Вскрытие и другие истории

Доктор проглотил бренди и снова достал фотографии. Он обнаружил, что Джексон умер, лежа на животе поверх тела другого шахтера, а между ними была зажата верхняя часть тела третьего. Ни на двух соседних трупах, ни на окружавшей их земле не было ни одного пятна крови, которой из Джексона вытекло, должно быть, около двух литров.

Возможно, их не было видно на фотографиях из-за какой-то причуды освещения. Доктор обратился к полицейскому отчету, в котором Крейвен обязательно упомянул бы о большом количестве пропитанной кровью земли, обнаруженной при раскопках. Шериф ни о чем подобном не писал. Доктор Уинтерс вернулся к фотографиям.

Рональд Поллок, с которым Джексон наиболее интимно соседствовал в могиле, умер, лежа на спине, под Джексоном и чуть наискосок от него; их торсы соприкасались почти полностью, за исключением того места, где этому мешали голова и плечи третьего шахтера. Казалось невозможным, что на одежде Поллока нет ни следа крови, в таком количестве вытекшей из приникшего к нему в смерти товарища.

Доктор резко встал, натянул свежие перчатки и вернулся к Джексону. Теперь его руки двигались с более жестокой скоростью, временно закрывая огромный разрез несколькими широко разнесенными стежками. Он вернул Джексона в морг и выкатил оттуда Поллока, широко шагая, прилагая все силы к перемещению мертвых тел, постоянно на шаг опережая – так ему казалось – неотступные мысли, которые ему не хотелось пускать к себе в голову; уродцев, которые шептались за его спиной, обдавая его слабыми холодными порывами гнилостного дыхания. Он покачал головой – отрицая, отсрочивая – и столкнул новый труп на рабочий стол. Жадные укусы ножниц обнажили Поллока.

Но в конце концов, внимательно осмотрев все лоскуты ткани и не обнаружив на них ни пятнышка крови, доктор снова успокоился, смакуя этот простейший, желанный вывод, к которому так стремился прийти. Он стоял у стола с инструментами, не видя его, отдаваясь на волю полуоформившихся тварей, блуждавших на периферии его сознания.

Вид съежившихся легких Джексона не просто шокировал его.

Доктор Уинтерс ощутил еще и укол паники – того же самого поразительно яркого ужаса перед этим местом, который недавно побуждал его сбежать. Теперь он понимал, что зародышем того быстро подавленного ужаса было предчувствие этой неудачной попытки отыскать следы исчезнувшей крови. Откуда же взялось это предчувствие?

Оно было связано с проблемой, над которой он упрямо отказывался размышлять: механикой такого полного осушения ветвистой сосудистой структуры легких. Могло ли грубое давление земли само по себе проделать эту скрупулезную работу, учитывая, что в его распоряжении имелось всего одно выходное отверстие, узкое и странно изогнутое?

А еще была фотография, которую он разглядывал. Теперь, когда он вспоминал то, что было на ней изображено, она пугала его – в ней крылся какой-то потаенный смысл, желающий, чтобы его узрели. Доктор Уинтерс взял со стола зонд и снова повернулся к трупу. Наклонился и, так же уверенно и точно, как если бы уже удостоверился в существовании ранки, коснулся ее: аккуратной маленькой дырочки под самым мечевидным отростком. Ввел в нее зонд. Он вошел глубоко и двинулся в уже знакомом направлении.

Доктор вернулся к письменному столу и вновь вгляделся в фотографию.

Отверстия на телах Поллока и Джексона не соприкасались. Именно в этом месте между ними находилась голова третьего шахтера. Доктор нашел еще одну фотографию, на которой этот шахтер был в центре композиции, и отыскал его имя, подписанное снизу ручкой: Джо Аллен.

Словно во сне, доктор Уинтерс приблизился к широкой металлической двери, отодвинул ее, вошел в морг. Вместо того чтобы искать, направился прямиком к подмостям, возле которых несколько часов назад остановился шериф Уинтерс. На бирке значилось то же самое имя.

Скрытое за вызванной разложением иллюзией ожирения тело было сухим и мускулистым. Лицо – квадратным, с выступающим лбом и хитрым, чуть искривленным из-за давнего перелома носом. Распухший язык скрывался за зубами, и разложение не могло стереть того впечатления, которое Аллен, должно быть, производил при первом знакомстве – симпатичный и открытый, с лукавыми и дружелюбными черными глазами, теперь обесцветившимися. Эй, приятель, минутка найдется? Ты ведь у нас на шахте во вторую смену работаешь, верно? Ага, Джо Аллен. Слушай, я знаю, что уже поздно и ты хочешь поскорее вернуться домой, сказать жене, что не пил после работы, верно? Ну да, понимаю. Только тут такая штука, я из-за этих исчезновений весь на нервах, но, Богом клянусь, только что видел, как кто-то бродит вон за тем деревянным домом дальше по улице. Видишь, там, в конце двора, деревья расступаются и луна сквозь них светит? Да-да. Короче, у меня с собой есть вот эта маленькая хлопушечка. Ага, настоящая красотка, так что мы с тобой вдвоем вполне управимся. Я знал, что найду мужика, который не боится неприятностей, – а то полицейские все куда-то запропастились. Ага, вот сюда, к этим соснам. Только осторожнее, темень такая, что хоть глаз выколи. Вот так…

Лицо доктора блестело от пота. Он развернулся на каблуках и вышел из морга, закрыв за собой дверь. В тепле конторы он почувствовал, как промокла от пота рубашка под халатом. В животе размеренно пульсировала боль, но доктор почти не обращал на нее внимания.

Он подошел к Поллоку и схватил секционный нож.

Работа продвигалась с сюрреалистической скоростью, слои плоти и костей расступались перед его отчаянными, но верными руками, пока не обнажилась грудная полость, а в ней – высосанные вампиром легкие, два бугристых комка серых тканей.

Он не стал заглядывать глубже, зная, какими будут сердце и вены.

Доктор вернулся к письменному столу, сел за него и обмяк, все еще сжимая в левой руке забытый нож. Он взглянул на отражение в окне, и ему показалось, что его мысли исходят от этого прозрачного, более зыбкого доктора Уинтерса, висящего снаружи, будто призрак.

В каком же мире он живет? Похоже, за всю свою жизнь он даже не начал догадываться. Питаться таким образом! Одно это уже было кошмарным.

Но питаться таким образом в собственной могиле? Как Аллену это удалось – не говоря уже о том, как он сумел бороться с удушьем достаточно долго, чтобы вообще хоть что-то успеть? Как можно ее постичь – эту алчность, пылавшую так жадно, что она объедалась даже на пороге собственной гибели? Следы этого последнего пиршества наверняка так и остались в его желудке.

Доктор Уинтерс перевел взгляд на фотографию, на голову Аллена, припавшую к телам других шахтеров, как голодный поросенок к свиноматке. Потом посмотрел на зажатый в кулаке нож. Рука, казалось, лишилась всех своих навыков. Ее единственным желанием было разрезать, расчленить, уничтожить останки этой прожорливой твари, этого Джо Аллена. Он должен либо сделать это, либо сбежать отсюда. Иных вариантов нет. Доктор сидел неподвижно.

– Я проведу вскрытие, – сказал призрак в окне и не двинулся с места. Из холодильной камеры донесся негромкий шум.

Нет. Это был какой-то сбой в бормотании генератора. Там нечему было двигаться. Шум послышался снова – короткое трение о внутреннюю стену камеры. Двое стариков покачали головами, глядя друг на друга. Щелкнула задвижка, и металлическая дверь открылась. За вытаращившим глаза отражением собственного удивления доктор увидел грязную фигуру, что стояла в дверном проеме, просительно протягивая руки. Доктор повернулся на стуле. Фигура испустила свистящий стон – разложившийся остов человеческого голоса.

Джо Аллен умоляюще задергал челюстью и раскинул пурпурные руки. Его синее опухшее лицо мучительно кривилось, огромный язык беспомощно болтался меж липких губ, как будто речь была опарышем, силящимся выползти у него изо рта.

Доктор потянулся к телефону, поднял трубку. То, что она была глуха к нему, ничего не значило – он все равно не смог бы заговорить. Тварь, стоявшая перед ним, каждым, самым малейшим своим движением уничтожала рамки здравого смысла, в которых слова имели значение, превращала окружающий доктора мир в пустыню тьмы и молчания, в озаренные светом звезд руины, где повсюду пробуждалось нечто чужое и невообразимое, отныне правившее этим миром. Мертвец протянул к нему руку, словно просил подождать, – а потом повернулся и подошел к столу с инструментами. Его ноги были словно налиты свинцом, он дергал плечами, как пловец, с трудом продвигаясь сквозь плотную среду гравитации. Он достиг стола и утомленно схватился за него.

Доктор понял, что стоит, слегка пригнувшись и не чувствуя собственного веса. Единственной частью себя, которую он ощущал, оставался зажатый в руке нож, и он был подобен языку огня, кремационного пламени. Труп Джо Аллена шарил рукой среди инструментов. Толстые пальцы со странной обезьяньей неловкостью ухватили скальпель. Руки стиснули узкую рукоятку и засунули лезвие между губ, как измученный жаждой ребенок засунул бы фруктовый лед, а потом выдернули обратно, распоров язык. На пол брызнула мутная жидкость. Челюсть с натугой задвигалась, слова вырвались изо рта влажным и рваным шипением:

– Пожалуйста. Помоги мне. Застрял вот здесь. – Мертвая рука ударила в мертвую грудь. – Умираю от голода.

– Что ты такое?

– Странник. Не с Земли.

– Пожиратель человеческой плоти. Поглотитель человеческой крови.

– Нет. Нет. Только прячусь. Маленький. Кажусь вам уродливым. Боялся смерти.

– Ты принес нам смерть. – В голосе доктора звучало спокойствие абсолютного неверия, и сам он был для себя так же невероятен, как и та тварь, с которой он разговаривал. Она покачала головой; в тусклых выпученных глазах проглядывала мука невозможности объясниться.

– Никого не убивал. Спрятался внутри. Спрятался внутри, чтобы не убили. Прошло пять дней. Тону в гнили. Освободи меня. Пожалуйста.

– Нет. Ты прибыл сюда, чтобы питаться нами, ты прячешься не из страха. Мы – твоя пища, твое мясо и питье. Ты питался теми двумя в своей могиле. В их могиле. Для тебя это была отсрочка. Диверсия, которая покончила с охотой на тебя.

– Нет! Нет! Эти люди уже умерли. Для меня пять дней – смерть от голода. Даже меньше. Ел только от безысходности. Ужасная необходимость!

Испорченные голосовые связки превратили последнее слово в исковерканный выдох – бесчеловечный шум змеиной ямы, который доктор ощутил как холодное прикосновение раздвоенных языков к ушам, – а мертвые руки сложились в одутловатое подобие жеста, заверяющего в искренности.

– Нет, – сказал доктор. – Это ты их всех убил. Включая свое… орудие – этого человека. Что ты такое? – В этот вопрос прорвалась паника, которую он попытался замаскировать, немедленно ответив самому себе: – Ты решителен, да. Вне всяких сомнений. Ты воспользовался смертью как обходным путем. Возможно, ты не нуждаешься в кислороде.

– Извлек больше, чем необходимо, из трупных газов. Не самый важный компонент нашего метаболизма.

Голос становился отчетливее, изобретал замены тонам, потерянным из-за речевых пауз и порвавшихся в агонии связок, эффективнее извлекал гласные и согласные из гниющих языка и губ. В то же самое время неловкие движения тела не могли скрыть непрерывных мелких экспериментов. Пальцы сгибались и шевелились, испытывая эластичность сухожилий, ощупывали ладони в поисках прежних точек опоры и противодавления. Колени снова и снова осторожно проверяли изменившиеся границы своей подвижности.

– Что это была за сфера?

– Мой корабль. Уничтожить его – наш первый долг, когда нам грозит обнаружение. – (Страх коснулся доктора, точно ползущий по шее слизняк; пока тварь говорила, он видел резкую, судорожную активность языка – тот покрывался морщинами и уменьшался, как будто что-то внутри тянуло его на себя.) – Шанса вернуться внутрь не было. Выход из тела занимает слишком много времени. Некогда было даже приказать ему самоуничтожиться – необходимо вытянуть жгутик, химический ключ, проникающий сквозь броню. В шахте моим единственным шансом было лишить носителя жизни.

Хотя мертвая маска была невыразительной и не передавала иронии, дикция твари сделалась пугающе внятной – каждое слово получалось все более отчетливым, в голосе проступали нюансы интонаций. Говоря, она испытывала запястье правой руки, и скальпель, все еще зажатый в этой руке, высекал из воздуха белые искры, а слово «носитель» и само показалось рассеченным – словно игривый отказ от лжи перед нападением.

Но доктор обнаружил, что страх оставил его. То невозможное, с которым он разговаривал и вот-вот должен был схватиться, распаляло обитавшую в нем всю жизнь беспомощную ненависть к смерти.

Он обнаружил, что его провинциальная жалость к Земле распространяется и на межзвездный уровень, на котором существует этот странник, на всю космическую свалку бесчисленных трупов, сгребенных бульдозерами в кучи; галактические шестерни бойни – звезды, планеты с их великолепнейшими обитателями – все было мусор, треснувшие кости и грязные тряпки, что скапливались, оседали, складывались в тщетные узоры, беременные новыми массами мимолетно живого мусора.

А то, что стояло сейчас перед ним, было смертью, с которой ему препоручено разобраться лично – вселенское Казначейство Смерти требовало погашения долга, и доктор Уинтерс осознал, что он, старый лекарь, жаждет его выплатить. Острый аппетит его собственного, более смертоносного лезвия тянул за руку.

Он вновь ощущал себя истинным патологоанатомом, точно знал, как будет резать, быстро и безошибочно. «Уже скоро», – подумал он и хладнокровно попытался выжать из твари больше сведений, прежде чем она нападет.

– Почему ты должен был уничтожить корабль даже ценой жизни своего носителя?

– Нас не должны постичь.

– Скот не должен понимать, что его пожирает.

– Да, доктор. Не все сразу. Но один за другим. Ты поймешь, что тебя пожирает. Это необходимо для моего пиршества.

Доктор покачал головой.

– Ты уже в могиле, Странник. Это тело станет твоим гробом. Тебя похоронят в нем второй раз, и уже навсегда.

Тварь подошла на шаг ближе и открыла рот. Дряблая глотка как будто силилась заговорить, но вырвалась из нее тонкая белая нить, оказавшаяся стремительнее хлыста.

Доктор заметил лишь первое мгновение ее извержения, а потом у него в голове вспыхнула сверхновая и со скоростью света схлопнулась в белое небытие.

Когда доктор очнулся, он пришел в себя лишь отчасти. Еще не открыв глаза, ощутил, что его пробудившийся разум восстановил проприоцептивную власть лишь над странной усеченной версией тела. Голова, шея, левые плечо, предплечье и кисть заявили о себе – дальнейшее ответило молчаньем.

Когда он все-таки открыл глаза, то обнаружил, что лежит лицом вверх на каталке, голый. Под головой у него что-то было. Левый локоть был пристегнут к каталке ремнем – ремнем, который он чувствовал. Еще один ремень обхватывал его грудь, и вот его доктор не чувствовал. Собственно говоря, если не считать той части, что оставалась активной, все его тело с тем же успехом могло быть вморожено в кусок льда, таким оно было онемевшим и так бессилен был доктор пошевелить хотя бы малейшим его членом.

Комната оказалась пуста, но через открытую дверь морозильной камеры доносились негромкие звуки: хруст и слабый шорох тяжелого брезента, который сдвигали, чтобы приступить к некой деятельности, сопровождающейся тихими щелчками и чмоканьем.

Слезы ярости застелили глаза доктора. Стиснув единственный кулак в гневе на невидимый звездный механизм бытия, он заскрежетал зубами и зашептал сквозь горячие придушенные рыдания:

– Забери его, этот грязный клочок жизни! Я с радостью откажусь от этой дряни!

Медленный стук шагов в камере сделался громче, и доктор повернул голову. От двери камеры к нему приближался труп Джо Аллена.

Он двигался с новообретенной энергичностью, хотя походка его была гротескной: припадающей, ковыляющей, дерганой из-за непослушности разложившихся мышц; а венчало это гальванизированное неуклюжее тело неподвижное, синюшное лицо, образец равнодушия. Труп с чудовищной отчетливостью демонстрировал свою истинную суть – он был сломанной ручной марионеткой, которой яростно манипулировали изнутри. Когда же это застывшее лицо нависло над доктором, вонючие руки, легкие и заботливые, точно друзья, пришедшие к постели больного, легли на его обнаженное бедро.

Отсутствие ощущений сделало это прикосновение куда более отвратительным, чем если бы доктор мог его почувствовать. Оно показало ему, что кошмар, который он до сих пор отчаянно отрицал в глубине души, захватил его тело, и доктор – держа над поверхностью голову и руку – уже больше чем наполовину погрузился в смертный паралич. Там, от груди и ниже, была его кошмарная часть, ничто, свободно порабощенное немыслимым. Труп сказал:

– Гнилая кровь. Скудная пища. У меня был лишь один свободный час до твоего прихода. Я питался соседом слева – у меня едва хватило сил на то, чтобы вытянуть хоботок. Я питался соседом справа, пока ты работал. Это было непросто – ты внимателен. Я ожидал доктора Парсонса. На то, чтобы оживить вот это, – одна рука покинула бедро доктора и хлопнула по пыльному комбинезону, – и на то, чтобы сменить носителя, нужно много энергии. Когда я завладею твоими синапсами, я снова буду умирать от голода.

Череда невыносимых картин проносилась перед мысленным взором доктора, пока мертвец-робот отворачивался от каталки и подходил к столу с инструментами: шериф приезжает с рассветом – один, разумеется, поскольку Крейвен всегда заботится о том, чтобы его помощники как следует отдыхали, и поскольку в этот раз ему нужно переговорить с доктором наедине, чтобы решить, не требует ли ситуация выдать какую-нибудь конфиденциальную информацию родным погибших; Крейвен находит своего старого друга лежащим на каталке и пугающе ослабевшим; он подбегает, наклоняется ближе. А потом, позже, полицейская машина с грудой еще влажных костей внутри срывается с дороги и падает в глубокое ущелье.

Труп взял со стола коробку с уликами и положил в нее скальпель. Повернулся, подобрал с пола секционный нож, бросил его туда же и, не оборачиваясь, сказал:

– Утром приедет шериф. Вы общались как близкие друзья. Он, скорее всего, будет один.

Его слова наверняка совпали с мыслями доктора случайно, однако намерение напугать его и лишить силы духа было очевидным. Тон и скорость этого лоскутного голоса были явно преднамеренными – словно хитрые щупальца, они нашаривали душевные муки Уинтерса, нашаривали личностный центр его сознания. Доктор смотрел, как тело – повернувшись к столу – похожей на обезьянью лапу, но послушной рукой берет реберные кусачки, ножницы, зажимы и складывает все это в коробку. Он не отрывал взгляда; шок временно лишил его всего, кроме желания наконец-то познать истинные масштабы завладевшего его жизнью кошмара. Труп Джо Аллена перенес коробку на рабочий стол рядом с каталкой, и его невыразительный взгляд встретился со взглядом доктора.

– Я рискнул. Это был смертельно опасный риск. Но теперь я одержал победу. Чтобы нас не обнаружили, мы обязаны отсоединиться, сжаться, как можно лучше спрятаться в теле носителя. По сути, это самоубийство. Я пренебрег своим долгом, несмотря на то, что смерть от голода, предшествующая обнаружению трупов, и последующее вскрытие были почти неизбежны. Я успел добраться до шахтеров, уронил Поллока и Джексона за несколько микросекунд до взрыва. Этот запас пищи позволил мне прожить пять дней. Я мог отсоединиться, исчерпав свои силы, но готов был рискнуть, зная, что проводить вскрытие будет некомпетентный алкоголик. И посмотри, какой куш я сорвал. Ты – ценнейший носитель. С твоей помощью я смогу почти безнаказанно питаться, даже когда убивать будет слишком рискованно. Безопасные обеды привозят тебе еще теплыми.

Труп аккуратно поставил каталку параллельно рабочему столу, но не вровень с ним – изножье стола выдавалось дальше изножья каталки, а разделяло их расстояние чуть меньше длины руки Джо Аллена. Потом мертвые руки разложили инструменты вдоль правого края стола, оставив при себе лишь ножницы и коробку. Их труп отнес к изножью стола, где опустил коробку и зажал лямку своего комбинезона меж челюстей ножниц. Он снова обратился к доктору, и пока говорил, ножницы решительными рывками расчленяли его погребальные одежды.

– Разрез должен быть медицинским, патолого-

анатомически верным, хотя маленький сделать проще. Мне нужно быть осторожным с грудными мышцами, иначе эти руки меня не удержат. Я уже не личинка – во мне больше полутора килограммов.

Чтобы облегчить удушающее давление кошмара, чтобы разжечь хоть какой-то огонек собственной воли в его пелене, доктор спросил голосом, который сделался более хриплым, чем голос трупа:

– Почему ты оставил мне одну руку?

– Для последнего, тончайшего сращивания нейронов нужен сенсорно-моторный образец, чтобы идеально приладить мой мозг к твоему. Без такой проверки зрительно-моторной координации возможен лишь примитивный контроль над типичными двигательными паттернами носителя. После проверки я выведу из организма парализующее вещество, расстегну ремни, и мы будем свободны – вместе. – Погребальные одежды упали на пол кучей лоскутов, и труп остался голым; его темные, округлившиеся от газов формы делали его похожим на какого-то гладкого морского зверя, плавником которому служил раздувшийся, увитый черными венами член. И вновь голос пытался вызвать в нем страх, он протянул последнее слово, будто смакуя его, и чаша отчаяния доктора переполнилась; ужас и гнев жестоко дрались за его душу, словно пытаясь вырвать ее нагишом из плененного тела. Он замотал головой, осознавая безвыходность ситуации; его губы уже медленно расходились, готовясь произвести на свет опустошающий сознание вопль.

Наблюдавший за ним труп кивнул, словно одобряя. После чего залез на стол и с сосредоточенной осторожностью бывалого пациента, возвращающегося в койку, улегся на спину. Мертвые глаза вновь отыскали живые и обнаружили, что доктор глядит в ответ, ухмыляясь, как безумец.

– Умный труп! – воскликнул доктор. – Умный плотоядный труп! Талантливый пришелец! Пожалуйста, не подумай, что я тебя критикую. Кто я такой, чтобы критиковать? Всего лишь рука и плечо да говорящая голова, всего лишь маленький ошметок патологоанатома. Но я кое-чего не понимаю. – Он помолчал, наслаждаясь внимательным молчанием чудовища и собственной невесомостью в объятиях истерического веселья, неожиданно подарившего ему свободу. – Ты намереваешься сделать так, чтобы эта марионетка вырезала тебя из себя и пересадила на меня. Но разве, вытащив тебя с водительского сиденья, он не умрет, если можно так выразиться, и не уронит тебя? Ты можешь сильно ушибиться. Почему бы тебе не положить между столами доску – кукла открывает дверь, и ты перебегаешь, перетекаешь, переползаешь, перескакиваешь, или что ты там делаешь, по этому мосту. Никаких неприятных падений. И вообще, разве это не странный и довольно неудобный способ перемещаться между скакунами? Разве тебе не стоило бы по крайней мере захватывать с собой в путешествие собственные скальпели? Всегда ведь есть риск, что тебе достанется тот единственный из миллиона носителей, у которого их не окажется.

Он знал, что ответы на эти подколки только усилят его отчаяние. Он ликовал, но только потому, что на мгновение озадачил хищника, – потому, что всего на секунду своими издевками заткнул его самоуверенное злорадство и подпортил ему пиршество.

Правая рука трупа взяла лежавший рядом секционный нож, а левая подсунула под шею Аллена моток марли, заставив ее выгнуться сильнее. Губы сообщили потолку:

– Мы пребываем в личиночной стадии, пока не проникнем внутрь носителя. Наши личинки обладают опорно-двигательным аппаратом и рецепторами, которые могут использовать за пределами корабля с его сенсорными усилителями. Я дождался ночи, обернувшись вокруг ножки кровати Джо Аллена, проник в него через рот, пока он спал. – Рука Аллена подняла нож, остановила его высоко над тусклыми и быстрыми глазами, поворачивая в свете ламп. – После заселения мы достигаем стадии имаго за три межличиночных периода, – отсутствующе продолжал говорить он – возможно, нож был зеркалом, в котором труп разглядывал свои черты. – На стадии личинки мы довольствуемся лишь тенью наших полных возможностей нейронного соединения. Наш метаморфоз запускается и обуславливается эндосоматической средой носителя. Я достиг зрелости за три дня. – Запястье Аллена согнулось, опуская острие ножа. – Наилучшие адаптации приобретаются ценой малозначимых способностей. – Локоть повернулся и начал медленно сгибаться, опуская нож к телу. – Все наши носители – разумные существа, экодоминанты, уже обладающие набором приспособлений к планетарной среде, в которой мы их находим. Конечности, органы чувств, – кулак вонзил клык своего инструмента под подбородок, наклонил его и плавно повел вдоль глотки; голос продолжал беспрепятственно звучать из-под пропаханной сталью борозды, – наружные покровы, орудия труда, – нержавеющее лезвие опускалось ниже, прочерчивая на грудине, диафрагме, животе полосу разверстой гниющей плоти, – вместе с мозгом носителя мы заполучаем все это, господство над любой планетой, укрытое в мозговых структурах доминанта. Поэтому наш генетический код теперь практически свободен от подобного оснащения.