Золото Оломира

Сергей Виршке

Золото Оломира

Предупреждение от автора

Все персонажи этой книги имеют собственные взгляды, мотивы и отношение к происходящему – порой противоречивые, резкие или даже вызывающие. Это сделано осознанно: история построена на столкновении характеров, внутренней борьбе и неоднозначных ситуациях.

В тексте присутствуют сцены насилия, морально тяжёлые эпизоды и столкновения идеологий. Всё это служит раскрытию мира и героев, а не стремлению шокировать или задеть читателя. Автор стремится показать живой, многослойный мир, в котором нет простых ответов, а каждый персонаж воплощает определённый выбор, опыт или внутренний конфликт.

Важно понимать: мнение героев не является мнением автора. Их поступки, слова и решения могут вызывать у читателя самые разные чувства – от сочувствия до отторжения. Все описанные события, действия, высказывания, религиозные или идеологические взгляды – это художественный вымысел, не имеющий цели кого-либо оскорбить, унизить или пропагандировать.

Если вы предпочитаете чтение без жёстких сцен и моральных дилемм, возможно, эта история окажется не самым комфортным выбором. Но если вы готовы погрузиться в мир, где каждое решение имеет цену, а герои живут на грани, – добро пожаловать.

Золото Оломира.

Часть 1

Пролог

Когда-то здесь стоял город, чья слава простиралась далеко за пределы известных земель. Его имя ныне забыто, затеряно в песке времени. Только болотная трясина и чёрные стены, торчащие из тумана, ещё помнят его дыхание.

Этот город был возведён в эпоху, когда люди знали иное – не просто камень и сталь, но знали силу, которую ныне никто не способен даже описать. Сейчас он стоит на границе мира – окружённый топкими болотами, как бастионом, защищающим не людей, а нечто более древнее.

Сейчас – это мёртвый лабиринт. Лишь ветры гуляют по его улицам, а путники, случайно забредшие в болота, исчезают бесследно.

Сердце города – грандиозные сооружения, полуразрушенные, поросшие мхом, но даже сейчас навевающие страх. Высокие башни. Залы, где потолки поддерживают колонны, украшенные резьбой, изображающей неведомых существ с человеческими чертами и людей с головами животных.

Были ли это храмы? Арены? Обсерватории? Никто не знает. Слишком многое в них не поддаётся пониманию.

Под городом – катакомбы, система подземных залов и ходов, простирающихся глубже, чем можно представить. Там, внизу, в самой глубине подземелья прячется нечто старше самого города.

Секретные камеры, тупики, шахты, ведущие вниз на десятки метров, огромные подземные залы, стоящие здесь веками. Массивные плиты, которые нельзя сдвинуть, и каменные мосты, перекинутые через подземные каналы – всё здесь говорит о высоком интеллекте тех, кто всё это построил много веков назад.

Заброшенный город был удобным укрытием для тех, кто хотел остаться незамеченным, он был идеальным тайником для банды, скрывающей награбленное. Здесь не ходили люди, не было дорог, и даже скотина обходила место стороной. Для банды он стал естественным тайником: скрытым, забытым, надёжным. Их усилиями поддерживался статус этих руин – “гиблое место” – говорили местные.

Своё убежище они устроили в нескольких зданиях на восточной границе города.

Глубже в лабиринты улиц, ближе к центру величественного города не решались заходить даже они. Там было тихо. Слишком тихо. И всё, что осталось от прошлого, лежало в этих стенах, молча, будто ждало, когда его потревожат…

Теперь, двадцать лет спустя, они возвращаются.

Некоторые из них. Или не только они.

1. Возвращение к руинам.

Семён молча перевернул полено в костре. Оно зашипело, выпуская струйки пара, будто раненый зверь издавал последний хрип.

Федька сидел напротив, скрючившись и подложив под себя старый потёртый плащ. Этой весной ему исполнилось семнадцать. Сирота с малых лет, он вырос под присмотром деревенских старух, пока Семён не взял его в подмастерья. Три года он учился у кузнеца: дул мехи, подносил уголь, держал железо, пока не привык к жару, гулу молота и суровому молчанию своего мастера.

Весь вчерашний день Семён был странно тих. Ходил, нахмурившись, и долго молчал, не замечая ничего вокруг. Федька был смышлёный: знал, что, когда мастер замыкается в себе, лучше не задавать лишних вопросов. Но сейчас, под звуки потрескивающего огня, молчание стало почти невыносимым.

– Вы точно уверены, что мы… что нам туда? – сдержанно спросил он и кивнул подбородком в сторону руин, чьи силуэты громоздились в сумерках за их спинами. – Там, кажется, даже птицы не поют. Какое-то жуткое место.

Семён хмыкнул, не поднимая глаз.

– Это правильно, что не поют, – ответил он глухо. – Тут, где мы сидим, лучше не шуметь без нужды.

Федька сглотнул. Любопытство боролось в нём со страхом.

– А что тут было? – не удержался он. – Вы же… были тут раньше, да?

Семён медленно поднял взгляд. Серые глаза, уставшие, с налётом горечи.

– Был.

– И?.. – выдохнул Федька.

Семён потянулся к фляге, отпил воды, вытер рот грубым рукавом кожаной куртки. Говорил медленно, будто вспоминал неохотно, через силу:

– Здесь случилось то, чего не должно было случиться. И что, будь у меня такая возможность… я бы давно вычеркнул из памяти. Только голова – не стена. Написанное не сотрёшь.

Федька молчал. В огне треснул сучок.

– Нас тогда было больше, – продолжал Семён. – Много. И все мы были… другие. Моложе. Злее. Глупее. И сильнее духом, наверное.

Он вздохнул.

– Думали, смерть – это где-то там, далеко. Что нам всё можно.

Он уставился в огонь, словно видел в нём те дни.

– А потом произошли некие события, погибли многие – почти все. И стало ясно: не всё нам можно. И стало ясно, что сами мы, каждый по отдельности, – мы просто ноль, ничто. Только уже было поздно.

– Вы боитесь? – спросил Федька.

Семён фыркнул:

– Боюсь? Нет. Но есть вещи, к которым не хочется возвращаться. Даже если они давно лежат в камне и пыли. Особенно если это вещи, показывающие твою собственную неприглядную сущность. В моём прошлом есть тёмные периоды, есть поступки, за которые мне стыдно, есть недосказанность по некоторым вопросам…

– И всё-таки… зачем мы здесь? – осторожно спросил Федька. Он знал: разговорить Семёна – дело непростое. Но если уж мастер заговорил – значит, внутри кипит, значит, слова сами рвутся наружу. Теперь можно было спрашивать – смело, пока не замкнулся снова.

Семён помолчал, потом вдруг спросил:

– А слышал ли ты, Фёдор, о банде, что называли себя "Серые Вороны"?

Федька вскинул голову:

– Конечно слышал! А разве… это не сказка?

Семён хмыкнул:

– Из того, что ты мог слышать, – по большей части действительно сказка. Где-то преувеличение, где-то чистая выдумка для впечатлительных слушателей. Но банда такая существовала. И, чего уж таить – всё равно узнаешь… Я был её членом.

Федька уставился на него, глаза расширились:

– Вы… были в банде?! Говорят, Серые Вороны отбирали деньги у богатеев и раздавали бедным!

Семён усмехнулся:

– Вот это как раз – выдумка. Красивая, удобная. А правда… не такая героическая. Мы брали у тех, у кого было что взять… И бедным отдавать? – нет, это не про нас. Мы делили между собой. Кто как заслужил.

– И… убивать приходилось? – почти шёпотом спросил Федька.

Семён помолчал, уставился в огонь:

– Я участвовал в налёте всего один раз. Оломир, наш главный, сказал тогда, что я бесполезен в этом деле. Мол, махать кувалдой в кузне у меня выходит куда лучше, чем размахивать мечом. И, знаешь… он был прав. С тех пор я в налётах не участвовал. Не моё это. Я делал оружие. Обмундирование. Уход за железом. Моя доля добычи зависела от того, насколько хорошо и вовремя всё было подготовлено.

…Огонь потрескивал. Федька заметил, что Семён достаёт из внутреннего кармана куртки лист бумаги, сложенный вчетверо.

Он развернул его аккуратно, как будто боялся порвать. Бумага была плотная. Чернила – чуть расплывшиеся. Почерк – чёткий, без украшательств, но уверенный.

– Вот, прочти это, – сказал кузнец, протягивая письмо.

Федька аккуратно взял бумагу и прочитал вслух:

Семён.

Если ты ещё помнишь, где лежит пыль на чести – приходи.

Город, который ты не хочешь видеть, всё ещё ждёт тебя.

Здесь кое-что осталось. То, что и тебе принадлежит – если осмелишься взять.

Приезжай. Или не приезжай.

Мы всё равно соберёмся.

Поделим, как сочтём нужным. Без тебя – значит, без тебя.

Но если ты хочешь правды, если хочешь разглядеть её сквозь туман прошлого,

будь у входа до полудня в последний день весны.

Подписи не было.

Фёдор поднял глаза:

– Кто это написал?

Семён пожал плечами:

– А вот это и вопрос. Письмо передал этот парнишка… как его зовут, всегда забываю – рыжий – ну, ты его знаешь. Сам-то он только посыльный. Заказчика он не видел.

– Но вы всё равно поехали?

– Потому что … кое-что в этом письме напомнило прошлое.

Он замолчал, потом добавил:

– А ещё потому, что если кто-то и впрямь собрался делить то, что мы тогда…

Он не договорил, стиснул челюсть, и только огонь отразил боль во взгляде:

– …то я хочу знать, кто решился снова вскрыть старую рану.

– Ну, если тут собираются что-то делить, то глупо отказываться от своей доли, верно? – произнёс задумчиво Федька. – Золото лишним не бывает.

Семён сложил письмо и убрал его обратно:

– Это просто чья-то злая шутка, я уверен.

Он замолчал на мгновение.

– Оломир погиб. Золото с последнего дела сгинуло вместе с ним. А золото из бандитской казны… оно исчезло. Просто пропало. Было много – и вдруг ничего не осталось. Вот и разбежались. Кто куда.

Семён снова посмотрел в сторону ворот:

– Уже тогда делить было нечего. С тех пор прошло двадцать лет. С чего бы сейчас всё изменилось, а?

Федька тихо произнёс:

– А если всё же осталось?..

Семён не ответил.

– Просто… если это розыгрыш, я хочу знать, кто этот весельчак. Такие шутки могут привести к серьёзным последствиям. Именно поэтому я не мог не вернуться. Мне нужно вразумить некоторых людей не совершать непоправимых поступков. Нельзя допустить новое кровопролитие.

Федька опустил глаза в огонь:

– Мне как-то не по себе, мастер…

– Мне тоже, – сказал Семён тихо. – Так и должно быть. Мы ведь живые люди, не истуканы какие-нибудь.

Он снова потянулся к фляге, отпил.

Федька долго молчал. Потом спросил:

– А кто остальные?

– Скоро узнаешь, – ответил Семён. – А как узнаешь, так захочешь сбежать отсюда. Напоминаю: ты сам за мной увязался, я тебя сюда не тянул.

И в этот момент над болотом раздался первый звук – стук копыт, глухой, рваный. Потом – второй.

Семён выпрямился. Фёдор встал рядом.

Из тумана показались две тени на лошадях.

– Вот и первые, – сказал кузнец.

2. Старые тропы

Болото дышало гнилым туманом, поднимавшимся от воды. Воздух был густым и пах не просто сыростью – он пах смертью.

Над головой – густой серый полог облаков, сквозь который едва пробивался свет.

Два всадника продирались сквозь болота – медленно, но неотвратимо. Один – взрослый, с осунувшимся лицом и ледяным взглядом. Второй – молодой, сдержанный, напряжённый, внимательно следивший за каждым движением наставника.

Терент знал эти болота. Он мог бы пройти по ним с завязанными глазами – память тела вела его сама. Это для посторонних болота несли неминуемую смерть, но для них, для Серых Воронов, болота были спасением, убежищем. Двадцать лет назад они ходили здесь не раз: с добычей, с кровью на клинках, с проклятиями за спиной. Они знали тропы, где хлюпанье под копытами было чуть менее зловещее. Они знали, как слушать землю под ногами, понимали, где земля дрожит предательски, а где выдержит вес всадника.

Для чужака это место было смертельной ловушкой. Но Терент не был чужаком.

Он не стал бы притворяться, будто тогда, двадцать лет назад, он был кем-то иным. Он не искал оправданий и не обелял в собственных глазах ни себя, ни других. Он был бандитом. Грабителем. Убийцей. Но он был первоклассным бандитом – если слово «первоклассный» вообще уместно в таком деле. Он был быстрым, сильным, беспощадным. Его отец, прежде чем сгнить в шахтах, любил повторять: «Что бы ты ни делал – делай лучше всех». Терент запомнил это. Если быть разбойником – то лучшим. Если брать меч – то владеть им так, чтобы враг не успевал удивиться. Даже спустя двадцать лет он сохранил хватку, скорость, ловкость. Тогда он был чуть ли не самым опасным и важным членом банды. Так он считал тогда и так он считает и сейчас. Ну разве что Оломир, да ещё буквально несколько человек могли составить ему конкуренцию. Многие уважали его. Или опасались. Для Терента разницы не было.

Теперь он возвращался. Всё тот же. Старше – да. Уставший – возможно. Но не менее опасный, чем раньше.

Чем ближе они были к месту встречи, тем явственнее Терент ощущал дыхание прошлого. Странное письмо, которое он получил, вынудило его вновь вернуться в эти места. Письмо было слишком точным, слишком личным. Автор знал, что сказать. Знал, кого звать и куда. И Терент не смог его проигнорировать. В письме говорилось о золоте – о большей его части, которая должна по праву достаться Теренту. И, чёрт возьми, Терент был с отправителем письма согласен. Кто достоин этого больше, чем он? Кто из них рисковал больше, чем он в каждом набеге? Кто ещё, кроме него, чистил кровью путь для остальных? Вот только кто этот смельчак, что рискнул ворошить прошлое? Кто знает достаточно много о тех днях и о тайнике с золотом? Это явно кто-то из членов банды. Но почему сейчас? Почему спустя двадцать лет? Если золото осталось никем не тронутым, то почему не забрать его тихо? Зачем звать остальных? Или это ловушка? Испытание? Игра?

Слишком много вопросов, на которые Терент намеревался получить ответы.

Эльяр – молодой парень, которого он взял с собой, проявлял неплохую выносливость в этом пути, был внимателен и сдержан – всё как учил его Терент. Он был доволен. Годы воспитания не прошли даром, Эльяр всё больше напоминал мужчину – таким, каким он и должен быть в представлении Терента. Он вытащил его из обгоревшей деревни. Ему тогда было на вид года три. Родители мальчика погибли. Терент подобрал его и воспитывал как сына. Но сыном никогда не называл и отцом запретил себя называть. Между ними не было ложной близости – только правда.

Наконец впереди, из объятий туманной дымки, стали вырисовываться очертания древних руин. Ещё через некоторое время показалась знакомая арка ворот и небольшой костёр возле неё.

У костра, рядом с остатками ворот, уже стояли двое. Смотрели на новоприбывших. Один – широкий в плечах, с руками, как у медведя. Второй – мальчишка, лет пятнадцати, должно быть его подмастерье. Или сын? Кто знает.

Терент узнал с одного взгляда.

– Семён… – подумал он, не скрывая усмешки. – Столько лет прошло – а вот на золото аппетит остался.

Кузнец. Всегда был чужаком в банде. Надёжный, сильный – но чужой. Не убивал. Не грабил. Ковал железо. Терент не любил Семёна. И уважения к нему не испытывал. Он не понимал, зачем вообще Оломир держал этого увальня в банде. Пару раз Терента посещали мысли как-нибудь расправиться с Семёном, но, так как кузнец не доставлял ему особых неудобств, то и затею эту он оставил. Тот был частью банды, но не вороном. Придатком. Приспособлением. И всё же – он здесь. Значит, хочет своей доли. Не проливал крови, но надеется на золото.

«Пусть надеется», – подумал Терент, спрыгивая с седла.

Под ногами захрустели ветки. Ветер прошёлся сквозь руины, словно напоминание: всё, что они забыли – возвращается. Костёр потрескивал, и свет его играл на лице Семёна, делая его старше, чем он был.

Прошлое подбиралось ближе. Оно уже дышало в лицо.

И Терент был готов взглянуть ему в глаза.

3. Первая встреча

Они появились на дороге, когда всё вокруг затаилось в предвечернем покое. Семён выпрямился, взглянул в сторону прибывших. Рядом Федька тоже прищурился. Шли верхом – двое. Один – широкоплечий, с прямой спиной и выправкой человека, не привыкшего ждать. Второй – моложе, стройнее, но двигался с той же сосредоточенной уверенностью. Оба были будто выточены из одного камня – простые, крепкие, сдержанные.

Когда они подошли ближе, Федька сразу заметил броню: лёгкую, пригнанную плотно, не мешающую ни шагу, ни удару. Мечи висели низко, удобно. Щитов не было – это насторожило. Щиты обычно берут те, кто готов обороняться. Эти – нет. Эти, кажется, привыкли наступать. Им, похоже, щит бы только стеснял движения.

В них чувствовалась скрытая угроза – не прямая, не нарочитая, но плотная, ощутимая. Как будто в каждом из них сжата пружина, готовая в любой момент распрямиться. Они двигались спокойно, но в этом спокойствии была настороженность, как у хищника, который ко всему готов.

Первым спрыгнул старший. В каждом его движении была нехитрая сила и лёгкость, несмотря на возраст.

– Семён, – приветствовал он без выражения.

– Терент, – ответ прозвучал так же сухо.

Они кивнули друг другу – и всё. Ни вражды, ни привета. Как будто встретились не старые соратники, а два камня на одной тропе: каждый стоит сам по себе.

– Это мой сын, – добавил Терент и чуть отступил в сторону.

Юноша шагнул вперёд. Высокий, но не громоздкий, он держался ровно. Его взгляд на мгновение скользнул по лицу отца, когда тот назвал его сыном. Почти незаметный поворот головы, доля секунды. Но Федька заметил. Что-то в этом взгляде было… странное. Мимолётное удивление, что ли. Как будто он проверял – не послышалось ли ему? Или просто слово, сказанное для других, для тех, кому не положено знать подробностей?

– Эльяр, – произнёс он и, подойдя, протянул руку. Сначала Семёну, потом – Федьке.

Федька немного смутился, но пожал руку – тёплую, твёрдую. Никакой высокомерной снисходительности – только уважение. Терент, заметив это, нахмурился. Его взгляд потяжелел, но он ничего не сказал.

– А этот твой? – коротко кивнул он на Федьку.

– Подмастерье. Фёдор. Ученик, – ответил Семён.

Терент не ответил, даже не хмыкнул. Осмотрел окрестности – как человек, привыкший сначала проверять, где западня, а где путь к отступлению.

– Ну что, располагаемся. Эльяр, ставим палатки, – произнёс он, уже направляясь к лошадям.

– Да, – кивнул юноша и пошёл за ним.

И вдруг, не оборачиваясь, Терент бросил через плечо:

– Тоже письмо получил?

– Да, – отозвался Семён. – Похоже, кто-то нас всех собирает для чего-то.

– Ага, как овец на бойню, – усмехнулся Терент без веселья. – Посмотрим, кто пастух.

Он больше ничего не сказал. Только занялся сбруей, будто именно в этих движениях и находил опору. Как будто палатка – всё, что он сейчас готов признать за смысл.

Федька молча наблюдал. Чувствовал, как воздух становился плотнее, тяжелее. Терент прибыл – и вместе с ним прибыл ветер чего-то тревожного. Он был не врагом, не другом – но и безучастным не казался.

Как будто знал больше, чем сказал.

4. Исповедь

Церковь была пуста. Свет пробивался сквозь узкие окна и ложился длинными, холодными лентами на каменный пол. Воздух был неподвижен, наполнен запахом ладана и старого дерева. Игнат сидел в исповедальне, усталый, полусонный. В последние дни исповедей стало меньше, а те, что были, всё больше касались мелочных тревог.

Он вздохнул и потер виски. И всё же, когда дверь отворилась и в храм вошёл человек, он собрался. Фигура скользнула в полумраке, уверенно подошла и исчезла за перегородкой исповедальни.

– Говорите, – произнёс Игнат устало, привычным голосом. – Господь слышит каждого.

Несколько мгновений – тишина. Только гулкое дыхание другого человека за тонкой деревянной решёткой.

– Мне… трудно начать, – голос был глухой, срывающийся, видимо человек долго не говорил. – Я не знаю, зачем пришёл. Наверное, устал.

Игнат закатил глаза, но вслух произнёс мягко:

– Усталость души – знак, что пора облегчить её. Покайтесь. Господь милостив.

Пауза. Лёгкий скрип, будто человек опёрся о перегородку, приблизившись.

– Я… давно не был собой. Я стал другим. Люди вокруг знают меня как честного, уважаемого человека. Но я живу с ложью. С каждым годом мне всё тяжелее.

Игнат перестал водить пальцем по четкам. Голос был странный: не умоляющий, не растерянный – скорее, напряжённый. В нём была решимость.

– Я… не знаю, с чего начать. Слишком много всего, – продолжил голос.

– Каждый грешит. Но Господь не требует совершенства – лишь раскаяния, – сказал Игнат, чувствуя, как в голос проникает механическая успокоенность. – Начните сначала.

– Я грешил, и немало… Было много боли… и крови. Были невинные люди. Те, кто не должен был пострадать, но пострадал. Я пытался забыть, оправдать себя, но не смог.

– Бог прощает каждого, кто кается. Не бойтесь. Расскажите всё как было. – мягко, почти убаюкивающе сказал Игнат.

– Я долго думал, что же было самым страшным в моей жизни. Не убийства, не кражи… хотя, и они жгут мне душу. Нет. Хуже всего – предательство. Я предал своих. Я… поступил, как Иуда.

Игнат замер. А затем, сдержанно, но настойчиво повторил:

– Продолжайте.

– Я был… вором. Разбойником.

Когда-то у нас была своя шайка. Мы грабили, убивали. Я был среди них, такой же, как и они – злой, жадный, голодный до власти и крови. Тогда мне казалось, что это и есть настоящая жизнь. Свобода, сила, страх в глазах других.

Но потом… что-то изменилось. Где-то глубоко внутри. Может подействовали чьи-то умаляющие глаза перед смертью. Может, просто усталость. А может – сам Господь потихоньку достучался сквозь скорлупу ярости и тупой бравады.

Я начал видеть иначе. Каждый налёт, каждый крик, кровь на руках – всё это стало не подвигом, а проклятием. Я понял: я не просто грешу. Я уже давно пропал. И тащу других за собой. Это чувство сидело во мне, как змея, свернувшаяся клубком. И с каждым днём становилось всё труднее делать вид, что её нет.

И я решил… положить конец.

Игнат напрягся. Руки его слегка дрогнули.

– Но не просто уйти. Я хотел… спасти их. Я захотел вытащить и остальных. Дать им шанс. Сохранить их души. Я рассказал о них. Властям. Подробно изложил время и место следующего набега. Убедил себя, что это правильно.

Господь хотел этого, верно?

Игнат слушал это затаив дыхание. Сердце колотилось в груди. Его охватили страх и волнение, будто стены исповедальни стали теснее, а воздух – гуще. Он понял, что слышит нечто большее, чем обычную исповедь. Что-то внутри уже начинало дрожать.

– Но… – продолжал исповедуемый. – Это я раньше так думал. Думал, что действовал ради них, ради спасения душ. Но годы прошли, и теперь… теперь я всё яснее понимаю: не забота о них тогда мною двигала. А вознаграждение. Большое. Очень большое. Я просто продал их. За золото. За покой. За новую жизнь.

Игнат вцепился в подлокотники. Веки дрожали. Воспоминания, которые он столько лет старался задвинуть на задворки сознания, вдруг вырвались наружу, обрушились, будто прорванная плотина. Замоленные, вытесненные, будто стертые временем грехи вновь ожили – и вцепились в него стальной хваткой. Но теперь к ним примешивался новый страх. Страх разоблачения. Страх, что всё, что он выстраивал столько лет, может рухнуть в одночасье. У него перехватило дыхание. На мгновение он забылся, провалился в собственный ужас – и не сразу пришёл в себя.

– Как… вас зовут? – спросил он почти шёпотом.

Молчание.

– Имя! – голос сорвался. – Скажи, кто ты!

Ответа не последовало.

Игнат резко распахнул дверцу, выскочил и подбежал к соседней кабинке. Дверца покачнулась…

Пусто. На скамье – сложенный листок.

Игнат схватил его дрожащими пальцами. Сердце колотилось как бешеное. Его мутило. Горло сдавило судорогой. Он узнал. Узнал, ведь это было – его прошлое. Его тайна.