахмет, спасибо, гамза ханида!

– Вам надо успокоиться, не то придется и вас лечить, – засмеялся врач и, легонько ущипнув мальчика за порозовевшие щечки, вышел из палаты.

Вдоволь наплакавшись, Ольга отломила кусочек лепешки и поблагодарила соседок по палате – узбечек, делившихся с ней домашней едой.

Сэнсей пытался понять, что случилось. В тот день, когда родился наследник, над ним появилась тень, но тревога его исчезла, когда он прочитал харакси – восточный гороскоп. Знаки утверждали, что наследник проживет долгую жизнь под защитой основных стихий: неба, земли и огня; кроме того, старик нащупал за ухом у младенца маленькое зернышко – признак феноменальной памяти и нунчи16; то есть мальчик сохранит традиции рода и приумножит его богатство.

Тогда почему наследник не смог принять первый стол, важный для каждого корейца?

Неужели ему не почудилось, и это снова проделки Кумихо, как тогда, после его свадьбы? Чего добивалась лисица, нарушая закон четырех столов?

– Умрет или выживет? – тряслась от страха жена старика.

– Мы ничего не можем предпринять. Небо решит, – печально вздохнул он.

Глава 5.

Алекс. 2013 год. Россия. Чемодан, куча мала и аэропорт

Дети, уставшие от перелета, добрались в Бельгию в конце дня. Бабушка Мария, папина мама, почти не изменилась.

Прошлым летом, они гостили в этом доме, который Нина, самая младшая из внуков, назвала большим. Дедушка Дима удивился:

– Надо же, Нина в точку попала.

– Почему в точку? – не поняла Лизонька.

– Потому что у корейцев так называют даже самый маленький дом, если в нем живут старшие.

Обычно бабушка Мария тормошила внуков, смеялась, играла с ними и даже побеждала.

– Давай, не бойся, – подтрунивала над мальчиками, поставив локти на стол, – померяемся силой.

У внуков не получилось прижать ее маленькую руку к столу. И в беге тоже выигрывала. Короче, в Большом доме дети и взрослые веселились на полную катушку. Вкусная еда, прогулки по пешеходным тропам среди озер, музеи и концерты, фильмы и книги. Из всего перечисленного хуже всего обстояли дела с книгами. Каждое утро после завтрака и уборки внуки читали. Читали вслух и пересказывали содержание. Дома обычно мама Алекса велела ему и Ивану делать уроки или читать книгу, а сама занималась бесконечным делами. Контролировать пацанов ей было некогда, и мальчики наслаждались свободой и делали все что хотели.

С бабушкой Марией такие фокусы не проходили. Она сидела рядом и слушала, поднимала палец, приказывала перечитать и пересказать абзац. Следом они выполняли ее задание, каторжное и муторное, казавшееся им издевательством: бабушка раздавала тетради, велела записывать план текста и по пунктам конспектировать все то, что они прочитали. Занятия заканчивались, когда солнце стояло в зените и шпарило жарой. Вика, Алекс и Иван облегченно вздыхали и выбегали во двор. Присоединялись к Лизе и Нине, наперегонки рвали одуванчики, засорявшие газон, и запускали в небо. Белые шары распадались на прозрачные пушинки, а дети замирали. Пушинки летели в дрожащем от солнца воздухе, застывали на мгновение и медленно-медленно опускались в теплые ладони, в зеленую траву, начинающую выгорать от зноя, исчезали в ней, и волшебное представление заканчивалось.

После обеда наступало свободное время. Внуки сами выбирали, чем им заниматься. В иные дни дом превращался в театр. Юные артисты «играли на сцене»: здоровались со зрителями и называли свое имя, возраст, место жительства, хобби и прочее. Репетировали по нескольку раз, меняли тембр и интонацию голоса, смотрели на зрителей, стараясь им понравиться. Зрителями были бабушка, дед и все внуки по очереди.

За обеденным столом пользовались столовыми приборами, включая серебряные палочки. Да, еще мальчики выполняли роль кавалеров: отодвигали стул, чтобы девочка села, церемонно подавали им руку и улыбались. Во всех ситуациях бабушка Мария учила их улыбаться, «защищаться от внешней агрессии».

Но в этот приезд дети поужинали и отправились наверх, а взрослые закрылись в дедушкином кабинете.

Алекс спустился на первый этаж, прошел мимо кабинета, откуда раздались чьи-то всхлипывания. Странно, кто мог так плакать? Прислушался и поразился. Это плакала его мама. Алекс ничего не понял: кто кого преследует и угрожает, каких детей хотят выкрасть, как можно отобрать бизнес?

Тревожные голоса взрослых и всхлипы матери испугали его. Вспомнил, как его похитили, как потерял сознание и пролежал в больнице. Бедная мама, как справится одна со всеми проблемами? Эх, жаль, что отец исчез.

Через две недели мама Алекса и мама Ивана улетели назад, оставив детей в Большом доме у бабушки с дедушкой. И началась совершенно другая жизнь. Им приходилось привыкать к другому распорядку. Строгое утро. Без лишних слов утренние процедуры, сборы на занятия в школу, завтрак и громадный рюкзак с книгами и контейнерами с едой.

Да, и обязательно завтрак, от которого в прежней жизни они легко могли отмахнуться. Бабушка Мария накрывала на стол с вечера. Стаканы с водой, столовые приборы и салфетки. На тарелке у каждого зеленые листья салата, бутерброды с ветчиной и сыром. На дорожку обязательно йогурт. Бабушка твердила, что йогурт убирает запахи изо рта, и выдавала каждому упаковку с «убийцей запахов». Алекс торопился закончить с завтраком и убежать на волю. Он торопливо глотал и вспоминал, как в той жизни тянул каждую минуту за столом, когда мама находилась дома. Если рядом был отец, то родители ругались по каждому поводу и без повода.

Когда Алекса устраивали в детский сад, отец возмущался:

– Зачем придумывать? Ходил бы в «Ягодку», через улицу перешел – и на месте. Придумали какой-то развивающий детский садик, это два раза в день возить его в другой конец города? Я не ходил по детским садам и лагерям, вырос нормальным человеком.

– Нормальным, – со значением произнесла мать и повернулась к нему спиной. Разговор был окончен. Конечно, его стали возить в элитный детский сад, который находился в верхней части города, и на дорогу уходило много времени. Во дворах располагался старинный дом, где их встречали улыбчивые воспитательницы. Мать с гордостью говорила, что в основе развития детей лежит метод Монтессори. Отец опять возмутился: как можно подстраиваться под кого-то, кто выбрал непонятную методику и «рубит за ерунду такие бабки с легковерных»; гонять надо детей, а не выполнять их желания.

Алексу нравился садик. Дети, особенно девочки, тихо сидели на своих местах. Прежде таких девочек Алекс не видел. Локоны золотистого цвета, голубые глаза и пышные платья, как у принцесс. Мама читала ему книги, где рядом с принцессами стояли принцы в развевающихся плащах. Скакали на коне, размахивали мечом и сражались с врагами. Алекс потерял покой. Он хотел находиться рядом с одной из девочек и быть принцем. Вместо плаща взял мамину юбку, вырезал по бокам два круга для рук и накинул на себя. Достал игрушечный меч, подаренный ему на день рождения, и вгляделся в зеркало. У принца тоже должны быть белокурые волосы. Осторожно снял «плащ» и прошел в ванную. Включил воду, и стал мыть голову. Высушил волосы маминым феном и с волнением подошел к зеркалу, вгляделся и расстроился: черные волосы не только не изменили цвет, они еще и заблестели. Он показал себе язык и стал думать, что делать. Спросил у мамы, а она ничего не ответила и сунула ему под нос свою фирменную юбку, в которой сын вырезал по бокам дыры.

В первом классе его посадили рядом с принцессой. Белокурая, голубоглазая, в красивом платье с воланами, похожая на девочку из садика, ради которой он пытался изменить цвет волос и сшить плащ из маминой юбки.

Но эта оказалась злой. Фыркнула, отодвинулась от него на край парты и сморщила носик:

– Фу, чесноком воняет!

– Дура, чеснок отгоняет нечисть, – разозлился Алекс, размахивая руками и дыша в сторону развенчанной принцессы, превратившейся в дуру.

Глава 6. Соджун. 1955 год. Узбекистан. Наследник превращается в неслуха

– Сын, поднимайся. В школу опоздаешь, – раздался громкий голос матери.

– Голова болит, встать не могу, – донесся сиплый голос.

В комнату вошла амя. Присела возле внука, откинула в сторону одеяло и дотронулась скрюченными пальцами до его лба: ребенок болен. Больной мысленно похлопал сам себе, роль сыграна успешно. Довольно улыбнулся и продолжил лежать, слушая голоса женщин, хлопотавших на кухне. Из их разговоров понял, что сегодня надо перемолоть сою, которую вчера отварили. Он знал, что варят ее в большом казане мешками. Надо сбежать. Выглянул из своего убежища и увидел, что дед с отцом все еще сидят за столом.

Долго завтракают, как будто трапеза царская, а не рис с кимчи и всякой соленой зеленью, приправленной перцем и чесноком. Едят и еще причмокивают, типа, очень вкусно. И что за манера такая, чавкать во время еды. Однажды спросил у об этом у амя. Оказывается, так принято: надо показать, что еда вкусная.

Эх, зря не пошел в школу. Придется работать, крутить через мясорубку сою. Все из-за белобрысой соседки. Зажала нос и отвернулась:

– Воняет чесноком.

– Сама воняешь, дура, – возмутился он, но отодвинулся на край парты.

Обозвала, еще и подружкам жаловалась, как от корейца воняет чесноком. Хотел врезать ей, но передумал. Вдруг выгонят из школы, и родители его накажут. Лучше уроки прогулять.

С другой стороны, если по чесноку, в смысле, по-честному, она права. Соджун перед школой нюхал свою одежду и задыхался: запах чеснока пропитал ткань и сильно била в нос.

Так, кажется, завтрак закончился. Задребезжала посуда. Наверное, отец отодвинул от себя низкий столик для еды. Раздались легкие шаги, дверь скрипнула. Через какое-то время закряхтел дед. Опять скрипнула дверь. Всё.

Мальчишка быстро откинул одеяло, натянул домашнюю одежду и стремглав помчался на улицу прятаться от соевых бобов, вернее, от мясорубки. Пусть работают те, кто три раза в день ест тяй17. Надоело ему дома. Тошно. И на улице не лучше. Про школу вообще хочется забыть, как про страшный сон. Он засмеялся, представив, как сестры будут работать до вечера. Брату повезло. Маленький еще. И дурачок. Сядет около сестер и уставится на мясорубку.

В прошлом году, когда готовили пасту, Соджун затолкал в нос зернышко сои. Интересно стало, откуда она вылезет. Из уха или из глаз? Но почему-то из носа хлынула кровь. Он испугался и закричал:

– Кровь идет!

– Что случилось? – кинулась к нему амя, подобрав черную сатиновую юбку до пят.

– Опять что-то натворил, – поднялась мать с циновки.

– Горошинка в носу, не знаю, как она попала туда.

Мать помчалась на кухню и принесла банку с черным перцем. Ткнула его туда и закричала:

– Нюхай, втягивай в себя. Сильнее, еще сильнее!

Сын почти задохнулся от запаха перца, затем громко чихнул. Красное зернышко вылетело из правой ноздри и упало перед матерью. Амя радостно вскрикнула и подбежала к внуку, подняла его голову и заглянула в нос, который продолжал кровоточить. Заставила лечь на циновку и велела не двигаться. Полежав немного, он тихо приподнялся, чтобы незаметно выскользнуть на улицу. Но не тут-то было. Крепкая рука матери влепила ему затрещину и посадила его около мясорубки:

– Будешь работать до конца, пока не перекрутишь всю сою.

Отпустили детей поздно вечером, когда из перекрученной массы налепили кругляшки, сложили их друг на друга, перевязали и подвесили на гвозди, прибитые к стене комнаты. В этой комнате спали дети, амя и абай – бабушка и дедушка. По ночам кругляшки мерцали в лунном свете и пугали Соджуна. Ему казалось, что в дом пробрались чудовища. Облепили стены и ждут момента, чтобы отравить спящих смертоносным газом. Как в концлагерях. Душа его уходила в пятки, он боялся, что не доживет до утра. Утром чудовища превращались в соевые лепешки, спокойно висели на стене и сохли, покрывались плесенью и воняли. Раз в неделю их снимали со стены, переворачивали, затем заново складывали столбиком и возвращали на место.

В начале сентября разломанные куски лепешек нещадно скребли железными щетками, вымывали плесень и пыль. Очищенные куски плавали в огромной эмалированной кастрюле с водой и разбухали. Мама и амя поочередно месили коричневую массу до тех пор, пока она не становилась однородной. Из мешка горстями доставали крупную соль и широким движением посыпали коричневую массу. Перемешивали и перекладывали в сухую кастрюлю. Через месяц амя, сгорбившись еще больше от волнения, входила в кладовую и подходила к кастрюле. Бормоча непонятные слова, открывала крышку. Свет проникал в приоткрытую дверь и плясал на ее подвижных губах. Она причмокивала, пробовала свежую соевую пасту и приговаривала довольным голосом, что соль в меру, что тяй набрал силу и вошел в цвет. Бережно набирала ложкой небольшую порцию и вносила в дом. Вечером семья торжественно ела суп из свежей соевой пасты и каждый приговаривал, что все очень вкусно. Амя светилась от радости. Не зря она считалась мастерицей по приготовлению самого важного продукта в корейском меню.

После ужина Соджун выскользнул за дверь и помчался во весь дух. Остановился у дома одноклассника Фили и постучал условленным знаком.

– Чего так стучишь? Мать ругается, говорит, что стекла разобьем.

– Выходи на улицу, жиртрест.

Обиженный друг вскинул узкие глаза и нерешительно произнес:

– Попозже, когда прополку в огороде закончу.

– Вот ты дурак, делаешь все подряд, что тебе велят. Выходи, покажу интересную штучку.

Филя задумался, прикусив толстую нижнюю губу. Затем оглянулся по сторонам и выпрыгнул в окно.

– Смотри, сколько махорки натырил у деда, сейчас курнем.

– А спички есть? – Филя с сомнением оглядел махорку.

– Есть, шевелись живее. Еле из дома убежал.

Друзья торопливо пошли к тайному месту, уселись в скудной тени и принялись за дело. Заворачивали махорку в газетные обрывки, разминали пальцами и прикуривали. Втягивали крепкий дым, кашляли и опять затягивались. Кружилась голова, подташнивало, но они не хотели казаться слабаками.

–Теперь твоя очередь, тащи и ты махорку, – Соджун в упор смотрел на Филю.

– Как?

– Каком кверху, твой отец тоже курит, пусть делится с нами.

– Он знает, сколько у него папирос в пачке.

– Жмот. Короче, он считает, а ты тыришь.

Соджун знал, что с Филей каши не сваришь. Постоянно оглядывается на своих родителей: отругают его или похвалят, заметят или не заметят очередной побег с уроков, спрашивать разрешение или не спрашивать на каждый чих. Хмурое лицо, лоб в морщинах, как у старика, бегающие глаза, привычка смотреть в сторону, а не на собеседника раздражали Соджуна. Глаза Фили бегали в поисках решений и находились в постоянном движении. Придется самому думать.

И он разработал план. В обед, когда дед устраивал себе тихий час, прокрался в комнату. Пополз по заранее намеченной тропе, чтобы пробраться к «жертве»: достать кисет из-под матраса, отсыпать махорку и, самое главное, вернуть на место. Дед спал. Бормотал во сне, постанывал, словно у него что-то болело. Соджун хотел спросить, все ли у дедушки в порядке. Уже протянул руку, но передумал: вдруг операция сорвется. Надо действовать по плану.

Вечером, когда спал зной, он направился к площадке, где обычно собирались пацаны. И здесь, перед публикой, Соджун медленно и торжественно начал представление. Достал кисет, свернул самокрутку, размял табак и чиркнул спичкой. Затянулся. Это он отрепетировал заранее.

В первый раз во время репетиции чуть не задохнулся. Голова закружилась так сильно, что пришлось прислониться к стене сарая и закрыть глаза. Как противно. Но в кино настоящие мужчины курят, красиво держат папиросы в растопыренных пальцах и выпускают дым колечками. Надо научиться. Глубокий вдох и выдох, еще раз вдох и выдох. Его вырвало. Через какое-то время он побрел домой. Амя всплеснула руками:

– Что случилось? Лицо зеленого цвета, сейчас деда позову.

– Не надо, спать хочу, – он отвернулся в сторону, чтобы скрыть запах табака. Странно, дед смолил, как паровоз, и его не тошнило. Спросить бы у него, но нельзя. Через неделю он попытался еще раз. Удивительно, но его не вырвало, и головная боль отступила. Вскоре, осмелев, Соджун стал затягиваться, как дед.

И вот наступил долгожданный момент! Мальчишки ждали, нетерпеливо наблюдая за его руками, а он не торопился, разжигал их любопытство. Медленно поднес огонь к самокрутке, затянулся, отбросил щелчком спичку и выдохнул колечки дыма. Откинул правую руку с папиросой, зажатой средним и указательным пальцем, небрежно спросил:

– Кто хочет покурить?

Соджун чувствовал себя героем: он стал первым, почти как Соколиный Глаз, опытным следопытом и охотником – научился добывать табак, курить и заметать следы. К концу лета все мальчишки научились курить. Они и вести себя стали по–другому: плевались, размахивали руками и громко спорили, убеждали друг друга ломкими голосами, кто прав, а кто не прав.

Тем, кто не смог добыть курево, дедушкин кисет щедро протягивал щепотку табака, крепкого и дразнящего за версту своим запахом.

Больше ничего нового не происходило.

Школа, дом. Одни и те же действующие лица. Унылый дед, ворчливая бабка и лицемерная мать с постным лицом при стариках и веселым без них. Одинаковые дни. Завтрак. Звяканье посуды. Опостылевшая еда. На его возмущение мать советовала не есть, амя впаривала дурацкий «емари» – очередную корейскую легенду.

Какой-то великий Хванун, Соджун не знал и знать не хотел о нем, дал медведице и тигру, пожелавшим превратиться в людей, по двадцать долек чеснока и полыни. Велел принимать в течение ста дней. Тигр сдался после двадцати дней, а медведица выдержала и превратилась в женщину.

Самое главное – запах чеснока отпугивает нечисть. Даже драконы избегают прилетать в места, где люди употребляют в пищу священную еду.

Такую ересь придумать: чеснок – священная еда! По легенде корейцы давно уже превратились бы в медведиц, и опять в людей; ведь съели гораздо больше, чем по двадцать долек в день. И ели чеснок не сто дней, а всю жизнь. Тигр и двадцати дней не выдержал. Сбежал. Про полынь, которая тоже, якобы, приносила пользу, Соджун и слышать не хотел. Она пучками висела у них дома и тоже воняла. Собирали эту вонючку дети. Абай заставлял. Попробуй ослушаться, мир перевернется. Правда, они с мальчишками сначала выходили на «тропу войны» и ловили змей. Забивали их палками и закидывали в кусты. Но однажды случилось странное. Он хотел украсить полынный букет добычей. Снять скальп, как делали индейцы, и обвязать букет змеиной кожей, словно ленточкой. Уже почти достал палкой неподвижное змеиное туловище, как наткнулся на пустоту. Начался сильный ветер, который вырывал с корнем сухие кусты и разносил по воздуху странный запах. У Соджуна закружилась голова. Рядом застыли мальчишки с поднятыми копьями. На них, подняв маленькую головку, смотрела змея с хвостом, свернутым в пушистый клубок. Сделав резкое движение, выбила палку из рук Соджуна, затем исчезла, оставив на песке странные знаки, похожие на иероглифы.

Он не обратил внимания на царапину, но амя обнаружила багровые пятна, заметила, что рука распухла, побежала в сарай и вернулась с соевой пастой в чашке. Усадила внука и густо нанесла сою на руку от кончиков пальцев до плеча. Не давая сое подсыхать, наносила свежую до тех пор, пока отек не спал совсем.