Вскрытие и другие истории

– Успокойся, Нейт. Я хочу услышать больше, но только когда ты выспишься. Я тебя знаю. Там будут все фотографии, и полный отчет, и все улики, разложенные по коробкам и подробно описанные. Когда я все это просмотрю, то сам пойму, что делать дальше.

В Бейли не было ни больницы, ни морга, и тела лежали в помещении закрывшегося льдозавода на окраине города. Там установили притащенный из шахты генератор, подключили импровизированное освещение и заново запустили охладительную систему.

Кабинет доктора Парсонса и крошечная смотровая, служившая в участке шерифа заменой прозекторской, снабдили этот временный морг всем оборудованием, которое могло понадобиться доктору Уинтерсу помимо того, что он привез с собой. Отъехав от города на четверть мили, они прибыли на место. Окруженный деревьями, не соседствовавший с другими постройками, льдозавод представлял собой сдвоенное здание; в меньшей его половине – конторе – горел свет. Тела должны были лежать в большом, лишенном окон холодильном сегменте. Крейвен остановился рядом со второй патрульной машиной, припаркованной у двери конторы. Невысокий, тощий как палка, мужчина в огромном белом стетсоне вышел из машины и подошел к ним. Крейвен открыл окно.

– Трэв. Это доктор Уинтерс.

– Привет, Нейт. Здравствуйте, доктор Уинтерс. Внутри все в лучшем виде. Но снаружи мне было уютнее. Последний из писак убрался пару часов назад.

– Настырные они все-таки. Езжай домой, Трэв. Поспи и возвращайся на рассвете. Какая там температура?

Светлый стетсон, куда более видный в свете звезд, нежели скрытое под ним затененное лицо, неопределенно качнулся.

– Минус семнадцать. Ниже не опускается – какая-то утечка.

– Этого хватит, – сказал доктор.

Трэвис уехал, и шериф открыл навесной замок на двери конторы. Стоя у него за спиной, доктор Уинтерс снова услышал шум реки – охлаждающий бальзам, шепот свободы, – которого не могли скрыть стук и тихое рычание стоявшего позади здания генератора – гложущие, безжалостные звуки, словно подкармливающие ту неясную тревогу, которую убаюкивала река. Они вошли внутрь.

Подготовка была продуманной и полной.

– Вот на этой штуке ты будешь вывозить их из морозильника, а вот здесь – вскрывать, – сказал шериф, кивая на каталку и стол. – Все инструменты, что могут тебе понадобиться, лежат вон на том большом столе, а вот за этим ты сможешь писать заключения. Телефон не подключен – если нужно будет мне позвонить, на ближайшей заправке есть платный.

Доктор кивнул, разглядывая инструменты, разложенные на большом столе: скальпели, секционные ножи и распаторы, кишечные ножницы, реберные кусачки, щипцы, зонды, молоток и долота, ручную и электрическую хирургические пилы, весы, банки для образцов, иглы и нитки, стерилизатор, перчатки… Рядом с этим набором находились несколько коробок и конвертов с пояснительными подписями – в них были фотографии и найденные на месте происшествия предметы, которые, предположительно, имели какое-то отношение к телам.

– Превосходно, – тихо проговорил он.

– Лампы люминесцентные, полноспектральные или как это там называется. С которыми цвета лучше видно. В верхнем ящике письменного стола – пинта приличного бурбона. Ну что, готов на них взглянуть?

– Да.

Шериф отодвинул щеколду и открыл большую металлическую дверь, которая вела в холодильную камеру. Изнутри хлынул скверный ледяной воздух. Свет в камере был тусклее, чем в конторе, – желтый полумрак, в котором на подмостях лежали десять продолговатых груд.

Двое застыли в молчании; своей неподвижностью они словно бы выказывали почтение тайне вечности, стоя на ее пороге. Доктор понял, что ряд укрытых фигур вызывает у него странное благоговение, как будто морозильная камера на самом деле была храмом. Ужасная одновременность гибели этих людей, титаническая могила, принявшая их, придавали им суровую властность – они были Избранниками Смерти. Внутренности пронзило болью, и доктор осознал, что прижимает руку к животу. Он взглянул на Крейвена и с облегчением увидел, что его друг, устало созерцающий тела, не заметил этого жеста.

– Нейт. Помоги мне их открыть.

Начав с противоположных концов ряда, они стали срывать с тел куски брезента и сваливать их в угол. И доктор, и шериф теперь вели себя бесцеремонно, не глядя на обнажившиеся лица, синюшные и одутловатые – у большинства раздувшиеся от газов языки превратились в третью губу – и опухшие синюшные руки, прорастающие из грязных рукавов. Но у одного из тел Крейвен остановился. Доктор увидел, как он опустил взгляд и поджал губы. Потом шериф швырнул брезент в общую кучу и перешел к следующим подмостям.

Когда они вышли из камеры, доктор Уинтерс достал из стола припасенные Крейвеном бутылку и стаканы, и они вместе выпили. Шериф хотел уже что-то сказать, но покачал головой и вздохнул.

– Я высплюсь, Карл. Мне из-за всего этого сумасшедшие мысли в голову лезут.

Доктору хотелось спросить, какие именно мысли. Но вместо этого он положил руку на плечо друга.

– Езжай домой, шериф Крейвен. Сними значок и ложись в кровать. Мертвые от тебя не сбегут. Мы все никуда не денемся до утра.

После того как шум патрульной машины стих в отдалении, доктор постоял, прислушиваясь к ставшим более явными рычанию генератора и молчанию мертвецов. И шум, и тишина словно издевались над ним. От до сих пор звучавшего в голове эха прощальных слов доктору стало не по себе. Он спросил у своего рака:

– Что скажете, дорогой коллега? Мы ведь и правда никуда не денемся до завтра? Все мы?

Доктор улыбнулся, но ощутил странный дискомфорт, как будто пошутил в компании друзей, встретивших его шутку враждебным молчанием. Он подошел к двери морозильной камеры, открыл ее и взглянул на лежащие шеренгой трупы, вызывавшие ощущение, что он находится на трибунале.

– Что, господа? – пробормотал доктор. – Хотите меня осудить? Кто из нас кого сегодня изучает, осмелюсь спросить?

Он вернулся в контору, где для начала просмотрел сделанные шерифом фотографии, чтобы понять, как располагались тела, когда их обнаружили. Земля пленила их с чудовищной внезапностью. Кто-то пригибался, кто-то приподнимался, остальные растянулись в безумных, как в свободном падении, позах. Каждая фотография открывала все новые подробности хаоса, потому что между снимками лопаты продолжали свою работу. Доктор изучал их внимательно, запоминая написанные ручкой имена, возникавшие на телах, когда они открывались полностью.

Один из шахтеров, Роджер Уиллет, умер в нескольких ярдах от остальных. Судя по всему, он едва успел войти в камеру из штрека, когда прогремел взрыв. А значит, взрывная волна должна была ударить его сильнее, чем других. Если в каком-то из трупов и могли обнаружиться осколки бомбы, то в трупе мистера Уиллета. Доктор Уинтерс надел хирургические перчатки.

Уиллет лежал в конце шеренги подмостей. На нем были теплая рубашка и комбинезон, поражавшие своей новизной под слоем могильной грязи. Их крепкая материя плохо сочеталась с материей плоти Уиллета – посиневшей, опухшей, легко рвавшейся или лопавшейся, как спелый плод. При жизни Уиллет укладывал волосы с помощью геля. Теперь они превратились в скульптуру из пыли, шипов и завитков, изваянную в те последние мгновения, когда голова его билась в хватке стиснувшей ее горы.

Окоченение пришло и ушло – Уиллет дрябло перевалился на каталку. Толкая его мимо прочих трупов, доктор почувствовал слабый укол совести. Ощущение, что собрание мертвецов осуждает его – в отличие от иных подобных странных фантазий, – необычайно упрямо отказывалось его покидать. Из-за этой неотступной тревоги доктор разозлился на себя и зашагал быстрее.

Он переложил Уиллета на стол для обследований, ножницами срезал с него одежду и убрал то, что от нее осталось, в коробку для улик. Комбинезон был испачкан предсмертными испражнениями. Доктор с невольной жалостью взглянул на голого обследуемого.

– В Фордем вы не поедете, – пообещал он трупу. – Разве что я обнаружу что-нибудь дьявольски очевидное.

Он натянул перчатки потуже и разложил инструменты.

Он рассказал шерифу не обо всем, что говорил ему Уоддлтон. Доктору велели найти – и обязательно записать, что он их нашел, – убедительные «свидетельства» того, что покойных совершенно необходимо перевезти в Фордем и подвергнуть там рентгенографическому обследованию и обстоятельному повторному вскрытию. От этого зависело, будет ли доктор продолжать свою работу в коронерской службе. Он встретил этот приказ молчанием, которое Уоддлтон не посчитал нужным нарушать. В тот момент доктор и принял решение, которому намеревался следовать сейчас. Воспринимать очевидное как очевидное. Если у всех прочих шахтеров обнаружатся такие же явные признаки смерти от удушья, как у Уиллета, он ограничится тщательным наружным осмотром. В случае с Уиллетом он проведет еще и вскрытие, только для того, чтобы исчерпывающе доказать на его примере то, что и так ясно при взгляде на любого из них. И лишь если при наружном осмотре обнаружится какая-то заметная аномалия – отчетливая и недвусмысленная – он заглянет глубже.

Доктор вымыл слипшиеся волосы Уиллета в тазике, перелил осадок в пузырек и подписал его. После чего, начав с головы, приступил к подробному внешнему обследованию тела, параллельно записывая свои наблюдения.

Характерные признаки смерти от удушья были заметны сразу, невзирая на осложняющее влияние автолиза и разложения. Выпученные глаза и вываленный язык к настоящему времени свидетельствовали не только о причине гибели, но и о давлении газа, однако язык был зажат между стиснутых зубов, не оставляя почти никаких сомнений в том, какой эта причина была. Дегенеративные изменения – желтовато-зеленый оттенок кожи, потемневшие и проступившие мелкие вены – были заметными, но не могли скрыть синеву цианоза на лице и шее и точки кровоподтеков, испещрявшие шею, грудь и плечи. Доктор взял изо рта и носа погибшего мазки вещества, которое наверняка было окрашенной кровью мокротой, как правило исторгаемой в безвоздушной агонии.

Он начал замечать в своей работе определенную комичность. В какое посмешище превращает человека смерть! Синее, пучеглазое, трехгубое нечто. А ведь была еще любопытная заботливая обходительность самого доктора с этой клоуноподобной падалью. Мистер Уиллет, позвольте, я осмотрю этот порез. Что вы чувствуете, когда я делаю вот так? Ничего? Совсем ничего? Ну ладно, а как насчет ваших ногтей? Вы поломали их, когда царапали землю, верно? Ага. А вот тут, под ногтем большого пальца, имеется симпатичный кровавый волдырь – должно быть, заработали в шахте за несколько дней до несчастного случая? А какие замечательные у вас мозоли, до сих пор твердые…

Краткое время доктор смотрел неаналитическим взглядом на руки мертвеца – распухшие темные лапы, неподвижные, отринувшие любые прикосновения и жесты. Ему казалось, что гибель человека сосредотачивается в руках. Мучительная тщетность мелкой моторики тела, остановленной смертью, – эту горечь он давно научился игнорировать во время работы. Но теперь позволил ей немного себя тронуть. Этот Роджер Уиллет, однажды придя на работу, был неожиданно раздавлен, обращен в нефункциональную груду биоразлагаемого материала. Это случилось просто потому, что его жизни не повезло соприкоснуться с течением жизни более могущественной, одной из тех необъяснимых и голодных жизней, за которыми тянется след из человеческих останков – обнаруженных или так и не ненайденных. Не повезло вам, мистер Уиллет. Разумеется, нам очень жаль, что это с вами случилось. Во всем виноват Джо Аллен, ваш коллега. Судя по всему, он был чем-то вроде… каннибала. Все довольно сложно. Мы в этом так до конца и не разобрались. Увы, нам придется вас немножечко выпотрошить. Боюсь, нет никакой надежды на то, что вы когда-нибудь еще сможете воспользоваться этими органами. Ну что, готовы?

Доктор приступил к вскрытию, со смутным энтузиазмом желая поскорее разрезать Уиллета на части, разобравшись таким образом со своей печалью в ее естественном облике. Он ухватил Уиллета за челюсть и взял секционный нож. Вонзил острие под подбородок и начал проводить длинный, слегка зазубренный надрез, который раскрыл Уиллета от горла до паха.

В медленном отделении слоев тела доктор Уинтерс обрел успокоение и удовольствие. Однако все это время он чувствовал незначительный, но неотступный напор потока сторонних образов. Это были картины здания, в котором он находился, и окутывавшей его ночи. Словно стоя снаружи, он видел завод – выгоревшие доски, железную крышу – и деревья вокруг; все это было залито светом звезд – портрет города-призрака. А еще он видел скрывавшуюся за стеной морозильную камеру, словно стоя внутри нее, ощущал недвижность убитых людей в холодном желтом свете. И наконец у него возник вопрос, точно так же, как эти образы, то вторгавшийся в кружево его сосредоточенности, то покидавший его: почему он до сих пор ощущает, словно движение воздуха, безмолвное наблюдение за каждым его действием, украдкой касающееся его нервов своим вниманием, пока он работает? Доктор пожал плечами, окончательно разозлившись. Кто еще может здесь присутствовать, кроме Смерти? Но разве сам он не работник Смерти и разве это место ей не принадлежит? Пускай хозяйка смотрит.

Раскрыв обложку испещренной кровоподтеками кожи Уиллета, доктор Уинтерс читал труп с нарастающей бесстрастностью, как посмертный текст. Он сосредоточился на осмотре легких и средостения и нашел там неоспоримые доказательства смерти от удушья. На плевре, как и ожидалось, обнаружились экхимозы – кровоизлияния в стеклянистой мембране, окружающей легкие. Многогранные дольки на поверхности самих легких покрылись пузырьками и пупырышками – ожидаемая интерстициальная эмфизема. При вскрытии легких оказалось, что те значительно гиперемированы. Левая половина сердца была сжавшейся и пустой, а правая – раздувшейся от темной крови, как и широкие вены верхнего средостения. Это была классическая картина смерти от асфиксии, и в конце концов доктор, при помощи иглы и нитки, вновь закрыл книгу.

Он переложил тело обратно на каталку и укрыл его одним из своих мешков для трупов на манер савана. Утром, когда у него будут помощники, он взвесит тела на стоящих в конторе платформенных весах и лишь после этого упакует в мешки как следует. Доктор подошел к двери морозильной камеры и остановился. Он смотрел на дверь, не двигаясь и не понимая почему.

«Беги. Убирайся отсюда. Сейчас же».

Мысль была его собственной, но возникла так внезапно, что доктор обернулся, словно позади него кто-то заговорил. Худой человек в халате и перчатках, с утонувшими в тени глазами, смотрел на доктора из черного окна напротив. За спиной у него была накрытая мешком каталка, а за ней – широкая металлическая дверь.

– От чего бежать? – тихо, недоуменно спросил доктор. Безглазый человек в отражении не двигался, пригнувшийся, испуганный.

А в следующее мгновение он выпрямился, запрокинул голову и расхохотался. Доктор подошел к письменному столу и уселся с отражением плечом к плечу. Он достал бутылку, и они выпили вместе, разглядывая друг друга с одинаковыми озадаченными улыбками. Потом доктор сказал:

– Давай-ка я налью тебе еще. Ты в этом нуждаешься, старый приятель. Бренди помогает прийти в себя.

Тем не менее снова войти в камеру оказалось невероятно, мучительно тяжело, ему приходилось заново собираться с силами для каждого нового шага. В ледяном полумраке любое движение казалось вызовом. Тело доктора не поспевало за его желанием сделать все быстро, покончить с этим издевательством над собранием мертвецов.

Он вернул Уиллета на подмости и забрал с собой его соседа. Судя по ярлыку, висевшему на ботинке, звали того Эд Мозес. Доктор Уинтерс перевез его в контору и закрыл за собой большую дверь.

С Мозесом работа пошла быстрее. Доктор не собирался производить больше вскрытий. Он вспомнил Уоддлтона, наслаждаясь своим мнимым подчинением его ультиматуму. Эффект будет убийственным. Он представил себе шокированного коронера с пачкой патолого-анатомических заключений в руке и улыбнулся.

Возможно, Уоддлтон сумеет правдоподобно обосновать, что осмотр был неполным. Тем не менее нигде не было четко прописано, насколько дотошным должен быть патологоанатом. Многие профессионалы признали бы подход доктора Уинтерса достаточным, с учетом условий работы. Неизбежные судебные разбирательства с коалицией истцов будут изматывающими и затянутыми. Неважно, победит Уоддлтон или проиграет, его покупная верность интересам страховой компании станет более чем очевидна. Вдобавок сразу после своего увольнения доктор Уинтерс раскроет его тайную причину прессе.

На него подадут в суд за клевету, но у него точно так же не будет причин бояться этого, как нет причин бояться увольнения. Его жизнь закончится намного раньше, чем сбережения или судебное разбирательство.

Внешне Эд Мозес продемонстрировал такие же типичные признаки асфиксии, как Уиллет, без малейших следов осколочных ранений. Доктор написал заключение и вернул Мозеса в морг, двигаясь стремительно и аккуратно. Его тревога почти унялась. Это тошнотворное колебание воздуха – не померещилось ли оно ему? Быть может, это было какое-то новое эхо трудящейся внутри него смерти, психическое содрогание или реакция на рак, неслышно отыскивавший источник его жизни? Доктор вывез из морга мертвеца, лежавшего рядом с Мозесом.

Уолтер Лу Джексон был высоким – шесть футов и два дюйма от пяток до макушки – и наверняка весил больше двух сотен фунтов. Он пытался вырваться из своего гроба весом в миллион тонн с агональной силой, изодравшей его лицо и руки. Смерть исполосовала его, точно лев. Доктор принялся за работу.

Его руки вновь стали прежними – быстрыми, аккуратными, умело нащупывавшими характер трупа, как иные пальцы скользили бы по клавишам в поисках скрытых в них мелодий. И доктор наблюдал за ними с привычным удовольствием, одним из немногих, никогда не изменявших ему, но мысли его бродили в стороне от их ловкой деятельности. Так много ужасных смертей! Мир полнился ими, и конца этому не было. Сопротивляющиеся жизни насильственно изгонялись из своих уютных мясных обиталищ. Уолтер Лу Джексон умирал очень тяжело. Это Джо Аллен навлек на вас такую участь, мистер Джексон. Мы считаем, что это результат его попытки избежать правосудия.

Но какая неудачная попытка! Ее иррациональность – более чем озадачивающая – была жуткой в своей чудовищной бессмысленности. Вне всяких сомнений, Аллен был хитер.

Людоед с тонкими социальными инстинктами психопата. Свойский парень, способный заставить всех клиентов бара восторженно смеяться, пока он уводит от них жертву, аплодировать его уходу с добычей, которая радостно шагает во тьму рядом со своим убийцей, похлопывая его по плечу. Он определенно был умен, а к тому же – на это указывала сфера – обладал удивительными техническими познаниями. Но тогда что насчет безумия, на которое еще более явно намекал тот же самый предмет? Эта сфера была средоточием смертоносной тайны долгого кошмара Бейли.

Зачем Аллену понадобился взрыв? Судя по месту, в котором он произошел, это была ловушка для преследователей, сознательная детонация. Быть может, он намеревался создать небольшой завал, после чего планировал совершить какой-то немыслимый побег? Это уже было достаточной глупостью – вдвое большей, если, что казалось бесспорным, Аллен собрал бомбу сам, ведь тогда он должен был знать, что ее мощность во много раз превосходит ту, в которой он нуждался.

Но если сфера была не бомбой, если она предназначалась для другого, а взрывной потенциал был случайностью, тогда Аллен мог недооценить силу взрыва. Судя по всему, он каким-то образом мог издалека следить за перемещениями сферы, ведь он направился за ней, как только вышел из шахты, – не обратил никакого внимания на автобус, ожидавший его смену, чтобы отвезти ее обратно в город, и ринулся прямиком к патрульной машине, укрытой от взгляда за зданием конторы. А значит, сфера была чем-то более сложным, нежели обычная бомба, и, возможно, настоящей целью Аллена было именно ее уничтожение, а не взрыв, который стал его результатом.

В пользу этой трактовки говорило уже то, что он вообще рискнул пойти за ней. Должно быть, ощутив ее приближение к шахте, Аллен догадался, что ее обнаружили и изъяли из его комнаты в процессе расследования убийств. Но почему тогда он, зная, что ему уже светит высшая мера наказания, пошел на такой риск, чтобы украсть доказательство менее значимого преступления – хранения взрывного устройства?

Возможно, сфера являлась чем-то большим, чем-то напрямую связанным с убийствами, и была способна гарантировать обвинительный приговор, которого в другом случае Аллен мог избежать. Но даже в таком случае в его авантюре не было никакой логики. Если сфера, а вместе с ней и полицейские, которые, как, вероятно, заключил Аллен, ее захватили, уже находились в конторе, значит, он должен был ожидать, что они вот-вот начнут обыскивать территорию шахты. Тем временем ворота стояли открытыми, и побег в горы был вполне возможен для человека, способного обнаружить и убить двоих опытных и хорошо вооруженных охотников, устроивших на него засаду. Почему он практически обрек себя на поимку, лишь бы осложнить расследование, которое после его бегства и так стало бы безнадежным? Доктор Уинтерс наблюдал за тем, как его пальцы, точно стая охотничьих собак, окружающая нору, сходятся на маленьком отверстии под мечевидным отростком грудины Уолтера Лу Джексона, между восьмой парой ребер.

Его левая рука коснулась границ отверстия; любопытство пальцев было стремительным и нежным. Правая взяла зонд, и вместе они ввели его в ранку. В случае с трупами на такой стадии разложения зонды редко приносили пользу; раневой канал проще было бы исследовать с помощью вскрытия. Но доктором овладело необъяснимое чувство безотлагательности. Он медленно, изо всех сил стараясь не оставить в размягчившихся тканях собственных артефактных следов, вводил зонд. Тот без каких-либо препятствий уходил все глубже в тело и, изогнувшись, устремлялся сквозь диафрагму к сердцу. Собственное сердце доктора билось все быстрее. Он видел, как его руки вознамерились зафиксировать наблюдение, видел, как они остановились, видел, как они вернулись к обследованию тела, так и не коснувшись ручки с бумагой.

Внешний осмотр не обнаружил больше никаких аномалий. Доктор прилежно записал все прочие свои наблюдения, поражаясь собственному смятению. Закончив, он понял, чем оно вызвано. Причиной была не обнаруженная им рана, которая могла бы подкрепить позицию Уоддлтона. Ведь через несколько секунд после того, как доктор ее заметил, он понял, что проигнорирует все, что покажется ему возможным следом осколка. Принесенный Джо Алленом вред закончится здесь, на этой последней бойне, и не станет причиной бедности семей погибших. Доктор Уинтерс принял решение: в случае с Джексоном и остальными семью трупами в официальном заключении будет написано, что внешнее обследование не выявило никакой необходимости во вскрытии.

Нет, у тревоги, владевшей доктором, когда он заканчивал внешний осмотр Джексона – когда писал заключение и ставил под ним подпись, – была иная причина. Проблема крылась в том, что он не верил, будто рана на груди Джексона – это след осколка. Он не верил в это и не понимал почему. А еще не понимал, почему снова боится. Доктор запечатал заключение. С осмотром Джексона было официально покончено. После чего Уинтерс взял секционный нож и вернулся к телу.

Сперва сделать длинный зазубренный разрез, расстегивающий смертную оболочку. Затем – отогнуть два больших квадратных лоскута кожи, оттянуть их к подмышкам, оголяя грудную клетку: одна рука сжимает край лоскута, другая ныряет под него с ножом, рассекая стеклянистые ткани, соединяющие его с грудной клеткой, отделяя мышцы от скрывающихся под ними костей и хрящей. Потом – взломать обнажившийся сейф. Реберные кусачки – инструмент честный и прямолинейный, словно орудие садовника. Стальной клюв перекусывал хрящевые крепления, присоединяющие ребра к грудине. Перейдя к верхней ее части, доктор, орудуя ножом, как рычагом, подцепил ключицы и выдернул их из суставов. Когда же сейф лишился всех своих запоров и петель, он подсунул под его крышку нож и поднял ее.

Через несколько минут доктор выпрямился и отошел от тела. Он двигался почти как пьяный, на лице отчетливее проступили следы возраста. Охваченный омерзением, он сорвал с рук перчатки. Подошел к письменному столу, сел и налил себе еще бренди. На лице его проглядывал страх, но одновременно с этим губы и желваки сурово напряглись. Он заговорил, обращаясь к стакану:

– Что ж, так тому и быть, ваше превосходительство. Вы подкинули своему скромному служителю что-то новенькое. Проверяете мою силу духа?

Сердечная сумка Джексона, тонкая оболочка, окружавшая его сердце, должна была быть почти целиком скрыта между большими, насыщенными кровью буханками легких. Но оказалась полностью открытой взгляду доктора; легкие по бокам от нее превратились в морщинистые комки размером в треть от естественного. Не только они, но и левая половина сердца, и верхние медиастинальные вены – все то, чему полагалось переполниться кровью, – были полностью осушены.