Клетка

Он снова окидывает меня взглядом, от которого по коже пробегает толпа мурашек, дружно держась за ручки. Словно сканирует меня, изучая каждую деталь. Кажется, я просто замерзаю.

– Знаешь, Анжи, ты мне сейчас напоминаешь русалку, выброшенную на берег, – продолжает он. – Такая же прекрасная, такая же беззащитная… и такая же мокрая.

Я презрительно фыркаю от столь навязчивого подката.

– Ты редкостный мудак, Мирон, – отвечаю я.

– Может быть, – смеется Мирон, выстукивая какой-то ритм пальцами по рулю.

Он выдерживает паузу, словно предлагая мне подумать над моими словами. Дождь усиливается, и я ощущаю, как дрожу от холода.

– Ладно, не буду тянуть кота за хвост, – говорит он наконец. – Садись. Подвезу. Если, конечно, гордость тебе это позволит.

Я колеблюсь. Принимать его помощь – унизительно, но перспектива промокнуть до нитки и заболеть предстает еще менее привлекательной. Я тянусь замерзшими пальцами к двери.

– И что ты хочешь взамен? – внезапно останавливаясь, спрашиваю его с подозрением.

Мирон ухмыляется, его глаза блестят.

– Всего лишь вашу компанию, Анжелика Викторовна, – он довольно улыбается. – И, может быть… немного вашего времени.

Я ощущаю, как щеки предательски заливаются краской. Черт, я становлюсь похожа на Ленку в своем нелепом поведении.

– Ты слишком самоуверен, – отвечаю я, стараясь скрыть свое замешательство.

– Ага, – соглашается Мирон, – но тебе ведь это нравится, правда?

Я закатываю глаза и направляюсь в универ, минуя его машину. Пусть я промокну до нитки, но не хочу быть ему ничем обязана.

Максимально быстро я пытаюсь привести себя в порядок – но все тщетно. Джинсы, куртка, обувь – все насквозь мокрое. Сухой из воды выбралась лишь футболка.

– Самодовольный засранец! – ругаюсь я, глядя на свое непривлекательное отражение в зеркале.

Я выбегаю из туалета и едва не врезаюсь в Гошу.

– Лика, привет! – он обнимает меня и прижимается губами к моей щеке. – Вся мокрая. Ты так и пойдешь на пары?!

– Да, милый, я же не взяла с собой запасную одежду, – злюсь я.

– Так, пойдем со мной, – он хватает меня за руку и куда-то тащит.

Мы проходим в спортивный зал, Гоша машет Милане и к нам неохотно побегает девчонка с копной рыжих, связанных в хвост, волос. В руках она держит баскетбольный мяч, который ловко перекидывает из руки в руку.

– Привет! Гошан, только быстро, – торопится она.

– Мил, дай Лике свои шмотки пока у тебя треня.

Милана смотрит на мои мокрые волосы и переводит взгляд на джинсы.

– Вижу катастрофу, – смеется она. – Ладно. Только через две пары – обратно.

Милана отдает мне ключ от шкафчика, и я направляюсь в раздевалку, чтобы переодеться в сухую одежду.

Надо признать, Гоша умеет решать сложные задачи – находчивости ему не занимать.

– Так ведь лучше? – он нежно целует меня, всем видом показывая, как гордится собой.

– Гораздо, – я целую его в ответ и быстрыми шагами мы отправляемся по коридору в лекторий. – Ты спас мой день.

– Я всегда готов это делать, – подмигивает он.

– До вечера.

– Уже жду начала репетиции, – он уходит в другую сторону, а я с грустью провожаю его.

Я прохожу в огромный лекторий.

Объединили потоки с первых курсов. Обожаю совместные занятия – это означает новую тему и отсутствие расспросов со стороны преподавателя.

– Курагина Анжелика, – зовет меня Инна Сергеевна. – Анжелика, прочитай первый абзац и дальше по цепочке. Потом переводим в таком же порядке. Читаем – переводим. Всем понятно? Начинаем.

Мысленно я чертыхаюсь на чем свет стоит. Сегодня просто не мой день.

До обеда моя одежда полностью высыхает, и я отправляюсь в столовую, где меня и ловит Ленка.

– Лика, что там было?

– Читали, переводили. Ничего сверхъестественного.

– А домашку она так и не спрашивала?

– Ноуп, – отвечаю я, разглядывая варианты своего будущего обеда. – Зря ты не пришла, трусиха.

– Лик, но я же не выучила, а перестраховаться по нашей жизни – самое то. – отвечает Ленка, усердно чавкая жвачкой.

– Приветики, – равнодушно произносит Катька, пытаясь протиснуться между нами. – Котлетки… из чего они? Один жир. Отрава.

– Ой, твою же мать, – злюсь я, – иди аппетит портить куда-нибудь в другое место. Я очень голодна.

Катюха смеется.

– Единственное, что здесь можно есть, – она указывает на тарелку непривлекательного овощного салата взглядом и ставит его на свой поднос.

Вдруг Ленка встает, как вкопанная, и смотрит в одну точку.

– Лен?

Я перевожу взгляд в ту же самую сторону – Мирон, ну конечно. На этот раз он не один. На его коленях сидит Кира, задницу которой он сильно сжимает, демонстрируя свой довольный оскал, иногда приближаясь губами к ее лицу. Он явно шепчет ей что-то непристойное, от чего Кира заливается краской и застенчиво улыбается. Иногда она прижимается к его щеке и даже что-то отвечает.

– Это омерзительно, – произношу я, хватая Ленку за подбородок и отворачиваю ее от этого типа. – Забей.

– Не могу, Лика, ведь сердцу – ему не прикажешь.

– Мозгам прикажи. Мне даже смотреть на эти лобзания противно. Пошли обедать.

Мы направляемся к Кате, которая заняла столик и машет нам рукой.

Ленка все еще бросает украдкой грустные взгляды в сторону Мирона и Киры, но старается, чтобы я не заметила. Как бы не так.

– Ну, а кто, если не он? – грустно вздыхает Ленка, откусывая кусок от пирожка.

– Хотя бы Макс – он не такой чокнутый. – равнодушно отвечаю я.

– Макс? Раньше вообще на него не смотрела. – Ленка переключается на картошку «Фри» и пристально разглядывает Макса, сидящего напротив Мирона, Сени и Толика.

– У него уже есть девушка или вы слеповаты? – Катя намекает на Марину, которая явно не по-дружески прижимается к Максу.

– Это ничего не значит. Мимолетное увлечение, – противится Ленка.

– Я Макса давно знаю, мы вместе посещали профильные курсы по инглишу, а теперь в театральном играем. Он прикольный, – отвечаю я.

– Ну, не знаю… – мямлила Ленка. – Мое сердце все еще разбито.

Катя лишь ухмыляется в ответ.

– Кстати про пьесу, – Катька строго смотрит в мою сторону. – Не думай свинтить иначе тебя поменяют. Желающих на главную роль теперь предостаточно.

– Я тебе клянусь, – я кладу руку на сердце. – Больше ни одного прогула.

Я смотрю на часы. Мы второпях доедали обед и торопились на следующие пары.

Суматошный понедельник. Просто понедельник – беспредельник. Нельзя же так неделе начинаться. Следующие две пары оказываются контрольными, что просто выбивает меня из колеи. Я стала какой-то очень нервной. Папа сказал бы, что надо меньше играть в компьютерные игры, тогда и нервы будут в порядке.

После пар я направляюсь в актовый зал: все, задействованные в пьесе студенты, уже были на местах.

Заметив меня, Катя улыбается и машет мне рукой.

– Все в сборе. Начинаем с первой сцены. Я кое-что урезал, почитайте в мессенджере. У каждого участника свои изменения, – произносит наш преподаватель, Константин Олегович, который является руководителем драмкружка, также ставит эту пьесу.

Я осматриваюсь, пока прохожу за кулисы вместе с Катькой – в зале сидят наблюдатели, возможно, им просто скучно, и они решили посмотреть нашу репетицию.

У меня были сложности с ролью Джульетты – Константин Олегович долго искал интересную внешность, и я уже думала, что я в пролете, хотя очень даже подхожу по типажу.

Кроме того, роль Ромео молниеносно отдали моему парню – Гоше. Он идеально подходит – такой харизматичный и горячий, мы с ним отлично смотримся рядом, а в пьесе важна химия между персонажами. И я не могла допустить, чтобы его подобрали другую Джульетту.

– Любовь – это дым, поднимающийся от вздохов, – артистично произносит Катя, грациозно выходя на сцену. – Очищаясь, она становится огнем, сверкающим в глазах влюбленных. Раздражаясь, она становится морем, питаемым слезами влюбленных.

На сцене пахнет пылью кулис и старыми декорациями. Он этого постоянно свербит в носу.

Сердце бьется в бешеном ритме, заглушая слова Константина Олеговича, доносящиеся откуда-то из темноты зала.

Я – Джульетта, и сегодня я чувствую эту роль как никогда остро. Слова Шекспира, обычно заученные, теперь оживают во мне, наполняясь моей собственной страстью. Я стараюсь вжиться в эти события, чтобы сыграть хорошо и никого не подвести.

Я стою на балконе, мой силуэт, облаченный в легкое платье кремового цвета, очерчен мягкими лучами прожекторов.

Гоша, в роли Ромео, стоит внизу, его лицо, обрамленное темными кудрями, выражает пылкую страсть и искреннее восхищение – я даже не сомневаюсь, что он не играет, а действительно рад быть здесь со мной. Он красив и полон энтузиазма, как и подобает истинному Ромео.

Гоша начинает свой монолог, его голос, немного дрожащий от волнения, постепенно набирает силу и уверенность.

– Но что за свет мелькает в том окне? Там золотой восток, Джульетта – солнце! Завистницу-луну убей, о солнце. Она от зависти бледна, больна, что ты, ее служанка, стала краше.

Я улыбаюсь ему в ответ, мое лицо сильнее озаряется светом прожектора, словно и вправду становится солнцем.

– Гоша, не переигрывай, – вмешивается режиссер.

Он отходит к кулисам, давая нам возможность сосредоточиться. Я снова смотрю на Гошу, и вдруг… мой взгляд скользит дальше, в темный зал.

И я вижу его. Мирон.

Он сидит в тени, словно хищник. Его глаза горят темным недобрым огнем, и я чувствую, как по спине пробегает холодок. Он здесь, он наблюдает за мной, он чего-то ждет.

Я отворачиваюсь, стараясь не показывать своего волнения. Я не должна позволить ему разрушить этот момент, этот спектакль. Я должна быть Джульеттой, только Джульеттой. Глубоко вдохнув, я подхожу ближе к импровизированному краю балкона.

– Ромео. Почему Ромео ты? – отвечаю я чистым и звонким голосом в ответ, стараясь говорить ровно. – От имени и дома отрекись. А если не захочешь, поклянись в любви – и я не буду Капулетти.

– Послушать ли еще или ответить? – Гоша делает задумчивое выражение лица и шагает вперед, его голос становится более тихим и интимным.

– Не ты, а имя лишь твое – мне враг, – отвечаю ему, склонив голову. – Ты – это ты, хоть ты и не Монтекки. Что значит Монтекки? Ни рука, ни нога, ни плечо, ни лицо, иль что-нибудь еще, что человеку принадлежит? О, будь это другое имя! Что в имени? Роза пахнет розой, как ее ни назови. Свое совершенство сохранишь и безымянным ты. Сбрось, Ромео, имя. Отдай то, что не часть тебя – возьми меня ты всю.

Константин Олегович распахивает от восхищения глаза, боясь ступить ближе, лишь медленно поднимает и опускает руки, поддерживая нашу игру.

Каждой клеточкой я ощущаю на себе прожигающий взгляд Мирона. Я мельком смотрю на дальние ряды и готова отдать все, лишь бы он встал и ушел прямо сейчас.

Гоша направляется к балкону, ловко перебираясь по декорациям, его глаза горят любовью и решимостью. Мирон впивается взглядом в сцену и наклоняется ближе, отчего-то я тоже смотрю на него.

Гоша, приближаясь ко мне, берет мои руки в свои и с любовью смотрит.

– Как ты вошел сюда и для чего?

– Любовь на крыльях пронесла меня. Ведь для любви и камень не преграда, – Гоша продолжает смотреть на меня таким проницательным влюбленным взглядом, что я не могу не поверить ему. Все происходящее будто обретает другое значение – настоящее.

Я чувствую волнение – щеки горят, но Константин Олегович с восхищением наблюдает, прекращать нельзя, надо закончить эту сцену.

– Ночная маска на моем лице, иначе б видел ты, как я краснею, что ты сейчас слова мои подслушал.

Гоша нежно обнимает меня за талию, притягивая к себе.

– Благословенной я луной клянусь, что серебром деревья обливает… – он замирает, давая мне подготовиться, опуская ладонь еще ниже по моей талии.

– О, не клянись изменчивой луною, что каждый месяц свой меняет лик.

– Но чем же клясться? – едва улыбаясь, произносит он.

– Не клянись совсем: иль, если хочешь, прелестью своею. Самим собою, божеством моим – и я поверю.

– Если сердце страсть… – Гоша выжидающе облизывает губы.

Я всматриваюсь в его лицо и становлюсь ближе, голова будто кружится от количества наблюдающих глаз – они пронизывают нас насквозь, требуя больше.

– Покойной ночи. Пусть в тебя войдет покой, что в сердце у меня живет, – я отстраняюсь, но Гоша требовательно хватает меня за руку.

– Не одарив меня, прогонишь прочь? – таким серьезным тоном спрашивает Гоша и, снова привлекая к себе, бережно обнимая мое лицо ладонями.

– Какой же дар ты хочешь в эту ночь? – возбужденно шепчу я.

– В обмен на клятву – клятву я хочу.

– До просьбы поклялась тебе в любви я, теперь бы заново хотела клясться.

– Зачем ту клятву хочешь ты отнять?

– Чтоб щедрой быть и снова подарить.

Гоша медленно проводит пальцем по моим губам, не отрывая пристальный взгляд, и нежно целует. Поцелуй длится долго, мы искренне этим наслаждаемся. Гоша прижимает меня еще крепче, и я ощущаю чистый кайф от его нежных рук и горячих губ.

Все замирают, очарованные этой сценой.

Я знаю, что Мирону это не нравится, возможно, он даже ревнует. Надеюсь, мне удалось расставить все точки над i в вопросе моих предпочтений.

Наблюдатели в зале хлопают, краем взгляда я вижу, как улыбается Катька, явно довольная, что сегодня я хорошо сыграла свою роль.

Полностью измотанная я приближаюсь к дому и замечаю на обочине знакомый «Мерседес». Если память не изменяет – он принадлежит отцу Мирона – Андрею Романову. Он владеет частью доли в нашем семейном бизнесе. Занимается оформлением договоров и отвечает за организационные моменты.

Странно, неужели они уже вернулись… Это невозможно.

Медленно я подхожу к входной двери и прохожу в коридор. С кухни раздаются всхлипывания и слышится мужской голос. Что говорят – непонятно. Я, предчувствуя недоброе, иду на звук.

– Ликуся, – плачет бабушка, – дочка.

Я подбегаю и падаю перед ней на колени, обнимая ее руки. С немым вопросом в глазах я смотрю на Андрея Игоревича.

– Анжелика… – начинает он и глубоко вздыхает.

– Что случилось, Андрей Игоревич? – не выдерживаю я.

– Горюшко мое, – бабушка гладит меня по щекам, – папа разбился, доченька.

Я не сразу поняла, мой взгляд метался между ней и Андреем Игоревичем.

– Анжелика, – снова пытается объяснить он, – пилот допустил ошибку при посадке и Витя… никто не выжил.

В ужасе я зажимаю рот рукой и зажмуриваюсь, осознавая, что произошло. Я плачу так сильно, навзрыд, как никогда.

Бабушка садится со мной на пол и крепко меня обнимает, что-то бесконечно причитая. Я ничего не слышу, мои собственные мысли перебивают другие слова, а всхлипывания будто разносятся по всему телу, сжимая сердце стальной хваткой.

Теперь мы с ней остались вдвоем.

Андрей Игоревич стоит отстраненно, наблюдая за нашей болью.

– Я все сделаю, как полагается. Помогу вам организовать похороны и решу все, что связано с юридическими вопросами. Я должен уехать. Позвони мне завтра, Лика.

Он направляется к выходу, а я переживаю, лишь бы с бабушкой ничего не случилось. Я надеюсь, что она сможет пережить эту утрату. Если она переживет, значит и я смогу.

Глава 3. Слишком много тебя.

«Мой мир больше не будет прежним» – размышляю я, сидя в отцовском кресле и разглядывая наше семейное фото на столе.

Сегодня я поеду на опознание. Тело моего отца доставили частным рейсом в Москву – все благодаря Андрею Игоревичу.

Мои размышления прерывает стук в дверь. Нарушителем спокойствия оказалась Мария – помощница Андрея.

– Лика, пойдем.

Я неохотно спускаюсь за ней на первый этаж. Ее оранжевый «Миникупер» выглядит совсем нелепо на фоне обыденной серости. Тучи сгущаются не только над городом, но и, кажется, над моей жизнью.

По пути в морг, я обращаю внимание на миллион сообщений от друзей. Все уже знают, что произошло. Только мне все равно. Какое-то равнодушие овладело душой.

– Лик, зрелище будет не из самых приятных, ты же понимаешь. Если вдруг передумаешь… всякое может быть, то откажись. Не надо смотреть.

– Я хочу увидеть, – раздраженно произношу я.

– Как знаешь. Только это будет преследовать тебя всю жизнь, ты же осознаешь?

– Я все равно хочу, не надо меня переубеждать, – резко обрываю Машу я.

Она оставляет автомобиль возле какого-то невысокого здания, похожего на больницу, и мы направляемся к проходным.

Вход в морг представляет собой тяжелую металлическую дверь, окрашенную в темно-зеленый цвет. Ржавчина, словно зловещая плесень, покрывает ее поверхность, а облупившаяся краска обнажает металлическое нутро. От одного взгляда на эту дверь становится не по себе, словно она ведет не просто в здание, а в преисподнюю.

Мрачный, безликий морг. Стены, выкрашенные в грязно-серый цвет, кажется, впитали в себя всю скорбь и отчаяние, витающие в воздухе. Облупившаяся краска, потрескавшаяся штукатурка – какой-то фильм ужасов, напоминание о неумолимом течении времени и неизбежном конце всего живого.

Окна, узкие и высокие, пропускают в помещение скудный, рассеянный утренний свет. За некоторыми стеклами просматриваются силуэты металлических столов, холодных и безжалостных, как сама смерть.

Позади санитары везут очередного покойника, скрип колес каталки нарушает тишину и заставляет меня нервничать еще сильнее.

Запах здесь специфический и узнаваемый. Смесь формалина, хлорки и еще чего-то неуловимо медицинского, вызывает тошноту и головокружение. Он проникает в одежду, в волосы, в саму душу. Запах смерти, запах тлена, запах неизбежности.

Перед нами открывают дверь, ведущую в настоящую зимнюю стужу. Я одета в джинсы, футболку и летний кардиган. Совсем забыла, что в морге вовсе не будет так тепло, как за его пределами.

– Анжелика Курагина приехала для осуществления процедуры опознания отца – Виктора Сергеевича Курагина. – четко сообщает Мария.

К нам поворачивается равнодушный полный мужчина в медицинском халате и очках с толстыми стеклами.

Он медленно подходит к столу и берет какие-то бумаги.

– Заполните перед уходом.

Мария берет несколько листов, и мы подходим к одной из камер.

Санитар сверяется с журналом и уверенно направляется к одной из камер, после смотрит на меня и… резко тянет за ручку выезжающей камеры.

Я затаила дыхание и, когда увидела тело своего отца, то удивилась, что он выглядит… будто спит. Всего несколько ссадин на лице.

Не могу сдержать слезы и прижимаюсь к плечу Маши.

– Вы подтверждаете, что это Виктор Сергеевич Курагин? – спокойно спрашивает работник морга.

Я киваю.

– Да, это мой отец.

После оформления всех бумаг, Маша отвозит меня обратно домой.

Теперь – находиться здесь сплошная пытка. Бабуля осталась у себя дома, у нее поднялось давление.

Я провела весь день, разглядывая наши совместные фотографии на компьютере. Плакала, пока к вечеру не уснула.

Завтра – день похорон.

На кладбище присутствует много неизвестных мне людей – партнеров моего отца по бизнесу. Всех их знает Андрей Игоревич, потому что, выразив свои соболезнования мне, они сразу направляются к нему.

Я стою рядом с бабушкой и поддерживаю ее. Больше всего на свете я теперь переживаю за ее здоровье, иногда украдкой поглядывая на ее бледное измученное лицо.

Церемония затягивается, в храме сильно пахнет свечами, благовониями и от этого даже моя голова начинает кружиться, что уж говорить о бабуле.

– Пойдем на свежий воздух, надо подышать, пойдем, – настаиваю я, но бабуля упрямится.

– Иди, солнышко, я еще побуду.

Я не решаюсь оставить ее одну и дожидаюсь окончания церемонии.

Гроб выносят на улицу, и мы медленно направляемся вслед за процессией.

Я стараюсь не плакать, но, как выясняется, эмоциональная часть меня совсем не поддается какому-либо контролю.

День длится бесконечно долго, хочется куда-то забиться и не видеть никого. Пережить свое горе так, как хотелось бы мне, а не как принято в обществе.

– Ты бы меня послушал! – громко кричу, снова сидя в его кресле. – Как мне теперь жить без вас с мамой?

Пустота.

Ладно, завтра надо идти в универ, а то я так крышей поеду от переживаний.

Внезапно играет рингтон на телефоне – Ленка.

– Лик, привет, тебя подвезти завтра в универ? Ты пойдешь вообще? – неуверенно спрашивает она.

– Пойду.

– Слушай, мне так тебя жалко, – хлюпает она носом в трубку.

– Прекрати, я больше не хочу рыдать и слышать, что всем меня жалко. Я сегодня на всю жизнь вперед наслушалась соболезнований.

– Не буду. Прости. До завтра.

– Пока, – я завершаю звонок и отправляюсь в кровать.

В универе все разглядывают меня, как будто я здесь новенькая. Просто бесят. Ненавижу, когда люди ведут себя так: любопытные взгляды, перешептывания и прочее.

Я едва сдерживаюсь, чтобы бесконечно не лить слезы, буквально в одном шаге от срыва, а они смеют меня провоцировать своими назойливыми взглядами.

Первая пара – английский. Слава всевышнему, сегодня тест и все студенты сосредоточены и заняты своими делами, а не пялятся на меня, как на привидение.

Внезапно ко мне подсаживается Гоша и кладет руку на плечо, прижимая к себе. Он ничего не говорит и даже не смотрит на меня, просто находится рядом.

Почему-то от этого мне становится даже сложнее себя контролировать: ком подкатывает к горлу, хотя я изо всех сил пытаюсь проглотить его. Но… не в этот раз. Я тихо лью слезы, копаясь рукой в рюкзаке в поисках салфеток.

– Тшш, – он поправляет очки и касается губами моей соленой щеки.

Я поворачиваюсь к нему и целую.

– Анжелика, можешь выйти и привести себя в порядок, – Анастасия Константиновна, наш преподаватель, замечает мои тщетные попытки исправить непоправимое салфеткой.

Я медленно направляюсь к женскому туалету по почти безлюдным коридорам.

И, по иронии судьбы, ловлю на себе холодный взгляд Мирона. Он идет со стороны столовой с Кирой и своими друзьями. Все взгляды сразу приковываются к моему заплаканному лицу, хотя я и стараюсь не придавать этому значения, мне все же неприятно.

Я быстро скрываюсь в женском туалете и включаю воду, чтобы умыться. Холодная вода чудес не делает, но помогает прийти в себя.

– Я не знал, что у тебя кто-то есть.

Вдруг раздается голос Мирона за моей спиной.

– Романов, ты не в себе? Это женский туалет! Значки на дверях не различаешь? – гневно реагирую я, вытирая мокрое лицо руками.

Он игнорирует и разворачивает свой телефон дисплеем ко мне. Кто-то отправил ему видео с Гошей. Вот он меня обнимает, и я его целую. Такое наглое вмешательство в личную жизнь обескураживает.

– Это все-таки твой парень? – с интересом смотрит Мирон. – Я думал вы всего лишь играете в ваших скучных пьесах, как плохие актеры.

– Какое тебе дело? Уходи!

Но Мирон не собирается меня слушать.

Он лишь кривит губы в самодовольной ухмылке, словно я сказала какую-то глупость. Я с презрением смотрю на него и подбираю варианты самых непристойных ругательств.

– Значит, есть дел, – продолжает он, не дожидаясь моего ответа. – Гоша, кажется? Забавный парень. Но, Анжи, можно я спрошу тебя… Он тебя действительно заводит?

От его прямого вопроса я краснею, как рак. Это было слишком интимно, слишком дерзко, даже для него.

По моим большим глазам он явно понимает, что я не ожидала услышать ничего подобного.

– Это не твое дело, – повторяю я, стараясь говорить, как можно более спокойно, но получается сквозь зубы. – И не смей лезть в мою жизнь.

Мирон делает шаг вперед, сокращая расстояние между нами. Я отступаю, упираясь спиной в холодную плитку стены.

– Но ведь ты сама позволила мне это. Своими взглядами, даже своим раздражением.

От его слов по спине пробегает дружный отряд мурашек. Он умеет говорить так, что внутри все переворачивается. И я знаю, что он прав. Я сама дала ему повод так думать. Когда требовалось всего лишь отвесить ему пощечину – я стерпела и ушла. Я замахиваюсь и… он перехватывает мою руку в сантиметре от своей щеки. Его хватка неожиданно сильная, пальцы сжимают мое запястье так, что я ощущаю легкую боль.

– Не стоит, Анжелика, – понижает тембр он, а взгляд такой темный и пугающий. – Это только вынудит меня ответить. А тебе ведь этого совсем не хочется, правда?

Я пытаюсь вырвать руку, но он держит крепко, не давая мне ни единого шанса. Близость между нами становится почти невыносимой. Я чувствую его дыхание на своей щеке, вижу так близко радужку его глаз, замечаю, как подрагивают его губы. Что-то выдает в нем опасность и мне уже не по себе, хочется скорее сбежать и больше никогда с ним не пересекаться.

– Отпусти меня! – огрызаюсь я, безрезультатно пытаясь освободиться.

– Только если ты пообещаешь, что больше не будешь замахиваться на меня, – отвечает Мирон, все еще удерживая мою руку.